Глава XII
Элеонора

Дверь открыла Молли.

– Мисс Элеонора примет вас в гостиной, — сказала она, впуская меня в переднюю.

Я быстро направился в указанную комнату, мучимый каким-то неясным страхом. Подойдя к двери в гостиную, я прислушался: все было тихо. Я медленно открыл дверь и осторожно отодвинул тяжелую портьеру. Элеонора сидела при свете газовой лампы, которая слабо освещала комнату. Она была бледна, как мраморная Психея, стоявшая за ней в нише, и так же прекрасна и неподвижна, как она. Бедная девушка, казалось, не замечала ничего вокруг — она была охвачена горем.

Ошеломленный представившимся мне зрелищем, я стоял неподвижно, не зная, войти ли мне или удалиться, как вдруг неподвижная фигура в кресле зашевелилась. Элеонора вздрогнула и, увидев меня, быстро направилась мне навстречу.

– Мисс Левенворт! — воскликнул я, и звук моего голоса испугал меня самого.

Она остановилась и закрыла лицо руками.

– Что случилось? — спросил я.

Девушка беспомощно опустила руки и проговорила едва слышно:

– Как? Вы не знаете? Теперь уже открыто начинают высказывать подозрения, что я…

Она не могла продолжать и лишь протянула мне газету, которую подняла с пола, прошептав:

– Читайте сами.

Мне было достаточно одного взгляда на газету, чтобы убедиться в том, что худшие мои предчувствия сбылись; на первой полосе крупными буквами было напечатано:

Я был готов к этому, я ждал чего-то подобного, и все-таки газета невольно выпала у меня из рук. Я стоял и не смел взглянуть на девушку, хотя жаждал этого всей душой.

– Что это значит? — пробормотала она. — Что все это значит?

Я лишь покачал головой — говорить не мог.

– Меня смеют обвинять? Меня?! — воскликнула она. — Меня, которая была бы готова пожертвовать жизнью, только бы спасти его! Это не просто позор, это острый нож, который они вонзили мне в сердце!

Я был глубоко потрясен, но твердо решился не выказывать сочувствия, пока не буду совершенно уверен в ее невиновности.

– Вас это, кажется, ужасно поразило, мисс Элеонора, — сказал я, — но разве вы не отдавали себе отчета в том, как присяжные должны были истолковать ваше молчание относительно найденного у вас ключа? Неужели вы думали, что, после того как вы отказались от каких бы то ни было объяснений, публика — я уж не говорю о полиции — удовлетворится этим и не пойдет дальше в своих предположениях?

– Но…

– Когда вы отрицали тот факт, что, выходя из библиотеки, держали в руках какую-то бумагу, когда отказывались объяснить Грайсу, каким образом к вам попал ключ…

Она отступила на шаг назад — мои слова, очевидно, ее испугали.

– Послушайте, — продолжал я. — Неужели вы думаете, что можно скрыть от публики то, о чем осведомлена полиция?

Девушка ничего не ответила.

– Мисс Элеонора, — произнес я, — мне кажется, вы не понимаете, в каком положении находитесь. Если вы посмотрите на все происшедшее со стороны, то сами убедитесь, что вы должны объяснить…

– Но я не могу ничего объяснить, — проговорила она хриплым голосом.

– Вы не можете?

Не знаю, мой тон ли подействовал на нее или сами слова, но она отшатнулась так, будто ее ударили по лицу.

– Как? — воскликнула Элеонора. — И вы тоже сомневаетесь во мне? Я думала… мне и в голову не могло прийти, что… Вы, значит, с самого начала мне не верили? Вам было достаточно ложных улик, чтобы поверить в мою виновность! — Девушка в бессилии опустилась в кресло и чуть слышно прошептала: — Теперь я совсем одна, я покинута всеми.

Это невольно тронуло меня. Я сказал:

– Мисс Левенворт, ведь и я всего лишь человек. Но мне больно видеть ваше отчаяние, — скажите мне, что вы не виновны, и я поверю вам, невзирая на улики.

Она встала и приблизилась ко мне:

– Может ли кто-нибудь, взглянув мне в глаза, сказать, что я действительно виновна в этом ужасном преступлении?

Когда я грустно покачал головой, она прибавила:

– Ах, так вы хотите доказательств! — С этими словами она бросилась к дверям: — Идите, идите за мной.

Я последовал за ней, дрожа от страха и волнения. Она быстро поднялась по лестнице и, когда я нагнал ее, уже стояла перед дверьми комнаты, где лежал ее дядя.

– Пойдемте, — повторила девушка и, распахнув дверь, вошла в комнату.

Я был очень удивлен происходящим, но подчинился. В спальне было сумрачно, но в коридоре горела лампа, и при ее свете я увидел, как Элеонора опустилась на колени, наклонилась над усопшим и положила руку ему на грудь.

– Вы говорили, что поверите мне, если я скажу, что не виновна, — произнесла она, — вот, смотрите.

Она прижалась щекой к покойнику, поцеловала его в холодные губы, потом, поднявшись на ноги, воскликнула:

– Неужели вы думаете, что я могла бы это сделать, если бы убила его? Вы, хороший, любящий сын, можете ли вы предположить, что, если бы на мне была его кровь, я могла бы теперь подойти к нему с последней лаской? В прежние времена говорили, что из ран трупа начинала течь кровь, если к нему приближался убийца, — продолжала Элеонора, — что же должно было бы произойти, если бы я, облагодетельствованная им, его любимое дитя, подняла на него руку?

Я положительно не мог говорить, настолько был взволнован этой сценой.

– Бог, вездесущий, всезнающий, да услышит меня! Если я хоть мыслью, хоть словом виновна в этой смерти, пусть он покарает меня перед лицом всех людей!

Я нагнулся и взял ее руку.