XXII
Письмо от дяди Гарди
Заключение
Оливье направился прямо на улицу Кромвель.
У него был с собой ключ от входных дверей, и он вошел в дом без звонка. На столе, рядом с кипой адресованных на его имя бумаг, поступивших в его отсутствие, лежало письмо из Франции, которое сразу привлекло внимание молодого человека. Оно было большое, с надписью «чрезвычайно важно». Казенный конверт и надпись внушили молодому человеку необъяснимую тревогу… Оливье поспешил вскрыть письмо. Какое-то предчувствие подсказывало ему, что в письме заключалась тяжелая новость.
Он не ошибся; это было послание от господина Дерозо, нотариуса, который извещал Оливье о внезапной смерти господина Гарди, профессора, скончавшегося у себя дома на улице Ласепед в прошлую среду – в тот самый день, когда Дерош веселился в Коломбо!.. Домоправительница ученого, старая Урсула, не зная, к кому обратиться в отсутствие Оливье, пришла к Дерозо. Благодаря ее хлопотам господина Гарди похоронили достойно. Нотариусу пришлось взять на себя тяжелую обязанность сообщить Оливье эту печальную новость и передать предсмертное письмо его дяди, присланное ему еще при жизни профессора Гарди, за несколько месяцев до смерти, вместе с денежным вкладом на имя господина Дероша.
Нотариус также сообщал, что в распоряжении господина Дероша имеются хранящийся у него небольшой капитал и разные изобретения, которые он обязан вручить племяннику после смерти дяди.
Оливье стоял, сраженный горем. Смерть дядюшки была совершенно неожиданной. Когда юноша уезжал, то оставил его еще вполне бодрым, цветущим, в самом лучшем настроении; всегда несколько саркастичный и остроумный, дядя тогда особенно был возбужден, и речь его была блистательна… ничто не предвещало столь скорого конца. Молодой капитан «Галлии», поникнув головой, стал прохаживаться взад-вперед, подавленный нахлынувшими воспоминаниями, такими тяжелыми и такими дорогими… Перед ним вставал образ этого незабвенного человека, приходили на память малейшие проявления его бесконечной доброты, скрытой под его эксцентричным и даже странным поведением, как находили многие, – но один Оливье сумел понять его душу! Не способный на внешние проявления нежности и ласку, ученый тем не менее сумел привязать к себе ребенка, а позже юношу, и внушить ему глубокое уважение и любовь. И эта утрата единственного члена семьи, каким Оливье всегда его знал, эта внезапная и одинокая смерть вызывали у молодого человека глубокую скорбь.
Наконец он решился открыть письмо дяди, его завещание, приложенное нотариусом к посланию.
Довольно трудно было разобрать причудливые иероглифы, которые покрывали бумагу, – таков был почерк господина Гарди, соответствующий его характеру, беспокойному и непонятному.
