VIII
Бодуан заканчивал уборку павильона, в котором жил Марсель, как вдруг услыхал голос фабричного сторожа, который звал его. Когда он подошел к окну, сторож почтительно обратился к нему:
– Месье Бодуан, там у решетки фабрики вас спрашивает какой-то человек.
– Хорошо, я сейчас приду.
Было три часа пополудни, Марсель только что отправился в лес, и Бодуан оставался один в квартире. Он закончил перестановку мебели, закрыл окно, снял передник и вышел во двор. Дойдя до ворот фабрики, он увидел шагавшего по улице рыжего мужчину со всклокоченной бородой, в блузе и грубых сапогах. Сторож, указав с некоторым презрением на него, прибавил:
– Вот этот субъект!
Рыжий незнакомец обернулся и, увидев Бодуана, направился к нему навстречу с сияющим лицом и протягивая руку. Бодуан глядел с изумлением на него и, роясь в своих воспоминаниях, никак не мог припомнить этого лица. «Кто бы это мог быть? Малый, должно быть, ошибся».
– Здравствуйте, месье Бодуан, – сказал, подходя к нему, неизвестный.
Тут только Бодуан узнал Лафоре. Он взял его за руку и повел вдоль садовой ограды по направлению к большой дороге. Убедившись в том, что никто его не услышит, он сказал:
– Наконец-то вы явились! И славно же вы переоделись! Я не узнал бы вас, если бы вы не заговорили.
– Нам не следует здесь оставаться. Нас не должны видеть вместе… Нет ли поблизости какого-нибудь трактира, где можно было бы спокойно потолковать?
– Пойдемте в «Золотой лев». Хозяин его меня знает, он даст маленькую комнатку, где никто нас не побеспокоит. На него можно положиться.
– Хорошо, идем.
Усевшись за стол, оба собеседника стали за кружкой пива исповедоваться друг перед другом.
– Давно вам пора было приехать, – сказал Бодуан. – Здесь есть кое-какие новости. Уединение Марселя было нарушено появлением некой парочки, выдававшей себя за брата и сестру. Говорят они с итальянским акцентом. С первой недели пребывания им удалось войти в сношения с моим патроном.
– Что представляет из себя женщина?
– Если не ошибаюсь, это ловкая интриганка, вроде той, которая была приставлена к бедному генералу…
– А мужчина?
– Неизвестно кто. Называет себя графом. Вероятно, какой-нибудь проходимец. Смазливый малый… Впрочем, я видел его только издали.
– А сестра?
– Прелестная женщина: блондинка с гладко причесанными волосами – сама невинность! Она ходит в глубоком трауре… Чего ради приехала она сюда?
– Мы постараемся выяснить, если только это окажется возможным…
– Что касается меня, то вы понимаете, что я ничего не могу сделать. Я уже сделал довольно рискованную попытку ознакомиться с домом, в котором они живут, и его окрестностями. Но не могу повторить ее из опасения попасться на глаза месье Марселю. Что я ему отвечу, если он станет меня расспрашивать? Поэтому-то я с таким нетерпением и ждал вас. Прежде всего вы дадите мне добрый совет, а затем подумаете о том, каким образом можно будет защитить месье Марселя, если ему грозит опасность.
– Обсудим все по порядку. Где тот дом, в котором живут эти люди?
– Его легко узнать: он стоит особняком, на полдороге от Ара к Боссиканскому лесу. Его называют виллой «Утес».
– Я завтра же водворюсь там.
– Каким образом?
– Уж это мое дело. Вы увидите, как можно следить за людьми, не позволяя им этого заметить.
– Но ведь там нет ни одного жилища вокруг…
– Это не помеха. Как живет дама, о которой вы говорите?
– Очень замкнуто. Она выходит только на прогулку в лес. До последних дней она гуляла одна или с братом, а теперь – с месье Марселем.
– Так, значит, у них дело идет на лад?
– О да!
– Прекрасно.
– А что же вы считаете нужным предпринять относительно Марселя?
– Ничего.
– Не предупреждать его?
