VII

Судебный следователь, отец Планта и доктор обменялись взглядами, полными беспокойства.

Какое несчастье случилось в семье Куртуа? Вот уж именно проклятый день!

— Если Берто ограничился одними только намеками, — сказал Лекок, — то мне, не пробывшему здесь и двух часов, уже успели рассказать две очень подробные истории. Оказывается, что эта барышня Лоранс…

Отец Планта тотчас же перебил агента тайной полиции.

— Клевета! — воскликнул он. — Подлая сплетня!

— Господа! — обратился к ним судебный следователь. — Мы все занимаемся разговорами, а время идет! Необходимо поторопиться. Давайте распределим дела, которых остается еще немало.

Повелительный тон Домини вызвал усмешку на губах Лекока.

Решили так: в то время как доктор Жандрон будет производить вскрытие, судебный следователь займется составлением акта, а отец Планта будет помогать сыщику в его исследованиях.

Таким образом сыщик оказался наедине с мировым судьей.

— Наконец-то, — сказал он, вздохнув так, точно целые пуды свалились с его плеч, — наконец-то мы можем приняться за дело по-настоящему! Этот судебный следователь думает, что все в этом деле чрезвычайно просто, тогда как даже мне, Лекоку, ученику незабвенного Табаре, — и он почтительно снял шляпу при этих словах, — даже мне это дело кажется далеко не ясным.

Он остановился, подводя итог результатам своих исследований.

— Нет! — воскликнул он. — Я сбился с дороги, почти теряюсь. Во всем этом я что-то угадываю, но что? Что?

Отец Планта оставался спокойным, но глаза его засверкали.

— Может быть, вы и правы, — ответил он, — очень возможно, что в этом деле действительно есть что-нибудь особенное.

Сыщик посмотрел на него, но не шевельнулся. Последовало продолжительное молчание.

И, приняв необычайно глупый вид, Лекок сказал:

— Если поразмыслить хорошенько, господин мировой судья, то остается сделать очень немногое. Два главных виновника как-никак уже задержаны, и когда они решат наконец говорить, а это случится рано или поздно, смотря по тому, как этого захочет судебный следователь, то все станет ясным.

Ушат холодной воды, вылитый на голову мировому судье, не мог бы его так неприятно огорошить, как эти слова.

— Как, — воскликнул он в изумлении, — и это говорите вы, агент тайной полиции, опытный, искусный человек, которому…

Лекок торжествовал. Хитрость его удалась. Он не мог уже более сдерживаться, и отец Планта, поняв, что попал в ловушку, начал от души хохотать. Они поняли друг друга.

— В таком случае за дело! — воскликнул Лекок. — Пожмем друг другу руки! Мэр Орсиваля говорил, что найден инструмент, которым здесь все разбито.

— В одной из комнат второго этажа, — ответил отец Планта, — выходящей окнами в сад, мы нашли на полу топор. Он лежал перед шкафом, немного попорченным, но неоткрытым. Я запретил трогать его.

— И отлично сделали. А он тяжел?

— Фунта на два с половиной.

— Ну разумеется! Пойдемте поглядим!

Они поднялись на второй этаж, и Лекок, не заботясь о чистоте своей одежды, тотчас же лег на живот и стал внимательно изучать как сам топор, насаженный на ясеневую рукоятку, так и блестящий, недавно натертый паркет.

— Я полагаю, — сказал мировой судья, — что злодеи вошли сюда с этим топором и принялись за шкаф с единственной целью — сбить с толку следствие и запутать загадку еще более. Чтобы взломать этот шкаф, вовсе не нужен топор. Я могу разбить его кулаком. Они ударили по нему всего только один раз и спокойно положили топор на пол.

Сыщик поднялся на ноги и отряхнулся.

— По-моему, вы ошибаетесь, — сказал он. — Этот топор вовсе не спокойно положили на пол. Его швырнули с такой силой, которая говорит о большом испуге или же о злобе. Вот, взгляните сюда, на паркет. Здесь вы увидите три метки. Когда злодей отшвырнул от себя топор, он сначала упал на острие. Вот зарубина. Потом топор свалился на бок и своим обухом сделал вот эту ложбинку около моего пальца. Наконец, он был отброшен с такой силой, что перевернулся вокруг своей оси, потому что с этого места перескочил рикошетом вот сюда, где он и лежит сейчас.

— Это верно… — подтвердил отец Планта. — Очень правдоподобно!..

Лекок продолжал свои рассуждения.

— Во время первого осмотра сегодня утром, — спросил он, — окна были открыты?

— Да.

— Так вот как было дело. Убийцы услышали в саду какой-то шум и побежали к окну посмотреть, что это такое. Что они там увидели? Не знаю. Я знаю только то, что они были чем-то испуганы, бросили топор и убежали. Примите во внимание знаки на полу, их естественное расположение — и вы увидите, что топор был брошен кем-то стоявшим не у шкафа, а именно у открытого окна.

