Когда владетель Каннибаловых островов выказал оскорбительное неуважение к королеве Виктории, а один из европейских монархов начал слать ему телеграммы, поздравляя с этим подвигом, реакцией Британии явилось удивление, смешанное с возмущением, поскольку в те времена подобные выходки еще не сделались столь обыденными, как теперь. Однако, когда выяснилось, что за поздравлениями, дабы те не расценивались как пустой звук, последует ценный подарок, имеющий политическое значение, все поначалу дружно решили, что бледнолицый и чернокожий владыки разом лишились рассудка. Причиной подобных умозаключений стало то, что дар представлял собой бесценную жемчужину, в свое время добытую в Полинезии английскими корсарами и преподнесенную предкам европейского правителя, которому представился случай восстановить справедливость и вернуть сокровище законному владельцу. Но события вдруг приняли совершенно неожиданный оборот, и громкий дипломатический скандал не заставил себя долго ждать. Стало известно, что же это за монарх, который осмелился нанести почти что открытое оскорбление «владычице морей». Им оказался германский император Вильгельм Второй. Разумеется, истинной причиной его великодушия и внезапно проснувшегося стремления к справедливости являлось нечто иное. Кайзер буквально бредил идеей мирового господства, а бурно растущему молодому германскому флоту с каждым годом становилось все теснее в маленьком Балтийском море. Стало очевидно, что за этим демаршем и высокопарными заявлениями о «законном владельце» скрывалось стремление императора и его адмиралов обзавестись базами в южных морях. Правительство Ее Величества не преминуло заявить громкий протест. В ответ на это кайзер Вильгельм воинственно закрутил кверху свои знаменитые усы и демонстративно рявкнул на всю Европу: «Чем больше врагов, тем больше чести!» Флот британской метрополии был на всякий случай приведен в боевую готовность, а скандал из уютных кабинетов Уайтхолла выплеснулся наружу.

Через несколько дней об этом инциденте с восторгом начали трубить все газеты, тотчас же ухватившись за сенсацию. Тиражи возросли в десятки раз. Несмотря на то что стоял июнь и наступило светское затишье, вся пресса пестрела передовицами, откликами читателей и аршинными заголовками. «Дейли кроникл» поместила занимавший полполосы рисунок с изображением столицы островов с тамошним Пэлл-Мэллом, а в переполненной колкостями редакционной статье ужасалась, как бы правительство не рассыпалось, словно слетевшие с нити жемчужины. Я, в то время добывавший хлеб насущный скромным, но честным трудом литератора, не остался в стороне от охватившего всех поветрия. Результатом этого явилось сатирическое стихотворение, оказавшееся лучшим среди всего, что выходило из-под моего пера. Я съехал с городской квартиры, объяснив это тем, что хочу отдохнуть на лоне природы у реки, и обосновался в недорогом пансионе в местечке Диттон на берегу Темзы. В действительности же причины моего переезда были куда более прозаичными. Дело в том, что мои литературные творения приносили мизерный доход. Именно поэтому я сдал свою полностью меблированную лондонскую квартиру на весь сезон, когда в столице полным-полно состоятельных туристов со всех концов света, а сам на время перебрался в провинцию. Таким образом, разница в арендной плате между Лондоном и захолустным Диттоном хоть как-то позволяла мне сводить концы с концами.

– Первоклассно, старина! – воскликнул приехавший навестить меня Раффлз, развалившись в лодке, в то время как я орудовал веслами и правил рулем. Он только что дважды перечитал мой стихотворный опус. – Полагаю, тебе за эти вирши неплохо заплатили, а?

– Ни единого пенса, – уныло ответил я.

– Да брось ты, Зайчонок! Мне казалось, что такое произведение должны оценить по достоинству. Подожди немного, и они непременно пришлют тебе чек, – постарался приободрить меня Раффлз.

– Ничего они не пришлют, – хмуро буркнул я. – Я должен довольствоваться оказанной мне честью быть у них напечатанным. Именно это хотел сказать в своем ответе главный редактор, если отбросить всю словесную шелуху. – И я назвал одно весьма уважаемое издательство.

– Не хочешь ли ты сказать, что стал писать за деньги? – Удивлению Раффлза, казалось, не было предела.