По мере того как Дерош читал, все возраставшее изумление отражалось на его лице. Вот что писал профессор:
«Мой дорогой Оливье!Когда ты откроешь это письмо, я буду уже в царстве теней. Дерозо, по моему распоряжению, отдаст его тебе только после моей кончины. Значит, это мое завещание тебе, дорогое дитя! Прежде всего, позволь сказать, что если я и знал какие-нибудь радости на земле, то этим я обязан тебе. Ты для меня был живым опытом, и опытом, вполне удавшимся, а это случается не часто. Без твоего ведома я задался целью направить твои стремления и труды к наукам техническим, к которым видел у тебя способности. И ты не обманул моих ожиданий, более того, ты преуспел в науках гораздо больше, чем я ждал, и с тех пор я уверовал в тебя. Твое открытие будет отмечено нашим веком.Если бы даже моя бедная сестра отдала мне не столь способного ребенка, я уверен, что и тогда выполнил бы свой долг воспитателя. Но ты, повторяю это с удовольствием, ты облегчил мою задачу, и я без колебания могу признаться, что всегда гордился тобой.Я желал порой выказать тебе больше ласки, больше любви, желал сделать тебя счастливее и заменить ту, кого мы потеряли! Но это, дитя мое, было не в моей власти. С самого детства, как я себя помню, я не умел выражать свои чувства. И эта особенность проходит через всю мою долгую жизнь; именно она причина – не буду этого скрывать – общего мнения, что я величайший эгоист, что вовсе не так, уверяю тебя.Из-за этой нелепой робости и осторожности я остался холост и всецело отдался науке. До твоего рождения твоя бедная мать хотела меня женить – это мания большей части женщин – причем желала сама найти мне подругу жизни. И все та же моя непобедимая робость, отвращение к комплиментам, церемониям и всяким проявлениям чувств помешали ей сделать это. И хотя я порой сожалел об отсутствии семьи, возможно, это и к лучшему, мой дорогой Оливье: зато у меня было больше свободного времени для занятий наукой.Теперь я перейду к главному предмету моего письма. Я должен сделать тебе признание в одном обстоятельстве, которое скрывал до сих пор, но не считаю себя вправе уносить его в могилу. Дело в следующем. Оба рубина, которые я тебе дал, чтобы ты мог осуществить свой проект, – оба эти рубина фальшивые, моей работы.Когда я говорю «фальшивые», то под этим понимаю искусственные, потому что по весу, твердости, блеску, по физическому и химическому составу они совершенно тождественны с натуральными. Я мог бы наделать их тысячи, устлать ими мостовые, покрыть весь земной шар, но это не привело бы ни к чему – только породило бы ложную ценность, а через нее тщеславие и низменные страсти.Итак, я удержался. Я решил, по зрелому размышлению, сохранить свой секрет в тайне. Я не хотел приманивать алчных спекулянтов и не стремился возвращать к жизни разоренных коммерсантов. Я удовлетворился своей победой.Я сейчас вижу тебя: гневный, раздраженный моим обманом, ты в отчаянии рвешь на себе волосы и готов пойти на самые тяжелые работы, чтобы вернуть полученные от продажи рубинов деньги… напрасный труд, мое дорогое дитя! Я не знаю другого средства приобрести подобное богатство, и ты не узнаешь. Поразмысли об этом. Ты разбогател внезапно, по мановению волшебной палочки старого мага с улицы Ласепед; благодаря этому богатству ты смог осуществить свою мечту. Теперь это дело конченное, и ничего не остается, кроме как покориться неизвестному.Ах! Какая все-таки прекрасная шутка! Как я смеялся, мой дорогой Оливье, когда ювелиры восторгались моими камнями! Уже лет десять, ты знаешь, я занимаюсь этим вопросом. Долго я работал по методу Эбельмана и преимущественно благодаря ему научился делать сапфиры и другие камни, которые ты хорошо знаешь. Я однажды представлял их в Академии наук. Эти камни такого же состава, как и натуральные, но немного мягче и легче – это их недостаток, а также они очень малы.Случай навел меня на другой путь; используя метод более медленный, но верный, я сумел сделать рубины – чистые, твердые, совершенные, не хуже самых прекрасных натуральных рубинов. Я искал и нашел, я провел синтез по собственной модели и достиг желаемого. Теперь я мог получить рубины всех размеров…Это был день моего торжества. Я был удовлетворен. Открытие совершено, я готов пустить его в дело, передать в общественное пользование… но вдруг совесть меня остановила. Что я делаю?.. По какому праву я собираюсь разорить тысячу семейств честных торговцев, благополучие которых полностью основано на стоимости драгоценных камней?