Глава XIII
Страх Рультабия принимает угрожающие размеры
И действительно, вид у него был совершенно расстроенный. Я и сам испытывал необъяснимый страх. Мне еще ни разу не приходилось видеть Рультабия в таком обеспокоенном состоянии. Он ходил по комнате неровными шагами, изредка останавливался перед зеркалом, странно вглядывался в свое изображение, проводя рукой по лицу, как бы спрашивая себя: «Неужели ты действительно так думаешь, Рультабий?.. Ты ли осмеливаешься думать такое»? Думать что? Скорее казалось, что он не хочет так думать. Рультабий энергично тряхнул головой, подошел к окну и, распахнув его, стал всматриваться в темноту, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком берегу, быть может, ожидая услышать шум колес и стук копыт маленького Тоби. Он напоминал зверя, вышедшего на охоту. Прибой смолк, море совершенно успокоилось… Внезапно на востоке светлая полоса прорезала черные волны. Занималась заря. И почти в ту же минуту из мрака проступили очертания старого замка, бледного и мрачного.
– Рультабий, — заговорил я, почти дрожа, так как прекрасно сознавал смелость своего вопроса, — вы так недолго разговаривали с вашей матерью, но расстались с ней так сухо, в таком безмолвии! Мне хотелось знать, мой друг, рассказала ли она вам историю «неосторожного обращения с револьвером на ночном столике»?
– Нет! — ответил он, не оборачиваясь.
– Она ничего не сказала вам об этом?
– Нет!
– И вы не попросили ее объяснить выстрел и ужасный крик? Она закричала, как тогда, в галерее…
– Сенклер, вы чересчур любопытны. Даже любопытнее меня. Я ни о чем ее не спрашивал!
– И вы поклялись ей ничего не видеть и ничего не слышать, несмотря на то что она не дала вам никакого объяснения выстрела и крика?
– Послушайте, Сенклер, вы должны мне верить… Я отношусь с уважением к тайнам дамы в черном. Я ни о чем ее не спрашивал… Ей достаточно было сказать: «Мы можем расстаться, мой друг, потому что теперь нас ничто нас не разделяет!» — и я ушел…
– Так она вам сказала, что ничто вас не разделяет?
– Да, мой друг… у нее были руки в крови…
Мы замолчали. Я стоял у окна рядом с репортером. Вдруг его рука опустилась на мою. Затем он указал мне на слабый огонек, который все еще светился в кабинете старого Боба в башне Карла Смелого.
– Уже светает, — сказал Рультабий. — А старый Боб все еще работает! Этот старый Боб действительно молодец. Что, если мы сходим навестить его? Это отвлечет нас от грустных мыслей, и я перестану думать об этом замкнутом круге, который душит, тяготит меня, не дает мне покоя…
И, тяжело вздохнув, он пробормотал:
– Когда же, наконец, вернется этот Дарзак?..
Минуту спустя мы переходили двор и спускались в восьмиугольную залу Карла Смелого. Она была пуста! Лампа по-прежнему горела на письменном столе, но старого Боба не было!
– Ого! — сказал Рультабий.
Он взял лампу и поднял ее над собой, оглядывая предметы вокруг, затем обошел витрины, тянувшиеся вдоль стен нижней батареи. Все стояло на своих местах в относительном порядке и было помечено этикетками с научными надписями. Обойдя собрания всяких костей, доисторических топоров, серег и ножей, мы вернулись к столу. На нем лежал «самый древний череп», челюсть которого была все еще в красной краске с рисунка, который Дарзак разложил на столе напротив окна. Я обошел все окна, пробуя железные решетки на прочность; они остались нетронутыми. Рультабий посмотрел на меня и сказал:
– Что вы делаете? Перед тем как проверять, не ушел ли он через окно, нужно знать, что он не вышел через дверь.
Он поставил лампу на пол и занялся изучением следов.
– Сходите в Квадратную башню, — продолжал он, — и узнайте у Бернье, не вернулся ли старый Боб, спросите также Маттони у ворот башни Садовника и папашу Жака у входных ворот. Идите, Сенклер, идите!..