– Ни в коем случае. Что может ему угрожать? Я буду охранять его вне дома, вы позаботитесь о том же в то время, когда он бывает у себя. Он рискует только влюбиться в какую-то негодяйку… Не умрет же он от этого!.. А в это время мы расставим кое-где капканы и попытаемся поймать в них этих мерзавцев. Вы уверены, что это не та женщина, которая приезжала в Ванв?
– Разве можно быть в чем-нибудь уверенным с такими людьми? Что касается мужчины, то могу поручиться, что это не он. Я хорошо разглядел того типа в Ванве. О, я и сейчас узнал бы убийцу моего генерала!..
– Предположим, что вы неожиданно очутились бы лицом к лицу с этим человеком… Что вы с ним сделали бы?
– Я схватил бы его за горло и, клянусь богом, ему не удалось бы вырваться!
– Очень глупо. Следует сделать вид, что вы его не узнаете, проследить за ним, узнать, где он скрывается и с кем видится, и затем схватить его вместе с сообщниками… Мы должны заранее сговориться, милый Бодуан: если мы допустим в нашем деле малейшую оплошность, мы ничего не достигнем… Но теперь подумаем, каким образом мы можем сообщаться друг с другом. Никто не должен видеть нас вместе. Когда мне нужно будет поговорить с вами, я подойду к воротам фабрики и напишу красным карандашом на угловом камне день и час ближайшего свидания. Тогда вы придете в этот трактир в назначенное мною время. Если же вам понадобится видеть меня, вы проделаете то же самое на правом косяке решетки. Я буду проходить там каждый день, утром и вечером.
– Понимаю.
– Теперь прощайте. Сегодня я уйду первым… Всего хорошего и побольше хладнокровия!
– Придется запастись им, потому что у меня его не хватает.
В это самое время Марсель гулял в лесу с мадам Виньола. Маленькая такса бежала перед ними в высокой траве по тропинке, до того узкой, что молодой человек и прекрасная вдова вынуждены были прижиматься друг к другу, чтобы не задеть ветки, покрытые пахучими смолистыми молодыми листочками. Земля, согретая первыми солнечными лучами, дышала томной негой. Они шли среди этого благоухания с переполненным сердцем и отуманенным разумом. Дойдя до края плато, парочка остановилась.
Перед ними расстилалась вся арская долина. У ног их лежал маленький городок, расположенный на реке, лениво катящейся между зелеными берегами. Черепичные крыши фабрики, ее высокая труба с шапкой черного дыма, церковь и хаотично расположенные дома составляли прелестную картину. Молодая женщина, указывая концом зонтика на различные пункты панорамы, заставляла своего спутника называть ей деревни, дома.
– Вы так подробно расспрашиваете меня, – сказал с улыбкой Марсель, – будто хотите остаться в нашем захолустье.
– Я стремлюсь знать обо всем, что меня окружает, – пояснила молодая женщина. – Вот вы показали мне там внизу линию железной дороги, прорезающую равнину. Вы говорите: «Эта дорога идет из Труа к границе через Бельфор». Мой мозг тотчас же начинает работать, и точное представление, полученное им об этом предмете, приковывает его к самому предмету… Как видите, во мне нет ничего поэтического…
– Мне кажется, что вы отличаетесь исключительным складом ума…
– И, признайтесь, далеко не женским…
– Правда, я нахожу, что в вас удивительно мало легкомыслия. Но разве это не достоинство?
– Сознайтесь, что это не особо привлекательно.
– О, зато вы так привлекательны во всех других отношениях!
– Я не просила говорить мне комплименты.
– Во всяком случае, примите его, раз уж он сказан.
Молодая вдова посмотрела на своего спутника с выражением наивного удовольствия и покачала головой.
– Вы неблагоразумны. И нарушаете наш договор: мы решили, что вы будете обращаться со мной как с товарищем и что за это я позволю вам сопровождать меня во время прогулок и приходить ко мне, когда вам вздумается… Но вы француз и потому не можете совершенно отказаться от любезностей…
– А разве итальянец мог бы так долго пробыть с вами и не сказать вам, что вы очаровательны?