Словом, долго рассказывать, посредством каких рассуждений я дошел до этого, но только я решил оставить при себе тайну открытия, не сказав о ней даже тебе.Между тем ты был занят проектом аэроплана. С твоим природным красноречием, с увлеченностью, свойственной твоему возрасту, ты объяснил мне свой план, показал чертежи, доказал, что воздухоплавание возможно и для постройки аэроплана недостает только нескольких миллионов. Мог ли я колебаться?.. Эти миллионы, не в моем ли они были распоряжении?.. Но продуктивность их зависела от продажи камней; камни эти необходимо было продать, хотя совесть противилась… Все полученные миллионы послужат делу общемирового значения, поэтому не может возникнуть ни малейшего сомнения, что цель оправдывает эти средства!.. Законность моего поступка была очевидна!..И я не колебался. Вынув из витрины два рубина, благодаря которым ты мог осуществить свою мечту, я подарил их тебе, мое дорогое дитя! Но я не решился в то время открыть тебе правду: слишком хорошо я тебя знал. Ты не согласился бы продать их, если бы знал, что они – моих рук дело. Смеясь в душе над подарком, который тебе преподнес, я слушал твою восторженную благодарность. Ты был далек от понимания колоссальной стоимости таких драгоценностей, потому что в своей жизни мало имел дела с камнями. Но, несмотря на неведение, ты понял, что твой старый дядя сделал тебе поистине королевский подарок, и несколько раз принимался благодарить меня.Я вспоминаю также твое удивление, когда я поставил при этом условие, что камни эти ты должен продать в Англии, и там же, с помощью британских рабочих, построить аэроплан. Зная, что я не страдаю англоманией, ты не понимал причин этого моего желания. Охваченный радостью и предвкушением, ты поспешил сесть на корабль в Кале.Я уже сказал, что совесть моя была вполне спокойна, когда я вручал тебе рубины. Решив унести в могилу тайну своей подделки, я продавал рубины как настоящие и никому не причинял этим вреда. Другое дело, если бы объект этой сделки стал известен как научное открытие громадного общественного значения, тогда зло было бы непоправимо: вся вселенная постаралась бы узнать состав камней и приобрести их, произошел бы великий промышленный переворот… Но теперь совесть моя спокойна… Однако тут крылась еще некая хитрость, в чем я и признаюсь.Ты припомнишь, может быть, что во время моих трудов над составом рубина коллеги по Академии подняли меня на смех, сомневаясь в успехе моих изысканий. Особенно издевался один английский химик. «Это химера, – утверждал он, – сродни только поискам философского камня и живой воды. Нужно быть сумасшедшим, чтобы поверить в такие фантастические бредни».Это меня укололо, сознаюсь. Я вовсе не сумасшедший; напротив, ум мой всегда отличался чрезвычайной ясностью. И вот им доказательство!.. Хотел бы я увидеть физиономии этих милых англичан, когда они узнают печальную истину… а они ее узнают, я думаю, рано или поздно.В этом и заключается причина того условия, которое я тебе поставил: я не мог удержаться от удовольствия выкинуть с ними такую штуку и доказать, что они глупы, как ослы! Я хотел, чтобы они покрыли все расходы на постройку аэроплана! Я желал, чтобы этими деньгами воспользовались только английские строители и механики… Понимаешь ты меня теперь? Сожалеешь ли о моем поступке? Надеюсь, что нет, мой дорогой Оливье! Я поступал самым лучшим образом, в согласии со своей совестью. Ты видишь, мы никому не причиняем зла и ни у кого не отнимаем его личных средств…Не злись на меня, Оливье. Ты можешь простить меня за мои настойчивые намерения, мое желание осуществить твои блестящие мечты. Если ты не захочешь сохранить все в секрете, свали вину на меня! Это я все сделал, все задумал, все исполнил!.. А ты был моей первой жертвой, мой бедный мальчик…Прощай же, мой дорогой капитан! Благодарю тебя за все минуты счастья, которые дала мне твоя привязанность с того времени, как я взял тебя на воспитание. Сожалею, что не могу оставить тебе богатства – эти проклятые опыты все поглотили. Прожив свой век, я не уверен, что мужчине лучше жить одному, отдаваясь только делу. Но я за тебя спокоен.Оставляю тебе мою библиотеку, манускрипты, маленькие сбережения и мою старуху Урсулу. Мистер Дерозо скажет тебе, какая сумма у меня набралась, – я думаю, тысяч пятьдесят франков. Найди им хорошее применение, дитя мое, и, в последний раз тебя прошу, прости мне обман, к которому я прибег (обман – с твоей точки зрения). Я действовал в твоих интересах и не чувствую угрызений совести.Твой дядя, любящий справедливого Оливье, Генри Гарди».
