Книга: Сто тысяч франков в награду
Назад: XXIII
Дальше: XXV

XXIV

Вернемся к доброму доктору Бонантейлю, который, испытав столько треволнений за один день, к вечеру чувствовал себя разбитым. Сильвен вышел от доктора в глубокой горести. Его свидание с Аврилеттой было тяжелым. Состояние девушки внушало ему серьезные опасения. Она его не узнала. Напрасно Сильвен старался пробудить в ней воспоминания о днях, проведенных среди лесов и равнин, о ее детстве и веселых играх. Все было бесполезно. Только изредка на губах Аврилетты появлялась грустная улыбка, тогда как глаза ее продолжали бесцельно блуждать по стенам комнаты.
Удрученный, Сильвен вышел из дома доктора, оставив у него последнего своего друга — Пакома. Он брел, опустив голову, как вдруг услышал, что кто-то громко назвал его имя. Молодой человек тотчас узнал графа Керу — тот остановил карету, в которой ехал, чтобы окликнуть Сильвена.
— Вы, господин граф!
— Я вас искал и верно предположил, что вы ушли в больницу…
— Что вам угодно?
— Садитесь со мной, — живо сказал граф, глаза которого горели странным блеском. — Не далее как сегодня я должен окончить дело, которому посвятил все силы, что у меня остались… Я рассчитываю на вас.
— Я к вашим услугам…
— Садитесь же. Ах! Элен должна быть отомщена!
И карета быстро помчалась вперед.
Доктор Бонантейль при содействии помощника добился удовлетворительных результатов в своих изысканиях и потому, взяв трость и шляпу с широкими полями, решительно вышел из дома. Он направился к господину Вильбруа. После долгих размышлений доктор сказал себе следующее: «Да, совесть честного человека не должна колебаться, однако… есть одно очень важное „но“. Если бы речь шла только о похищении Наны Солейль, то есть если бы женщина добровольно позволила новому любовнику похитить себя, значит, доктору, которого призвали к больной, ничего не оставалось бы, кроме как лечить ее и ухаживать за ней, сохраняя тайну. Но тут совсем другое дело. Эта молодая женщина находится под влиянием сильного яда, неизвестного, возможно, никому в целой Франции, следовательно, никто не сумеет прекратить его действие. Кто ее отравил? Это первый вопрос. Второй: был ли господин Вильбруа соучастником преступления и не прибегает ли он к этим розыскам, чтобы скрыть истину?.. Вот два вопроса, которые нужно разрешить непременно со всей возможной осторожностью».
Итак, доктор хотел начать свои изыскания с посещения самого Вильбруа. Разумеется, ему неприятна была мысль о том, чтобы вмешиваться в дело, действующие лица которого были весьма подозрительными. Но он считал это вмешательство своим прямым долгом. Приняв в соображение все обстоятельства дела, доктор решился действовать без колебаний. Окликнув проезжавшего мимо извозчика, он приказал везти его к господину Вильбруа.
Поспешим же на улицу Эйлау. Жорж де Вильбруа потратил громадные деньги, не достигнув никакого результата и не получив ни одного полезного сведения об исчезновении Наны Солейль. Эта неудача еще больше разожгла желание Вильбруа открыть истину. К каким средствам следовало еще прибегнуть? Не одна любовь была двигателем его настойчивых розысков — им начинало овладевать сомнение. Какую роль разыгрывала Нана Солейль в этой драме, которая, в сущности, возможно, была просто комедией? Из полуслов и улыбок людей, окружавших его, он понял, что его положение становится смешным, и потому готов был принести любые жертвы, лишь бы пролить свет на это темное дело.
В одну из таких минут к нему явился Дюмонсель с докладом о донесениях агентов, разосланных во всех направлениях. Вильбруа прочел рапорт Дюмонселя и все письма, полученные от корреспондентов. Неудача преследовала его: ни одного указания, ни одной дельной справки он в этих письмах не нашел. В эту минуту вошедший слуга доложил, что хозяина желает видеть неизвестный господин. Последний, полагая, что посетитель явился с какими-нибудь новыми предложениями услуг, не хотел его принимать, но незнакомец так настойчиво требовал встречи с хозяином дома, что пришлось его впустить.
