VI. На пути к Юц’ге: третий контраргумент
С Ашбанала отбыли мы на Юц’гу,
Наступление свое продолжая.
Или бежали мы,
В страхе пред тем, как скрылся
Подлый Эпри, мерзавец?
Арфистка! Сыграй о наших сомнениях!
Как крысы, что крадутся по стенам
да водостокам,
Полагаясь лишь на свою незаметность,
алкали
Мы власти, раз за разом рискуя упасть.
Как те самые крысы, бежали мы
двойным лабиринтом
По чьей-то прихоти. Неужели
намерения наши были раскрыты?
В чем интерес был Имен?
Причудливо сплетаются земные пути.
Сомнения полны, пронзали мы
пучины пространства.
Тревоги давили на плечи,
но мы кинулись в бездну.
Ошуа не был дураком и прекрасно разбирался в том, как плетутся интриги и заговоры. Но вот причины, подвинувшие Имя спасти Эпри, оставались ему не ясны. С обсуждения этой проблемы он и начал ужин в первый же вечер ньютоновского ползания.
Кто-то из Сорок вкатил в столовую антигравитационную тележку с едой, рассчитанной не только на тех шестерых помощников Ди Карнатики, кто не стоял на дежурстве, но и на Равн, Донована, раненого Манлия и четверку его учеников. Метатакс серьезно пострадал в поединке — он получил ожог руки и плеча и травму нервной системы, — но автоклиника уже успешно решала эту проблему. Ему предстояло по два часа в день проводить в ее цистерне, правая его рука была обездвижена. Кроме того, он растягивал слова. Но со временем он должен был поправиться. А до тех пор его корабль взял на буксир корабль Ошуа, принявший Манлия погостить на «Черном коне».
— Возможно, у них было поручение, — предположила Равн, — с которым один только Эпри и мог справиться. Его преждевременная смерть могла им помешать.
— А как по мне, — произнес Манлий, с отсутствующим видом почесывая плечо, — так Названным просто очень нравится, как им лижет сапоги этот выродок Эпри.
За ужином он не садился, поскольку все еще не освободился от своих обетов, и Ошуа в качестве знака вежливости ослабил искусственную гравитацию.
— Разве столь глубокая привязанность к кому-то входит в число их добродетелей? — поджал губы Донован.
— Но ведь Эпри лоялист, — заметил Сорока.
— Можешь поверить, в случае с Названными, — произнес Донован, — верность никогда не бывает обоюдной.
— Стало быть, спасение Эпри, — заключил Ошуа, — имело цель и все это еще не конец. Названные вмешались не для того, чтобы спасти Гандзиньшау, но?..
— …чтобы просто вмешаться, — сказал Донован. — Чего они вообще могли этим добиться?
— Меня едва не убили, — отозвался Манлий. — Не поспей Равн вовремя…
Он поднял бокал ананасовой настойки и выпил в честь своей спасительницы.
Но Ошуа возразил:
— Желай они убить тебя, некому было бы сейчас прикоснуться к стоящей перед тобой тарелке. Зачем Имени тратить свои силы на возню со снайпером, когда прирезать тебя самостоятельно было куда проще?
— Преступление разгневало кое-кого из тех, кто прежде был нейтрален, — произнесла Равн, — и подтолкнуло их примкнуть к восстанию. А среди лоялистов наверняка теперь появятся те, кто заявит о своем нейтралитете.
Но Лис только отмахнулся.
— Даже среди тех, кто видел все своими глазами, мало кто верит, что это и вправду дело рук Эпри. Остальные и вовсе сочтут случившееся не более чем пропагандой. Вера всегда сильнее каких-то там фактов.
— Стало быть, — сказал Донован, — если в чем мы и можем быть сейчас уверены, так разве что в последствиях. Ваша война продолжится. Существовала угроза примирения, но вмешательство Имен — причем то, как именно они вмешались, — гарантировало, что этого не произойдет.
— Да, — произнес Манлий, пробуя на вкус это предположение. — Верховный обещал, что, если я одержу победу над Эпри, он присоединится к восстанию вместе со всеми своими людьми. Названные не могли рисковать.