Оливье остановился, пораженный этим необыкновенным посланием. Несмотря на всю эксцентричность дяди, он никак не ожидал от него подобного сообщения. Фальшивые рубины, купленные за колоссальную сумму домом Купера, они стоили не больше первого попавшегося камешка, поднятого в ближайшем ручейке.
Настоящее горе, вызванное смертью дяди, которое он испытывал за минуту до этого, теперь уступило место новым чувствам, которые буквально придавили молодого человека.
«Что же мне делать? На что решиться? – думал он с ужасом, стыдом и отчаянием. – Как вернуть громадную сумму, которую я получил за камни? Увы, все пожрал этот аэроплан! У меня теперь не больше сотни гиней в кармане!.. Пятьдесят тысяч франков дяди Гарди ничего не значат по сравнению с миллионами, которые надо вернуть!»
И кто поверит, что он не был соучастником дяди? Что подумают Дунканы, Этель? Что делать? Оливье какое-то время размышлял, а затем принял решение. В десять часов утра он уже ехал к Куперу, на Бонд-стрит. Едва он вошел, не отвечая на заискивающие поклоны приказчиков, как сейчас же попросил почтенного ювелира о приватном разговоре. Тот встретил мистера Дероша с сияющим лицом, на котором отражалось самодовольство, и с распростертыми объятиями, словно уже видел перед собой корабль, наполненный рубинами: все газеты уже протрубили о возвращении экспедиции из Тибета… Они вошли в лабораторию, которую Оливье помнил очень хорошо, – там состоялся их первый разговор о рубинах.
Мистер Купер особенно почтительно осведомился о здоровье гостя, расспросил его о путешествии и с любезной улыбкой выразил надежду, что Оливье вернулся не с пустыми руками. Он, Купер, как первый его покупатель, рассчитывал, что и теперь ему будет отдано предпочтение. Но Оливье резко оборвал его:
– Я не для того пришел к вам, чтобы предлагать новые камни, господин Купер. Слава богу, у меня нет их больше. Я явился для того, чтобы сказать, что мы оба обмануты: рубины, которые я имел несчастье продать вам, фальшивые!
– Фальшивые!.. – вскрикнул ювелир, вскакивая с кресла. – Что вы говорите, мистер Дерош?.. Я не ослышался?..
– Они фальшивые! – повторил Оливье. – Я имею доказательства и знаю, кто это сделал!
Мистер Купер смотрел на Оливье с ужасом. Да он, верно, с ума сошел!.. Он был так бледен… и в странном возбуждении… Как человек осторожный, ювелир поднялся и сделал шаг к двери.
– Вы меня не поняли, мистер Купер? – спросил Оливье, тоже вставая и загораживая ему дорогу. – Вы слышали, что я вам сказал сейчас?.. Рубины, которые вы у меня купили, фальшивые. Само собой, я этого не знал, когда принес их вам. К несчастью, я располагаю только небольшим капиталом, но все, что я имею, возместит ваши расходы, считая и аэроплан, построенный на средства от продажи этих проклятых камней!..
Ювелир все больше склонялся к мысли, что Оливье сошел с ума. Зная, как опасно раздражать сумасшедших, он поспешил с ним согласиться.
– Да, да, – сказал он с любезной улыбкой, – дело решенное, дорогой мистер Дерош… я возьму аэроплан… До свидания, ступайте теперь домой… Успокойтесь. Успокойтесь.
Со своей стороны Оливье смотрел на ювелира с удивлением.
– Успокоиться? Что вы хотите этим сказать, мистер Купер?
– Я? Ох, боже мой… Ничего, решительно ничего!.. Но я спешу, дорогой господин Дерош… Я завален делами!.. Будьте добры, извините меня. – И ювелир снова сделал попытку уйти.
