Книга: Злой гений Нью-Йорка
Назад: Глава XXV Занавес
Дальше: Примечания

Глава XXVI
Хит задает вопрос

Вторник, 26 апреля, 16:00
Когда мы час спустя с Маркхэмом и Вэнсом уехали из дома Диллара, мне казалось, что «дело Епископа» закончено. Но завершилось оно лишь для широкой публики. Нас же ждало еще одно открытие, пожалуй, самое потрясающее из всех.
После обеда Хит приехал к нам в окружную прокуратуру, поскольку надо было обсудить некоторые юридические вопросы. После этого Вэнс заново разобрал все дело, объясняя множество не очень понятных деталей.
– Арнессон уже высказывал предположительный мотив этих безумных преступлений, – начал он. – Профессор знал, что его положение в научном мире становится шатким под натиском молодой смены. Его ум начал терять остроту и ясность, и он понял, что написание новой книги по атомной механике стало возможно лишь благодаря помощи Сигурда. В нем родилась лютая ненависть к своему приемному сыну, в его глазах Арнессон сделался чудовищем наподобие Франкенштейна, которое он сам и взрастил. Теперь оно восстало, чтобы уничтожить его. Эта интеллектуальная враждебность к тому же подогревалась примитивной ревностью. Десять лет он с трепетной нежностью пестовал Белль Диллар, она была единственной отрадой одинокого холостяка. И тут он заметил, что Арнессон отнимает ее у него, что еще больше усугубило его ненависть и жгучую неприязнь.
– Мотив понятен, – согласился Маркхэм, – но это не объясняет всех убийств.
– Первое преступление подействовало на него как искра на бочку с порохом. В качестве способа разделаться с Арнессоном он придумал сатанинскую шутку с этими «убийствами Епископа». Эти преступления давали выход его эмоциям, и выход этот должен был быть обязательно бурным. В то же время они позволяли избавиться от Арнессона и оставить Белль при себе.
– Но почему, – спросил Маркхэм, – он просто не убил Арнессона, покончив с ним раз и навсегда?
– Вы опускаете психологические аспекты ситуации. Рассудок профессора помутился из-за годами сдерживаемых эмоций. Природа требовала их выхода. И именно жгучая ненависть стала тем пределом, когда сжатая пружина просто лопнула. Таким образом, здесь переплелись две причины. Совершая убийства, он не только избавлялся от комплексов, но и выплескивал свою ненависть к Арнессону. Подобная месть была более изощренной, а потому более приятной, нежели просто убийство. Эта величайшая зловещая шутка затмевала куда менее удачные остроты, сопровождавшие сами убийства.
Однако эта дьявольская схема имела один недостаток, которого не заметил профессор. Ее можно было анализировать с психологической точки зрения, и в самом начале я смог предположить, что убийца имеет склонность к математике. Трудность в определении убийцы заключалась в том, что все потенциальные подозреваемые так или иначе были математиками. Я не сомневался в невиновности только одного из них – Арнессона, поскольку он единственный, кто постоянно, пусть и бессознательно, поддерживал психическое равновесие. Он регулярно «выпускал пар» после своих длительных малопонятных рассуждений. Свободно выражаемые циничные или даже садистские сентенции и бурная страсть к убийствам психологически равноценны. Постоянно выплескивая негатив, человек тем самым дает выход эмоциям и поддерживает психическое равновесие. Циники и насмешники на самом деле всегда безобидны, поскольку надежно ограждены от спорадических приступов активности. В то же время человек, прячущий свою истинную сущность за благопристойной внешностью и вежливым поведением, всегда способен на непредсказуемые действия. Именно поэтому я понял, что Арнессон не причастен к «убийствам Епископа», и предложил сделать его нашим помощником. Он сам признался, что подозревает профессора, и его стремление помочь нам, на мой взгляд, определялось еще и тем, что он сможет защитить Белль и себя в том случае, если его подозрения оправдаются.