Пять минут спустя я вернулся. Результат моих расспросов был такой, как я и ожидал. Старого Боба никто не видел!.. Он не проходил нигде!..
Рультабий все еще возился на полу. Он пробормотал:
– Он оставил эту лампу гореть, чтобы все думали, будто он продолжает работать. — И затем задумчиво прибавил: — Я совершенно не вижу следов какой бы то ни было борьбы. На полу лишь следы Артура Ранса и Дарзака; они входили сюда вчера вечером во время грозы и принесли на подошвах немного грязной земли со двора Карла Смелого, а также железистой почвы с переднего двора. Следов старого Боба нет нигде. Старый Боб пришел сюда до грозы; он, быть может, вышел во время грозы, но в любом случае не возвращался сюда после нее.
Рультабий поднялся и поставил лампу на стол; лампа опять осветила череп, красная челюсть которого никогда еще не скалилась так зловеще. Нас окружали одни скелеты, но они пугали меня меньше, чем отсутствие старого Боба.
Рультабий с минуту смотрит на окровавленный череп, затем берет его в руки и погружает свой взгляд в глубокие впадины пустых глазниц. Потом он поднимает череп на вытянутых руках и рассматривает его с непонятным вниманием, потом поворачивает в профиль, потом передает его мне, и я, в свою очередь, поднимаю его над головой, как самую драгоценную ношу, а Рультабий в это же время поднимает лампу.
Вдруг одна мысль пронзает мой мозг. Я швыряю череп на стол и выбегаю во двор, к колодцу. Здесь я обнаруживаю, что железные полосы на крышке колодца по-прежнему удерживают ее на месте. Если бы кто-нибудь сбежал через колодец, или бросился, или упал в него, полосы были бы сдвинуты с места. Я возвращаюсь еще более обеспокоенный, чем прежде.
– Рультабий! Рультабий! Старому Бобу остается один только выход — через мешок!
Я повторил эту фразу, но репортер меня не слушал, увлеченный занятием, смысл которого я не в силах был разгадать. Как в столь трагическую минуту, когда мы ждали только Дарзака, чтобы замкнуть круг, в котором оказался «лишний» труп, когда в Старой башне, рядом с нами, дама в черном, как леди Макбет, старалась смыть со своих рук следы ужасного преступления, как мог Рультабий забавляться рисованием с помощью линейки, циркуля и угольника? Да, он уселся в кресло геолога, придвинул к себе чертежную доску Робера Дарзака и чертил план, спокойно, убийственно спокойно, как самый обыкновенный усидчивый чертежник.
Установив на бумаге одну ножку циркуля, он описал другой окружность, которая должна была представлять собой пространство, занятое башней Карла Смелого, как на плане, сделанном Дарзаком. Старательно проведя еще несколько линий, молодой человек обмакнул кисточку в блюдечко, наполовину наполненное краской, которую использовал Дарзак, и тщательно закрасил все пространство внутри окружности.
Он исполнял свою работу со всей возможной тщательностью, стараясь равномерно размазать краску по всему пространству, наклонял голову направо и налево и даже прищелкивал слегка языком, как прилежный школьник. Затем он точно застыл на месте. Я что-то ему говорил, но он продолжал хранить молчание, не спуская глаз с чертежа и наблюдая, как высыхает краска. Внезапно рот его искривился — он издал возглас невыразимого ужаса. Я не узнал его лица, принявшего безумное выражение. Он так стремительно обернулся в мою сторону, что опрокинул широкое кресло.
– Сенклер! Сенклер! Посмотрите на красную краску… Посмотрите на нее!
Я наклонился над чертежом, испуганный его вскриком, но не увидал ничего.
– Красная краска! Красная краска!.. — продолжал стонать он.
У него был полубезумный взгляд, словно он присутствовал при какой-то ужасной сцене. Я спросил его:
– Да в чем дело?
– Что?.. Как в чем дело? Разве вы не видите, что она уже высохла! Разве вы не видите, что это кровь!..