В свою очередь, отец Планта опустился на колени и стал с большим вниманием рассматривать рубцы. Сыщик рассуждал верно.

— Эта подробность несколько озадачивает меня, — сказал он, — хотя по ее точному смыслу…

Он остановился как вкопанный, приложив ко лбу обе руки.

— Все находит свои объяснения, — проговорил он, мысленно приведя в порядок свою систему, — и в таком случае время, указанное часами, справедливо.

Лекок и не думал расспрашивать старика судью. Он знал, что тот все равно ему ничего не расскажет, а этим только лишний раз покажешь себя несообразительным. Разве он сам не догадается об ответе на загадку, которую удалось разгадать другому?

— Меня тоже сбивает с толку эта подробность с топором, — сказал он громко. — Я предполагал, что негодяи работали свободно, без всяких помех, а оказывается наоборот: им кто-то мешал, был кто-то, кого они боялись, кто их беспокоил.

Отец Планта насторожился.

— Ясно, что нам придется все улики разделить на две категории, — медленно продолжал Лекок. — Одни улики оставлены с умыслом, чтобы сбить нас с толку, как, например, скомканная постель, а другие — непроизвольные, как вот эти рубцы, оставленные топором. Но здесь я колеблюсь. Что это за рубцы? Настоящие или фальшивые? «За» ли «против»? Я полагал, что уже понял характер убийц и что следствие может идти своим чередом, тогда как теперь…

Он остановился. Морщины на лбу и положение губ ясно показывали, что он мучительно размышляет.

— Тогда как теперь? — спросил отец Планта.

Лекок вздрогнул, точно его разбудили.

— Простите, — ответил он, — я увлекся. У меня есть привычка думать вслух. Я думал, что уже понял убийц, постиг их сердцем, а ведь это — самое главное вначале. Я не видел больше возможных препятствий. Идиоты они или же в высшей степени хитры? Вот о чем теперь я должен спросить себя. Хитрость, проявленная ими в случае с постелью и часами, дала мне полное представление об их уме и изобретательности. Следуя от известного к неизвестному, я очень просто вывел целый ряд заключений о том, что они имели в виду с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Поэтому, чтобы пойти по правильному пути, мне оставалось только одно — взять то, что противоречит действительности. И я сказал себе: топор нашли на втором этаже, значит, убийцы принесли его туда и забыли его там нарочно. В столовой они оставили на столе пять стаканов, значит, их было больше или меньше пяти, но не пятеро. На столе оставлены объедки ужина, следовательно, они вовсе не пили и не ели. Труп графини найден у берега реки, значит, он брошен туда, и не иначе как предумышленно. В руке убитой найден кусок материи, значит, его засунули туда сами убийцы. Тело графини покрыто массой колотых ран, значит, она была убита только одним ударом.

— Браво! Браво! — воскликнул заметно увлеченный отец Планта.

— Нет, еще не браво! — воскликнул в свою очередь Лекок. — Потому что именно здесь моя нить и прерывается, и я натыкаюсь на пробел. Если бы мои выводы были справедливы, то этот топор был бы спокойно положен на пол, а не брошен с силой.

— И еще раз браво! — повторил отец Планта. — Потому что эта подробность представляет собой только частность, от которой нисколько не страдает ваша система в целом. Ясно, что убийцы имели намерение поступать именно так, как вы говорите. Случай с топором, который они планировали как раз не так, как вы его поняли, их выдал.

— Может быть, — проговорил сыщик, — может быть, вы и правы. Но есть и кое-что другое.

— Что?

— Так себе… пустяки. Прежде всего необходимо осмотреть столовую и сад.

Лекок и судья тотчас же спустились вниз, и отец Планта показал сыщику стаканы и бутылки, которые по его приказанию были отставлены в сторону.

Лекок оглядел стаканы один за другим, осмотрел их на свет и исследовал влажные места, которые еще оставались на хрустале.

— Ни из одного из них не пили! — решительно сказал он, закончив осмотр.

— Как, неужели ни из одного?

— Решительно ни из одного.

Улыбнувшись, Лекок подошел к двери, отворил ее и позвал:

— Франсуа!

Явился личный лакей графа Тремореля. Он был очень расстроен, сожалел о своем господине и плакал.

— Послушай-ка, милейший, — обратился к нему агент тайной полиции с той фамильярностью, которая свойственна служащим в сыскном отделе. — Выслушай меня хорошенько и постарайся отвечать на вопросы с чувством, с толком, с расстановкой. Было ли в обычае у вас в замке приносить из погреба вино про запас?