– Звучит весьма разумно, – согласился Маркхэм, – но где Диллар набрался этих фантастических идей, которыми сопровождал свои преступления?
– Тема «Матушки Гусыни», возможно, пришла ему на ум, когда он услышал насмешливое предостережение Арнессона, чтобы Робин опасался стрелы, выпущенной Сперлингом. В этой ремарке он увидел способ выместить свою ненависть на человеке, сделавшемся ее причиной, и стал ждать подходящего момента, который вскоре ему и представился. Когда в то утро он увидел переходящего улицу Сперлинга, он знал, что Робин находится в стрелковом клубе один. Тогда профессор спустился вниз, завязал с ним разговор, затем ударил по голове, проткнул сердце стрелой и вытащил тело на стрельбище. Потом Диллар вытер кровь, сжег тряпку, бросил свои послания в почтовый ящик на углу, опустил одно из них в собственный ящик, вернулся в библиотеку и позвонил сюда. Однако было одно непредвиденное обстоятельство: Пайн находился в комнате Арнессона и точно знал, что профессор не выходил на балкон, как он нам заявил. Однако все обошлось: Пайн хоть и заподозрил неладное, догадываясь о том, что его хозяин лжет, но он и помыслить не мог о том, что пожилой джентльмен окажется убийцей. Так что преступление увенчалось полным успехом.
– И все-таки, – вставил Хит, – как вы догадались, что Робина убили не стрелой из лука?
– Растрепанная выемка для тетивы указывала на то, что стрелу вдавили в тело Робина. Поэтому я заключил, что его убили внутри дома ударом по голове. Я также полагал, что лук на стрельбище выбросили из окна – я же тогда не знал, что убийца – профессор. Лука, разумеется, на стрельбище никогда и не было. Однако мои заключения нельзя считать ошибкой или промашкой со стороны Диллара. Коль скоро шутка по мотивам «Матушки Гусыни» удалась, остальное не имело для него особого значения.
– А чем, по-вашему, он ударил Робина? – спросил Маркхэм.
– Скорее всего, тростью. Вы, наверное, заметили, что она увенчана огромным золотым набалдашником, как нельзя лучше подходящим под орудие убийства. По-моему, он в значительной степени преувеличивал свою хромоту, чтобы вызвать сочувствие и отвести от себя любые подозрения.
– А что вы скажете об убийстве Спригга?
– После смерти Робина Диллар искал кого-то подходящего под тему «Матушки Гусыни». Спригг был у него дома в четверг вечером незадолго до убийства. Именно тогда, я думаю, у него и родилась эта идея. В назначенный для этого гнусного действа день он встал пораньше, оделся, подождал, пока Пайн не постучит в дверь в половине восьмого, отозвался, а затем вышел в парк, скорее всего – через стрелковый клуб и аллею. О привычке Спригга совершать утренние прогулки мог обмолвиться Арнессон или же сам бедняга-студент.
– А как вы объясните присутствие формулы тензора?
– За несколько дней до этого профессор слышал, как Арнессон и Спригг обсуждали ее. Мне кажется, он подкинул ее трупу, чтобы ассоциативно привлечь внимание к Арнессону. Кроме того, эта формула подспудно объясняет психологические мотивы убийств. Тензор Райманна-Кристоффеля доказывает бесконечность пространства, тем самым постулируя человечество как бесконечно малую величину. Это, безусловно, тешило извращенное чувство юмора профессора, одновременно придавая целостность его сатанинскому замыслу. Как только я ее увидел, я осознал ее зловещий смысл – эта формула подтвердила мою теорию, что «убийства Епископа» – дело рук математика, чья система ценностей стала несовместима с общечеловеческой моралью.