– Нужно будет, – возразил Оливье, останавливая его, – уведомить об этом синдикат. Мы договоримся при условии передачи аэроплана в ваши руки. Работа там великолепная. Надеюсь, что ваши убытки будут возмещены…
Но вдруг, пораженный странным видом ювелира, он остановился, глядя тому прямо в глаза. Почтенный купец отвернулся в замешательстве. На лице у Купера было ясно написано, что он принимает капитана «Галлии» за сумасшедшего. Оливье понял это и, несмотря на волнение, не мог не улыбнуться.
– Мистер Купер, посмотрите на меня! – проговорил он опять. – Вы хорошо видите, что я не сумасшедший! Я не стал бы беспокоить вас без основания. Хотите вы сами увидеть письмо, в котором сообщается, что рубины поддельные? Поверьте, какой мне интерес приходить с таким сообщением, если это неправда?!
Гнев начал мало-помалу овладевать ювелиром при виде такого упорства.
– Разумеется! – воскликнул он. – Какой у вас может быть в этом интерес!.. Это противоречит вашим интересам!.. Однако!..
– Поймите, что честный человек отказывается разбогатеть посредством обмана!.. Вы же предпочитаете считать это приступом сумасшествия!.. – воскликнул Оливье возмущенно.
– Конечно! – заметил ювелир. – Опыт научил меня иному…
– Милостивый государь, уверяю вас… Клянусь!.. Эти камни – подделка, созданная моим дядей, мистером Гарди, известным химиком!.. Возражайте, что вам угодно. Он открыл мне истину в своем завещании… Вы не можете сомневаться в словах умирающего человека! Мы не можем все сойти с ума, черт возьми!
Купер склонил голову с видом мудреца.
– Ай-ай-ай, милейший! Все это, конечно, прекрасно! Но рубины чистой воды!.. И прежде всего, – продолжал он, возвышая голос, – вы не заставите меня поверить, что я… я… Купер с улицы Бонд, знаток драгоценных камней и ювелир, фирма которого на протяжении трехсот лет передается по наследству, что я мог принять подделку за настоящие камни!.. Довольно! – И он нахмурился, весь красный от гнева.
– Но, милостивый государь, неужели вы можете допустить, что человек стал бы каяться в обмане, если бы он его не совершил?! Что он готов был бы отдать все до последнего гроша, чтобы заплатить за этот обман, если бы не имел на это веских причин! Мистер Купер, я прошу вас исследовать вновь эти камни и согласиться на мое предложение!..
– А я, сударь, – крикнул Купер, красный как рак, – я прошу вас прекратить эти шутки, которые и так зашли слишком далеко! Рубины настоящие, превосходные, великолепные!.. Самые прекрасные в мире, каких я никогда прежде не видел!.. Я готов дать голову на отсечение!.. И предлагайте мне хоть королевский выкуп, я их не верну!.. Да это и невозможно, по той простой причине, что я ими больше не владею!.. Меньший камень я продал молодой герцогине Бельвер для ее визита ко двору. Все смогут увидеть драгоценное украшение в будущий вторник на прекраснейшем челе Англии. Что касается другого, царя рубинов – «рубина великого ламы», – произнес ювелир с особым почтением, – его я уже отдал самому молодому и самому энергичному государю в Европе, императору, который скоро украсит им самую блестящую корону на свете. Рубин – мой рубин – займет там видное место. Это уже камень исторический, господин Дерош!.. Перестаньте же говорить подобные вещи, которые могут бросить тень на его репутацию.
– Предупреждаю, я не откажусь от своих слов! – вскрикнул Оливье. – Это ваше последнее слово, мистер Купер?
– Мое последнее слово, да, сударь! Ничто, не может ослабить мою веру в этот чудесный камень!..
– Как угодно, но я предупреждаю, что повсюду буду разглашать истину.
– Да пожалуйста!.. Мой рубин выше клеветы, как солнце выше звезд!..
– Сравнение совершенно справедливое!.. – воскликнул Оливье. – До свидания, мистер Купер! Помните, если вернетесь в сознание, аэроплан в вашем распоряжении!
