XXXVII

На следующий день, 28 февраля, с самого рассвета улицы Пюи начали наполняться людьми, пришедшими и съехавшимися со всех окрестностей — из Лардероля, Сен-Гоштейна и Камбриоля. Все хотели присутствовать при развязке драмы, разворачивавшейся у них на глазах, все действующие лица которой были им хорошо известны.

Площадь Мартурэ была буквально запружена народом, а вокруг нее все окна, балконы, крыши, стены — словом, все, куда только мог прицепиться человек, было усыпано головами, и все глаза были устремлены на стоявший в центре площади помост, то есть на страшный эшафот, черневший там, словно гигантский призрак. Толпа стояла так плотно, что яблоку негде было упасть, и все задавались вопросом, как конвой сможет довести осужденного до места казни.

Вдруг настала минута, когда эта людская масса расступилась, словно по волшебству, и чудо это произошло при приближении женщины, которая шла, склонив голову на грудь, подавленная своим безграничным горем. Эта женщина была мать осужденного, Клодина Бессон. Она надела праздничное платье, и ее серебристые волосы были расчесаны с особым усердием. Глубокое горе, застывшее на ее лице, придавало его чертам благородство и величие.

На лице Клодины Бессон читалась холодная и неумолимая решимость, и можно было догадаться, что именно они придают ей силы. Через несколько минут она оказалась в самом центре площади, в двадцати шагах от эшафота, от которого солдаты оттеснили толпу и оцепили образовавшееся свободное место живым кольцом. Там она обвела глазами собравшихся людей, взглянула на эшафот, а потом медленно и сурово произнесла:

– Я обещала Жаку прийти и пришла. Я останусь здесь до тех пор, пока не увижу, как падет его голова… если она падет!..

После минутного молчания она продолжила:

– Я подожду ровно до той минуты, я поклялась. Но после этого я заговорю, я вслух назову имена настоящих виновных и скажу это всем тем, кто меня услышит. О! Это будет ужасно. Жак, возможно, станет молчать до конца, но я нуждаюсь в мщении. Я скажу судьям всю правду, я дам им бумаги, в которых заключаются доказательства. Эти бумаги у меня на груди, я никогда не расстаюсь с ними, и скоро, слышите, скоро этот эшафот воздвигнут вновь, но на сей раз для двух голов!.. Однако довольно, еще не настала минута назвать их, подождем!

Она села на большой камень, вкопанный в землю, закрыла голову руками и замерла в ожидании. Имя ее быстро передавалось из уст в уста, и скоро вся площадь знала, что эта бедная старуха — мать осужденного, что вызвало искреннее сочувствие собравшихся.

– Бедная Клодина! — прошептала какая-то крестьянка, утирая слезы.

– Да, вы можете плакать о ней, Маргарита Морен, — сказал ее сосед. — Вы могли одним словом не допустить того, что случится сегодня.

– Да, — возразила Маргарита, — солгав за деньги, как вы, не правда ли, Будуль?

Жак Морен, прозванный Будулем, преданный человек графинь де Шамбла, или, лучше сказать, Мари Будон, одним из первых пришел на площадь Мартурэ, говоря всем окружающим, что он тут не затем, чтобы видеть казнь бедного Жака, но чтобы присматривать за Клодиной Бессон, которая намеревалась присутствовать при казни сына. Действительно, то ли из искреннего участия, то ли по какой-то другой причине, он всеми силами старался пробраться к тому месту, где сидела мать Жака, и не терял ее из виду.

– Какая женщина эта Мари Будон! — шептал он, устремив взгляд на Клодину. — Она подумала обо всем. — И через минуту продолжил: — В Риоме мне не повезло, постараемся на этот раз быть ловчее.

В эту минуту глухой шум, после которого воцарилась торжественная тишина, возвестил о прибытии осужденного. Глаза всех устремились туда, где он появился в сопровождении двух жандармов. Жак Бессон захотел пойти пешком из тюрьмы до площади. Он шел твердыми шагами, и лицо его было спокойно и безропотно. Длинная черная борода еще больше оттеняла его смертельную бледность, но в этот роковой час он снова проявил свою холодную и могучую энергию, ничем не обнаружив тех чувств, которые бушевали в его душе.

Когда он дошел до площади, взгляд его остановился на гильотине, и он упорно не спускал с нее глаз, пока проходил сквозь безмолвную и затаившую дыхание толпу. Он на мгновение остановился у подножия эшафота, потом твердыми шагами поднялся по ступеням. После этого он обвел всю площадь глазами, в которых читались удивление, сомнение и надежда. Через несколько минут к нему подошли помощники палача, чтобы заставить его идти дальше. Он оттолкнул их, прошептав задыхающимся голосом:

– Нет… нет… это невозможно… бросить меня… говорю вам, что это невозможно!..

Вдруг в страшной тишине, царившей на этой громадной площади, над этой неподвижной и испуганной толпой раздалось рыдание. Жак взглянул в ту сторону и узнал свою мать. Тогда лицо его внезапно преобразилось, выразив страшную горечь и нестерпимую муку, он обернулся к помощникам палача и сказал:

– Кончайте!

Минуту спустя глухой удар возвестил всем, что все кончено, и что Жак Бессон унес в вечность тайну драмы в Шамбла. Тогда несколько человек, среди которых были Будуль и Маргарита Морен, окружили Клодину Бессон, неподвижно сидевшую на камне, опустив голову на руки.

– Надо покориться, бедная Клодина, — сказала ей Маргарита. — Встаньте, я отвезу вас домой в своей повозке.

Клодина долгое время как бы не слышала, что ей говорили, но потом отняла наконец руки от лица, встала и горестно прошептала:

– Жак сказал правду: он пас свиней в Шамбла, а теперь он там хозяин.

Казалось, Клодина Бессон сошла с ума. Поспешим прибавить, что это помешательство продолжалось недолго. На минуту ошеломленная поразившей ее бедой, эта стойкая женщина, как дуб после бури, в тот же вечер вернула себе всю силу своего характера и всю ясность своего ума. Ее первой мыслью было отомстить и найти свои бумаги. Но она напрасно искала их, они исчезли, и все усилия их отыскать оказались тщетными. Будуль выполнил инструкции Мари Будон, которая все-таки сказала свое последнее слово в этом деле.

Вот так закончилась кровавая драма в Шамбла. Арзак умер в 1845 году в клермонской каторжной тюрьме. Графини де Шамбла сначала бежали в Лион, но когда был оглашен роковой приговор, они поспешили скрыться на Сардинии, везя с собой рекомендательные письма к королю от самых знатных особ. На Сардинии они прожили десять лет в полном уединении, прилагая все усилия, чтобы не привлечь внимания к имени Шамбла, которым они раньше так гордились и зловещий блеск которого они теперь всеми силами старались погасить. В конце этих десяти лет душа графини наконец отправилась дать ответ о жизни, самые мрачные тайны которой она унесла с собой в могилу.

У госпожи Марселанж осталось только одно желание — вернуться во Францию. Она приехала туда через несколько месяцев после смерти матери и поселилась в монастыре в Париже. Там она и умерла в июле 1867 года.

А теперь, читатели, перенеситесь со мной в Лион, в монастырь трапписток, устав которого так суров, что многие послушницы, поступившие туда с восторженной и искренней верой, вынуждены были вскоре оттуда бежать. Взгляните на женщину, так решительно стучавшуюся в дверь, которая скоро навсегда захлопнется за ней, как камень, навеки закрывающий могилу. Эта женщина провела там много лет и умерла еще молодой, поскольку постоянно пыталась превзойти все строгости устава. Женщина эта — Мари Будон.