Глава XX

В течение трех дней Марго не могла ни на минуту успокоиться. В первую ночь после своего заключения она заснула глубоким сном. Но пробуждение ее было ужасно. Воспитанная в деревне, но привыкшая к роскоши, она всегда была окружена удобствами, какие только может требовать женщина, подобная ей. Сердце ее сжалось от боли, когда, проснувшись, она увидела себя в небольшой запертой на замок комнате. Она огляделась, но обстановка не вызывала ничего, кроме отвращения и желания умереть как можно скорее.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть жалкого тюфяка, служащего ей постелью, потемневших от времени стен, которые окружали ее, узкого окна, пропускавшего слабый свет и загороженного железной решеткой.

Но едва успела она примириться с окружающей обстановкой, как новое беспокойство овладело ею. Образ раненого Фурбиса, распростертого на постели в больнице, называющего ее своей сообщницей, ясно предстал перед ней. То вдруг Паскуаль являлся ей: вышедший из могилы, он приближался к ней с угрозой и, заключив ее в свои объятия, уносил на эшафот.

Но недолго эти ужасные видения беспокоили Марго, вскоре она настолько сумела овладеть собой, что прогнала их от себя. Она ободрилась, занятая одной лишь мыслью — как защищаться, чтобы вернуть свободу.

Наутро к ней явился тюремщик, который принес столь грубую пищу, что она не посмела к ней прикоснуться; за ним пришел священник, напрасно пытавшийся словами любви и милосердия тронуть ее — она не хотела его слушать и на все отвечала словами:

— Я не виновна и не желаю сидеть в заключении.

Скоро ее повели в комнату судебного следователя, который хотел получить от нее признание. Грустно, конечно, было видеть это прекрасное создание с тонкими чертами лица, шествующее изящной походкой между двумя жандармами по темным коридорам тюрьмы. Не опуская глаз, Марго гордо смотрела вокруг себя, не как преступница, а как царица, сопровождаемая своей свитой. Невзирая на неопровержимость доказательств, она продолжала отрицать всякое свое личное участие в преступлении. Ей представили три важных обвинения, свидетельствующих против нее: заявление Фурбиса; письма, написанные ею; ее связь с ним, о существовании которой говорили по всей округе.

Марго упрямо отвергала эти доказательства. Фурбис, по ее словам, дал ложные показания, чтобы уменьшить свою вину. Письма, найденные у него, были написаны не ею — это была художественная подделка под ее руку. Наконец, слух об их отношениях также не имеет никакого основания, она просто испытывала дружеские чувства к Фурбису, которого считала преданным своему мужу.

Ничто не могло заставить ее выйти за пределы системы защиты, избранной ею. Она отвечала молчанием на все остальные вопросы, предлагаемые ей следователем и так или иначе касавшиеся преступления. Напрасно он пытался заставить ее сказать что-то противоречивое, что могло послужить ей обвинением. Она как будто не понимала слов, произнесенных судьей, и все отрицала.

Со дня своего ареста она не дала ни одного показания, в котором признавала бы себя виновной хоть в одном из возводимых на нее обвинений.

На что она надеялась? К чему с таким усердием защищала себя? Разве ее жизнь не была теперь разбита навсегда? К чему она стремилась, готовая на все, чтобы сохранить свою свободу? Фурбис, на которого она так надеялась, с которым тесно связывала свое будущее, которого так страстно боготворила, — разве не он так подло предал ее?

Порочная, но решительная, извращенная, но смелая, Марго могла любить негодяя, но не подлеца, не изменника. Напрасно пыталась она убедить себя, что Фурбис попался в сети, так искусно расставленные судьями. Все доказывало, что он выдал ее в первую же минуту, без малейшего сожаления, без угрызений совести, единственно с целью оправдаться самому. Он не пощадил самых сокровенных тайн их любви. Он тщательно хранил их продолжительную переписку, вместо того чтобы сжечь письма, свидетельствующие против нее. В то время как она вся отдавалась ему, как душой, так и телом, он замышлял, как воспользоваться ее слабостями. Он всегда лгал ей и никогда не любил ее!

Но, несмотря на ужасные разоблачения, раздиравшие ее душу, она хотела жить. В ней развилось новое охватившее всю ее чувство. Она собиралась вскоре стать матерью и питала невыразимую привязанность к ребенку, которого носила под сердцем. Материнская любовь имеет ту отличительную и вместе с тем достойную удивления черту, что одинаково свойственна как непорочной, так и извращенной натуре.

