Но муж ее не спал. Он даже не был в постели, где она его оставила. Встревоженная женщина нашла его сидящим перед камином, где одна полуистлевшая головешка еще сохраняла тепло. Мистер Браун имел такой несчастный вид, что более печального зрелища нельзя было себе представить. Одинокая свеча горела на столе, на который он опирался обоими локтями, поддерживая руками голову. Поверх ночной рубашки он надел халат, но кроме этого на нем ничего не было. Когда миссис Браун вошла в комнату, бедняга дрожал так, что было слышно, — он трясся от холода, сотрясая при этом и стол. Тут он застонал и уронил голову на руки. Услышав брюзгливый звук его голоса и разглядев очертания его обнажившейся шеи, женщина мимолетно подумала, что, вероятно, она была глуха и слепа, когда приняла богатыря-незнакомца за своего мужа.

– Ах, голубчик, — воскликнула она, — почему же ты не в постели?

Он ничего не ответил, только снова застонал.

– Зачем ты поднялся? В постели тебе было бы теплее и уютнее.

– Где ты ходила всю ночь? — не то прошептал, не то просипел несчастный с мучительным усилием.

– Я искала горчицу.

– Всю ночь искала и все-таки не нашла? Где ты была?

Почтенная супруга решительно объявила, что не скажет ни слова, пока снова не уложит его в постель, а потом рассказала ему о своих похождениях. Но, увы, история эта была вымышленной!

Убеждая мужа вернуться в постель и поправляя на нем одеяло, она все время напряженно обдумывала, как себя вести, что говорить и что делать. Живого или умирающего, его нужно было заставить выехать в Томпсон-холл в половине шестого следующего утра. Теперь речь шла уже не об удовольствиях Рождества, не о простом желании удовлетворить фамильное тщеславие своей семьи и не об интересном знакомстве с новым зятем. Миссис Браун знала, что в гостинице находится человек, чрезвычайно ею обиженный, человек, от мести которого ей следовало бежать. Как она могла посмотреть ему в лицо — в лицо, которое узнает тотчас? Как могла слушать его голос, который, наверно, покажется ей совсем знакомым, хотя она никогда не слышала от него ни единого слова? О, конечно, конечно, она должна лететь, бежать, сесть на самый что ни на есть ранний поезд, какой только мог умчать ее отсюда, но для этого нужно было задобрить мужа.

Итак, она рассказала свою историю, что якобы она отправилась по его просьбе искать горчицу и вдруг сбилась с дороги. Раз двенадцать, пожалуй, она обошла весь дом.

– И никого не встретила? — спросил муж тем же скрипучим, сиплым шепотом. — Уж, наверно, в коридорах тебе кто-нибудь да попался! Не может быть, чтобы ты все ходила да ходила столько часов подряд!

– Всего час, мой друг! — осторожно возразила миссис Браун.

Тут же был поднят вопрос о длительности ее отсутствия, оба заспорили, и, как только она рассердилась, ее мужу стало лучше, а когда он наконец успокоился под одеялом, к ней вернулась приятная мысль, что он, может быть, вовсе не так болен, как кажется.

Она была вынуждена упомянуть о швейцаре, поскольку пришлось отчитываться в потраченном времени, и объяснила, как она заставила беднягу искать платок, которого и не думала терять.

– Почему ты не сказала ему, что тебе нужна горчица?!

– Милый мой!..

– Да почему? Нет ничего постыдного в том, что тебе понадобилась горчица!

– В час ночи! Я просто не могла. По правде сказать, он был не особенно вежлив, и мне показалось, что он немножко пьян. Ну, голубчик, спи.

– Почему ты не достала горчицу?

– Да не было ее нигде, совершенно нигде во всей комнате. Я опять сошла вниз, искала-искала… Это-то и задержало меня. Во французских гостиницах все держат под замком. Чтобы такие плуты — и не спрятали провизию! Как же! Дождешься! Когда ты об этом заговорил, я заранее знала, что, когда сойду вниз, горчица исчезнет. Ну, душенька, пожалуйста, спи, ведь мы непременно должны выехать завтра утром.