— Тогда почему они просто не обеспечили твое поражение? — спросил Ошуа. — Даушу поклялся положить конец восстанию, если ты проиграешь. — Он так нахмурил брови, что в этот миг скорее напоминал волка, чем лисицу. — А в итоге все просто осталось по-прежнему.
— Они всегда любили плеснуть масла в огонь, — сказал Донован. — Кто знает, может, это ваше двадцатилетнее противостояние их забавляет?
— Нгок! — воскликнул Манлий, когда на стол перед ним поставили супницу. — Что это еще за помои, Ошуа Ди?!
— Ммм? Ах, это таклам расам, — ответил Лис. — Томатный суп, рецептом которого я весьма дорожу. Рядом хаддауги с зорготом. А на этой тарелке карри с цветками банана.
— Как по мне, так терранщина какая-то, — проворчал Манлий. — Кто бы мог подумать, у бананов, оказывается, бывают цветы!
Подозвав своего Сороку, отвечавшего за еду, он заказал тому более привычные блюда: змеиную похлебку, улиток, лягушачьи лапки и утиные язычки в имбирном соусе, а еще небольшую порцию паутинной выпечки с колоказией.
— Пускай терране те еще пройдохи и к ним не стоит поворачиваться спиной, — заметил Ошуа, — но это вовсе не говорит о том, что они не знают толка в еде.
Зачерпнув половник супа и наполнив тарелку он, смущенно нахмурив брови, подвинул ее к Доновану, который наклонился и принюхался.
— Ха! — усмехнулся Манлий. — Вижу, эта снедь и тебя смущает? Не могу винить.
Педант переворошил всю память человека со шрамами.
«Что это, Шелковистая? С сенсорными воспоминаниями у меня не очень, но этот запах мне кажется знакомым».
«Кориандр!» — вскрикнула Шелковистый Голос.
— Растет исключительно на Терре, — пробормотал Фудир.
«Говорил же, что узнаю. Правда, еще он растет на холме Оорах на Эньруне».
«Но, — встрял Ищейка, — Ошуа не мог попасть на Эньрун. Так что если эта специя не растет на каком-нибудь из миров Конфедерации…»
— Приправы в этом супе происходят с самой Терры. — Донован вдохнул аромат полной грудью, пытаясь представить себе поля, где на ветру качаются кусты кориандра… впрочем, он не был уверен, что кориандр растет именно на кустах. Специя вошла в легенды из-за того, что напрочь отсутствовала у терранской диаспоры.
«Ошуа подал эту еду неспроста», — предупредил Внутренний Ребенок.
— Да, — согласился Донован. — Но зачем?
Внутренний диалог сопровождался порой невнятным бормотанием, длившимся какие-то доли секунды, но и этого хватило, чтобы привлечь внимание Манлия.
Раненая Тень с сомнением на лице окинул Донована взглядом и повернулся к Ошуа.
— Значит, вот он каков, великий Гешле Падаборн, что для борьбы дороже сотни носящих шэньмэты. Тот, чье одно только имя должно привести в наши ряды великое множество соратников… или стоит сказать: должно было?
Он вновь скептически посмотрел на Донована, выловил из своего супа «коготь феникса» и обсосал с косточки мясо.
— Знаете, — продолжил Манлий, обращаясь к тарелке, — я ведь даже не участвовал в той последней битве. Мое подразделение получило приказ соединиться с теми силами, которые осадили Падаборна, но сообщение доставили слишком поздно, потом еще возникли сложности во время сборов… Кое-кто поговаривал, будто командир подразделения умышленно тянул время. Возможно, он симпатизировал Падаборну. Но этого мы уже никогда не выясним, поскольку он исчез после восстания. Будь у нас тогда тот Круг, что есть сейчас у Периферии, приказ поступил бы в срок, и… даже не знаю. В те дни я считал Падаборна гнусным предателем и позором Пасти Льва. А сейчас… сложно сказать. Возможно, он просто опередил свое время.
Он вновь повернулся к Доновану:
— Окажись там мы с братьями, тебе ни за что не удалось бы сбежать.
— Я пока что даже не знаю, был ли там вообще, — пожал плечами человек со шрамами.
Манлий опустился в кресло и облизал зубы.