Нет, именно это я старался всеми силами скрывать. Однако слово не воробей, так что все покровы тайны рухнули. Я писал за деньги, потому что остро в них нуждался, и если Раффлзу хотелось все знать, то да – я был на мели. Раффлз кивнул, как будто знал об этом давным-давно. Я поведал ему обо всех своих невзгодах. Нелегко сводить концы с концами, зарабатывая на жизнь литераторством на правах свободного художника. Мне же казалось, что я пишу недостаточно хорошо или, наоборот, недостаточно плохо, чтобы добиться успеха. Я полагал, что мне никак не дается должный стиль. Стихи у меня получались хорошо, но за них плохо платили. Что же касается персональных колонок или поденного журнализма, то я не мог и не хотел до этого унижаться.

Раффлз снова кивнул и улыбнулся. Я понял, что он думает о каких-то других вещах, до которых я прежде отказывался опускаться, и знал, что он скажет. Он так часто говорил это прежде, скажет и теперь. Мой ответ был готов заранее, так что он не стал утруждаться тем, чтобы задать свой всегдашний вопрос. Он прикрыл глаза и поднял оброненную им газету. Я продолжал грести, и мы достигли старых стен Хэмптон-корта, прежде чем он снова заговорил:

– Подумать только, тебе за это не заплатили ни гроша! Дорогой мой Зайчонок, это же прекрасные стихи, не какие-то там наскоро слепленные вирши. В них предельно коротко и вместе с тем изящно отражена суть проблемы. Из них я узнал о НЕЙ гораздо больше, чем раньше. Но неужели одна-единственная жемчужина может стоить пятьдесят тысяч фунтов? – недоверчиво спросил он.

– По-моему, сто тысяч, но тогда бы получилось не в рифму.

– Сто тысяч фунтов! – Раффлз аж зажмурился от восторга.

Я снова стал ждать до боли знакомого продолжения, но опять ошибся.

– Если она и впрямь столько стоит, то сплавить ее будет вообще невозможно. Это же не алмаз, который можно распилить. Однако прости меня, Зайчонок, я немного забылся!

О даре императора мы больше не говорили. Как известно, гордость по большей части произрастает на почве бедности, и никакие лишения не заставили бы меня принять предложение, которого я ожидал от Раффлза. В этом ожидании таилась какая-то надежда, и в полной мере я осознал это лишь теперь. Но мы также ни словом не обмолвились о том, о чем Раффлз, как мне казалось, совсем забыл – о моем «отступничестве» и «впадении в добродетель», как он это называл. Мы больше обычного молчали, каждый занятый своими мыслями. Не виделись мы с ним довольно долго, так что, когда воскресным вечером я провожал друга на одиннадцатичасовой поезд, я думал, что прощаемся мы с ним на куда более долгий срок.

Уже стоя на платформе, я заметил, что он внимательно разглядывает меня. Взглянув на него, я увидел, как Раффлз покачал головой.

– Что-то ты неважно выглядишь, Зайчонок, – заметил он. – Я никогда не верил, что отдых на Темзе идет хоть кому-то на пользу. Тебе надо сменить обстановку.

Я ответил в том смысле, что было бы неплохо.

– И самое лучшее – отправиться в морской круиз, – предложил он.

– Ну да, а зиму провести в Сент-Морице, или ты порекомендуешь Канны или Каир? – язвительно поинтересовался я. – Все это прекрасно, Эй-Джей, но ты забыл, как у меня с деньгами.

– Я ничего не забыл. Просто не хотел тебя обижать. А в круиз ты все-таки поедешь. Англия мне самому надоела до чертиков, а тебя я приглашаю как своего гостя. Июль мы проведем на Средиземном море, – резюмировал он тоном, не терпящим возражений.

– Но у тебя же крикет… – промямлил я.

– Да ну его куда подальше! – бесшабашно отмахнулся Раффлз.

– Ну, если ты это серьезно… – В моем голосе прозвучала робкая надежда.

– Разумеется, серьезно! Так что, едем? В последний раз спрашиваю.

– Конечно! Если поедешь ты… – с какой-то странной неохотой согласился я.

Когда я жал ему руку и махал на прощание, я пребывал в полной уверенности, что мы оба больше никогда не вернемся к этому разговору. Приглашение я счел минутной прихотью, не более. Однако очень скоро мне захотелось, чтобы оно оказалось реальностью, поскольку меня обуревало желание уехать из Англии раз и навсегда. Я почти ничего не зарабатывал. Я в буквальном смысле существовал на разницу между тем, что платил за комнату в загородном пансионе, и суммой, за которую сдал свою лондонскую квартиру на весь туристический сезон. Но сезон неумолимо подошел бы к концу, а в Лондоне меня ждали кредиторы. Возможно ли быть полностью честным? Будучи при деньгах, я никогда не залезал в долги, и нечестность по отношению к кредиторам не казалась мне чем-то подлым или постыдным.