Нет, этого я не видел. Я был уверен, что это не кровь, а самая обыкновенная красная краска. В такую минуту я не рискнул противоречить Рультабию и сделал вид, что чрезвычайно заинтересован его предположением.
– Чья же это кровь? — спросил я. — Вы знаете, чья это кровь?.. Кровь Ларсана?..
– О! О! — протянул он. — Кровь Ларсана!.. Кто знает, какая кровь у Ларсана?.. Кто видел когда-нибудь, какого она цвета? Чтобы узнать цвет крови Ларсана, нужно вскрыть мои вены, Сенклер! Это единственный способ!..
Я был совершенно сбит с толку.
– Мой отец не так-то легко расстается со своей кровью!..
Опять он заговорил с этой отчаянной гордостью о своем отце… «Когда мой отец надевает парик, этого не видно!» «Мой отец не так-то легко расстается со своей кровью!»
– Однако руки Бернье были выпачканы ею так же, как и руки дамы в черном, вы сами видели это!..
– Да-да!.. Так говорят!.. Так говорят!.. Но моего отца нельзя убить так просто!..
Рультабий все еще казался сильно взволнованным и не спускал глаз с аккуратного чертежа. Внезапно с глухим рыданием в голосе он простонал:
– Боже мой! Боже мой! Сжалься над нами! Это было бы слишком ужасно!.. Моя мать не заслужила этого! И я также! И никто!..
Крупная слеза, скатившись по его щеке, упала в блюдечко с краской. Тогда он взял его дрожащими руками и с бесконечными предосторожностями перенес в маленький шкафчик, где и запер на ключ.
Затем он взял меня за руку и потащил к двери, в то время как я молча смотрел на него, спрашивая себя, не сошел ли он с ума.
– Идем!.. Идем! — говорил он. — Настал момент, Сенклер! Мы не должны больше отступать ни перед чем… Дама в черном все нам расскажет… Все, что касается мешка… Ах, если бы Дарзак мог вернуться сейчас же… сейчас же… Правда, я не могу больше ждать!..
Ждать? Чего ждать? И почему он так испугался? Какая мысль душила его? Почему он опять начал нервно стучать зубами?..
Я не мог удержаться, чтобы снова не спросить:
– Что вас так страшит? Разве Ларсан не умер?..
И тогда он повторил, нервно сжимая мою руку:
– Я же вам говорю, что его смерть страшит меня больше, чем жизнь!..
Рультабий постучал в дверь Квадратной башни, перед которой мы очутились. Я спросил, не хочет ли он остаться наедине со своей матерью. Но, к крайнему моему недоумению, он ответил, что не нужно ни за что на свете оставлять его одного, «пока круг не замкнется», и мрачно прибавил:
– Если он вообще когда-нибудь замкнется!..
Дверь башни не открывалась. Он постучал вновь, тогда она приоткрылась, и через щель высунулось расстроенное лицо Бернье. Он, по-видимому, был очень недоволен, увидев нас.
– Что вам нужно? Что вам еще нужно?.. Говорите тише, госпожа в гостиной старого Боба… А старик все еще не вернулся.
– Пустите нас, Бернье… — приказал Рультабий, толкая дверь.
– Главное, не говорите госпоже…
– Да нет! Нет!..
Мы были в вестибюле башни. Там царил мрак.
– Что делает госпожа Дарзак в комнате старого Боба? — шепотом спросил у Бернье репортер.
– Она ждет… ждет возвращения господина Дарзака… Она не решается войти в комнату… да и я тоже…
– Ну, так идите к своей жене, Бернье, — приказал Рультабий, — и ждите, пока я вас не позову!
Рультабий распахнул дверь в гостиную старого Боба. Мы тотчас увидели даму в черном, или, вернее, ее тень, так как в комнате было еще очень темно: первые дневные лучи едва в нее проникали. Высокий темный силуэт Матильды вырисовывался у окна, выходившего во двор Карла Смелого. Она не шелохнулась при нашем появлении, но встретила нас словами, произнесенными таким прерывающимся, исполненным страдания голосом, что я его не узнал:
– Зачем вы пришли? Я видела, как вы шли по двору. Вы не уходили со двора. Вы знаете все. Чего вы хотите?.. Ведь вы поклялись мне, что ничего не увидите.