Но ювелир вместо ответа сделал рукой прощальный жест и зажмурил глаза, чтобы не видеть клеветника. Молодой человек ушел, не зная, смеяться ему или сердиться на купца за эту необыкновенную настойчивость.
Дерошу оставалось посоветоваться с друзьями, спутниками в путешествии, лордом Дунканом и лордом Темплем. У них, во всяком случае, не могло быть заинтересованности в том, чтобы не признать подделки рубинов, они его поддержат. Оливье без промедления поехал к лорду Дункану, которого, к счастью, поймал на пороге дома – тот собирался уходить. Они тотчас прошли в кабинет.
Оливье вкратце изложил дело, по которому приехал. Но каково же было его удивление, когда на лице бравого моряка он прочел полное недоверие, точь-в-точь, как и у Купера!.. Оливье предложил ему прочесть письмо дяди, но это, казалось, нисколько не убедило лорда.
– Но, наконец, – сказал Оливье, стараясь казаться спокойным, – если эти рубины натуральные, как вы можете объяснить это предсмертное признание моего дяди?
– Дорогой мой Дерош, – заметил лорд Дункан, – я вовсе не берусь объяснять это! Но позвольте вам сказать, что Купер в этих делах такой авторитет, в котором нельзя усомниться. Никто в Англии не решится опровергать его суждение в пользу мнения простых любителей-дилетантов, как вы да я…
– Это же бессмысленно! – воскликнул Оливье. – Если бы я хотел выдать фальшивые камни за настоящие, понятно, их бы исследовали вторично, чтобы меня проверить… Но в данном случае!..
– В данном случае, мой дорогой друг, мы имеем против камней только свидетельство человека, по вашему же мнению, очень эксцентричного, которому пришла фантазия, из тщеславия или вследствие безумия, если хотите, показать себя хитрее всех знатоков!.. И, наконец, если исследование доказало, что камни настоящие, то они и являются таковыми!.. Вот и все, это вам каждый скажет так же, как и я, будьте в этом уверены!
– Вы, значит, думаете, что мой дядя вздумал меня мистифицировать? Зачем? С какой целью?
Лорд Дункан повторил, что не сомневается в опытности мистера Купера, но что касается дяди, тут он выразительно повертел пальцем около виска.
– Будто ваш дядя не был немножко… того… странноватым?.. Что вы на это скажете?
– Мой дядя был настолько же рассудителен, как вы и я! – пылко произнес Оливье. Вспомнив при этом поведение и мимику Купера, он прибавил вполне откровенно: – Правда, этот Купер тут же принял меня за сумасшедшего!
– Ага! Вот видите! – воскликнул лорд Дункан.
– Однако я не брежу!.. Вот письмо! – воскликнул молодой человек.
– Я далек от мысли, что вы бредите, дорогой Дерош!.. – протестовал командир. – Но ваш дядя! О! Это совсем другое дело!
– Тогда, значит, – сказал Оливье, вставая, – вы с Купером против меня?
– Решительно, без колебания!
– Так спрошу вас, что бы вы сделали на моем месте?
– На вашем месте, уважая память мистера Гарди, я бы сжег его письмо и больше об этом не думал…
Оливье безнадежно пожал плечами.
– Это не ответ, – сказал он. – Я сейчас же иду за советом к лорду Темплю…
– Превосходная мысль! Лорд Темпль – зеркало общественного мнения в Англии. Он спокоен, справедлив и может дать хороший совет. Идем к нему, я с вами!
Капитан «Аллигатора» и Оливье сели в кэб. Спустя полчаса они уже звонили в двери роскошного особняка благородного лорда. Их тотчас провели к хозяину. Лорд Темпль выслушал в глубоком молчании сообщение Оливье, и, когда его гость закончил, долго еще сидел, не двигаясь, погруженный в размышления.
– Могу я спросить ваше мнение, милорд? – спросил, наконец, Оливье, раздраженный этим продолжительным молчанием.
– Я считаю, – произнес величественно лорд Темпль, – что ваш покойный дядя был попросту помешанным!
– Помешанным?
– Да. У него была мания величия!
– Как это, милорд?
