Младшая мисс Семафор спала спокойно. К слову сказать, ее отличительной чертой было все делать спокойно. Ей редко снились кошмары. Конечно, в те дни, когда Августа сердилась сильнее обыкновенного, если какой-нибудь мужчина в доме номер 37 на Биконсфильд, ставший объектом невзыскательных симпатий Прюденс, выказывал свое полное равнодушие к ней, она порой плакала перед сном, но бессонные ночи были незнакомы ей вовсе. Теперь же ей грезилось, что она летит по воздуху во Флориду за омолаживающим эликсиром. Но вот ее крылья ослабевают, и она, как Икар, падает все ниже и ниже… Тут мисс Семафор вздрогнула и проснулась. Сдержав крик ужаса, Прюденс села на постели и постаралась понять, где она. Знакомая комната, свет уличных фонарей, проникающий через опущенные шторы, стук колес проезжавших экипажей, соседские часы, пробившие три, — все это подействовало на нее успокоительно.

Облегченно вздохнув, она снова улеглась и перевернулась на другой бок. Но тут ее внимание привлек какой-то вой. Прюденс прислушалась. Сердце ее сильно забилось. Эти странные звуки раздавались где-то совсем рядом, но сверху или снизу? Мисс Семафор-младшая была подписана на один спиритический журнал, и ее голову посетила тысяча неприятных предположений. В этом вое, казалось, звучало что-то нечеловеческое, и, хотя она пробормотала «Вздор!», это восклицание не вернуло ей душевного спокойствия. В сущности, во всем этом для нее было так мало вздора, что, когда звук повторился, Прюденс натянула на голову одеяло. Однако и это не принесло успокоения. Время от времени мисс Семафор приходилось высовываться из своего убежища, чтобы не задохнуться, и прислушиваться. Когда звуки наконец прекратились, она вылезла из-под одеяла и, успокоенная тишиной, начала обдумывать, каковы могли быть причины этого происшествия.

Вдруг в голове у нее пронеслось: «Котенок!» Она сразу вспомнила, что на днях миссис Дюмареск жаловалась на то, что всеобщий любимец, котенок, забрался в шкаф с ее платьями, где и был случайно заперт.

«Так и есть! Наверное, это котенок!» — подумала Прюденс.

Через некоторое время крик возобновился, и на этот раз мисс Семафор-младшая ясно различила мяуканье. Отважно вскочив с постели, она зажгла свечу, надела капот и туфли и начала искать бедное животное.

Обшарив гардероб и комод, она заглянула под кровать и в камин, но котенка нигде не было. Когда Прюденс проходила мимо двери в комнату сестры, ей показалось, что звук доносится оттуда. Тихонько притворив дверь и заслонив рукой пламя свечи, она позвала вполголоса: «Кис-кис-кис!» Никто не отозвался. Вой, однако, слышался все громче и отчетливее и теперь уже напоминал человеческий.

– Августа, что это за звук? Августа, ты не спишь? — спросила Прюденс.

В ответ раздался продолжительный вопль. Не на шутку испугавшись, младшая мисс Семафор вошла в комнату и осветила ее. Все было по-прежнему, кроме, кроме… Где же Августа? В кровати никого не было. Объятая необъяснимым страхом, Прюденс подошла ближе. О ужас! Августа исчезла, а на ее месте, попискивая, лежал… крошечный, красненький, сморщенный новорожденный ребенок. Он был в ночном чепце, непомерно большом для его лысой головки, и женской ночной рубашке, также ему не по размеру.

– Боже мой! — воскликнула бедная Прюденс. — Да что ж это такое? Не схожу ли я с ума? Где же Августа?

Ее полный отчаяния взгляд упал на разбитую бутылку, и она вдруг начала понимать.

– Ты Августа? — крикнула мисс Семафор ребенку.

Заливавшаяся слезами малютка предприняла отчаянную попытку заговорить. От бесплодных усилий у нее чуть было не начались конвульсии. Когда Прюденс заметила, что ребенок смотрит на нее совершенно осознанно, ее самые худшие опасения подтвердились. Мисс Семафор уронила себе на ноги подсвечник, и у нее началась истерика.

К счастью, их с Августой апартаменты находились в конце коридора и отделялись от других ванной комнатой. Под ними была пустовавшая теперь гостиная, а над ним спала глухая миссис Бельчер. Поэтому, и только поэтому, крики Прюденс не переполошили весь дом. Уже светало, когда она наконец собралась с силами. С размышлениями о том, как ей быть, пришел и безудержный гнев, совершенно несвойственный ее спокойной натуре.