От Раффлза, разумеется, никаких вестей не поступало. Я нисколько этому не удивлялся, потому что и не ожидал ничего иного. Прошла неделя, потом еще одна, и вот в среду, после моих безуспешных поисков Раффлза в столице, я скромно поужинал в клубе, где все еще состоял, и зашел в свою городскую квартиру. Там меня ждал сюрприз – телеграмма от Раффлза. Она гласила:

«Выезжай с вокзала Ватерлоо «Северогерманским Ллойдом» в следующий понедельник 9:25. Жду в Саутгемптоне на борту «Улана» с билетами руках. Подробности письмом».

И письмо не заставило себя ждать, очень теплое послание, полное заботы о моем здоровье и душевном самочувствии. Оно, казалось, возродило наши былые отношения как раз в тот момент, когда уже казалось, что им настал конец. Он писал, что забронировал два места до Неаполя, откуда мы должны отправиться на остров Капри, считавшийся подлинным раем на земле, где мы станем греться на солнце и «позабудем все заботы». Письмо привело меня в восторг. Я никогда не был в Италии, и тут меня приглашают. На все лето! Неаполитанский залив – одно из чудес света, писал Раффлз, к тому же «нас ожидают дивные морские дали». Казалось, на него случайно снизошло поэтическое вдохновение. Однако, если вернуться к прозе, я счел весьма непатриотичным то, что он выбрал немецкий пароход. С другой стороны, за свои деньги ты нигде не получишь столько комфорта и обходительного отношения, кроме как у немцев. Помимо всего прочего, тут могли сыграть роль более веские причины. И телеграмму, и письмо Раффлз отправил из Бремена. Это дало мне все основания полагать, что он использовал свои обширные знакомства для того, чтобы свести к минимуму наши материальные затраты.

Вы представить себе не можете, как я обрадовался! Неаполь, Капри – подумать только! Ясное синее небо, ласковое южное солнце, теплое море! Курящийся вдалеке Везувий и дивный город, где день и ночь звенят мелодичные песни и где поют поголовно все – от председателя городского совета до фруктовщиков и лодочников. Апельсиновые рощи, раскинувшиеся прямо вдоль дорог, помнящих грозную железную поступь римских легионов и восторженные возгласы процессий триумфаторов. Я отбросил все остававшиеся сомнения и принялся собираться в путь. Мобилизовав все свои ресурсы, я сумел заплатить за пансион в Диттоне. Потом получил скромный гонорар в одном маленьком журнале, на который смог пошить себе новый фланелевый костюм. Прекрасно помню, как я разменял последний соверен, когда покупал большой блок любимых моим другом сигарет «Салливан», чтобы Раффлзу было что курить во время круиза. И вот в понедельник, на заре чудесного дня того злосчастного лета с легким сердцем и пустым кошельком я сел в экспресс, увозивший меня к морю и солнцу.

В Саутгемптоне нас ждал посыльный катер. Раффлза на его борту не оказалось, хотя я его особо и не искал, пока мы не подошли к борту лайнера. И там мои поиски не увенчались успехом. Среди ожидавших у трапа и приветственно махавших руками его не оказалось. На борт я поднялся с тяжелым сердцем. Билета у меня не было, денег тоже. Я не знал даже номера нашей каюты. Я уже почти отчаялся, когда спросил у пробегавшего мимо стюарда, есть ли на борту некий мистер Раффлз. И – о счастье! – таковой там был! Но где? Торопившийся стюард не знал, а посоветовал мне поискать и поспрашивать. На прогулочной палубе я его не встретил, в салоне тоже. В курительной сидел лишь какой-то маленький немец с закрученными почти до уголков глаз усищами. В каюте, номер которой я узнал во время своих поисков, следов Раффлза также не обнаружилось, хотя чемоданы с его фамилией на ярлыках вселяли некоторую надежду. Я никак не мог взять в толк, почему он скрывается. Очевидно, на то существовали какие-то особые, неведомые мне причины.

– Так вот ты где! Я тебя по всему кораблю ищу! – радостно воскликнул я.

Несмотря на строжайший запрет, я все-таки пробрался на мостик, потому что все остальные помещения я уже обследовал. И тут я увидел Раффлза, стоявшего у светового люка и склонившегося над офицерским судовым креслом, где удобно расположилась девушка, одетая в белое платье и жакетку из мандрила. Насколько я успел заметить, это было прелестное создание с молочно-белой кожей, темными волосами и очаровательными глазками. Тут Раффлз поднялся и быстро повернулся ко мне. На его лице я заметил недовольную гримасу, тотчас сменившуюся хорошо разыгранным изумлением.