Вэнс закурил очередную сигарету и после минутной паузы продолжил:
– Теперь мы подошли к полночному визиту в дом Драккера. В действиях убийцы наступил вынужденный «антракт», вызванный известием о крике миссис Драккер. Он опасался того, что она видела, как тело Робина вытащили на стрельбище, и того, что старуха находилась во дворе и заметила его, когда он возвращался после убийства Спригга. Он больше всего боялся, что она сопоставит эти события. Неудивительно, что Диллар хотел успеть навестить ее до того, как мы начнем ее расспрашивать. И при первой же возможности преступник постарался бы заставить ее умолкнуть навеки. Он взял ключ из сумочки Белль до ее ухода в театр и вернул его обратно следующим утром, отослал Пайна и Бидл спать раньше обычного, а в половине одиннадцатого Драккер пожаловался, что очень устал, и отправился домой. К полуночи профессор решил, что уже ничто не помешает его тайному визиту. То, что он использовал черного слона как символ, было, очевидно, навеяно шахматной дискуссией между Парди и Драккером. К тому же эта фигура принадлежала к набору Арнессона, так что, я подозреваю, он намеренно рассказал нам о шахматном споре, чтобы привлечь наше внимание к шахматам Сигурда, если фигура попадет к нам.
– Как вы считаете, профессор уже тогда думал втянуть Парди во все это дело?
– О нет. Он искренне поразился, когда после разбора Арнессоном партии Парди и Рубинштейна узнал, что черный слон – давнее проклятие Парди. Так что вы были правы касательно реакции Парди на мою реплику о черном слоне. Бедняга-то подумал, что я намеренно насмехался над ним после его поражения…
Вэнс наклонился и стряхнул пепел с сигареты.
– Надо было, конечно, извиниться перед ним, – грустно промолвил он и продолжил свой рассказ: – Профессор задался мыслью убить Адольфа, послушав саму миссис Драккер. Она поведала о своих надуманных страхах Белль, та повторила их за ужином тем же вечером – вот тут-то план и сложился. Его исполнению ничто не мешало. После ужина профессор поднялся на чердак и напечатал послания. Затем он предложил Драккеру прогуляться, зная, что Парди у Арнессона долго не задержится. Увидев Парди на верховой тропе, он понял, что Арнессон остался один. Как только Парди скрылся из виду, Диллар ударил Драккера по голове и перебросил его через стену. Он тотчас же по тропинке достиг аллеи, перешел на семьдесят шестую улицу и проник в комнату Драккера, вернувшись потом тем же путем. На все потребовалось не более десяти минут. Он спокойно прошел мимо Эмери и поднялся к себе с тетрадью Драккера за пазухой.
– Но почему вы, – перебил его Маркхэм, – будучи уверенным в невиновности Арнессона, подняли такой шум вокруг поисков ключа от двери, ведущей на аллею? В ночь убийства Драккера им мог пользоваться только Арнессон. Диллар и Парди вышли через парадный вход.
– Ключ мне нужен был для того, чтобы убедить профессора, что мы подозреваем Арнессона. Но, если ключ исчез, значит, кто-то взял его, чтобы бросить тень подозрения на Сигурда. Как бы ему было просто проскочить через аллею после ухода Парди, пересечь дорогу, выйти на тропинку и напасть на Драккера после того, как они расстались с профессором. Кстати, Маркхэм, мы так и должны были подумать. Это самая простая версия убийства Драккера.
– Вот что я не могу взять в толк, – сетовал Хит, – так это зачем старику понадобилось убивать Парди. На Арнессона это подозрений не наводило, а выглядело все так, что Парди был виновен, ему стало невмоготу и он покончил с собой.