– Августа, — сурово обратилась она к новорожденной, которая уже перестала реветь и, казалось, была напугана отчаянием сестры, — Августа, ты понимаешь меня?

Младенец попытался кивнуть.

– Ты не умеешь говорить?

Малышка покачала головой.

– В таком случае нечего, я думаю, и спрашивать, как случилось это ужасное несчастье?

Кроха только усиленно моргала. К слову сказать, это дитя было отнюдь не привлекательным. Прюденс, при всей ее любви к сестре, оно казалось странным и совершенно отвратительным.

– Мерзкая девчонка! — воскликнула она в порыве ярости. — Разве ты не понимаешь, в какое ужасное положение ты нас поставила? Ты выпила слишком много эликсира. Только жадная дура и эгоистка могла выпить все в одиночку! Если бы ты со мной поделилась, ничего этого не произошло бы! Ты в самом деле моя сестра? Как я это докажу? Кто мне поверит? Может, меня еще и повесят за то, что я тебя убила!

При этой мысли у Прюденс опять чуть было не началась истерика.

– Ну что мне делать, господи боже мой! — продолжала причитать мисс Семафор. — Ведь ты теперь ребенок, самый настоящий ребенок! Праведное небо, что мне с тобой делать, ума не приложу. Здесь тебя оставлять нельзя. Ну, как я это объясню? Мне никто не поверит! Ах, да я и сама бы не поверила, если бы мне кто-нибудь такое сказал. Как я объясню твое исчезновение? Ты даже не говоришь, а значит, не сможешь подтвердить справедливость моих слов. Куда там! Даже если меня повесят — ты и тут не пикнешь! — Это уже было несправедливо, ибо бедная Августа не умела говорить, но не пищать.

Почти в бешенстве, заламывая руки, Прюденс ходила взад-вперед по комнате.

– Августа, я всегда была тебе хорошей сестрой, терпела твой скверный характер и все с тобой делила, но теперь ты превратилась в мерзкую, бессердечную, безобразную закорючку! Я ненавижу тебя, слышишь? Вот заверну тебя в платок и выброшу! Ах ты отвратительная маленькая тварь, уж я тебя…

Прюденс бросилась на ребенка и стала трясти его так, что огромный чепчик свалился с его головенки, раскачивавшейся из стороны в сторону. Августа испугалась и заревела во все горло. Она была так мала, так беспомощна, что это привело мисс Семафор в чувство: ей стало жалко сестру. Прюденс перестала ее трясти и принялась унимать.

– Ну-ну-ну! Ну-ну-ну! — восклицала она, как будто говорила с настоящим ребенком. — Не плачь, я что-нибудь придумаю. Ты, вероятно, выпила слишком много эликсира? Если так и было, то просто подними руку.

Крошка повиновалась.

– Ты плохо себя чувствуешь?

Ребенок покачал лысой головой и предпринял попытку изобразить, что страдания его были, главным образом, душевные.

– Ну, теперь помолчи немножко, перестань плакать и дай мне подумать. Постарайся заснуть: может быть, действие эликсира ослабеет, и ты скоро вырастешь.

Устроив ребенка поудобнее, подоткнув под него одеяло, Прюденс беспокойно заходила по комнате. Временами она ненадолго останавливалась для того, чтобы взглянуть на странное маленькое созданьице, поставившее ее в столь затруднительное положение. Мисс Семафор отчаянно хваталась за голову и грызла пальцы. Устав от бесцельного хождения, она бросилась в кресло и тупо уставилась в окно, выходившее на улицу. Чем больше Прюденс думала, тем неприятнее ей представлялось все дело. Как Августа могла совершить такую нелепость, как она могла опустошить весь пузырек, как он мог разбиться — мисс Семафор только догадывалась. Во всяком случае, итог был достаточно плачевный: ее сестра не остановилась ни на тридцати восьми годах, ни на двадцати восьми и даже на восемнадцати — она одним прыжком достигла восьмидневного возраста.

«Слава богу, — думала мягкосердечная даже в своем гневе и недоумении Прюденс, — слава богу, что в пузырьке не нашлось еще нескольких капель, а то от бедной Августы не осталось бы теперь и следа!»

После долгих размышлений не очень молодая особа, бывшая до сих пор младшей мисс Семафор, встала и пошла и свою комнату. Одевшись, умывшись и причесавшись, она вернулась к постели сестры. Малышка не спала, но плакать перестала. Только по широко раскрытым умным глазам, производившим какое-то жуткое впечатление на этой безобразной красненькой рожице, Прюденс догадывалась, что разум все еще присутствовал в ее уменьшившемся теле. «Удивительный ребенок», «волшебное дитя», «подкидыш фей» — вот как назвал бы мисс Августу Семафор всякий, кто не был посвящен в тайну ее омоложения.

