Что-то шло не так, не давал покоя душевный раздрай. При всем внешнем благополучии, в последнее время появилось стойкое желание что-то поменять. Москва угнетала. Это не было ни хандрой, ни минутной прихотью, это было сильное чувство, совсем как у перелетной птицы перед долгой дорогой на юг.

Сергей Иванович Моргунов отслужил на флоте в плепорцию, аккурат чтоб пенсия вышла, ни днем меньше, ни днем больше. На работу, сколько ни звали друзья-товарищи, не шел. Надоело подчиняться, решил организовать свой бизнес. Начинал с палатки на рынке стройматериалов, а теперь имел свой магазин «Мастерок» на Нахимовском проспекте. Упакован он был даже по московским меркам неплохо. Большая квартира на Новослободской, BMW Х-5, дети пристроены, жена – завуч в школе и кое-какие сбережения. С женой жили ровно, но уже давно без блеска в глазах.

Отпраздновав 50-летний юбилей, Сергей Иванович удовлетворения не почувствовал. Надоела до смерти эта московская тусня – у кого машина больше, у кого часы круче, у кого галстук дороже. Человеком себя только и чувствовал, что со старыми друзьями за рюмкой или на кладбище, хороня очередного неадаптированного к гражданскому бытию.

Потерял он к этой жизни интерес, такое бывает у людей, которые долго и тяжело болеют, ну не хочется больше жить, и все тут. Людишки вокруг пустые, ничего за ними нет, и поговорить с ними не о чем. Щебечут что-то на своем птичьем языке – шопинг, автопати, законнектиться…

И с досугом были проблемы, хобби он не имел, а сидеть у телека и смотреть голливудские фильмы уже не было сил, и от новомодных московских режиссеров тоже подташнивало. Купил он на блошином рынке диски со старыми советскими фильмами: «Чапаев», «Максимка», «Матрос Чижик», «Адмирал Ушаков» и «Адмирал Нахимов». Смотрел вечерами в одиночестве, его от них перло, особенно момент, когда Чапаев вылетает на белом коне с шашкой наголо, на глаза наворачивались слезы, грудь распирало от гордости, и хотелось ему скакать рядом с Чапаем и рубать врага. А в фильме «Максимка» за душу брало старое доброе ныне не употребляемое обращение, принятое у матросов, – «братцы».

Решил Моргунов жизнь свою круто поменять, потому как ненастоящая она какая-то, фанаберия одна, прозябание духовное, так всю жизнь-то прозябешь и не заметишь.

Прочитал он статью про дауншифтеров, идея ему понравилась, только он не понял, почему для этого нужно ехать хрен знает в какие Филиппины с Таиландами. Почему не попробовать здесь, в России?

Преодолевая сопротивление семейства, натершего ему мозоль на шее, он принялся реализовывать задуманное. Продал бизнес, разочаровав семью и поставив ее перед необходимостью напрячься, и приобрел участок на севере Тверской губернии на берегу реки Молога. Название местечка ласкало слух. Это была не деревня, не поселок, не село, это было сельцо – сельцо Заботино. К обустройству земли новоявленный латифундист подошел серьезно, накупил книг по строительству, сельскому хозяйству и птицеводству.

Через два года участок превратился в идеально устроенное хозяйство. Небольшой добротный деревянный дом (благо выпендриваться не перед кем), баня, колодец, теплица, курятник, сад, ягодники, и все это обнесено забором. Забор не для того, чтобы отгородиться от соседей, а потому что хозяйство. Наконец он смог позволить себе то, о чем мечтал с детства, – завел собаку. Сосед, старый дед-охотник, подарил щенка лайки. Кобелька назвали по военно-морскому – Гюйс. Вообще связь с флотом Сергей Иванович не терял, на День флота поднимал военно-морской флаг, а огород копал исключительно в тельняшке.

Домов в Заботино было всего шесть, и люди жили дружно. В такой глуши без взаимовыручки нельзя, пропадешь. Дачников не было, места хоть и красивейшие, но непрестижные. Местные жили своей особенной жизнью, их не интересовала ни политика, ни экономика, когда начиналась программа «Время», они уже засыпали, наломавшись за день. Они представления не имели, кто такие Матвиенко, Познер, Навальный и, прости Господи, Обама, что такое стагфляция, евро и дефолт, но они точно знали, когда сажать картошку, были уверены, что нельзя воровать у соседа и что если сегодня не поработаешь, то завтра не поешь. И никто из них не догадывался о существовании снотворного и успокоительного.

