XXXVI
Придя в себя, Жак Бессон увидел, что оказался в тюрьме, а рядом с ним находились три человека, оказывавшие ему самую трогательную заботу и внимание. Это были две сестры милосердия и священник из Мартурэ. Пожилой кюре произвел на осужденного сильное впечатление, поскольку он видел в Жаке ребенка. В свою очередь, глядя на лицо старика, Жак Бессон вспоминал свои простодушные радости детства и юности со всеми душевными ощущениями, свойственными воспоминаниям о родине. Невольно вспомнив то время, когда душа его кипела жизнью, а будущее представлялось в самом радужном свете, Бессон много раз с невыразимым отчаянием спрашивал себя, действительно ли это он сидит в тюрьме, приговоренный к смерти.
– О, если бы вы знали! — обреченно шептал он. — Если бы вы только знали!
Когда наконец священник и сестры милосердия увидели, что осужденный успокоился и покорился своей участи, они оставили его, обещая вернуться и снова утешать его. Потом к нему пришел один из членов суда, предпринявший все усилия, чтобы уговорить его открыть тайну драмы в Шамбла. Он полагал, что возможность избежать ужасной смерти заставит его говорить, но нет!
– К чему? — спокойно отвечал Бессон. — Это причинило бы многим огромные неприятности.
Вот и все, чего от него смогли добиться. Напрасно взывали к его разуму, рассказывая осужденному, что в награду за его героическую преданность и жертвенность де Шамбла предательски бросили его на произвол судьбы, — все оказалось бесполезно. Он приходил в смятение, но ни разу не поколебался в своей решимости молчать.
27 марта его вывели из тюрьмы и посадили в почтовую карету, в которой его повезли в Пюи. Во время всего путешествия он сохранял спокойствие или по крайней мере ничем не выдал обуревавших его печальных мыслей. Однако сколько картин возникало перед его внутренним взором! В его памяти с поразительной ясностью всплывали лица родных, друзей, знакомых, врагов — всех тех, кого он любил и ненавидел.
Когда он смотрел на проплывавшие мимо знакомые места, у него вдруг горло перехватило при виде двадцати хижин, стоявших вокруг небольшой колокольни, кровля которой от времени покрылась ржавчиной. Лицо его все больше осеняла глубокая грусть, и когда он наконец увидел старую паперть маленькой церкви, слезы брызнули у него из глаз, а он словно не замечал этого. Эта церковь и эти хижины были деревней, где он родился. Потом перед его глазами предстали два момента его жизни: тот, когда он начинал свой жизненный путь с улыбкой и надеждой на лучшее, и тот, когда он его закончил, совершив убийство. При этих воспоминаниях и мыслях о той пропасти, куда рухнули все его радужные мечты, он в бешенстве заскрипел зубами и со злобой процедил сквозь зубы два имени:
– Ла Рош-Негли, Марселанж!
Но почти сразу же раскаявшись, он прошептал:
– Зачем обвинять других? Может быть, меня и заманили в ловушку, но разве от этого я менее виновен? Могу ли я сказать, что не осознал всей гнусности своего преступления? Нет, я не имею права жаловаться.
Потом ход его мыслей мало-помалу изменился, и он продолжал:
– Нет, это невозможно, они не бросят меня: у них знатное имя, огромное богатство, влиятельные друзья, они должны бояться, что отчаяние заставит меня сказать все… это невозможно, они сделают все, чтобы спасти меня, и даже у подножия эшафота я буду надеяться…
Он вдруг умолк и стал с волнением смотреть на проплывавший перед ним пейзаж.
– Да, — сказал он взволнованным голосом, — я не ошибся.
Карета медленно поднималась на крутую гору, где стоял город Пюи. Путешествие Жака Бессона приближалось к концу. Несколько минут спустя его заперли в камере, где он должен был провести свою последнюю ночь.