– Августа, — торжественно обратилась к сестре Прюденс, — я все обдумала. Сразу после завтрака я пойду к миссис Гельдхераус и спрошу, не может ли она дать тебе какое-нибудь… противоядие. Если она откажет, то я не знаю, что с тобой будет, потому что сказать правду здесь, в пансионе, невозможно. Во-первых, выдавать подробности дела крайне неприятно, так как мы станет всеобщим посмешищем, во-вторых, мне просто не поверят. Если мне не удастся достать что-нибудь для тебя, то единственное наше спасение заключается в том, чтобы уверить всех, будто ты получила письмо, в котором тебя вызывают в деревню по важному делу. Я извинюсь за тебя перед всеми, скажу, что ты уехала, ни с кем не простившись, потому что очень спешила. Я спрячу тебя где-нибудь в этой комнате или у себя до ночи. От того, как ты себя будешь вести, очень многое зависит. Я умоляю тебя, не плачь. Если с миссис Гельдхераус ничего не выйдет, я буду расспрашивать всех и отыщу наконец какую-нибудь хорошую, добрую женщину, которая поухаживает за тобой, пока ты не станешь постарше. Ведь ты сама понимаешь, что всюду возить с собой ребенка я не могу. Сегодня после обеда, когда стемнеет, я постараюсь незаметно перенести тебя к этой женщине, если, конечно, таковая найдется. Потом я предупрежу в пансионе о нашем отъезде и отправлюсь в какое-нибудь глухое местечко, где нас никто не знает и куда можно будет привезти потом и тебя. Ну, как тебе мой план? Нравится?

Августе он, очевидно, не понравился, ибо она отчаянно замотала головенкой.

– Ну, не хочешь, как хочешь, — в сердцах воскликнула Прюденс. — Я больше ничего не могу придумать, а от тебя едва ли дождешься совета или помощи! Всеми этими «удовольствиями» мы обязаны тебе одной! Никогда в жизни я не мучилась так, как теперь!

Августа молча следила взглядом за движениями сестры.

– А теперь, — продолжала Прюденс, когда позвонили к завтраку, — мне надо идти вниз. Скажу, что ты плохо провела ночь и не хочешь есть. Дверь в твою комнату я запру, чтобы не вошла горничная. Я принесу тебе молока — это, вероятно, единственное, что тебе подойдет. Ты сможешь съесть что-нибудь твердое?

Малышка, раскрыв рот, обнажила два ряда беззубых десен. Очевидно, ей предстояла молочная диета.

– Только не кричи, умоляю тебя. Я постараюсь вернуться как можно скорее. — И с этими словами мисс Прюденс удалилась.

Увы, бедная женщина, как ни были мрачны ее предчувствия, не подозревала, что ее ожидало впереди, каким трудным окажется исполнение ее простого плана. Настоящая паутина лжи! Никогда мисс Прюденс Семафор, отличавшаяся спокойствием, добротой, правдивостью, бесхитростностью, привычкой всецело полагаться на советы других, а не действовать по собственной инициативе, не попадала в столь страшное положение. То, что все это случилось не по ее вине, нисколько ее не утешало. В какой-то степени она овладела ситуацией и с удивительной для нее быстротой даже наметила план действий, но ей страстно хотелось иметь рядом родственную душу, которой можно было бы поведать о своих затруднениях и у которой можно бы было попросить совета. Однако для сохранения тайны ей пришлось одной нести свою ношу и взять всю ответственность на свои слабые плечи.

Когда мисс Прюденс появилась за чайным столом в гостиной, все заметили ее бледность.

– О, вы неважно выглядете! — весело приветствовала ее медицинская дама. — Вы плохо спали?

Мисс Прюденс не стала этого отрицать.

– А ваша сестра что же? Как она сегодня поздно! Обычно она спускается одной из первых.

– Ей что-то нездоровится, и я уговорила ее полежать в постели, — ответила Прюденс и покраснела до ушей, вступив на свое новое поприще лжи.

– И правильно сделали. Конечно, пусть лучше завтракает в своей комнате, если плохо себя чувствует. Вот прекрасный паштет, который, может быть, ей понравится.

– Благодарю, — со смущением отозвалась Прюденс. — Пожалуйста, не беспокойтесь. Она сказала, что совсем не будет завтракать, но я, пожалуй, принесу ей хотя бы чашку молока и заставлю выпить.

– Вероятно, у нее желчный приступ, раз она отказывается от еды, — заметила медицинская дама.

– Да-да, — с жаром подтвердила Прюденс, — именно он, сильный желчный приступ.