— Вот что я хочу сказать тебе, Ошуа: наличие Падаборна в наших рядах наверняка склонило бы чашу весов в нашу пользу. Но для этого нужен тот самый Падаборн, каким он был тогда. А эта старая развалина… — Он слегка кивнул в сторону «развалины». — Да я прямо-таки слышу, как скрежещут его заржавленные шестеренки. Боюсь, товар, который ты нам привез, испортился по пути. Кстати, Екадрина-то знает, что он вернулся? Не уверен, что этот калека способен ее напугать. Его разум разрушен.
— Что еще за Екадрина? — оскалился Донован.
— Это та, кто разрушила его, — улыбнулся Ошуа.
На несколько мгновений повисло молчание, но их хватило, чтобы в голове человека со шрамами состоялся мысленный диалог.
Внутренний Ребенок дрожал от страха; Силач рычал и взывал к мести; Ищейка же указал на то, что Екадрине могут быть известны имена других таких же, как они.
«И что? — закричал Внутренний Ребенок. — Какое нам дело до того, что существуют и другие?»
Рядом встал юноша в хламиде. Древнее облачение было распахнуто с правого бока, позволяя увидеть, что, кроме этой одежды, на нем ничего нет. У него было лицо Донована, но только такого, каким он был бы в юности. Юноша опустил руку на плечо человека со шрамами и произнес: «Во имя братства».
Разрозненные осколки сознания Донована могли только гадать, почему этот юноша, да еще девушка в хитоне были единственными из них, кто проявлялся в виде зрительных галлюцинаций.
— Давайте не забывать, — пробормотал Фудир, — что мы должны попасть на Полустанок Дангчао. Нас там ждут дела.
— Он все время разговаривает сам с собой? — поинтересовался Манлий у хозяина корабля.
— Гидула возлагает на него надежды, — сказала Равн.
Манлий повернулся к ней.
— И именно Гидула, твой наставник, некогда заявил Даушу, что война продлится всего десять лет, — указал он.
— Что же, так и было, — ответил Ошуа. — Дважды.
Манлий моргнул, запрокинул голову и зашелся грубым хохотом, грохоча левой рукой по столу.
— Отменная шутка, Ошуа. Старику ее не рассказывал?
— У Гидулы своих полно, — заметил Ди Карнатика. — Зачем ему еще и мои?
— О да. С ним приходится держать ухо востро. Он, может, и стар, но кто лучше него разбирается в этой игре?
— Ему только потому и удалось дожить до седин, — сказала Равн, — что он овладел ею в совершенстве.
— Я ничего против него не имею, — проворчал Манлий. — Его подвиги вошли в легенды. Во время учебы мне приходилось их изучать. К тому же общие цели делают нас союзниками.
— Верно сказано, — произнес Ошуа.
Он поднял бокал с вином, и остальные последовали его примеру. И только Донован после некоторого промедления изобразил нечто вроде пародии на их жест.
— И Названные да падут! — провозгласил Ди Карнатика тост, подхваченный его гостями.
Впрочем, Донован не мог не заметить, что не все присутствующие выражают одинаковый энтузиазм. Среди Сорок Манлия мало у кого лежало сердце к восстанию.
«И обрати внимание — ни Ошуа, ни Равн не испытывают теплых чувств к Манлию, — произнес юноша. — Хотя, конечно же, ты заметил это и сам. Их выдают движения, интонации. Вслух они славят друг друга, но лишь нужда заставляет их держаться вместе. А так-то остальные Тени, прямо скажем, без особой теплоты относятся к его роману с Келли».
— Ну, не знаю, — протянул Фудир. — Лично мне мысль о влюбленных Тенях нравится.
Манлий отвлек Донована от этих рассуждений, спросив, как он собирается провести их в Тайный Город.
— Понятия не имею, — отрезал тот. — И я еще не давал согласия к вам присоединиться!
— И что нужно, чтобы ты его дал? — мягким тоном поинтересовался Ошуа.
— Я должен как следует воспылать!
— «Воспылать»?.. — нахмурился Манлий.
— Терранское образное выражение, — ответил Донован.
— Это все не важно, — сказал Ошуа. — Геш просто не уверен, что в текущем своем состоянии сможет принести нам хоть какую-то пользу.