– Конечно, если бы я запретила ему говорить об этом… Но зато он, вероятно, чувствовал бы это.
– Не судите по моим словам о моих чувствах…
– Вы знаете меня всего неделю…
– А разве нужно больше времени, чтобы полюбить навсегда?
– Навсегда?! Какое решение! И как скоро оно принято!
– И как легко его выполнить, когда увидишь вас и узнаешь!
– Да, кстати, оно не может иметь последствий, ведь я скоро уеду отсюда, и очень далеко…
– Кто заставляет вас приводить в исполнение то, что вы решили в минуту тоски и одиночества? Вас не манит больше жизнь, говорите вы… Но ваша жизнь только начинается…
– Да, мой брат повторяет мне сотни раз все то, что вы теперь говорите. Знаю, что таков обычный порядок вещей: одна привязанность ослабевает, за ней возникает другая. Но ведь сердце нельзя освободить как комнату для новых жильцов. Тот, кто занимал его, оставляет в нем воспоминания…
– Предоставьте жизни решение этого вопроса. Она идет вперед, она действует наперекор вашим решениям. Она покажет, что в этом мире нет ничего окончательного.
Женщина довольно долго стояла молча, опустив глаза и предоставляя своему спутнику смотреть на нее. Он восхищался ее тонкой гибкой талией, изящным очертанием плеч, своеобразной красотой прелестного лица. Ей нельзя было дать больше двадцати лет. Наконец она сказала со вздохом:
– Вы с такой горячностью возражаете мне, когда я говорю об отъезде! Но сколько горя я причинила бы себе в будущем, если бы послушала вас! У вас есть семья, вы уедете отсюда… Куда вы отправитесь?
– Я вернусь в Париж. Кто помешает вам поселиться там же? Вы говорите, что у вас есть дела в Италии… Так что же? Ваш брат охотно возьмет их на себя, и у вас останется одно занятие – стать счастливой.
– Париж пугает меня. Мне кажется, что там невозможно жить спокойно.
– Как вы ошибаетесь! В громадном Париже есть мирные уголки, где жизнь течет спокойно и безмятежно. Я подыскал бы для вас такой уголок, и вы могли бы жить там без огорчений и треволнений…
– Очень соблазнительно. Нет ли у вас волшебной палочки, раз вы так смело распоряжаетесь судьбой людей? Но допустим, что я приняла бы ваше предложение… Считаете ли вы себя настолько свободным, чтобы выполнить эту программу? Что сказали бы об этом ваши родные и друзья?
– О, они согласились бы с моим решением! Если бы вы знали, как они меня любят! Мой отец – прекраснейший в мире человек. Если бы он был уверен, что мое счастье возможно при благоприятных условиях, он не колеблясь пожертвовал бы своим собственным. Что касается моей матери, то это воплощение долга, добродетели и милосердия…
Баронесса закусила губы и сказала неожиданно сухо, будто утомленная его речью:
– Достойные похвалы качества! Но, вероятно, вы плохой сын, если могли хотя бы временно быть в неладах с такими идеальными родителями?
Марсель улыбнулся:
– Меня нельзя назвать дурным сыном… Но я не всегда вел себя благоразумно.
– Чем же это объясняется?
– Отсутствием в моей жизни настоящей любви.
Она подняла свой тонкий палец и погрозила Марселю:
– Вы, кажется, неисправимый повеса!
– Не думайте обо мне дурно только на том основании, что я откровенно говорю с вами, – это было бы несправедливо… Вы составили бы обо мне ложное представление.
Она ответила лукаво:
– Прекрасно! Я вижу, что вы можете служить примером для всех!
– Теперь вы насмехаетесь надо мной!