Рультабий подошел к даме в черном и взял ее за руку с бесконечной почтительностью:
– Пойдемте, матушка, — сказал он, и эти простые слова в его устах прозвучали нежно, но настойчиво. — Пойдемте!.. — И он потянул ее за руку.
Она не сопротивлялась. Как только он взял ее за руку, она стала во всем ему покорна — таково было мое впечатление. Тем не менее, когда он довел ее таким образом до дверей в злополучную комнату, она отшатнулась всем своим телом.
– Только не туда! — простонала она, прислонившись к стене, чтобы не упасть.
Рультабий взялся за ручку, но дверь оказалась заперта. Тогда он позвал Бернье, который по его приказанию открыл ее и сейчас же исчез.
Открыв дверь, мы заглянули в комнату. Какая картина! Комната была в невероятном беспорядке. И кровавая заря, проникая через широкие амбразуры, делала этот беспорядок еще более зловещим. Достойное освещение для сцены убийства! Сколько крови на стенах, на полу и мебели!.. Крови восходящего солнца и человека, которого увез куда-то Тоби… в мешке из-под картофеля! Столы, кресла, стулья — все было опрокинуто. Белье на постели, за которое человек в своей агонии, вероятно, безнадежно хватался руками, было сдернуто на пол, и на простыне отпечатался кровавый след пальцев. Мы вступили в этот хаос, поддерживая даму в черном, готовую, казалось, потерять сознание, в то время как Рультабий повторял ей своим нежным и умоляющим голосом:
– Так нужно, мамочка! Так нужно!
Едва мы усадили Матильду в кресло, которое я поставил на ножки, он сейчас же начал задавать ей вопросы.
Она отвечала односложно, движениями головы или руки. Я видел, что, по мере того как она давала объяснения, Рультабий приходил во все большее смущение, его одолевал страх. Он всеми силами старался успокоиться, но это плохо ему удавалось. Он говорил ей «ты», все время называл ее «Мама! Мама!» — чтобы придать ей бодрости… Но у Матильды уже не осталось присутствия духа. Она распростерла объятия, в которые Рультабий тут же бросился; это оживило ее, и она заплакала. Слезы немного облегчили боль от всех этих ужасов, которые тяготели над ней. Я сделал движение к выходу, но они оба удержали меня, и я понял, что им не хочется оставаться одним в кровавой комнате. Она прошептала:
– Мы свободны…
Рультабий опустился перед ней на колени и сказал с мольбой, своим нежным голосом:
– Чтобы быть уверенной в этом, мамочка… нужно рассказать мне все, все, что здесь произошло… все, что ты видела…
Тогда наконец госпожа Дарзак заговорила… Она искоса взглянула на запертую дверь, затем ее взгляд с ужасом заскользил по отдельным предметам, по пятнам крови, которая застыла на полу и мебели, и она стала описывать ужасную сцену таким тихим голосом, что мне пришлось подойти ближе и наклониться к ней, чтобы хоть что-нибудь услышать. Из ее отрывистых фраз составилась такая картина: войдя в комнату, Дарзак запер дверь и направился прямо к письменному столу таким образом, что оказался как раз в середине комнаты, когда это произошло. Дама в черном стояла несколько слева, намереваясь пройти в свою комнату. Помещение освещалось одной свечой, стоявшей на ночном столике слева, рядом с Матильдой. И вот что произошло. Среди тишины, царившей в комнате, раздался треск, резкий треск дерева, заставивший их поднять голову и посмотреть в одну сторону. Сердца их сжались от рокового предчувствия. Треск шел из стенного шкафа. Затем все смолкло. Они посмотрели друг на друга, не решаясь или не имея сил произнести ни слова. Треск показался им неестественным: раньше им ни разу не приходилось слышать, чтобы шкаф трещал. Дарзак сделал шаг вправо по направлению к шкафу, но дерево снова затрещало, еще сильнее, чем в первый раз, и он застыл на месте. На этот раз Матильде показалось, что шкаф шевелится. Дама в черном спрашивала себя: не является ли она жертвой галлюцинации, действительно ли шкаф шевелится? Но Дарзак, очевидно, увидел то же, что и она, так как внезапно отошел от стола и смело сделал несколько шагов в сторону шкафа. В эту минуту дверцы шкафа раскрылись… Да, невидимая рука толкнула их изнутри… они повернулись на своих петлях… Дама в черном хотела крикнуть, но у нее не было сил… От ужаса и растерянности она невольно всплеснула руками и опрокинула свечу как раз в ту минуту, когда из шкафа прыгнула тень, и Робер Дарзак с бешеным криком кинулся на нее…
– И у этой тени… у этой тени было лицо?.. — спросил Рультабий. — Мама!.. Мама! Отчего ты не рассмотрела лица этой тени?.. Вы убили тень! Что заставит меня поверить, что эта тень была Ларсаном, раз ты не видела лица!.. Вы, быть может, убили не Ларсана!