– Вот те на! Зайчонок, ты ли это?! – вскричал он. – Дружище, откуда ты здесь, каким ветром?

Я рта не успел открыть, как он ущипнул меня за руку.

– Так, значит, ты плывешь вместе с нами! И тоже в Неаполь? Вот уж не ожидал! Мисс Вернер, позвольте вам представить… – галантно повернулся он к девушке.

Что он и проделал, нисколько не краснея, описав меня как своего давнего школьного друга, которого он не видел бог весть сколько, добавив при этом столько от себя лично, что во мне одновременно смешались смущение, неясные подозрения и оскорбленное самолюбие. Мне поневоле пришлось краснеть за нас обоих. От такой дерзости я на несколько минут лишился дара речи, и мне оставалось лишь невнятно бормотать то, что Раффлз буквально впихивал в меня, причем делал это с явным удовольствием и не без сарказма.

– Так, значит, ты увидел мою фамилию в списке пассажиров и решил разыскать меня? Как здорово, старина Зайчонок! Слушай, а почему бы нам не продолжить плавание вместе, а? У меня двухместная каюта, выходящая на прогулочную палубу, но оплачено только мое место, так что нам необходимо что-то предпринять, пока ко мне кого-нибудь не подселили. В любом случае отсюда нам пора уходить.

И вправду, пока Раффлз без устали тараторил, рулевой уже спустился в рубку, а во время нашего разговора на мостике появился лоцман. Когда мы спускались по трапу, посыльный катер уже отчалил от борта. Вслед ему махали платочками и что-то кричали. Когда мы на прогулочной палубе раскланивались с мисс Вернер, корабль слегка вздрогнул – это в машинном отделении провернулись запускаемые турбины, и наше путешествие началось.

Но для нас с Раффлзом начало круиза выдалось не совсем радостным. На палубе ему еще как-то удавалось подавлять мое недоумение и даже возмущение своей напускной веселостью, но в каюте маски были сброшены.

– Идиот! – рявкнул он. – Ты опять меня выдал!

– Это каким же образом?

Я старался пропустить оскорбление мимо ушей и сохранять спокойствие.

– Каким образом?! Неужели до тебя не дошло, что мы должны были встретиться совершенно случайно?! – продолжал бушевать он.

– Это после того, как ты сам купил нам билеты? – язвительно парировал я.

– На борту об этом никто не знает. Кроме того, я еще не все решил, когда брал билеты, – пытался оправдаться он.

– Так вот, надо было дать мне знать, что и когда ты решил. Ты строишь хитроумные планы, не говоря мне ни слова, а потом хочешь, чтобы я догадался о них по наитию. Откуда я знаю, что ты там задумал?! – взорвался я.

Похоже, мои слова изменили ситуацию. Раффлз, казалось, признал свою неправоту.

– Понимаешь, Зайчонок, я не хотел, чтобы ты вообще что-то знал. Ты… ты ведь с годами сделался таким добродетельным… – виновато пробормотал он.

От этих его слов я несколько смягчился и почти простил его.

– Если ты боялся об этом писать, – тем не менее продолжал напирать я, – то надо было подать мне какой-то знак, когда я оказался на корабле. Я бы сразу все понял, несмотря на приписываемое мне благочестие.

Возможно, мне показалось, но, по-моему, Раффлзу впервые за долгие годы стало стыдно, хотя… я до сих пор не уверен, случилось ли это на самом деле.

– Именно это, – на мгновение смутился он, – я и собирался сделать – сидеть в каюте и ждать, пока ты пройдешь по коридору. Однако…

– Нашлось занятие поприятней?

– Ну, можно и так сказать.

– Очаровательная мисс Вернер?

– Она просто прелесть.

– Как и большинство уроженок Австралии, – заключил я.

– Как ты догадался?! – вскричал Раффлз.

– Я слышал, как она говорит, – парировал я.

– Вот кретин! – расхохотался Раффлз. – Да, она чуть гнусавит, но не больше, чем ты сам. Ее родители – немцы, она окончила гимназию в Дрездене и теперь возвращается домой.

– Одна? – удивился я. – Наверное, она при деньгах.

– Да, черт тебя подери! – воскликнул Раффлз, и, хотя он смеялся во все горло, я понял, что надо сменить тему.

– Выходит, не из-за нее ты хотел, чтобы мы делали вид, будто незнакомы? У тебя ведь куда более далеко идущие планы, а?

– Ну, в общем, да.

– Тогда сделай одолжение, посвяти меня в них.

Раффлз смерил меня до боли знакомым взглядом. В ответ я лишь улыбнулся, поскольку начал смутно догадываться, что у него на уме.