– Это невозможно! — воскликнул супруг, вскакивая на постели.

– Мы должны ехать, голубчик. Говорю тебе, должны. После всего, что произошло, я ни за что на свете не согласилась бы отказаться от встречи с дядей Робертом и кузеном Джоном завтра вечером!

– Все это чепуха! — фыркнул мистер Браун.

– Хорошо тебе так говорить, Чарльз, но ты ведь не знаешь… Говорю тебе, нам надо ехать завтра утром, и мы поедем.

– Кажется, ты хочешь моей смерти, Мэри!

– Это очень жестокие, Чарльз, и совершенно незаслуженные слова. А относительно твоих опасений, что ты из-за этого разболеешься, я тебе вот что скажу: хуже этого отвратительного места, где нельзя согреться ни днем, ни ночью, для тебя ничего и быть не может. Если что и вылечит твое горло, так это морской воздух. Только подумай, насколько тебе будет удобнее в Томпсон-холле, чем здесь. Мне так этого хочется, Чарльз, что я непременно это сделаю. Если мы не окажемся на месте завтра к вечеру, дядя Джон перестанет считать нас членами семьи.

– Все это полная чушь!

– Джейн написала мне об этом в своем письме. Я не говорила тебе только потому, что это заявление показалось мне очень несправедливым. Но оно-то и стало причиной того, что я все время так настаивала на поездке.

Было чрезвычайно прискорбно, что такую прекрасную женщину обстоятельства вынудили наговорить столько неправды. Ей приходилось придумывать одну небылицу за другой, чтобы спастись от всех ужасов продолжительного пребывания в гостинице. Наконец, поворчав, муж замолк, и миссис Браун показалось, что он уснул. Он не сказал еще определенно, что готов выехать следующим утром в назначенный час, но она твердо решила, что заставит его отправиться в дорогу. Пока супруг лежал не шевелясь, а миссис Браун сновала по комнате, якобы укладывая вещи, она несколько раз почти решилась рассказать ему обо всем начистоту. Тогда он, конечно, будет готов к любым тяготам пути. Но ей пришло в голову, что он может не понять надлежащим образом того, что случилось, и, не поняв, пожелает остаться во что бы то ни стало, чтобы принести извинения обиженному джентльмену. Извинения были бы очень кстати, если бы она не оставила этого джентльмена в беде. Но разве теперь примирение было возможно? Ей пришлось бы увидеться и объясниться со своей невольной жертвой, и вся гостиница узнала бы о происшествии во всех подробностях. Всей Франции стало бы известно, что она в глухую ночь пришла к незнакомому господину, лежавшему в постели, и поставила горчичник ему на горло! Нет, она не станет рассказывать об этом своему мужу, потому что даже он может ее выдать.

Ее страдания в эту минуту были неописуемы. В состоянии крайнего душевного расстройства миссис Браун очень неразумно решила не ложиться вовсе. Трагедия этой ночи казалась ей слишком серьезной для того, чтобы дать телу покой. К тому же а вдруг она заснет и никто ее не разбудит? Бедняжке было совершенно необходимо полностью владеть собой, чтобы заставить мужа подняться поутру. Гостиничный коридорный, думалось ей, наверняка разбудит их тогда, когда времени останется уже в обрез, а следовательно, спать ей было нельзя. Но она очень озябла и надела поверх капота сначала шаль, а потом и пальто. Укладывание одного мешка и одного портпледа не могло, однако, занять все оставшиеся до рассвета часы, так что она, наконец, опустилась на узенький диванчик, обитый красным бархатом, и, взглянув на часы, увидела, что всего лишь начало третьего. Как ей было скоротать эти три долгих, томительных холодных часа?

С постели раздался голос:

– Ты не ложишься?

– Я надеялась, что ты заснул, голубчик.