Моргунов почувствовал полное единение с природой к концу третьего года дауншифтерства, когда начал гнать самогон. Было у него почти натуральное хозяйство. Автолавка два раза в месяц, а зимой и того реже, так что расчет только на себя. Работал он с удовольствием, получая от этого необыкновенный кайф. Наверное, это и было чувство глубокого удовлетворения, о котором так часто говорили вожди из прошлой жизни. Постепенно Сергей Иванович освоил охоту и рыбалку, Гюйс в этом деле был незаменим. Их отношения можно было выразить только одним словом – любовь. Единственное, что ели они из разных мисок, а так все общее. Ни телевизора, ни радио Моргунов не заводил принципиально, все больше читал и размышлял над смыслом жизни. Связь с внешним миром он осуществлял по мобильному телефону, раз в месяц он звонил жене и друзьям узнать, как дела. Позвонить ему было невозможно, потому что телефон он держал отключенным.

Жена частыми визитами не тревожила. Поначалу наведывалась раз в месяц, со временем визиты становились все реже и в конце концов ограничились днем рождения и Новым годом. Каждый ее приезд был для него испытанием, он не знал, чем ее занять, куда себя деть. Она это тоже чувствовала, но по большому счету никакой неприязни они друг к другу не испытывали. Просто так сложилась жизнь. Она понимала, если б поехала с мужем в эту тмутаракань, то и жили бы себе, но декабристкой она не была.

Дети, поняв, что от него больше получить нечего, не навещали вовсе.

Весна в этот год выдалась ранняя, солнце жарило практически по-летнему. Сколько ни напрягался, а вспомнить такого теплого марта Сергей Иванович не мог. Он сидел на лавочке и грелся на солнышке, Гюйс, лениво щурясь, развалился рядом. Моргунов с интересом наблюдал, как бабка-соседка возилась в огороде, замотанная в платок, в ватнике-безрукавке, цветастой юбке и галошах на шерстяной носок, с тяпкой в руках, она олицетворяла министерство сельского хозяйства. Все в России держится на таких, как она, убери их – и перемрут все менеджеры от голодухи.

Достал Сергей Иванович телефон и набрал своего закадычного дружка, с которым они были вместе еще с училища.

– Здоров, Сова. Как жизнь?

Николай Сидорович Сова был из командиров, а потому в нем сочетались строгость, быстрота принятия решений и непоколебимая уверенность в своей правоте. Фамилия у него была замечательная, и с молодости она была для него и кличкой и именем.

– Отлично, наши взяли Севастополь! Мы уже третий день отмечаем.

– Слушай, бери Вовку Авдеева и на выходные ко мне. Баньку и самогон гарантирую.

– Умеешь ты уговорить, черт красноречивый. В субботу к обеду будем.

– Будешь проезжать Химки, напротив «Гранда» подхвати моего друга детства, давно сюда просится, а доехать не на чем.

– Как состыкуемся?

– Я его предупрежу, а ты его узнаешь, этого ботаника ни с кем не спутаешь.

В субботу, в 9.00, как и договаривались, Сова стоял напротив «Гранда» и всматривался в прохожих. Машина у него была не новая, но ухоженная, и служила она много лет и безотказно, красный цвет выдавал потенциальную агрессию хозяина. К машине подошел хлюпик в старомодном плаще, мятой шляпе и очках с пуленепробиваемыми стеклами.

– Добрый день, вы от Моргунова?

Сова открыл дверь, приглашая сесть в машину. Никаких значительных успехов на гражданке он не добился, поэтому представился по старинке:

– Николай Сидорович Сова, командир ракетного подводного крейсера стратегического назначения.

Пассажир, слегка поклонившись, ответил:

– Поткин Адам Саваофович, экономист.

Причем в его устах «экономист» звучало не менее значительно, чем «командир подводной лодки». Сова надавил на газ, в военно-морском мозгу сразу выстроился ассоциативный ряд – экономист, филателист, дизайнер, п…рас.

В Зеленограде забрали Владимира Константиновича Авдеева и рванули. Авдеев на службе был штабист, и жизнь приучила его думать, перед тем как говорить, поэтому он был немногословен.