– О, поверь мне! — глухо простонала Матильда. — Он мертв! — И больше она ничего не сказала.
Я спрашивал себя, глядя на Рультабия: «Но кого же они могли убить, кроме него? Если Матильда и не видела лица, она слышала голос!.. Она вся дрожит… этот голос и сейчас звучит в ее ушах. Ведь и Бернье также слышал и узнал его голос… ужасный голос Ларсана, голос Боллмейера, который во мраке, в пылу ужасной схватки, грозил смертью Роберу Дарзаку: „На этот раз я спущу с тебя шкуру!“, в то время как Дарзак хрипел, задыхаясь: „Матильда!.. Матильда!..“ Ах, как он взывал к ней из мрака, уже побежденный… А она, она могла лишь звать на помощь, которой не могла подать сама и которой неоткуда было прийти. А затем вдруг раздался выстрел, заставивший ее дико вскрикнуть. Как будто ранили ее саму… Кто убит?.. Кто остался жив?.. Кто заговорит?.. Чей голос ей придется услышать?..»
И вот оказалось, что заговорил Робер!.. Рультабий снова взял в свои объятия даму в черном, поднял и почти донес ее до двери в ее комнату.
– Ступай, мамочка, оставь меня, я должен потрудиться, для тебя, для твоего мужа… и для себя также!
– О нет!.. Я не хочу оставаться одна до возвращения Дарзака! — вскричала она, объятая ужасом.
Рультабий обещал ей не уходить, умоляя ее попытаться отдохнуть, и уже собрался было закрыть дверь в ее комнату, когда раздался стук из коридора. Рультабий спросил: «Кто там?» Ответил голос Дарзака.
– Наконец-то! — проговорил репортер, открывая дверь.
Мы подумали, что в комнату входит мертвец. Никогда я не видел человеческого лица более бледным, более бескровным, более лишенным жизни. Оно выдержало столько волнений, что лишилось способности что-либо выражать.
– А! Вы здесь, — сказал он. — Ну вот, все кончено!..
Он упал в кресло, которое только что занимала дама в черном, и поднял глаза на нее:
– Ваше желание исполнено, — сказал он. — Он там, где вы хотели!..
Рультабий сейчас же спросил:
– Видели ли вы по крайней мере его лицо?
– Нет! — ответил он. — Я не видел его!.. Неужели вы думаете, что я стал бы открывать мешок?..
Я предположил, что Рультабий, услышав этот ответ, придет в отчаяние, но, напротив, он быстро подошел к Дарзаку и сказал:
– Ага! Вы не видели его лица!.. Ну что ж, это очень хорошо!.. — И он пожал Дарзаку руку, добавив: — Но суть дела не в этом… Теперь мы должны не замыкать круг, и вы поможете нам в этом, господин Дарзак. Подождите!..