– О, милостивый государь, так вы думали, что меня можно соблазнить несколькими красивыми фразами? Вы уж очень поторопились, друг мой, вы слишком положились на влияние весны, природы, уединения… ну ладно, не сердитесь… Ведь вы видите, как я снисходительна к вам… Я прощаю вас… При условии, что вы не возобновите этого разговора…
Марсель слушал с удивлением насмешливую тираду молодой женщины и недоуменно спрашивал себя, та ли это безутешная вдова, которая рыдала возле рояля. Лицо ее дышало лукавством, а в глазах сиял огонек, опровергавший ее слова. Молодой человек боялся вызвать ее недовольство, продолжая говорить о своей любви, но вместе с тем он испытывал непреодолимое желание схватить ее в объятия, покрыть поцелуями эти уста. Вечерний звон, доносившейся с колокольни арской церкви, отрезвил его. Молодая женщина воскликнула:
– Уже шесть часов!.. Боже, как летит время! Дома гадают, что со мной случилось…
– Но там никого нет…
– А моя горничная?
– Ваша дикарка Мило?
– Не смейтесь над ней, она благоволит к вам.
– Очень благодарен за такую честь.
– О, не каждый ее удостаивается! Она всегда рада, когда вы появляетесь… Как и моя собачка…
– Да, я очаровал горничную и собачку… Но хозяйка пренебрегает мною.
– О, хозяйка!.. Все повинуется ее воле…
– Прекрасно. И я согласен повиноваться ей.
Женщина одарила его одной из лучших улыбок и, подозвав свою таксу, медленно направилась рядом с Марселем к вилле. Подходя к калитке, они увидели человека, складывавшего камни, которые свалили в это утро у самого дома. Рядом с ним лежали кирка и защитная маска, одежда была сложена тут же, под маленьким навесом. Он вежливо приподнял фуражку, увидев молодых людей, затем, не обращая на них внимания, продолжил свою работу. Мадам Виньола, по-видимому, была крайне недовольна этим соседством. Она внимательно взглянула на мужчину и, когда они вошли в сад, спросила:
– Что он собирается тут делать?
– Мостить дорогу, вероятно, – проговорил Марсель.
– А долго он пробудет возле моего дома?
– Несколько дней, наверно.
– У него неприятное лицо… Он не внушает мне доверия…
– Вам нечего опасаться. Неприятен только стук кирки по камню… Но в комнате его не будет слышно.
Мадам Виньола, однако, не удовлетворилась этим ответом и помрачнела.
– Если вам так неугодно соседство с этим беднягой, – сказал Марсель, – то я могу попросить заведующего мостовыми убрать его отсюда. С моими связями этого нетрудно добиться.
– Нет, не стоит, я привыкну… Зачем нам его беспокоить? Должен же он как-то зарабатывать себе на хлеб, – ответила она и с улыбкой протянула Марселю руку, которую он долго не выпускал.
– Вы не сердитесь на меня? – спросил молодой человек. – Вы позволите мне прийти завтра?
– Нет, не сержусь и хочу, чтобы вы пришли.
– Вы позволите мне говорить о любви?
– Если это доставляет вам такое удовольствие…
Они умолкли. Надвигалась ночь, деревья в саду утонули в полумраке. Марсель, нежно пожав руку Аннетты, привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Лицо ее было бледно, томный взгляд – полон неги. Молодого Барадье охватил лихорадочный трепет: обняв ее гибкий стан, он прильнул к ее губам, и в эту минуту потерял ощущение реальности.
Ее крик и последовавший за ним отпор заставили его очнуться. Аннетта стремительно бежала от него к дому. На пороге она остановилась и в растерянности посмотрела на Марселя. Он сделал шаг в ее направлении, но умоляющий жест остановил его. Тогда, ограничившись воздушным поцелуем, он покорно удалился.
Неприятная неожиданность ожидала его при возвращении на фабрику. Обычно открытые ворота оказались заперты. На улице толпились люди с озабоченными лицами. Стоило Марселю приблизиться к ним, как они расходились, но, отойдя подальше, они снова сбивались в группы. Молодому человеку сразу пришли на память слова директора о враждебном настроении рабочих. Дела сердечные заставили Марселя совершенно позабыть о фабрике.
– Что происходит? Почему ворота на замке? И что значат эти выступления на улице? – спросил он у привратника.
– Ах, месье, это все из-за недовольства рабочих. Сегодня в три часа они забастовали и вместе со стачечниками из Труа, которые пришли их зазывать, отправились в кабаки.
– Беспорядков не было?