Не совсем та причина, по которой Донован пытался остаться в стороне, но для нынешних его спутников такое объяснение вполне годилось. По мнению человека со шрамами, подвизаться в войну конфедеративных Теней было равносильно тому, чтобы сунуть голову под топор палача.
Честно говоря, его не столько волновало то, принесет ли он кому-то пользу, сколько то, выживет ли он и сумеет ли вернуться домой. Надо отдать должное везению мятежников, раз они протянули целых двадцать лет, поскольку, если принять во внимание все, чему он стал свидетелем, Донован поставил бы на то, что они не продержатся и двадцати недель. Это была крайне разношерстная шайка. Манлий присоединился к бунту из-за разбитого сердца, и пусть любовь пока еще ярко пылала в его груди, но очень скоро ей предстояло померкнуть. Человека, движимого похотью, влечет туда, куда укажет член. Равн же, напротив, была искренне опечалена тем положением, в котором оказалась Пасть Льва, но неохотно поддерживала восстание, повинуясь приказам Гидулы. Убери старика из уравнения, и кто знает, на чьей стороне она окажется? Ошуа и Манлий питали обоюдные сомнения, касавшиеся возраста Гидулы. А вот Даушу Доновану пока «прочесть» не удалось, зато он отметил подозрительный факт: соратники не упоминали Йишохранна в разговорах.
Внутренний Ребенок неуютно поежился. Он был один, в самой глубине Конфедерации, без друзей, не зная, кому доверять… и с каждым днем его увлекало все дальше и дальше от дочери и бан Бриджит.
После ужина Ошуа отпустил прислугу, отослав двух Сорок сменить тех, кто нес вахту, а остальным предоставив свободное время. Манлий возвратился в автоклинику продолжать лечение, и его ученики отправились вместе с ним на его собственный корабль — «Пикирующий». Равн же медлила, но Ошуа дал понять, что ее дальнейшее присутствие нежелательно, и тогда Олафсдоттр, тревожно оглядываясь, удалилась.
Человек со шрамами, сидевший по другую сторону стола от хозяина, засмеялся.
— Вот мы наконец и одни, — произнес он.
И продолжил терранскими присказками:
— Быка выпустили, Ошуа Ди. Начинай размахивать плащом.
Если идиома и смутила Карнатику, тот не подал вида. Напротив, губы его на миг скривились в ледяной улыбке, а потом хозяин корабля достал из шкафчика бутылку спиртного.
— Мои ребята сейчас придут убрать посуду, — произнес он, — и мне бы не хотелось им мешать. Так что пойдем-ка ко мне в каюту. Я хочу тебе кое-что показать. Но сперва вопрос. Ни искушение возможностью отомстить, ни искушение гордыней не убедили тебя присоединиться к нам…
«Ага! Стало быть, пришло время третьего искушения», — насторожился Внутренний Ребенок.
— Те, кто стер мои воспоминания, — Донован с осторожностью подбирал слова, — и разрушил мой разум, были мастерами своего дела. Без памяти месть становится пустым звуком; без памяти былая слава остается лишь буквами в книжках. Ни те подвиги, которые, как ты говоришь, я совершил, ни те страдания, которые перенес, ничем не отзываются в моей душе. Это как обезболенный зуб. Ты его просто не чувствуешь.
Он принял протянутый ему стакан и подождал, пока Ошуа нальет себе из той же бутылки и отопьет, а потом попробовал предложенное угощение и сам. Напиток обладал яблочным привкусом.
— Но, Ошуа Ди… я не потому не спешу присоединиться к вашему безумному восстанию, что не чувствую к вам симпатии. По правде, помни я, где расположен потайной лаз, рассказал бы о нем независимо от того, придется мне пойти с вами или нет. Просто на практике честь и слава обычно синонимы смерти и крови.
Ошуа прикончил свою порцию выпивки одним глотком, но не отставил стакан, а покрутил его в пальцах.
— Имеешь что-то против смерти и крови?
— Смерти, крови и поражения. Когда побеждаешь, потом можно хотя бы торжественный кубок поднять.
— Порой смерть предпочтительнее жизни, — заметил Ошуа, отводя взгляд.
— Поверю в это только тогда, когда услышу из уст того, кто попробовал и то и другое.
— Жизнь на коленях — это не жизнь.