И, несколько повеселев, он бросился на четвереньки. Теперь Рультабий напоминал мне собаку. Он прыгал повсюду, заглядывал под мебель, под кровать, как уже делал когда-то в Желтой комнате, время от времени поднимая лицо, чтобы сказать:
– О! Я наверняка найду что-нибудь — что-нибудь, что спасет нас!
Я ответил ему, глядя на Дарзака:
– Разве мы еще не спасены?
– Что спасет нам рассудок… — докончил свою мысль Рультабий.
– Он совершенно прав, — поддержал его Дарзак. — Во что бы то ни стало нужно узнать, каким образом вошел этот человек…
Внезапно Рультабий поднялся, держа в руках револьвер, найденный им под шкафом.
– А, вы нашли его револьвер, — проговорил Дарзак. — К счастью, он не успел им воспользоваться.
С этими словами Робер Дарзак вынул из кармана свой револьвер, сохранивший ему жизнь, и протянул его Рультабию.
– Вот настоящее оружие, — сказал он.
Рультабий повернул барабан револьвера Дарзака и вынул пустой патрон, оказавшийся роковым для Ларсана. Найденный Рультабием под шкафом и, очевидно, выпавший из кармана убийцы револьвер оказался небольшим «бульдогом» с лондонским клеймом; он выглядел совершенно новым, был заряжен всеми патронами, и Рультабий подтвердил, что из него не было сделано еще ни одного выстрела.
– Ларсан пользуется огнестрельным оружием лишь в самых крайних случаях, — заметил репортер. — Он ненавидит шум. Могу вас уверить, что он хотел лишь напугать вас своим револьвером, иначе он выстрелил бы сразу.
И Рультабий передал Дарзаку его револьвер, спрятав в карман оружие Ларсана.
– Теперь уже нет надобности в этих игрушках, — проговорил Дарзак, покачивая головой. — Клянусь вам, это бесполезно!
– Вы думаете? — спросил Рультабий.
– Я уверен в этом.
Рультабий встал, сделал несколько шагов по комнате и задумчиво сказал:
– С Ларсаном никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Где труп?
– Спросите об этом у моей жены, — ответил Дарзак. — Я хочу забыть о нем. Я ничего больше не знаю об этом ужасном деле. При воспоминании о пережитом сегодня ночью путешествии с этим человеком в предсмертной агонии, хрипящим в мешке у меня под ногами, я буду говорить себе: «Это кошмар!» И постараюсь отогнать эти мысли!.. Никогда больше не говорите со мной о нем. Одна только госпожа Дарзак знает отныне, где спрятан труп. Пусть она скажет вам, если ей угодно.
– Я тоже забыла об этом, — заявила Матильда. — Так нужно.
– Однако, — настаивал Рультабий, — вы сами говорите, что он был еще в агонии. Уверены ли вы, что он умер?
– Я в этом уверен, — просто ответил Дарзак.
– Все кончено! Все кончено! Не правда ли, ведь все кончено? — простонала Матильда и подошла к окну. — Взгляните: солнце!.. Эта жестокая чудовищная ночь сгинула! Все кончено!
Бедная дама в черном! Ее душевное состояние красноречиво отразилось в этих словах: «Все кончено»!.. Она забыла весь ужас драмы, разыгравшейся в этой комнате, и помнила только свершившийся факт. Ларсана нет! Ларсан похоронен! Похоронен в мешке из-под картофеля!
И тут мы все в ужасе подскочили, так как дама в черном вдруг разразилась смехом, безумным смехом, который прервался так же внезапно, как и начался. Наступило гнетущее молчание. Мы не решались взглянуть ни друг на друга, ни на нее. Она заговорила первая:
– Все прошло… Все кончено… Я не буду больше смеяться!..
Тогда послышался голос Рультабия, который проговорил едва слышно:
– Все будет кончено, когда мы узнаем, каким образом он проник сюда.
– Зачем? — возразила дама в черном. — Это тайна, которую он унес с собой. Только он мог объяснить нам это, но он мертв.
– Он будет мертв только тогда, когда мы узнаем это! — повторил Рультабий.