– Это инсценированное самоубийство, сержант, – самая удачная «шутка» профессора, одновременно ироничная и циничная, поскольку во время этой потешной паузы профессор строил планы уничтожения Арнессона. И, разумеется, то, что у нас оказался подходящий преступник, заставило нас ослабить бдительность и убрать от дома охрану. План убийства, полагаю, родился довольно спонтанно. Профессор придумал благовидный предлог, чтобы вместе с Парди пройти в стрелковый клуб, где он заблаговременно закрыл окна и опустил шторы. Затем, показывая ему журнальную статью, он выстрелил ничего не подозревавшему гостю в висок, вложил ему в руку пистолет и, сардонически пошутив, построил карточный домик. Вернувшись в библиотеку, он расставил шахматные фигуры так, чтобы создать впечатление, будто Парди размышлял о своем черном слоне.
Но этот ужасный гротеск казался ему чем-то несущественным. Настоящая развязка должна была наступить в эпизоде с «Крошкой мисс Маффет», и планировалась она столь тщательно, чтобы Арнессона уж точно постигла кара небесная. Профессор присутствовал в доме Драккера во время панихиды, когда Мадлен Моффат принесла цветы Шалтаю-Болтаю. Он знал ее по имени, поскольку она являлась любимицей Драккера и часто бывала у него в гостях. Тема «Матушки Гусыни» к тому времени настолько прочно укоренилась в его сознании, что сравнялась с одержимостью убийствами, так что он провел естественную параллель между Моффат и Маффет. Кстати, очень может быть, что Драккер или его мать называли девочку крошкой мисс Маффет в присутствии Диллара. Вчера днем ему ничего не стоило окликнуть ее и подвести к холмику у стены. Он, наверное, сказал ей, что ее ждет Шалтай-Болтай, и она охотно пошла за ним по тропинке, затем по аллее и по проходу между домами. На них никто не обратил внимания, поскольку днем там полно играющих детей. Вчера вечером он пытался заставить нас заподозрить Арнессона и полагал, что, когда репортеры получат послания о «Крошке мисс Маффет», мы начнем искать девочку и обнаружим ее умершей от истощения или задохнувшейся в доме Драккера. Какой дьявольски изощренный план!
– Но думал ли он, что мы обыщем чердак?
– О да, но не раньше завтрашнего дня. К тому времени он прибрался бы в шкафу и хорошенько спрятал пишущую машинку. Он также убрал бы оттуда тетрадь, поскольку он, бесспорно, собирался воспользоваться исследованиями Драккера в области квантовой механики. Но мы явились днем раньше и разрушили все его планы.
Маркхэм мрачно курил, глядя прямо перед собой.
– Так вы прошлым вечером были уверены в виновности Диллара, когда вспомнили про ибсеновского персонажа – епископа Арнессона? – спросил он.
– Да-да, конечно. Это и подсказало мне мотив. В тот момент я понял, что профессор пытается переложить всю вину на Арнессона, и подпись «Епископ» служила именно этой цели.
– Он ждал довольно долго, прежде чем привлек наше внимание к «Борьбе за престол», – заметил Маркхэм.
– На самом деле он и не собирался этого делать. Он полагал, что мы сами додумаемся. Но мы оказались глупее, чем он предполагал, и в конечном итоге, почти отчаявшись, он пригласил вас, долго ходил вокруг да около, а потом открытым текстом упомянул «Борьбу за престол».
Маркхэм некоторое время молчал, недовольно хмурясь и барабаня пальцами по пресс-папье.
– А почему же тогда, – наконец, спросил он, – вы вчера вечером нам не сказали, что «Епископ» – не Арнессон, а профессор?
– Дорогой мой Маркхэм, а что мне оставалось делать? Вы мне все равно не поверили бы и, скорее всего, посоветовали бы подлечиться. Но главное заключалось в том, чтобы поверил профессор – поверил в то, что мы подозреваем Арнессона. В противном случае мы бы не смогли действовать так естественно. Нам оставалось надеяться на эту уловку, и я знаю, что если бы вы с сержантом заподозрили его, то раскрыли бы всю игру. Вышло так, что вам не пришлось притворяться, и вот – все сработало прекрасно!