– И не думал. Лучше ложись, а то и сама разболеешься.

– Тебе все-таки не так уж и плохо, мой милый, не правда ли?

– Не знаю, что ты называешь «плохо». В жизни не чувствовал такого удушья!

И все же, слушая слова мужа, почтенная дама была почти уверена, что бывали случаи еще большего удушья. Если ее любезный супруг мог морочить ей голову при таких обстоятельствах, тогда… тогда уж лучше бы ей совсем обойтись без любезного супруга. Но она все же забралась в постель и легла рядом с ним, не говоря ни слова.

Разумеется, Мэри в конце концов заснула, но сон ее не был сном праведницы. Каждый раз, когда били часы, она вскакивала в испуге: не опоздала ли? Хотя ночь была короткой, миссис Браун она показалась длинной до бесконечности. Расхворавшийся муж спал как дитя. По его дыханию опытная и заботливая супруга определила, что он действительно не так здоров, как ей того хотелось бы, но все-таки пребывает в безмятежном покое. Когда она вскакивала — что случалось с ней часто, — он ни разу даже не шевельнулся. Накануне миссис Браун неоднократно отдала прислуге распоряжения, чтобы их разбудили в пять часов. Человек в конторе даже рассердился, в четвертый раз уверяя миссис Браун, что месье и мадам непременно разбудят вовремя. Но она все-таки никому не поверила: часы не пробили еще и половины пятого, как она уже засуетилась по комнате.

В глубине души почтенная дама питала к мужу большую нежность. Теперь, чтобы ему было хоть чуть-чуть теплее одеваться, она собрала горкой остатки полуистлевших поленьев и попыталась развести небольшой огонек. Потом вынула из мешка спиртовку, немного шоколада и приготовила теплое питье, которое хотела дать ему тотчас по пробуждении. Для его удобства она готова была сделать решительно все. Лишь бы он поехал!

Потом она стала размышлять о незнакомце. Что-то он теперь поделывает? Она охотно поухаживала бы и за ним, но, увы, это было невозможно. Он, вероятно, уже пробудился от своего тревожного сна. Но, боже, как пробудился?! В какое время ночи жгучая боль заставила его вскочить? В пылком воображении миссис Браун возникла ясная картина всего происшедшего — ясная, хотя свершилось все в темноте. Как он, должно быть, возился и метался под одеялом, как вскидывались его мощные колени, прежде чем могучий бог сна отпустил его из-под своей власти и позволил вернуться к полному сознанию, как пальцы его непроизвольно теребили разгоряченное горло, всюду размазывая злосчастную припарку. Затем, когда он сел на постели, уже совсем проснувшись (все это она отчетливо видела своим мысленным взором), чувствуя, что на него неизвестно откуда будто снизошел адский огонь, какое отчаяние и гнев он испытал! О, теперь она понимала, теперь она сознавала, что должна была разбудить несчастного, несмотря на все неудобства, которые это принесло бы ей самой. Как он мог поступить, оказавшись в таком положении, или, вернее, как он поступил? Многое из этого она отчетливо представляла: как незнакомец бешено вскочил с постели и, одной рукой все еще держась за горло, другой поспешно схватился за спички, как он зажег свет и бросился к зеркалу. О, какое зрелище ожидало его там! Миссис Браун видела все это в мельчайших подробностях, вплоть до самого крохотного горчичного пятна.

Но она не способна была увидеть, догадаться, как мог поступить человек в таком положении, по крайней мере этот человек. Если бы это был ее муж, он рассказал бы о происшествии жене, и они перетерпели бы все вместе. Есть несчастья, которые огласка только увеличивает, делая несчастных предметом насмешек. Но миссис Браун помнила черты незнакомца, мелькнувшие перед ней в ту минуту, когда она опустила его бороду, и ей казалось, что в них чувствовалась и свирепость, и непоколебимое сознание значимости своей персоны. Обладатель таких качеств не мог смолчать при подобных обстоятельствах. Он поднимет шум, взбесится и созовет весь Париж в свидетели своего мщения!