Дорога была не загружена, и к половине первого они уже подруливали к Заботино. Над крышей моргуновского дома развевался военно-морской флаг.

Баня, разогретая до ста градусов, ждала гостей. В предбаннике стоял кувшин с ледяным домашним квасом.

Парились от души, с веничком. Когда пришла очередь Адама залезть на полок, веник взял Сова. Лупил он Поткина с протягом и потряхиванием, как бы вкладывая в эти удары все свое недоверие к этим экономистам-дизайнерам.

Отдохнув в предбаннике, отпившись квасом, не спеша двинулись в дом. Гостеприимный хозяин, соскучившийся по друзьям, вывалил на стол все свои нехитрые деликатесы. На столе из толстых дубовых досок стоял чистейший самогон двойной перегонки, соленые грибочки, жареная курочка, кабаний окорок и хлеб домашней выпечки. Посуда была алюминиевая, а стаканы граненые. Вся обстановка как бы говорила – здесь все равны и говорят только то, что думают.

Сова взял организацию в свои руки. Разлил самогон по стаканам и произнес тост:

– За возвращение Севастополя!

Гюйс лежал в сторонке, ревнуя хозяина к гостям. Особенно бдительно он следил за Поткиным. Это было как тест для детей – яблоко, груша, слива, велосипед, что лишнее? Так вот, Адам Саваофович был для Гюйса велосипедом среди этих фруктов, выделил он его сразу и безошибочно.

Пили много, пили за флот, за Севастополь, за силу российского оружия, за Путилина и за то, чтобы любимую пальму бабушки американского президента спилили на дрова.

После первого литра подустали, бравурность прошла, общий настрой стал философским. Моргунов в разговоре практически не участвовал, он смотрел на друзей, как на расшалившихся детей. Особенно его веселило то, как Авдеев каждые пять минут лезет в карман за телефоном, чтобы проверить почту.

Сова, отрезая толстый кусок окорока, продолжил дискуссию:

– А кого вообще можно считать украинцами?

Подумав, Авдеев ответил:

– Думаю, это жители Украины, которые в составе Советской армии брали Берлин, и уж точно не те, которые в схронах сидели и мирное население терроризировали.

По животрепещущему вопросу решил высказаться Поткин:

– По моему глубокому убеждению, украинство – это не национальность, это идеология насилия и террора. Антисемиты долбаные.

Сова встрепенулся:

– Ну, Адамчик, ну, красава, я бы лучше не сказал! И вообще свой ты в доску, и под веником не пикнул, и пьешь как все.

Выпили, закусили. Авдеев задумчиво продолжил:

– Непросто все, боюсь, без крови не обойдется. Бандеровцы похуже ваххабитов будут, а главное, тупые американцы их вовсю поддерживают.

Адам Саваофович сформулировал очередную мысль:

– Пока этот Обама не поймет, что для нас факельное шествие бандеровцев – это то же самое, что для него факельное шествие ку-клукс-клана с лозунгом насадить его черный зад на кол, ничего не изменится.

Сова решил всех успокоить:

– Да бросьте, ничего не будет, вон они уже в Российскую армию переходят. Слабаки.

Крепко захмелевший Поткин, потеряв бдительность, задал вопрос:

– А вы-то чем от них отличаетесь?

Сова грозно приподнялся над столом:

– Ты что имеешь в виду?

Гюйс подобрался и с угрозой зарычал на Адама.

– Да ничего особенного. Просто мне, как человеку сугубо штатскому, непонятно: как вы из советского офицера превратились в российского? Присягу-то на верность вы Советскому Союзу давали.

– Ну, чернильная душа, не выдержал-таки, поперло из всех щелей. Для особо одаренных поясняю два раза – первый и последний, Россия объявила себя преемником СССР. Понятно?!

Адам не сдавался, страха не было, он уже был в состоянии, когда можно делать операцию без наркоза:

– А если бы преемником СССР объявил себя Узбекистан?

Против скальпельного аргумента Поткина Сова выдвинул последний командирский аргумент:

– Пошел на…!!!

Моргунов слушал этот оживленный диалог и не понимал, чего они так кипятятся, от чего несчастные так нервничают. Это же стопроцентные кандидаты в инсультники. Какая это все, в сущности, ерунда по сравнению с человеческой жизнью, и ведь нет ничего ее дороже, а дается она один раз, и, к сожалению, она не бесконечна.