VIII
В бильярдной замка Вальфелю доктор Жандрон исполнял свою печальную обязанность. Наступили сумерки, и большая стоячая лампа с круглым колпаком освещала эту страшную картину. А когда вошли мировой судья и Лекок, доктор уже мыл в тазу, полном воды, свои руки.
— Это вы, Планта, — сказал он. — А где же Домини?
— Он уехал, — ответил отец Планта.
— Мне нужно поговорить с ним, и как можно скорее. Весьма возможно, что я ошибаюсь, я могу заблуждаться…
Он был бледен, бледнее, чем сама покойница, лежавшая под покрывалом. Было очевидно, что он обнаружил нечто совсем уж экстраординарное.
Лекок выступил вперед.
— Я знаю, — сказал он, — почему доктор так взволнован. Он установил, что госпожа Треморель была убита только одним ударом, а все остальные ей были нанесены тогда, когда она была уже мертва.
Остановившись на сыщике, глаза доктора выражали полное недоумение.
— Откуда вы это знаете? — спросил он.
— Я это вовсе не знаю, — скромно ответил Лекок, — но вместе с господином судьей я имел честь установить логическую систему, которая привела нас к этому выводу.
Жандрон ударил себя по лбу.
— Совершенно верно, — сказал он, — ваши предположения оправдались. Между первым ударом ножом, который стал причиной смерти, и другими, которые были нанесены позже, прошло не менее трех часов.
Жандрон подошел к бильярду и тихонько приподнял покрывало с покойницы, открыв голову и часть груди.
— Посветите нам, Планта, — сказал он.
Старик судья взял лампу и поставил ее с другой стороны бильярда. Руки его дрожали так, что глобус и стекло, соприкасаясь, звенели. Дрожащий свет оставлял на стенах мрачные тени.
Лицо графини было чисто вымыто, куски запекшейся крови и тины были удалены. Следы от ударов вырисовывались еще рельефнее, но все-таки, несмотря и на это, красота ее бросалась в глаза.
Лекок тоже подошел к бильярду, наклонился над трупом и стал изучать его.
— Госпожа Треморель получила восемнадцать ударов кинжалом, — сказал доктор Жандрон. — Из них только один смертельный, а именно вот этот, вертикального направления, вот здесь, около плеча. — И он указал на зиявшую рану, приподняв левой рукой труп.
Роскошные волосы графини рассыпались по сторонам. Глаза ее еще сохранили выражение испуга. Так и казалось, что вот-вот ее открытые губы закричат: «Помогите! Сюда!»
— Клинок ножа должен быть шириной до трех сантиметров, — сказал доктор, — а длиной никак не менее двадцати пяти. Все другие ранения: на руках, на груди, на плечах — сравнительно легкие. Необходимо предположить, что их нанесли не менее чем часа через два после смерти покойной.
— Превосходно! — воскликнул Лекок.
— Это я могу утверждать перед судом, — продолжал Жандрон, — под присягой, без малейшего колебания. Все эти раны на голове, за исключением только одной, нанесены уже после смерти. В этом не может быть сомнения, нечего об этом и разговаривать. Только вот один этот удар над глазом сделан при жизни. Как вы видите, здесь имеются синяк и значительная опухоль. Но все другие совершенно не похожи на него, даже вот этот, который был настолько силен, что расколол графине висок, и тот без кровоподтека.
— Мне думается, доктор, — настаивал Лекок, — что, признав факт нанесения графине ударов каким-то тупым орудием уже после ее смерти, можно сделать заключение, что она умерла именно от удара ножом.
Жандрон подумал.
— Это очень возможно, господин агент, — сказал он. — Со своей стороны, я в этом убежден. Но ведь моя и ваша отправные точки диаметрально противоположны. Медицина может утверждать только то, что составляет факт неоспоримый, осязаемый. Если она имеет хоть малейшее сомнение, даже ничтожное, то она должна молчать. Скажу даже более: всякое сомнение должно быть истолковано в пользу оправдания, а не обвинения.
Сыщик был другого мнения, но счел нужным промолчать.
Доктор вновь закрыл труп, и отец Планта поставил лампу обратно на маленький столик.
— Так-с… — сказал Лекок. — Направление раны госпожи Треморель доказывает мне, что она находилась у себя в комнате, пила чай, сидя, немного наклонившись вперед, когда ее убили. Убийца подошел к ней сзади, поднял руку и, выбрав место поудобнее, нанес удар громадной силы. Сила удара была настолько велика, что жертва упала вперед и при падении ударилась лбом об угол стола. Только этим и объясняется единственное место у нее на лбу, где имеется синяк.
Жандрон посмотрел на Лекока и отца Планта, которые обменялись каким-то особенным взглядом.
— Очевидно, преступление совершено именно так, — сказал он, — как объяснил это господин агент.
Последовало такое долгое молчание, что отец Планта счел нужным его нарушить.
— Вы все осмотрели, — спросил он, — что предполагали?
— На сегодня все, — ответил Лекок. — Завтра утром осмотрю то, что еще может быть для меня полезным. За исключением только одной детали, которая меня беспокоит, я, кажется, нахожусь уже полностью в курсе дела.
— В таком случае, — сказал доктор, — кажется, можно и по домам?
— Я попросил бы об этом, — ответил Лекок. — Я с утра ничего не ел.
— Разве вы сегодня вечером отправитесь в Париж? — спросил его отец Планта.
— Нет, я заночую здесь, на постоялом дворе «Верный гренадер», где я оставил свои вещи. Там я поужинаю и посплю.
— Гораздо лучше вам заночевать у меня, — сказал судья. — Нам еще о стольком надо поговорить, а лишняя комната найдется… Ваши вещи мы захватим по дороге…
Лекок поклонился и поблагодарил за приглашение.
— И вы тоже, доктор, — продолжал отец Планта. — Как хотите, а я вас уведу к себе. Пожалуйста, не возражайте. А если вам так уж необходимо вернуться домой, то мы вас проводим после ужина.
Оставалось только опечатать помещение. Но с этим управились довольно быстро. Опечатаны были все двери нижнего этажа. Дверь комнаты с топором и дверки шкафа, куда были сложены все вещественные доказательства, собранные следствием. И, несмотря на всю поспешность при выполнении этих формальностей, отец Планта и приглашенные им гости смогли выбраться из замка Вальфелю только к десяти часам вечера.