Однако пока гнев пострадавшего еще не настиг миссис Браун, а времени между тем было уже без четверти пять. Через три четверти часа Брауны должны были сидеть в заказанном ими дилижансе, а спустя еще полчаса — мчаться в Томпсон-холл. Тут она позволила себе помечтать о предстоявших радостях, столь сладостных! Лишь бы они действительно состоялись! Наступивший день был уже 24 декабря, и вечером этого самого дня она должна была сидеть в окружении всех своих дядей и кузенов, любовно держа за руку нового зятя. О, какая перемена! После бесовского стана — рай! Прямо из этой мерзкой комнаты, из этого отвратительного дома, где столь многого следовало опасаться, — в домашнее рождественское благоденствие родного гнезда Томпсонов!

Нет, она решила, что ни в коем случае не уступит мужу без самого отчаянного сопротивления.

– Уже без четверти пять, — сказала она, решительно опуская руку на его плечо. — Я сварю тебе чашку шоколада, мой друг, чтобы тебе легче было встать.

– Я думал об этом, — произнес он, потирая глаза. — Будет гораздо лучше, если мы поедем вечерним поездом. К Рождеству мы в любом случае успеем.

– Нет, это будет отвратительно, — проговорила она категорично. — Послушай, Чарльз, после стольких хлопот не дай мне обмануться в моих надеждах!

– Это будет такое мучение!

– Подумай, через что я прошла ради тебя! Что только я для тебя ни сделала! Через двенадцать часов мы будем уже на месте, среди родных. Будь же стоиком, Чарльз! Отказаться ехать было бы просто недостойно мужчины.

Он снова откинулся на подушки и попытался натянуть на себя одеяло.

– Нет, Чарльз, нет, — продолжала решительно супруга, — я этого не допущу. Пей шоколад и вставай. Нельзя терять ни минуты.

Она положила мужу руку на плечо, и тот ясно понял, что дольше нежиться в постели ему не суждено.

Сердитый, ворчливый, беспрерывно кашляющий и повторяющий, что в таких обстоятельствах просто невозможно жить, он наконец поднялся и оделся. Когда Мэри убедилась, что супруг ее слушается, то стала с ним нежна, как и прежде, и, конечно, приняла на себя бо`льшую часть вызванных сложившимися обстоятельствами хлопот. Задолго до назначенного часа она была уже готова и позвала швейцара, чтобы отнести вниз багаж. Когда тот вошел, женщина с удовольствием отметила, что это не тот слуга, который попался ей во время полуночных странствий. Он взвалил на плечо сундук и сообщил, что кофе и хлеб с маслом ожидают постояльцев в маленькой столовой внизу.

– А ты зачем-то варила эту бурду, — проворчал неблагодарный муж, тем не менее осушивший предложенную ему чашку горячего шоколада.

Супружеская чета последовала за своим багажом вниз, но по дороге миссис Браун на каждом шагу оглядывалась. Она боялась встретить ночного швейцара, боялась, что важный гостиничный служащий подойдет к ней и задаст какой-нибудь ужасный вопрос, но из всех ее страхов сильнейшим был страх появления того человека, которого она видела ночью.

Проходя мимо двери большой столовой, мистер Браун заглянул туда.

– Боже мой, да вон она, до сих пор там стоит! — воскликнул он.

– Кто? — спросила миссис Браун, вздрогнув всем телом.

– Банка с горчицей!

– Они поставили ее уже после! — решительно и даже с некоторым отчаянием воскликнула она. — Да теперь уже все равно. Дилижанс подан. Едем.

И она буквально потащила мужа за рукав. Но в эту минуту за их спинами отворилась дверь, и миссис Браун услышала, как ее окликают по имени. Это был ночной швейцар с носовым платком в руке. Но о дальнейших событиях того утра будет рассказано в следующей главе.