– Нет, месье. Но господин директор несколько раз спрашивал вас.
– Я иду к нему.
Марсель направился в контору. Сквозь опущенные шторы виднелась полоса света: Карде находился у себя в кабинете. Молодой человек вошел к нему. Директор сидел за письменным столом. Увидев сына хозяина, он вскочил с места и, не давая тому вставить слово, воскликнул:
– Ну что, разве я вас не предупреждал, месье Барадье? Бунт в полном разгаре… И без всякого повода! Только для того, чтобы поддержать товарищей! Я их уговаривал, но все напрасно! Их ведут вожаки, а они подчиняются!
– Какие меры вы предприняли, чтобы остановить их?
– Я запер двери и никому не позволил входить без нашего позволения. Теперь жду. Мне сообщили, что от рабочих будет делегация.
– Но под каким предлогом они оставили работу?
– Они больше не хотят мести фабрику и зажигать огонь, требуют, чтобы им продавали иглы дешевле.
– И это справедливо?
– Конечно, можно было бы уступить им в этом, но потом они предъявят другие требования. Это только начало.
– Но почему бы нам не пойти им навстречу?
– Они посчитают это слабостью.
Марсель задумался:
– Так, значит, стачку начали ткачи в Труа и они подстрекают наших?
– Они ходили вчера в Сен-Савин, а сегодня в Ар. Шуму там наделали немало! Вы, наверное, были очень заняты, если ничего не слышали.
– Меня здесь не было, – ответил Марсель, смутившись.
– Ваше присутствие ничего бы и не изменило. Вас бы только оскорбили, как меня, вот и все…
– Оскорбили?
– Да вот, послушайте!
«Долой Карде! Долой директора! На виселицу его!» – доносился с улицы грозный клич.
– Слышите? – спросил Карде. – На виселицу! И все тут! А что я им сделал? Только требовал добросовестной работы и соблюдения правил. На виселицу! Если они думают, что я испугаюсь их угроз, то они ошибаются. Меня, старого солдата, не так-то легко запугать. Впрочем, они только кричат, но делать ничего не будут. Горланы!
– Вы сообщили об этом моему отцу и дяде? – поинтересовался Марсель.
– Да, я им звонил. Они, должно быть, дали знать префекту, а он, скорее всего, пришлет своих солдат. Со здешним народом неизвестно, чем дело кончится…
– Вы боитесь столкновения?
– Я ничего не боюсь, но я должен все предвидеть. Как я вам уже сказал, наши арские рабочие больше кричат, чем делают. Но есть и пришлые – вожаки. С ними приходится считаться.
– Бунт – слепая и глухая сила. Сотню человек не переубедить. Если они все будут кричать, то как же прийти к соглашению?
– На это и рассчитывают зачинщики стачек! Шум, драки… Но завтра ко мне придет делегация, и с ней, надеюсь, возможны будут переговоры.
– Я помогу вам.
– Как пожелаете.
– Что ж, теперь я иду обедать. Доброго вечера!
Его ждал Бодуан. Подавая обед, слуга, которому Марсель прощал некоторую фамильярность, видимо, не желал уходить из комнаты и вертелся около стола. Он присматривался к Марселю, пытаясь угадать, о чем тот думает. В последнее время это стало задачей не из легких. Никогда еще молодой человек не отличался такой молчаливостью и сдержанностью, как теперь. Оставаясь один, он мысленно переживал часы, проведенные с прекрасной итальянкой. Однако, несмотря на всю свою сосредоточенность, Марсель не мог не заметить пристального внимания слуги.
– Что с вами, Бодуан? – обратился к нему молодой человек. – Вы сегодня какой-то взволнованный.
– Есть отчего, господин. Вам ведь известно, что повсюду снуют рабочие и грозятся устроить на фабрике разнос…
– Вы боитесь?
– Не за себя…
– Так за кого же?
– За вас, господин. Когда я уезжал из Парижа, мне велели беречь вас.
– Ничего не поделаешь, Бодуан, нам остается только ждать.
– Прошу прощения, господин, но можно просто сесть в поезд и уехать…
– И оставить фабрику отца на растерзание рабочим?