Вместе с развитием этого чувства в душе начинают мало-помалу появляться совершенно новые качества. Они смягчают порывы страстных натур, из характеров жестких делают более нежные, придают смелость и решительность натурам слабым. Они дают возможность более высоко ценить добро, и все мысли человека становятся столь ясными, что ошибки и заблуждения прошлого заставляют нас краснеть за себя и даже вызывают слезы за совершенные некогда проступки.

Марго мало-помалу начала смягчаться, гнев, бушевавший в ее душе, сменился страданием, гордость — стыдом, ропот — слезами раскаяния. В душе ее водворилось тихое спокойствие, и вместо того, чтобы жаловаться на свою участь, обвинять кого-либо другого, она стала молиться.

За это время Фурбис окончательно оправился от своей раны и был, в свою очередь, также перемещен из больницы в тюрьму в Апт. Он только и думал, как бы бежать. Его поместили на втором этаже; окно, загороженное крепкой решеткой, выходило на тюремный двор, так что с этой стороны бегство было невозможно. Дубовая дверь также была обита, как снаружи так и изнутри, железными листами. Оставался потолок, который, по предположению Фурбиса, выходил на крышу. Фурбис принялся за него, но скоро его застали ночью во время работы и переместили в другую комнату, усилив надзор.

Тогда он впал в глубокое отчаяние. Мрачный, озлобленный, он сидел целыми днями в углу своей камеры. О чем он думал? О своем прошлом? Нет, о том, как бы спасти свою шкуру. Марго не было более у него в сердце. Он спрашивал себя, как мог он из любви к ней кинуться в бездну, где он теперь находился? Он вспоминал, сколько промахов совершил с той минуты, когда в нем зародилась надежда стать владельцем Нового Бастида, до тех пор, пока, несмотря на советы Вальбро, он решил выстрелить в Паскуаля. Он проклинал совершенное им преступление не за то, что оно было ужасно, нет — его пугало возможное наказание.

Скоро в обществе, и без того сильно настроенном против него, распостранился слух о том, что Фурбис совершил и другое преступление, но чуть раньше. Говорили, что он за два года до убийства Паскуаля отравил свою мать, чтобы скорее завладеть небольшим наследством, оставшимся ему после нее. Этот слух скоро достиг и судей, и в Горд отправили следователей. Труп женщины был вырыт и доставлен для исследования в Апт. Но так как при вскрытии не было обнаружено никаких доказательств, а при допросе Фурбис не признавал себя виновным в этом преступлении, то это дело так и осталось без всяких для него последствий. Что же касается последнего преступления, то Фурбис оставался при своем первоначальном показании и продолжал обвинять Марго в лицо, так же как обвинял ее заочно, пытаясь взвалить на нее всю тяжесть преступления. Был еще только январь, а присяжные должны были собраться в Карпентре не ранее мая, так что заключенным было дозволено видеться со своими родственниками и знакомыми.

Однажды утром в тюрьму явился Мулине. Увидев Марго, он упал на колени и горько заплакал.

— Вы здесь! — вскрикнул он.

Он не мог продолжать — волнение душило его. Марго ласково встретила его, посадила возле себя и стала рассказывать о своем несчастье. Она заговорила с ним вполголоса, но тут подошел часовой, присутствующий при свидании:

— Я не имею права позволить вам разговаривать так тихо, я должен слышать все, что вы говорите между собой.

— Позвольте нам обменяться лишь несколькими словами без свидетеля, — попросила Марго, посмотрев на часового умоляющим взглядом.

— Говорите скорее, — ответил он, — я отойду к дверям.

Марго поклонилась ему в знак благодарности за сочувствие. Благодаря ему она могла пересказать Мулине всю низость поступка Фурбиса по отношению к ней.

— Тебе известно, как я любила его! — говорила она. — И он выдал меня.

— Негодяй! — ответил Мулине. — Так это благодаря ему вас считают участницей в преступлении?

— Да. Мало того, что он передал судьям все подробности наших отношений, так еще сказал, что это я заставила его убить Паскуаля и достала оружие и порох.

— Но где же доказательства? — спросил Мулине, встревоженный серьезностью обвинений.

— А письма! Однако я отпираюсь от всего.

— Да-да, отпирайтесь, это правильно, но почему вы не говорили мне, что были с ним в переписке? Я заставил бы Фурбиса вернуть вам ваши письма.