— Нет, сударь, перед каждой едой я сам лично спускался в погреб.

— Значит, у вас в столовой никогда не оставалось полных бутылок вина?

— Никогда.

— Но ведь могло же несколько остаться в буфете?

— Нет, сударь.

— А где ставили пустые бутылки?

— Я ставил их в этот угловой шкаф, вниз, и когда их набиралось достаточно, то я относил их обратно в погреб.

— Когда ты в последний раз относил их туда?

— Дней пять или шесть тому назад.

— Отлично. Какой ликер пил твой барин?

— Покойный граф почти никогда не пил ликеров. Как-то случайно ему захотелось рюмочку водки, и он взял ее вот из этого погребца.

— Значит, у него в шкафу не могло быть начатых бутылок рома и коньяка?

— Нет, сударь.

— Спасибо, милейший, можешь проваливать!

Франсуа пошел было, но Лекок его вернул.

— Загляни-ка в шкаф. Столько ли там пустых бутылок, сколько ты туда ставил?

Слуга повиновался, открыл шкаф и воскликнул:

— Вот так штука! Там нет ни одной!

— Превосходно! — ответил Лекок. — На этот раз проваливай так, чтобы засверкали пятки.

Как только лакей затворил за собою дверь, сыщик спросил:

— Ну-с, господин мировой судья, что вы думаете об этом?

— Вы правы, господин Лекок.

Сыщик понюхал поочередно каждый стакан и каждую бутылку.

— Ну конечно! — воскликнул он. — Новое доказательство моих предположений!

— Что еще? — спросил мировой судья.

— На дне стаканов — не вино. Из всех бутылок, вынутых из шкафа, только в одной и была жидкость, а именно — уксус. Из нее-то убийцы и разлили жидкость по стаканам.

И, подставив к носу судьи стакан, он спросил:

— Чем пахнет?

Нечего было и разговаривать, так как уксус был крепкий, и не оставалось более никаких сомнений в том, что убийцы имели намерение сбить следствие с толку. Их замыслы оказались шиты белыми нитками, и, как сказал некий знаменитый сыщик, каждая половица жгла убийцам подошвы.

— Осмотрим остальное! — сказал Лекок, и они вышли в сад.

В саду все оказалось в порядке.

— Вот, господин Лекок, — обратился к нему старик судья, когда они проходили по аллее, полукругом спускавшейся к Сене. — Вот здесь, на этом самом месте, прямо на траве, была найдена туфля бедного графа. А вон там, за этой клумбой герани, нашли его платок.

Они подошли к берегу реки и с большой предосторожностью подняли доски, положенные мэром, чтобы оградить следы.

— Мы предполагаем, — сказал отец Планта, — что графиня искала спасения, добежала до этого места, но здесь ее поймали и добили одним ударом.

— Из всего того, что нами уже установлено, — возразил на это Лекок, — следует, что графиня не могла убежать. Ее принесли сюда уже мертвую, иначе логика не была бы логикой. Тем не менее посмотрим.

И он снова опустился на колени, как в доме, и стал еще тщательнее изучать песок на аллее, стоячую воду и водоросли. А затем отошел немного назад, поднял камень и бросил его, чтобы увидеть, какой эффект это произведет в тине.

Потом он возвратился к крыльцу дома и уже оттуда направился к вербам прямо по траве, где еще свежи были следы от чего-то тяжелого, что волокли по ней сегодня утром.

— Наши предположения верны! — воскликнул он. — По траве волокли именно графиню.

— Вы уверены в этом? — спросил отец Планта.

— В этом не может быть никаких сомнений, — ответил сыщик, весело улыбаясь. — Но так как ум — хорошо, а два — лучше, то я попрошу вас выслушать меня, а потом высказать и свое мнение. Нет, господин судья, нет! Госпожа Треморель не убегала вовсе. Убитая здесь, она упала бы со страшной силой; следовательно, ее тяжесть заставила бы воду забрызгать большое пространство, да и не только воду, а еще и тину, и мы нашли бы тогда несколько брызг.

— Но вы забыли про солнце, а ведь с утра прошло уже много времени.

— Солнце испарило бы воду, но сухие куски грязи остались бы, а я их не нахожу. Отсюда ясно, что графиня не была убита здесь, ее принесли сюда уже мертвую и тихонько опустили именно в то самое место, где вы ее нашли.

Отца Планта это еще не совсем убедило.

— А следы борьбы на песке? — спросил он.

— Да ведь эти следы не обманут и гимназиста! — ответил Лекок.

— Однако я думаю…

— Нечего и думать, господин судья. Что песок взбит и разрыхлен, то это совершенно верно. Но все эти следы, которые избороздили песок вплоть до самой земли, сделаны одной и той же ногой. Вы можете этому не верить… И даже больше, они сделаны исключительно пяткой этой ноги — это уже и вы сами можете заметить!