— Красиво сказано, Ошуа Ди. Только скажи, как долго ты верно служил Именам, пока не решил распрямиться?
Тень поднялся из-за стола.
— Бери свой стакан.
Он захватил свой и бутылку.
— И не суди нас строго, Геш, — сказал Ошуа, направляясь по коридору к своей каюте. — Прежде чем рискнуть всем, человек должен увидеть хоть малейшую надежду на успех. Революция свершается тогда, когда стальной захват на горле народа ослабевает. Пока пальцы держащего сильны, никто не осмелится восстать.
— Из сказанного тобой следует один урок…
— Знай, когда ударить?
— Нет. Никогда не ослабляй хватки.
Ошуа оглянулся через плечо.
— Пятьдесят стандартных лет назад Виндгук Кеописеничок сжег окружную губернаторскую базу на Базилоне. Одна из тех маленьких локальных революций, о которых поют в кабаках и тавернах, когда ночи становятся длинными, янтарно мерцает пламя в очаге, а подробности события подзабываются. «Отважный Виндгук подвел черту и крикнул: „Нас ня сломить!“» Весьма воодушевляющая песня, жаль только, черта эта была подведена не столько из стремления установить власть Справедливости, сколько из-за того, что Кеописеничок надеялся таким образом избавиться от долгов, в которых погряз. Его вели безумие и отчаяние. Пепел базы не успел еще остыть, когда армия сровняла с землей целый город. Многие жители не имели к бунту никакого отношения. А если точнее, в большинстве своем считали Виндгука просто психопатом. Но это не имело значения. Все они погибли. А вот его самого в городе уже не было. Смешно. Убергубернатор способен осознавать опасность погромов и мятежей, но ему и в голову не придет подумать, что кто-то может просто взять и покинуть вверенный ему город.
— О, уверен, громче всех смеялись жители того города. Вот только какую же мораль мы извлечем из этой истории?
— Одну простую: многие из тех, чье сердце жаждет справедливости, возмездия или просто избавления от гнета, продолжают изображать из себя покорных слуг, потому как знают: цена неудачи слишком велика. Человек со многим может смириться, если знает, что альтернатива еще хуже. Это, друг мой, один из секретов властей предержащих — понимание того, насколько глубоко можно втоптать людей в грязь, прежде чем те посчитают, что революция стоит свеч. Убергубернатору и его прихвостням этого умения не хватило, и тогда Имена послали Теней вколотить в их головы здравый смысл. Какой же дурак истязает корову, которую доит? От этого молоко разве что горьким становится. А вот мы и пришли.
Они остановились перед аркой в конце длинного коридора. Ошуа прошептал двери пару слов, и та скользнула в сторону, пропуская хозяина в его «каюту». Под оной подразумевались многокомнатные просторные покои с гравитацией, настроенной на три четверти от стандартной. На постаментах и в нишах были выставлены произведения искусства, которые для достижения максимального эффекта особым образом подсвечивались потайными лампами. В основном реликвии миров Конфедерации, но Педант опознал несколько предметов, созданных мастерами Периферии: штайнурф времен темных веков Мира Фрисинга; древнюю, опаленную и потрескавшуюся электронную плату под стеклянным колпаком; прозрачную руку из волокон целлюлозы, поднятую в жесте непокорности.
«Ее изготовила скульптор с Ди Больда — Бузи бан Петра, — сказал Педант. — Входит в серию „Ручной труд“».
— И стоит звонкой монеты, — добавил Фудир.
Услышав его слова, Ошуа кивнул в сторону электронной платы.
— И эта тоже. Произведена на Валентности. Найдена среди обломков Великого флота времен Второй войны Валентности и Рамажа. На ней оставило свою печать величие.
Донован не ответил. Если уж кого величие и коснулось, так это рамажцев, уничтоживших вражескую флотилию. Хотя, может быть, именно это Ошуа и подразумевал, когда говорил «оставило печать».
«Сувениры, — заключил Ищейка. — Память о каждом из миров, куда его отправляли с поручениями».
«И в то же время не память о самих поручениях, — заметила Шелковистый Голос. — Любопытно».