– В таком случае, — строго спросила медицинская дама, — неужели вы считаете разумным давать ей молоко?

– О да, — воскликнула бедная Прюденс, — она его так любит, что только им и питается!

– В самом деле? — задумчиво проговорила ученая дама, подкладывая себе сардин. — Это очень странно при желчном приступе, ну да ладно, вам виднее.

– А часто с мисс Семафор такое случается? — поинтересовалась миссис Уайтли.

– Нет, — ответила Прюденс, — никогда. Ой, что это я! Да, очень часто!

Миссис Уайтли казалась весьма удивленной, что, впрочем, было естественно. Во избежание дальнейших расспросов Прюденс начала читать газету, которую держала вверх ногами. К несчастью, газета принадлежала мистеру Бельчеру и была для него очень важна. Он не выносил, чтобы кто-нибудь заглядывал в нее, не получив специального приглашения. Вскоре рассеянная Прюденс заметила, что между этим джентльменом и Мюллером происходит резкий разговор.

– Мюллер! — зарычал он.

– Что угодно? — отозвался тот.

– Куда, к черту, вы задевали «Стэндард»?

Миссис Уайтли приготовилась ужаснуться такому слогу, но сначала взглянула на миссис Дюмареск, чтобы знать наверняка, как себя вести. Последняя, однако, только улыбнулась.

– Я тута полошил, — сказал Мюллер.

– Да нет же! Если бы положили, он бы тут и был.

– Он, кажется, у меня, — пробормотала Прюденс, опомнившись.

– О, у вас? Это вы взяли? — сердито спросил мистер Бельчер и бесцеремонно забрал свою газету. — Я не поставляю прессу для всего пансиона.

– Участь дающего блаженнее, нежели участь принимающего, — тонко заметила миссис Уайтли с кроткой улыбкой миротворца.

– Без сомнения, — свирепствовал мистер Бельчер, — только куда разорительнее! — И он углубился в столбцы своего оракула.

Дамы переглянулись. Мистер Бельчер и его газета были предметом нескончаемых шуток во всем пансионе, и теперь миссис Уайтли, наклонившись к уху Прюденс, шепнула, чтобы она не обижалась: «Ведь это он всегда так». Впрочем, бедняжка была настолько занята собственными невзгодами, что даже не приняла грубость мистера Бельчера близко к сердцу. Прихлебнув чая и раскрошив хлеб, она сочла себя вправе встать из-за стола. Захватив с собой чашку молока, Прюденс ушла. Медицинская дама, смотревшая ей вслед, неодобрительно покачала головой.

Когда младшая мисс Семафор вернулась, ее сестра вращала глазами самым страшным образом.

– Что с тобой? — спросила Прюденс.

Августа, само собой разумеется, не могла этого объяснить. Тем не менее она вперила гневный взор в дверь, что вела в комнату сестры, и кивнула на нее. Причиной ее недовольства, очевидно, было что-то, что располагалось за ней. Пока Прюденс завтракала, одна из горничных, не подозревая о том, что в комнате кто-то есть, попыталась войти, и, так как замок на двери был очень ненадежный, Августа каждую минуту ожидала, что вот-вот дверь отворится и на пороге появится горничная. Объяснить всего этого малютка, конечно, не могла, и ей пришлось довольствоваться сердитой миной.

Прюденс, не зная всего этого, дергала занавески, передвигала разные предметы, каждый раз спрашивая: «Это?» Но, так и не получив ответа, она отказалась от этой затеи и начала кормить сестру. Операция эта прошла неудовлетворительно, так как Прюденс оказалась весьма неловкой нянькой. Августа, по крайней мере физически, была самым настоящим восьмидневным младенцем: она захлебывалась, кричала, забирала в рот слишком много молока, давилась, и ее нужно было хлопать по спине. Половина чашки пропала даром. Малютка брыкалась, проливала молоко на ковер, но наконец кормление, хоть и не очень удачное для обеих сестер, все-таки закончилось.

– Ну а теперь, — сказала Прюденс, — мне придется на некоторое время оставить тебя одну.

Августе, очевидно, не понравилась эта перспектива: она тут же скорчила гримасу и, несомненно, собиралась зареветь.

– О, постой, постой! — крикнула ей сестра. — Тебя непременно услышат! Какая ты эгоистка, боже мой! Молчи, ради всех святых, да подумай хоть немного о ком-нибудь, кроме себя! Ну, что же мне еще делать? Хорошо тебе капризничать, но ведь что-нибудь нужно сделать, и сделать поскорее, а так как ты не можешь мне помочь, то я должна решать сама. Я сейчас же пойду к миссис Гельдхераус и буду умолять ее как-нибудь тебя вылечить. Она, наверно, знает какое-нибудь противоядие, а ты между тем, пожалуйста, веди себя потише. Не кричи, а то Мэри услышит тебя из коридора. Я скажу ей, что ты больна и что тебя ни в коем случае нельзя беспокоить.