— К сожалению, я думала, что он сам уничтожит их, а он хранил их и предоставил судьям в качестве доказательства, что я была его любовницей. Мало того, он составил еще несколько писем и приложил их к моим, будто они также были написаны мной, чтобы доказать мою причастность к убийству.

Марго лгала, но она могла позволить себе это, поскольку все, что было между нею и Фурбисом, кроме их любви, было неизвестно Мулине. Марго пыталась склонить его на свою сторону, надеясь, что, если его допросят снова, его показания будут носить чистосердечный и правдивый характер.

— Дорогая моя госпожа, — сказал Мулине, — я спасу вас.

Она позволила взять себя за руку, которую он покрыл горячими поцелуями. В эту минуту к ним подошел часовой, и они уже громче продолжили свой разговор, тщательно воздерживаясь от любых неосторожных выражений.

Во время заключения в тюрьме Апта Марго несколько раз виделась с Мулине. Он просил ее потерпеть, утешал и ободрял надеждой. Бедный безумец, он никогда не был так счастлив, как в это время. Он был необходим Марго, она нуждалась в нем. Он пользовался ее доверием и знал, или, вернее, считал себя обладателем всех ее тайн и хлопотал за нее. Несчастье приблизилось к ним, и если Мулине благословлял тюремное заключение Марго, то потому лишь, что был уверен в счастливой развязке этого ужасного дела. Фредерик Борель также навестил ее. Он пришел к ней не столько из сочувствия, сколько из любопытства.

— Ты принес мне много зла, — сказала она ему с упреком в голосе.

— Что же я тебе сделал? — удивленно спросил он.

— Разве не ты сказал, что видел меня ночью в карете с Фурбисом?

— Я сказал так потому, что это правда, но я вовсе не против тебя дал это показание. Оно против Фурбиса. Разве, по-твоему, не следовало спасти Мулине, обвиненного напрасно?

— Положим, что так, но Фурбис своим падением увлек за собой меня. Он самым низким образом оклеветал меня, несмотря на то что я не виновна. Ты поступил бы гораздо лучше, если бы не говорил ничего.

Фредерик промолчал. Спустя некоторое время он спросил свою двоюродную сестру, не сделает ли она каких распоряжений относительно работ на ферме — после всех этих печальных событий теперь он отвечал за хозяйство.

— Что мне до этого? — отозвалась Марго. — Если меня осудят, то ферма будет принадлежать тебе. Если нет, то я продам ее, потому что не желаю более жить в этой ужасной местности. Так что ты можешь свободно распоряжаться в доме.

— Но ведь если ты не виновна, то тебя оправдают! — вскрикнул Фредерик.

— Оправдают! Да, я надеюсь.

С этими словами она подняла умоляющий взгляд к небу. В тот день Фредерик ушел от нее сильно растроганный.

Долгое заключение пагубно подействовало на Марго: здоровье ее, и без того ослабленное беременностью, сильно пошатнулось, силы покидали ее, до родов оставалось всего несколько дней. Доктор предписал ей прогулки, и она вынуждена была проводить часть дня во дворе в то время, когда остальных арестантов там не было.

Во двор выходила длинная терраса, отделяемая каменной стеной от сада здания суда. Чтобы попасть в секретное отделение тюрьмы, необходимо было миновать весь двор. Однако Марго никогда не встречала тут Фурбиса — за ними обоими был установлен строгий надзор, чтобы они не имели возможности общаться друг с другом. Однажды во время прогулки она вдруг увидела, как мимо нее прошла женщина, сопровождаемая часовым. Марго узнала в ней Бригитту. Это была их первая встреча после того, как обе виделись в доме Фурбиса. Марго глухо вскрикнула. Бригитта спокойно прошла мимо, высоко подняв голову и не сказав ни слова, но в ее глазах не было и следа упрека, что сильно поразило Марго. Она принесла Бригитте так много несчастий, а та не обвиняла ее. Марго хотела поблагодарить ее и протянула вперед руки, но в ней заговорила гордость, и слова замерли на губах. Поняла ли это Бригитта? Она прошла мимо и, поднявшись уже под свод лестницы, вдруг обернулась к своей сопернице.

— Я давно простила вас, — сказала она грустным голосом. — Мне жаль вас, я молюсь о вас каждый день.

Марго схватилась за сердце и упала без чувств. На другой день она была отправлена в Карпентру, где должны были судить ее, но до начала судопроизводства по распоряжению доктора ее поместили в лазарет.