Деревянный мозаичный пол устилали ковры, украшенные запутанным геометрическим узором. В помещении были установлены читальные кресла с экранами, игральные столы с проекторами, рабочие станции с рядами склянок и инструментов. На первый взгляд, все это было расположено хаотично, причем так, что каюта одновременно выглядела и слишком пустой, и слишком захламленной. Но при более близком рассмотрении выяснилось, что все размещено так, чтобы создавать минимум препятствий в работе. Все проходы были широкими и прямыми; те предметы, которые использовались чаще всего, всегда оказывались под рукой.
Донован вспомнил, что рассказывали об этом мужчине, чьим невольным гостем он стал. Умный и дисциплинированный человек. А главное — осторожный.
— Миленько, — тихим голосом произнес Донован, поскольку от него ожидали хоть какого-то комментария.
— Благодарю за комплимент, — отозвался Тень.
— И что же с ним стало?
— Кх-м?
— С Виндгуком Кеописеничоком. Он же успел покинуть город до того, как прибыла армия.
— Сразу же после уничтожения базы губернатора он сбежал в холмы Отнесипирог. Да, он тронулся умом, но не настолько, чтобы остаться. Горожане, эти горемыки, точно бы его линчевали. Они-то осознавали, каким будет наказание за противозаконный мятеж. Виндгуку и удалось-то завербовать лишь нескольких таких же, как он сам, — отчаявшихся и никчемных. Следующие пять лет их шайка совершала вооруженные налеты. Они грабили тех самых людей, кого вроде как должны были освободить.
— Если надеешься завербовать меня с помощью вдохновенных историй, — произнес Донован, — тебе стоило бы подобрать несколько иной репертуар. И что еще за «противозаконный мятеж»?.. Разве другие бывают?
— Разумеется, — кивнул Ошуа. — Стакан не забудь.
Хозяин корабля повел гостя вглубь каюты.
— В чем Виндгук ошибся, — сказал Ди Карнатика, — так это в том, что метил слишком низко, имея недостаточно ресурсов. Окружной губернатор? Какая-то база? Тьфу! На что вообще можно надеяться, когда бьешь по мизинцу на ноге великана?
— А в чем заключалась ошибка Гешле?
Ошуа вновь оглянулся через плечо.
— Да почти в том же самом, хотя он и ударил чуточку повыше. Слишком нетерпеливым был. Следовало действовать тайно, сплести паутину из сторонников, не наносить удара в открытую. Нападение на административные здания столицы превратило его в дремлющую посреди пруда утку.
— Разве легче утке, поднятой на крыло? Быть может, он, подобно священным королям прошлого, надеялся своим примером вдохновить на сопротивление других людей?
— Глупая надежда.
— Неужели? Ведь уже восстала чуть ли не половина Пасти Льва. Не исключено, что Падаборн добился куда большего успеха, чем ты полагаешь. Засеянное поле в один день не всходит.
Они остановились перед голой стеной, и, хотя Донован не ожидал, что именно она станет их целью, он не сильно удивился, когда Ошуа произнес кодовую фразу и перед ними открылась потайная дверь, за которой обнаружилось небольшое помещение.
— К слову сказать, позволь тебя поздравить, — произнес Ди Карнатика, прежде чем зайти вместе с человеком со шрамами внутрь. — Из тебя бы вышел отличный актер, ведь твой разум вовсе не настолько серьезно поврежден, как ты изображаешь.
Донован всего на долю секунды промедлил с ответом.
— Нет, не настолько.
— Тогда зачем весь этот спектакль?
— Быть может, если я не оправдаю ваших ожиданий, меня отправят обратно на Периферию?
— Мне кажется, ты и сам должен понимать, как поступают с инструментом, не оправдавшим возложенных на него надежд. Будь ты простой Тенью, от тебя избавились бы в первую же ночь, бросив в проулке позади бара под названием «Апотет». Знаешь, там есть такой разлом… Но имя Гешле Падаборна что-то да значит, даже если он и перестал быть самим собой.
— А теперь… — вздохнул Донован.
— А теперь у меня есть к тебе разговор не для посторонних ушей. Кто еще знает?
— Равн, разумеется.
— Это понятно. Ознакомившись с последними отчетами, я выступил против твоего возвращения и не возлагал на тебя особых надежд.
— А сейчас?