Августа, должно быть, вняла голосу разума, ибо рожица ее потихоньку разгладилась, и она перестала пищать. Прюденс, надев шляпу, вуаль и накидку, получше подоткнула одеяло под свою пожилую малютку и тщательно заперла все двери. Затем, сообщив Мэри о страшном недомогании сестры, отправилась разыскивать вдову естествоиспытателя.

Пока бедняжка пробиралась по Блумсбери-сквер на Гендель-стрит, в ее голове царил хаос. Дом номер 194 оказался мрачным и грязным. На двери висело объявление в рамке: «Меблированные комнаты», на подоконнике в столовой сидела черная кошка и лениво умывалась на солнышке. В ответ на многократные звонки дверь отворила грязная служанка в съехавшем набок чепце.

– Вам миссис Гельдхераус? — осведомилась она и, получив утвердительный ответ, добавила: — Да их тут нет. Уехали нынче утром, чуть свет. Вчера ночью получили телеграмму, чтобы поскорее, значит.

Вплоть до этой минуты, когда сердце, словно налитое свинцом, оборвалось, Прюденс не сознавала, как поддерживала ее надежда.

– Куда же она уехала? — спросила она слабым голосом. — Может быть, она еще вернется?

– В Париж уехали, — ответила служанка. — Вернется? Не, это навряд.

– Можете вы дать мне ее адрес в Париже?

– Они чей-то тут написали хозяйке, куда, мол, им отсылать письма. Коли войдете и посидите маленько, я погляжу, может, и найду вам. Самой-то мне не прочесть, пожалуй, по-французски оно.

Прюденс вошла в душную залу и стала ждать. Горничная скоро вернулась с клочком почтовой бумаги, на котором было написано только «Poste restante, Paris». В горьком разочаровании младшая мисс Семафор повернула к выходу.

«Даже если я напишу ей, — размышляла она, — на это уйдет по крайней мере два дня, и — Боже праведный! — что же я буду делать, если за это время кто-нибудь увидит Августу? Мне нужно поскорее найти, куда бы ее пристроить и увезти».

Даже самая слабая женщина, внезапно очутившись в опасном положении, будет действовать решительно и обнаружит находчивость, которой сама же больше всех и удивится. Необходимость — строгий учитель. Именно она делает людей способными на такие подвиги, какие им даже не снились. Итак, первое, что предприняла мисс Семафор, заключалось в том, что она нашла лавочку и попросила разрешения написать письмо. Послание было для миссис Гельдхераус, и в нем значилось: «Очень важное. В собственные руки». Подробно описав ужасный случай, приключившийся с ее сестрой, Прюденс умоляла почтенную вдову сразу же написать или телеграфировать ей о каком-нибудь противоядии, если таковое существует. Также она просила сообщить ей, как долго мог действовать омолаживающий эликсир. Она говорила: «Только представьте себе, в каком ужасном положении я нахожусь. Сестра изменилась до неузнаваемости! Хотя она, кажется, — насколько я могу судить, — и сохранила память и рассудок, но она не умеет говорить. Вы уехали из Англии, и вся эта история звучит до такой степени неправдоподобно, что никто из наших друзей просто не поверит мне, если я скажу правду. Я живу в постоянном страхе, что сестру кто-нибудь увидит в ее теперешнем виде. Умоляю вас, не теряя времени, разрешите это ужасное недоразумение».

Прюденс отправила письмо, но ее стали посещать самые мрачные мысли. «Миссис Гельдхераус, может быть, целую неделю не заглянет на почту, — размышляла она, — а куда, боже мой, куда я спрячу Августу? Кто ее возьмет? Что я скажу о ней? Просто с ума можно сойти!»

Мало-помалу она, однако, немного успокоилась. Она надеялась, что нетрудно будет найти какую-нибудь порядочную женщину, которая станет ухаживать за Августой у себя дома. Уж наверное, в Лондоне немало людей, с радостью готовых взяться за воспитание ребенка. Она наведет справки. Теперь же Прюденс поразила мысль о том, что Августа в не по размеру большой сорочке и огромном чепце имела вид очень нелепый и что прежде, чем отдать ее в чужие руки, следовало запастись полным комплектом детского белья. Дойдя до Тотенхем-Корт-Роуд, она позвала извозчика и поехала в Вестборн-Гроу.