XXVII

«Так рушатся самые лучшие и хорошо обдуманные планы! — думал Кастор Паласье, пока его везли на поезде обратно в Париж. — Вот теперь я понимаю неудачу при Ватерлоо. Враг был уже в моих руках, или, лучше сказать, мне стоило только схватить его… Но злая судьба преследовала меня в лице жандарма, и вот все мои планы рухнули сами собой… Что делать, будем бороться и не падать духом… Битва у Маренго была почти проиграна, однако результат оказался блестящим».

Таковы были мысли Паласье по дороге в Париж. Его нисколько не беспокоило обвинение в убийстве — ему не представляло никакого затруднения доказать свою невиновность, предоставив алиби. Но, прежде чем он возвратит себе свободу, пройдет несколько дней, что равносильно разорению, гибели и постыдному поражению. А Губерт де Ружетер двигается между тем в противоположную сторону. Через несколько часов он достигнет Кале. Полтора часа езды, и он вступит на английскую территорию, а там… Проклятие! Как отыскать его следы?..

— Ну, выходите! — услышал Паласье знакомый голос, действовавший ему на нервы.

Погруженный в размышления, он не заметил, как поезд остановился. Вслед за приглашением выйти Паласье почувствовал, как сильные руки подняли его с места, а затем вытолкнули на платформу. Толчки не прекращались; его заставили пройти через залу и посадили в карету. Плохо знает Паласье тот, кто подумает, что он хотя бы на минуту потерял мужество. Спокойно войдя в залу префектуры, он назвал свое имя, звание и род занятий с таким достоинством, которое ошеломило бригадира.

— Есть у вас деньги? — спросили его.

— О! Мало!.. — ответил Паласье тоном банкира, имевшего в кармане какую-нибудь жалкую тысячу франков.

В действительности цифра была верна. Паласье предпринимал серьезный поход и потому захватил с собой все, что у него было. Он величественно запустил руку в карман и вынул сверток золотых монет, который положил перед собой на стол бригадира. Когда этим не удовлетворились и хотели обыскать его, он обиженным тоном сказал:

— Напрасно будете искать, больше ничего не найдете.

Арестант с тысячей франков в кармане — не первый встречный; с ним обошлись довольно любезно, а за сорок сантимов в сутки он получил отдельное помещение и две простыни на кровать. Едва он устроился на новом месте, как ему подали кусок хлеба, который напомнил ему, что с самого утра он ничего не ел. Паласье довольствовался малым, если того требовали обстоятельства. Не был ли он храбрым солдатом? Не должен ли он мужественно подчиняться всем случайностям походной жизни? Стоик до мозга костей, Паласье растянулся на жиденьком матрасе кровати, и не прошло четверти часа, как он крепко спал, сотрясая храпом стены префектуры.

На рассвете Паласье открыл глаза и стал обдумывать свое грустное положение. Он вскочил с кровати и с жестом, которому позавидовал бы любой актер, поклялся отомстить или принять смерть, после чего снова опустился на кровать и впал в раздумье. К какому решению пришел этот непризнанный гений, мы сейчас увидим, но прежде скажем, что Паласье взял один свой сапог, повернул его подошвой вверх и ловко отвинтил нижнюю из трех подошв. Из небольшого углубления, сделанного во второй подошве, он вынул сложенную бумажку, понюхал ее и опустил в карман панталон…

Час завтрака настал; ему принесли миску зеленых бобов, которую он быстро опустошил, после чего дверь отворилась, и сторож громко возвестил:

— Номер тридцать седьмой, пожалуйте в префектуру!

Паласье вскочил: борьба начиналась. В то же время доктор Бонантейль вез графа Керу и Сильвена в префектуру. Не встретятся ли все четверо? У людей, подобных Паласье, опасность, вместо того чтобы парализовать мужество, напротив, возбуждает его. Кроме всего прочего, мы, зная нашего героя, можем утвердительно сказать, что он был не виновен в том, в чем его обвиняли. Настала минута, когда должно было проявиться все эпическое величие души и характера этого стоика. Паласье кротко последовал за сторожем, передавшим арестанта в руки двух других стражей, которым было предписано отвести его в кабинет судебного следователя.

Сделаем краткое описание старого здания парижского суда. Кабинеты следователей располагались тогда в той части здания, фасад которого выходит одной стороной на набережную, а другой — на дворцовый бульвар. Туда можно было подняться по нескольким лестницам; одной из них пользовались исключительно служащие, также по ней водили арестантов. На каждом этаже находилось по нескольку кабинетов следователей, у входа в которые толпилась в продолжение целого дня толпа адвокатов, свидетелей и разных других личностей, вызванных для показаний.

Господин Паласье гордо прошел мимо группы свидетелей, привлеченных, вероятно, по другому делу, потому что он не знал ни одного из них в лицо. Проведенный по узкой лестнице, о которой мы говорили выше, Паласье не мог понять, в какой части здания находится. Но, увидев стеклянные двери, он улыбнулся при воспоминании о том, как часто сидел в комнате для совещаний за этими дверьми в ожидании неопытного клиента.