– Фабрика месье Барадье, конечно, вещь драгоценная, но его сын еще дороже.
– Не беспокойтесь, ни со мной, ни с фабрикой ничего не случится. Черт возьми! Есть же закон… Да и арские рабочие – не дикари…
– Месье, в Труа, в Сен-Савине рабочие – тоже не дикари, но это не помешало им сегодня утром устроить погром у господ Тиро и Малапейра.
– Они – плохие хозяева.
– Не бывает ни плохих, ни хороших хозяев. Есть просто хозяева, так что вам бы лучше уехать на недельку в Париж.
– Скажут, что я сбежал! А старик Карде, который и без того меня недолюбливает, решит, что я гожусь только на то, чтобы ставить опыты в лаборатории! А как только дело коснулось защиты фабрики, я улетучиваюсь. Нет уж!
– Так, значит, вы примете меры предосторожности?
– Какие еще меры?
– Хороший револьвер, прежде всего!
– Вот странная мысль! На что он мне, Бодуан? Если мне придется иметь дело с толпой, я не смогу защищаться. Если же придется иметь дело с одним человеком или с двумя, то это не опасно…
– По крайней мере, если у вас есть здесь что-то ценное, то нужно перенести это в безопасное место.
Они переглянулись и замолчали. Марсель понял, что хотел сказать генеральский слуга, и лицо его приняло серьезное выражение.
– Вы о порохе, Бодуан?
– Да, о нем. Я знаю, что у вас есть формулы, что вы работали в лаборатории. Не могут ли из нее выкрасть что-нибудь такое, что раскроет секрет?
– Могут унести порох, Бодуан, могут похитить и формулы, но секрета все равно не узнают: генерал открыл мне способ, при помощи которого изобретение получает свое окончательное значение.
– Однако моего хозяина убили именно затем, чтобы завладеть этим способом.
– Нет, Бодуан, его убили потому, что он не открыл пропорций…Ничего не добившись, убийца пришел в ярость, она и подтолкнула его руку… Он думал, что сможет обойтись без изобретателя и сам составить смесь. Он хотел произвести насилие над наукой, над тайной…
– Но ведь он может повторить свое дело…
– Да жив ли он еще? Но скажите, Бодуан, неужели вы находите связь между волнениями и этим делом с порохом?
– Я ничего не знаю, ни о чем не думаю, но остерегаюсь всего подозрительного. На фабрике есть иностранцы. Это они руководят стачкой…
– У вас очень разыгралось воображение, Бодуан.
– Хорошо. Если вы решили не обращать внимания на мои слова, то позвольте мне взять ключ от лаборатории. Я буду смотреть за ней днем и спать там ночью.
– Возьмите, если так вам будет спокойнее. Ключ в моей комнате на камине.
Вечером Марсель вышел в сад и стал бродить по берегу реки. Дул свежий ветерок, небо было усеяно звездами. Он старался не думать о бедствиях, и его мысли обратились к вилле «Утес». В этот самый час там гуляла Аннетта. Молодой человек представлял ее одинокой и задумчивой. Он видел ее идущей по аллее и размышляющей о нем. Разве их души не сливаются? А этот нежный поцелуй – разве не доказывает он, что и она отдает себя ему так же, как он ей? Марселя охватил сладостный трепет. Он спрашивал себя: «А не пойти ли мне к ней? Она не ждет меня. Что она подумает о моей поспешности? Не покажется ли ей оскорбительным мое появление в такой час? Чем более она беззащитна, тем сильнее я должен ее уважать. О, она любит меня, я это чувствую! Но не испорчу ли я все своим внезапным появлением?»
Так Марсель мысленно щадил ту, что расставила для него опасную ловушку, избежать которой он уже не мог. Если бы молодой человек все же решился проникнуть на виллу, то он бы услышал, как София обменивались впечатлениями со своей горничной. Ганс, оседлав стул, курил.
– Что же вы будете делать с этим бедным малым, когда добьетесь от него всего, что вам нужно? – спросил он.