Я заметил, что последние полчаса сержант смотрел на Вэнса как-то растерянно и недоуменно, но по какой-то причине не хотел говорить. Но вот он вынул сигару изо рта и задал поистине потрясающий вопрос:
– Я не обижаюсь, что вы нам ничего не сказали, мистер Вэнс. Однако я хотел бы знать: почему, когда вы внезапно показали на гравюру над камином, вы поменяли местами бокалы Арнессона и старика?
Вэнс глубоко вздохнул и печально покачал головой:
– Я всегда знал: ничто не ускользнет от вашего орлиного взора, сержант.

 

 

Маркхэм пулей вскочил из-за стола и впился в Вэнса глазами.
– Это еще что такое?! – взорвался он, напрочь забыв о самообладании. – Вы поменяли бокалы? Вы намеренно…
– Послушайте же! – взмолился Вэнс. – Умерьте свой праведный гнев.
Он воззрился на Хита с насмешливым укором:
– Вот тут-то вы меня и поймали, сержант.
– Хватит вилять, – холодно и жестко процедил Маркхэм. – Мне нужны объяснения.
– Ну хорошо. Извольте. Как я уже сказал, моей задачей было убедить профессора, что я попался в его сети и подозреваю Арнессона. Я объявил Диллару, что у нас нет никаких доказательств и даже если мы арестуем Арнессона, то долго держать его под стражей у нас вряд ли получится. Я знал, что в подобных обстоятельствах он предпримет какие-то действия, ибо единственной целью убийств было полное уничтожение Сигурда. Я был уверен, что своими действиями он выдаст себя. Какими именно, я не знал, но продолжал неотступно следить за ним. Когда появилось вино, меня словно осенило. Зная, что у него есть цианистый калий, я завел разговор о самоубийстве, тем самым подсказав ему идею. Он попался в ловушку и попытался отравить Арнессона, а потом представить это как самоубийство. Я видел, как он незаметно вылил пузырек какой-то прозрачной жидкости в бокал Сигурда, когда разливал вино у буфета. Моей первой мыслью было остановить убийцу и отправить вино на анализ. Мы бы его обыскали, нашли пузырек, и я бы подтвердил, что видел, как он что-то подмешивал в вино. Это свидетельство вкупе с показаниями ребенка помогли бы достичь нашей цели. Но в последний момент, когда он наполнил все бокалы, я решил идти более простым путем…
– Значит, вы отвлекли наше внимание и поменяли бокалы местами?
– Да, конечно. Я подумал, что человек должен испить чашу, которую уготовил другому.
– Вы взяли на себя роль закона!
– Если угодно – да, ибо он был бессилен. Однако не будем лицемерно праведными. Разве гремучая змея предстает перед судом? Разве бешеному псу положен адвокат? Я испытываю такие же угрызения совести, отправив чудовище Диллара в мир иной, как если бы я раздавил ядовитую тварь.
– Но это же убийство! – воскликнул Маркхэм в ужасном негодовании.
– О, несомненно, – весело отозвался Вэнс, – разумеется. Достойное всяческого осуждения и порицания. Кстати, я, случайно, не арестован?
С «самоубийством» профессора Диллара закончилось громкое «дело Епископа». Репутация покойного Парди оказалась вне всяких подозрений. На следующий год Арнессон и Белль Диллар сыграли скромную свадьбу и отплыли в Норвегию, где и обосновались. Сигурд занял должность заведующего кафедрой прикладной математики в университете Осло. Необходимо особо отметить, что двумя годами позже он получил Нобелевскую премию по физике. Старый особняк Диллара на 75-й улице снесли, а на его месте сейчас возвышается современный многоквартирный дом, на фасаде которого красуются два больших терракотовых медальона, очень напоминающие мишени для стрельбы из лука. Я часто думаю, намеренно ли архитектор выбрал эти предметы как элементы декора или же это простое совпадение.

notes

Назад: Глава XXV Занавес
Дальше: Примечания