Дверь открылась, перед ним был следователь. Борьба начиналась. Паласье должен был отвергнуть возводимые на него обвинения и доказать следователю свою невиновность. Но, как мы сейчас увидим, не таковы были намерения этой странной личности. Попросив обвиняемого назвать свое имя и звание, следователь продолжал:

— Итак, вы говорите, что вы поверенный по делам?..

— Поверенный по делам, именно так, и могу сказать, что в этом качестве неоднократно оказывал обществу различные услуги.

Задетый за живое торжественным тоном, которым отвечал Паласье, следователь продолжал:

— Обвиняемый, прошу вас отвечать скромнее… скромность больше пристала человеку, над которым тяготеет столь серьезное обвинение. Ради вашей же пользы вы должны вести себя иначе.

Паласье высоко вскинул голову. Просунув большой палец правой руки между двух пуговиц жилета, он выставил ногу вперед и проговорил:

— Господин следователь очень милостив и позволит мне быть другого мнения о том, как мне нужно держаться.

На лице чиновника выразилась крайняя досада; он процедил сквозь зубы:

— Знаете ли вы, в каком преступлении вас обвиняют?

— Действительно, — ответил Паласье с пренебрежительной улыбкой, — я что-то слышал… о каком-то убийстве, не так ли?

Выведенный из себя следователь принял театральную позу и строго сказал:

— Обвиняемый, вы держите себя непозволительно по отношению к судебной власти. Если вы продолжите в таком же духе, я буду вынужден отложить допрос и отправить вас снова в тюрьму…

Паласье, не меняя тона, прервал следователя:

— Я протестую против того, что веду себя непозволительно по отношению к судебной власти. Что же касается того, чтобы отложить допрос до другого раза, я ничего не имею против.

Это хладнокровие окончательно взбесило следователя, и он решился немедленно приступить к делу.

— Вы, — сказал он, — составили план убийства графини Элен Керу и привели его в действие…

— Я! — вскрикнул Паласье, наклонившись вперед.

— Это еще не все — вам приписывают покушение на жизнь самого графа Керу…

Паласье громко рассмеялся:

— А! Вот это хорошо!.. Великолепно!

— Обвиняемый! Не забывайте, где вы находитесь!

— Я ничего не забываю, милостивый государь… я ничего не забываю… но все это так странно! Я Паласье, Кастор Паласье…

Следователь молчал. Подобное поведение смущало его, однако он решился обратиться к Паласье с новым требованием.

— В последний раз, — сказал он, — прошу вас отвечать мне ясно и без отговорок, в противном случае…

— Что в противном случае? — спросил Паласье запальчиво.

— Одиночное заключение заставит вас смириться, — сказал следователь.

— Мне кажется, господин следователь, что так не говорят между собой порядочные и благовоспитанные люди.

Эти слова заставили следователя окончательно потерять терпение. Он громко позвонил и приказал вошедшим сыщикам:

— Уведите этого человека и заприте в секретной. Никого не впускать к нему!

— Ну, пойдемте, — сказал Паласье один из сыщиков.

«Весьма опасный человек», — подумал следователь.

Паласье встал и, воздев руки к небу, торжественно произнес:

— Когда зажгли костер для Жанны д’Арк, жертва молила Бога простить ее судей.

И, поклонившись следователю, он торжественно вышел в сопровождении обоих сыщиков и начал спускаться по лестнице, о которой мы уже говорили. Вступив на площадку первого этажа, Паласье запустил руку в карман и, вынув из него сложенную бумажку, которая прежде была спрятана между двумя подошвами сапога, аккуратно развернул ее. Затем, быстро повернувшись к провожатому, что шел сзади, кинул ему в глаза щепотку мелко истолченного перца. Сыщик громко вскрикнул, другой, идущий впереди, оглянулся, но Паласье успел уже повернуться и ослепил его тем же способом. Прежде чем несчастные сыщики поняли, в чем дело, он скрылся.

Не прошло и десяти минут после описанной выше сцены, как в кабинет следователя вошли Бонантейль, граф Керу и Сильвен.

— Этот человек, без сомнения, преступник, — сказал следователь, выслушав цель их посещения, — и если еще могло существовать сомнение в его виновности, то его побег служит лучшим доказательством…

Побег! Бонантейль был поражен. Паласье бежал! Таинственное дело снова погружалось в полный мрак, и, может быть, навсегда!

— Нет же! — воскликнул доктор. — Я добьюсь своего! Его задержали на станции северной железной дороги… Следовательно, все заставляет предполагать, что Губерт де Ружетер и прелестная незнакомка направлялись в Англию! Вот где нужно искать!

— Мы готовы! — сказали в один голос граф Керу и Сильвен.

— Рассчитывайте на меня. Только мне необходимо съездить домой, отдать нужные приказания моему помощнику… и тогда в дорогу!

— Но, — спросил граф Керу, — что же вы предполагаете, доктор… и кем может быть та женщина, которую увез мой племянник?

— Не спрашивайте теперь, мы узнаем это позже! До вечера… на почтовом поезде в Дувр!..

Но что стало с Паласье? Куда он скрылся? И можем ли мы еще надеяться встретить его в нашем рассказе?