– У него была мания воображать, что он все может, даже создавать драгоценные камни; тщеславие вскружило ему голову.
– Извините, милорд! Но откуда он, по-вашему, взял рубины, если не сделал их?
– Это меня совершенно не касается, – сказал почтенный лорд. – И к делу не относится.
– Я позволю себе придерживаться другого мнения. Если допустить, что рубины натуральные, тогда трудно представить, что ученый, имеющий более чем скромные средства, мог их приобрести. Если же признать, что рубины не имели никакой ценности, а были сделаны им самим, тогда все становится понятным.
– Рассуждение правдоподобное, – вставил лорд Дункан.
– Это рассуждение ничего не доказывает, – возразил лорд Темпль убежденно. – Эта сторона дела для нас не существует. Мистер Гарди мог владеть этими рубинами в силу такого обстоятельства, о котором мы ничего не знаем: получил наследство… подарок от какого-нибудь восточного принца… или случайно нашел их в какой-нибудь старой мебели… подобные вещи происходят постоянно…
– О, милорд, рубины стоимостью в сотни тысяч фунтов стерлингов забыты в каком-нибудь старом зеркале!.. Да это сказка!..
– Нет нужды знать, как они к нему попали! Он их имел, только это и занимает нас; притом я никогда не поверю, – никогда, слышите, мистер Дерош, – что синдикат из наших первых ювелиров, лучших знатоков дела во всем свете, мог допустить обман со стороны какого-то чудаковатого французского химика, извиняюсь за подобную характеристику вашего покойного дяди!
По упрямому выражению лица благородного лорда было ясно, что никакие доводы не могут поколебать его убеждения. И, отказавшись от дальнейшей борьбы, Оливье ушел рассерженный и подавленный.
Прошло несколько дней, все было тихо: ни слухов, ни сплетен. Вдруг, однажды утром, все ахнули, прочитав поразительную новость в газетах; все листки, журналы, газеты только об этом и твердили. Мистер Дерош объявляет, что его аэроплан продается с торгов! Никогда еще аукцион не привлекал такую толпу. Торги были жаркие, цену подняли высоко, многие отступились, и чудный воздушный корабль за полмиллиона фунтов стерлингов достался лорду Бельграву, владельцу целого квартала, одного из лучших в Лондоне.
На другой день вся Англия узнала, что мистер Дерош сделал пожертвование в больницу для вдов и сирот на сумму, равную цене, за которую был продан аэроплан. Можно себе представить шум, поднявшийся при таком известии! В продолжение нескольких дней не прекращались вопросы, восклицания и предположения…
Среди людей, особенно взволнованных этими новостями, конечно, нужно упомянуть семейство Дункан. Лорд Дункан, вполне понимая душевную борьбу Оливье, не разделял, однако, его сомнения насчет рубинов и не мог не сожалеть, что тот по доброй воле лишился всех средств к существованию. Леди Дункан, как только узнала эту новость, решительно объявила, что намечавшееся бракосочетание ее дочери не состоится, что никогда она не допустит, чтобы ее дочь вышла замуж за нищего. Но Этель была непреклонна.
– Дорогая мама, – сказала она, бледная как полотно, встав напротив матери, – прошу у вас извинения за непослушание, но я ни за кого не выйду, кроме мистера Дероша!
– Вы не выйдете за него, Этель, я вам запрещаю!
– Тогда я навсегда останусь в девицах!
– Это я запрещаю тем более!.. Чтобы вы, с вашей наружностью и статью, не составили бы самой блестящей партии в Лондоне! Просто смешно!..
– Мама, – твердо сказала Этель, – умоляю вас выслушать меня. Знайте, что единственная причина, которая отвращала меня от этого брака, – это несметное богатство мистера Дероша. О, я не желала, чтобы меня подозревали в расчете!.. Если бы я смела… я бы сказала вам, что теперь, когда у него ничего нет, я довольна!
– Этель, вы безумны! Вы разбиваете мне сердце!.. Поймите наконец… Этот брак невозможен, я никогда не дам своего согласия! – воскликнула леди Дункан со слезами на глазах.