— Да, да, я это признаю.

— Ведь для борьбы на месте, таком удобном для следствия, как это, обязательно должны быть два вида следов: убийцы и жертвы. Убийца, который нападает, обязательно должен опираться на переднюю часть ступни, и, следовательно, эта часть и должна отпечататься на земле. Жертва же, которая защищается, наоборот, старается высвободиться из рук нападающего, находясь к нему лицом, естественно, откидывается назад и поэтому ищет точку опоры в пятках, каковые и должны быть оттиснуты на песке. А здесь что мы находим?..

Отец Планта не дал Лекоку договорить.

— Довольно, милостивый государь, — сказал он, — довольно. Даже неверующий поверит. Я более не возражаю.

— Я еще не закончил, — добавил Лекок. — Мы установили, что графиня не была убита именно здесь. Я добавляю: ее не несли, ее волокли. Доказать это очень легко. Существует два способа тащить труп: за плечи и за ноги. Если за плечи — то останутся два следа от ног, если же за ноги — то голова оставит на земле только одну резкую полосу. Исследуя траву, я обнаружил два параллельных следа от ног, но трава между ними оказалась тоже примятой. Что это значит? Это значит, что волокли женщину, одетую в тяжелые юбки, в те самые, в которых нашли графиню. А отнюдь не графа.

Лекок ожидал возражений, но их не последовало.

Наступал вечер, и туман стал подниматься с Сены.

— Пора назад, — сказал вдруг отец Планта. — Что-то там доктор со вскрытием?

И они тихонько направились в дом.

На крыльце они встретили судебного следователя, который шел им навстречу. У него был очень довольный вид.

— Я должен вас оставить, — обратился он к мировому судье. — Мне сегодня же вечером необходимо повидаться с прокурором, и я сейчас отправляюсь к нему. Был бы очень вам благодарен, если бы вы закончили следствие. Доктор Жандрон задержится еще на несколько минут, и его акт я получу от него завтра. Опечатайте все, что найдете нужным, и расставьте стражу. Я пришлю архитектора снять точный план всего дома и сада. А вы, господин агент тайной полиции, что обнаружили?

— Кое-что очень важное, — ответил Лекок, — но я прошу вас разрешить мне доставить вам рапорт завтра после полудня.

— Да ведь все так просто, дело очень ясное, двое подозреваемых арестованы, и улики против них достаточно ясны.

Отец Планта и Лекок переглянулись в крайнем удивлении.

— Разве вы нашли новые улики? — спросил судебного следователя судья.

— Даже лучше, чем улики, — ответил следователь. — Жан Берто, которому я устроил новый допрос, начал смущаться. Он бросил упираться. Я сбил его с толку с двух слов, и он закончил тем, что сознался, что видел убийц.

— Убийц! — воскликнул отец Планта. — Он сказал «убийц»?

— По крайней мере, он видел одного из них. Но он клянется, что не знает, кто это такой. В этом-то для нас и весь вопрос. Но, во всяком случае, тюрьма окажет на него спасительное действие. Завтра, после бессонной ночи, я убежден, он будет посговорчивее.

— А Геспену вы тоже устраивали допрос? — с беспокойством спросил судья.

— О, с ним я уже покончил, — ответил Домини.

— Он сознался? — воскликнул озадаченный Лекок.

— Он не сознался ни в чем, но положение его не из завидных. Пришли рыбаки. Они еще не нашли тело Тремореля. Вероятно, его унесло течением. Но зато на другом конце парка, у берега, им удалось найти другую туфлю графа и, кроме того, под мостом, заметьте это — под мостом, — чью-то одежду из толстого сукна, испачканную кровью.

— А это разве одежда Геспена? — спросили одновременно судья и сыщик.

— Разумеется. Ее опознали все слуги замка, да и сам Геспен без всяких разговоров признал ее своей. Но это еще не все… На правом боку, у кармана этой куртки, оказалась большая дыра, вырван целый клок. Знаете, куда он исчез?

— Это не тот ли кусок, который мы нашли в руке у графини? — спросил отец Планта.

— Совершенно верно, господин судья. Теперь вы убеждены в виновности задержанных?

Отец Планта был поражен и опустил руки.

Что же касается Лекока, то он воскликнул:

— Черт возьми! У графини был зажат в пальцах кусок сукна! Но его всунули туда тогда, когда она была уже мертва!

Домини даже не слышал этого восклицания Лекока и не обратил абсолютно никакого внимания на его мысль. Он протянул руку только одному Планта и в сопровождении своего письмоводителя уехал. А спустя несколько минут после его отъезда Геспен и старик Берто в ручных кандалах были отправлены под конвоем в тюремный замок.