– А ты в обморок не хлопнешься, Зайчонок?

– Да не должен.

– Ну тогда… помнишь, ты как-то писал о жемчужине, которая…

Закончить я ему не дал.

– Она у тебя! – воскликнул я с пылающим от возбуждения лицом.

Раффлз немного опешил.

– Пока что нет, – с сожалением ответил он. – Но я твердо решил завладеть ею, прежде чем мы прибудем в Неаполь.

– Она здесь, на пароходе?

– Да.

– Но как… где… у кого она?

– У немецкого офицера, надутого коротышки с нафабренными а-ля кайзер усами.

– Я видел его в курительной.

– Вот-вот, это он самый. Сидит там почти безвылазно. Из списка пассажиров я узнал, что звать его Вильгельм фон Хойманн, он капитан лейб-гвардии. На самом деле он является полномочным посланником императора Вильгельма и везет жемчужину с собой.

– Это ты в Бремене разузнал?

– Нет, в Берлине – от одного знакомого газетчика. Мне стыдно тебе признаться, Зайчонок, но именно поэтому я затеял всю эту историю с круизом.

Я рассмеялся.

– И нечего тебе стыдиться. Я надеялся, что ты предложишь мне это дело с жемчужиной еще тогда, когда мы с тобой катались по реке.

– Надеялся еще тогда?! – спросил Раффлз, вытаращив от удивления глаза. Настала моя очередь испытать угрызения совести.

– Ну да, – смущенно ответил я. – Я и сам подумывал об этом, просто не решался тебе сказать.

– Не решался, но все же выслушал меня?

– Разумеется, да, – ответил я не колеблясь.

Сказал я это, конечно, не с прямотой и бахвальством авантюриста, готового ввязаться в это опасное предприятие чисто из любви к приключениям, а дерзко, сквозь зубы, как человек, изо всех сил старавшийся жить честно и потерпевший неудачу. Я во всех подробностях рассказал ему о своей борьбе и поражении. Это была старая как мир история вора, безуспешно пытавшегося стать на путь истинный, поскольку подобная метаморфоза противоречила самой природе.

Раффлз упорно со мной не соглашался. Природа человеческая подобна шахматной доске. Так почему бы время от времени не чередовать белое и черное? Зачем стремиться быть кем-то одним, только положительным или только отрицательным персонажем, которыми изобилуют старомодные романы и пьесы? Сам же он наслаждался жизнью на любых клетках, хотя белые ему все-таки нравились больше. Мои умозаключения он считал полным абсурдом.

– Что же касается пути истинного, Зайчонок, то с него можно сбиться и при хорошем окружении. Об этом многие века трубят дешевые моралисты, начиная с Вергилия. Что до меня, то я уверен, что в любой момент смогу вернуться из Аверна, царства мертвых, обратно в мир живых и остаться там. Именно так я рано или поздно поступлю. Не могу с уверенностью утверждать, что я полностью впишусь в общество добропорядочных обывателей. Но я смогу отойти от дел, обосноваться в каком-нибудь тихом уголке и спокойно жить там до скончания своих дней. Не думаю, что на все это хватит одной замечательной жемчужины.

– Так, значит, ты уже не думаешь, что ее будет невозможно продать?

– Возможно, нам придется купить небольшое жемчужное поле, а потом сплавить нашу красавицу вместе с жемчугом помельче. На это может уйти несколько месяцев, зато то-то шуму будет, когда мы от нее избавимся!

– Ну, для начала надо ею завладеть. Слушай, а этот фон, как его бишь, действительно крепкий орешек?

– Гораздо крепче, чем кажется, к тому же он донельзя самоуверенный тип.

В этот момент я через приоткрытую дверь заметил мелькнувшие в коридоре белое платье и закрученные кверху усы.

– Ты точно знаешь, что жемчужина у него? А вдруг она под замком в камере хранения?

Раффлз стоял у двери, хмуро взирая на высившиеся вдали Солентские скалы, а потом вдруг резко повернулся ко мне.

– Дорогой мой, неужели ты думаешь, что вся команда знает, какое сокровище плывет на их посудине? – едко спросил он. – Ты говорил, что она стоит сто тысяч фунтов, в Берлине же утверждают, что она вообще бесценна. Сомневаюсь, что даже сам капитан в курсе, что с собой везет этот фон Хойманн!

– Значит, она у него?

– Да, именно так.

– И дело нам придется иметь только с ним?

Раффлз только кивнул в ответ. Снаружи снова мелькнуло что-то белое, он стремительными шагами вышел на палубу и присоединился к гуляющим.