– Не беспокойся, он нам не помеха, он кроток и мил. Марсель будет оплакивать мой отъезд, но он еще не дошел до той черты, до которой я хочу его довести…
– До белого каления, как выражаемся мы, химики, – отозвался Ганс своим грубым голосом. – Мы знаем, что это такое, знаем, как вы делаете свое дело, София… Это та грань, когда доведенные до безумия молодые люди отдают вам планы расстановки войск на афганской границе, крадут из военного министерства план обороны Герцеговины. А наш друг, красавец Чезаро Агостини…
– Не говорите о Чезаро, – прервала молодая женщина, нахмурившись.
– Почему же? Если бы он попытался перейти итальянскую границу, я полагаю, он сгнил бы в какой-нибудь сардинской крепости, самой безвестной, мрачной и всеми забытой. Таких, как он, не рискнули бы судить даже при закрытых дверях. Ему слишком многое известно!.. Несомненно, белокурый химик, которого вы собираетесь остричь, – просто агнец по сравнению с теми, кого вы довели до погибели и глазом не моргнув… Но берегитесь, София, я вас хорошо знаю. Сейчас вы не в своей тарелке, а ваша мечтательность и задумчивость не предвещают ничего хорошего. Неужели вы готовы совершить глупость?
– Что вы хотите этим сказать? – вздрогнув, спросила девушка.
– Вас это интересует? Впрочем, это неудивительно: вы слишком умны для того, чтобы себя обманывать. И вы не можете не понимать того, что с вами происходит нечто странное. Вы сказали, что не желаете, чтобы с головы молодого Барадье упал хотя бы один волос. Эти слова заставили меня призадуматься. Сегодня вечером, когда вы вернулись, я заметил в вас томность, которая мне кажется неестественной для такой практичной женщины, как вы. Вы попадаете под его влияние и начинаете увлекаться этим молодым человеком!
– Я? – воскликнула София.
– Да, вы, София, баронесса Гродско, всем известная здесь как мадам Виньола.
– Вы с ума сошли, Ганс!
– Хорошо, если я ошибаюсь, но у меня чертовски острое чутье! Послушайте, София, у всех нас есть маленькие слабости. Нет ничего необычного в том, что вам понравился этот молодой человек. Но я бы очень удивился, если бы узнал, что вы вздумали связать с ним свою жизнь. Это для всех нас крайне опасно. Если это всего лишь каприз, ну что ж, вилла располагается в уединенном месте, момент благоприятен, и даже, не скрою от вас, если вы удалите молодого Марселя с фабрики, то мне это будет только на руку. Но не нужно страсти! Мимолетное приключение – и только. Вот как я на это смотрю.
– Я смотрю на это так же, – холодно произнесла молодая женщина.
– В таком случае все хорошо. Если вы будете благоразумны, нам нечего опасаться. Теперь поговорим о более серьезных вещах. У вас есть известия от Чезаро?
– Он пишет, что возвращается из Лондона, где финансовые дела идут хорошо. Вы знаете, что наши английские друзья – люди практичные. Они устроили одно дело с капиталом в пятьдесят миллионов. За такие деньги нужно, чтобы им отдали целый мир. И они добьются этого, даже если им придется зарезать сто тысяч человек.
– Да, им удастся. Когда основываешь свои расчеты на глупости и легковерии людей, нельзя потерпеть неудачу. Вот потому-то денежные дела так малоинтересны…
– Вы уходите, Ганс?
– Да, у меня встреча с моими людьми в Аре. Вы слышали, как целый день орали эти глупцы рабочие? О, безмозглое стадо! Они и не подозревают, что возмущаются лишь потому, что мне это нравится, мне это нужно.
– Будьте осторожны!
– О, это всего лишь детская игра!
Закурив сигару, Ганс вышел. В саду было совершенно темно. Он бесшумно подошел к калитке и открыл ее так, что она даже не скрипнула. Осмотревшись, он свернул на дорогу в Ар. Не прошел он и ста метров, как ветви кустарника, произраставшего у придорожной канавы, тихо раздвинулись, и какой-то человек перескочил через канаву. Это был каменщик, уже несколько дней работавший на вилле. Он осторожно последовал за Гансом.