– Как же это? – сказала Этель с иронической улыбкой. – Неужели месяц назад мистер Дерош не был тем же, что и теперь?.. Перестал ли он, например, быть гениальным человеком, из-за которого спорили все матери, мечтая заполучить его для своих дочерей?.. Неужели какие-то несколько тысяч фунтов порождают такую разницу в отношении? О, дорогая мама, я краснела бы от таких мыслей, и я уверена, что и вы покраснели бы, как я!..
– Не говорите так, Этель, если вы не хотите уморить меня!
– Ох, мама!..
– Вы преувеличиваете, дорогая супруга!.. – вмешался лорд Дункан.
– Нет, я знаю, что говорю! Пусть она не просит, ведь от этого лучше никому не станет!.. У вас не будет ни положения, ни денег, ни лошадей, ни бриллиантов…
– Ни рубинов, – вполголоса лукаво добавила Этель.
– Никогда не произносите при мне слово «рубин»! – крикнула взбешенная леди Дункан. – И, вообще, я не желаю больше слушать разговоры об этом молодом человеке! Он нас бесчестно обманул! С этого дня я прикажу не пускать его к нам!
В эту минуту явился лакей с докладом о мистере Дероше. Леди Дункан остановилась на полуслове. Лорд Дункан улыбнулся. Что касается Этель, то с пылающими щеками и блестящими глазами она побежала навстречу Оливье и протянула ему обе руки. Все ее лицо дышало самой искренней любовью.
– О, вы и вправду желали меня видеть? Вы не оттолкнете меня теперь, когда я ничего не могу вам предложить? Ох, Этель… только из-за вас я сожалею о потерянном! – с волнением воскликнул бедный юноша.
– О, я буду гордиться именем мадам Дерош! – ответила Этель с сияющей улыбкой. – Мама, папа, вот мой муж. Никогда у меня не будет другого, в этом порукой слово Этель Дункан!
Леди Дункан пришлось уступить воле дочери, которую та столь ясно выразила. Супруг ее, впрочем, придерживался мнения, что изобретатель аэроплана сумеет извлечь выгоды из своего творения и не останется нищим.
На свадьбе Этель, которая была дивно прекрасна в подвенечном платье, присутствовала Мюриэль. О ее браке с лордом Эртоном уже было объявлено во всеуслышание. Бедный маленький лорд казался совсем убитым. На все шумные поздравления он отвечал только робким взглядом. Поистине, когда он спрашивал себя, как все это произошло, то не мог припомнить со своей стороны ни одного решительного слова, тем более предложения руки и сердца. Однако, казалось, что все это было, потому как Мюриэль дала свое согласие… Все семейство Рютвен оказывало Эртону самое трогательное внимание.
Боб Рютвен, вернувший себе прежний вид, тоже присутствовал на церемонии, весь сияющий и восторженный, довольный собой и своей судьбой. На аэроплане он обрел вкус к путешествиям и решил отказаться от светской жизни и отправиться исследовать Центральную Африку.
Сестры Мюриэль не знали, радоваться ли им блестящей партии их младшей сестры или сожалеть о том, что им не пришла в голову мысль участвовать в путешествии на аэроплане.
Лорд Темпль вернулся из Тибета еще более величественный, чем прежде. По словам знакомых, его тщеславие удесятерилось, хотя, казалось, это было невозможно!
Миссис Петтибон по-прежнему железной рукой управляла своим мужем. Бравый янки утратил все свои иллюзии относительно черной расы. Отныне он признавал, что освобождение негров было большой ошибкой Линкольна.
Что касается «рубина великого ламы», то он венчает императорскую корону, в которой ее владелец появляется два-три раза в году на публике и два-три раза в неделю в особом кругу, как говорят злые языки придворных. Этот молодой государь хвастает, что обладает самым прекрасным рубином на обоих полушариях. И это, должно быть, правда; так по крайней мере утверждает Купер.
notes
Назад: XXI Возвращение в Лондон
Дальше: Примечания