— Сейчас ты мне не кажешься таким уж безнадежным. — Ошуа зубами сорвал с бутылки пробку и выплюнул ее в сторону. — Подставляй. Это фенни.
Наполнив оба стакана, он поднял свой для тоста и подождал, пока Донован сделает то же самое.
— Синими небесами и зелеными холмами, — провозгласил Ди Карнатика, — всем, что было, и всем, что может быть…
На несколько мгновений воцарилась пугающая тишина, но затем Фудир отозвался продолжением:
— Короной, стеной и горой многоликой…
— Клянемся, что Терра, сейчас лишь колония, однажды обретет свободу.
Ошуа опрокинул в себя фенни, и Донован подождал, пока тот проглотит, прежде чем выпить и самому.
— Знач, — сказал он на жаргоне, когда оба стакана опустели, — ты изо Братства?
— Так точно. И клянусь, что сказанное здесь и сейчас не выйдет за пределы этих стен. Да не увижу я зеленой Терры, если лгу.
— Но скажи, брат, как же терранин сделал столь успешную карьеру в Конфедерации, когда наш народ презираем по обе стороны Разлома?
— Не иначе как лживым молчанием. Я грить маньяринский почти без акцент. Я грить ничо о ней. Всяк, кто ходить Абаттойр, лузает прошлое.
— Вполне удобная премудрость.
Ошуа кивнул.
— Як то ни будь, моя говорить тебе штука, котора могет убедить тя примкнуть к мы. И вот эта штука. Братство восстание поддержать, а за это получить не меньш чем свободна, автономна Терра. И право вернуться и жить всем терранам.
Донован тяжело сглотнул, а где-то в глубине его сердца зарыдал Фудир. Девушка в хитоне запела. А вот Внутренний Ребенок насторожился. Юноша в хламиде хранил молчание.
Ошуа вставил в стену ключ. Из открывшейся ниши Тень извлек корзинку. Он установил ее на небольшой столик из милодрева посередине помещения и снял крышку. Под ней обнаружилось несколько комочков грязи.
Донован молча разглядывал их. Затем он поднял взгляд на хозяина корабля, но вопрос, читавшийся по глазам человека со шрамами, не успел сорваться с его губ.
— Да, — сказал Ошуа. — Почва самой Терры.
Фудир протянул руку и нерешительно замер, но Ошуа кивнул, и тогда человек со шрамами коснулся комка.
Быть может, по сути своей грязь везде одна и та же, может, на Дао Хетте и Верховной Таре у нее будут одинаковые вязкость, текстура и даже состав, но эта субстанция от них отличалась. Это была земля в том самом смысле, который недоступен никакой иной.
Человек со шрамами не считал себя сентиментальным. Под циничной маской скрывалась не менее циничная натура. Его слезы, улыбки и даже гнев зачастую были поддельными, сфабрикованными, чтобы достичь необходимого ему результата. Но сейчас у него и в самом деле перехватило в горле. И дело было не в какой-то из его девяти личностей, но в реакции самого тела… что-то перешло из земли прямо в его вены.
— Братство присоединится к восстанию? — произнес он, когда убедился, что вновь может совладать с голосом.
— Не открыто. Многие из тех, кто сейчас идут с нами общей дорогой, могут и свернуть, если узнают, что мы помогаем терранам. Переговоры ведутся очень осторожно и в большой тайне. Ни Даушу, ни Гидула об этом не знают, и твоя луже не гри им. Но «так точно». Братство в деле. — Ошуа дал сказанному закрепиться в голове собеседника, прежде чем продолжить: — А может быть, и ты, Донован-буиг, Гешле Падаборн. Если уж не ради мести или гордыни, то хотя бы во имя освобождения матушки-Терры.
Фудир безвольно кивнул.
— Так… — услышал он собственные слова. — Так точно.
— Приятно слышать, Геш! — Ошуа пожал ему руку. — Приятно слышать.
Медленно и неохотно Донован-буиг убрал руку с комка грязи, и Ошуа, закрыв корзинку, спрятал ее обратно в потайную нишу тайной комнаты. Все это время человек со шрамами молчал. То, что Ди Карнатика лжет, было ясно как день. Но природа этой лжи пока что скрывалась в тени.