– Разумеется, — прибавил Дарзак, — пока мы этого не узнаем, он всегда будет жить в нашем воображении. Необходимо изгнать его оттуда!
– Попробуем же сделать это, — сказал Рультабий.
Он встал и нежно взял за руку даму в черном, пытаясь увести ее в соседнюю комнату и уговаривая отдохнуть. Но Матильда решительно отказалась уйти.
– Вы собираетесь изгонять Ларсана, а меня здесь не будет!..
Мы испугались, как бы не повторился ее нервный припадок, и дали Рультабию знак не настаивать. Тогда Рультабий открыл дверь в коридор и позвал Бернье с женой. Последних пришлось втащить чуть не насильно. Произошел общий обмен показаниями, из которых окончательно выяснилось следующее. Во-первых, Рультабий приходил в комнату в пять часов, осматривал шкаф и убедился в том, что в комнате никого нет. Во-вторых, после пяти часов дверь дважды открывал Бернье, который один только и мог открыть ее в отсутствие господина и госпожи Дарзак: первый раз — в пять часов с небольшим, чтобы впустить Дарзака, и второй раз — в половине двенадцатого для господина и госпожи Дарзак. В-третьих, Бернье запер дверь комнаты, когда Дарзак вышел оттуда с нами между четвертью и половиной седьмого. В-четвертых, Дарзак запирал дверь изнутри оба раза, когда входил в комнату, как в пять часов вечера, так и в половине двенадцатого ночи. В-пятых, Бернье сторожил снаружи все время с пяти и до половины двенадцатого с перерывом в две минуты около шести часов.
Когда это было установлено, Рультабий, сидевший за письменным столом Дарзака, поднялся и сказал:
– Ну вот, все очень просто. У нас одна надежда — на короткий перерыв в карауле Бернье около шести часов вечера. По крайней мере в эту минуту никого не было перед дверью. Но был некто за ней. Это вы, господин Дарзак. Можете ли вы подтвердить, сосредоточив все силы вашей памяти, что, войдя в свою комнату, вы сейчас же заперли дверь изнутри?
Дарзак, не колеблясь, торжественно ответил:
– Я подтверждаю это! — И прибавил: — И я открыл дверь только тогда, когда вы постучались ко мне с вашим другом Сенклером. Я подтверждаю это. — И, сказав это, Дарзак говорил правду, как выяснилось впоследствии.
Рультабий отпустил супругов Бернье, поблагодарив их, и дрожащим голосом произнес:
– Прекрасно, Дарзак, вы замкнули круг!.. Комнаты Квадратной башни теперь заперты так же, как была заперта Желтая комната.
– Сразу видно, что имеешь дело с Ларсаном, — заметил я, — обстоятельства одни и те же.
– Да, Сенклер, — подтвердила Матильда, — обстоятельства те же. — И она сняла с шеи мужа галстук, скрывавший ранения.
– Взгляните, — прибавила она, — тот же след большого пальца. Я хорошо его знаю!..
Наступило тяжелое молчание. Дарзак думал лишь о решении необычайной загадки, явившейся повторением преступления в Гландье, но еще более неразрешимой. И он повторил то же, что когда-то сказал о Желтой комнате.
– В полу, потолке или стенах должно быть непременно какое-нибудь отверстие.
– Его нет, — ответил Рультабий.
– В таком случае остается пробить это отверстие собственным лбом.
– Зачем же? — снова возразил Рультабий. — Ведь его не было и в стенах Желтой комнаты!
– Да, но здесь совсем другое дело! — сказал я. — И комната Квадратной башни заперта еще лучше, чем Желтая комната, потому что сюда никто не мог проникнуть ни раньше, ни потом.
– Нет, здесь совсем не то же самое, — закончил Рультабий, — а вовсе даже наоборот. В Желтой комнате не хватало трупа, а в комнате Квадратной башни труп лишний!
И он покачнулся, опершись на мою руку, чтобы не упасть. Дама в черном бросилась к нему… У него хватило сил остановить ее одним жестом, одним словом:
– О, пустяки… я просто немного устал…