— С кем я имею честь говорить? — осведомился Вильбруа, когда они остались наедине.
— Милостивый государь, — ответил незнакомец, — я принадлежу к числу полицейских чиновников…
Вильбруа вздрогнул. Это было первое вмешательство полиции в дело Наны Солейль, что показалось ему хорошим предзнаменованием.
— Но чего же, сударь, вы хотите от меня? — спросил он.
— Потрудитесь прежде ответить на мой вопрос: имеете вы какие-нибудь сношения с одной подозрительной личностью по имени Паласье?
— Действительно, сударь, я знаю этого человека.
— Не давали ли вы ему поручений?
— Поручений? Нет, но он — как и многие другие — предложил мне свои услуги, и я принял это предложение с единственной целью — скорее отыскать женщину, которая, как вам, вероятно, известно, пропала.
— У вас не было никаких других дел с этим человеком?
— Я его видел первый и единственный раз.
— Должен объявить вам, милостивый государь, что Паласье обвиняют в убийстве…
— Его? В убийстве? Но как связано совершенное им преступление и ваше присутствие в моем доме?.. Я его совсем не знаю и ничего не могу сказать в его оправдание.
— Однако же он рассчитывает на вас…
— Я вас не понимаю. Потрудитесь выразиться яснее.
— Сейчас объясню. Эта депеша была адресована вам, но задержана по приказанию высшей власти.
— Покажите.
— Вот она, прочтите.
И сыщик предъявил депешу, в которой Вильбруа прочел:
«Вильбруа, улица Эйлау. Все открыто. Будьте готовы при первом извещении ехать за границу. Паласье».
— Итак, сударь, — сказал сыщик, устремив взор на Вильбруа, — я думаю, фразу истолковать не трудно. Я уже пояснил вам, что этого Паласье подозревают в убийстве. Господину префекту угодно сейчас же получить самые точные разъяснения относительно смысла этой депеши.
Сыщик, стараясь выражаться как можно деликатнее, тем не менее ясно высказал все, что господину Вильбруа не пришло в голову сразу. Не все ли ему было равно, что Паласье подозревают в том или ином преступлении? Однако смысл депеши, адресованной ему этим поверенным по делам, возбудил подозрение американца.
Вильбруа едва сдержал негодование, которое его охватило.
— Я в свою очередь прошу вас объясниться, сударь! — вскрикнул он. — Какое мне дело до того, чем занимается этот человек? Как и многие другие, он пришел предложить мне свои услуги, чтобы напасть на след исчезнувшей… Я решительно ничего не знаю о его прошлом и о том, совершил ли он какое-нибудь преступление или нет! Какое мне дело до этого!..
Вильбруа говорил с такой горячностью, что сыщик не решался его перебить, пока он не замолчал, и затем только сказал:
— Вы не поняли меня. Я знаю, кто вы, милостивый государь, и администрация не может сомневаться в вас, какими бы подозрительными ни казались ваши поступки…
— Однако, сударь…
— Я повторяю свой вопрос: можете ли вы объяснить мне смысл этой телеграммы?.. Если я настаиваю на скорейшем ответе, то потому, что от этого зависит распоряжение власти…
Тогда Вильбруа внимательно прочел депешу, на которую сначала едва обратил внимание, и воскликнул:
— Но, милостивый государь, ничего не может быть проще! Паласье — по крайней мере таким мне кажется смысл этих двух строк — вышел на след пропавшей женщины и уведомляет меня, что мне придется поехать за границу для дальнейших розысков.
— Чем вы объясните тот факт, что он выражается недостаточно ясно?
— Я не могу отвечать за стиль Паласье, однако должен заметить, что слова «Все открыто» в депеше, адресованной мне, совершенно ясны. Они имеют только один смысл и относятся к одному-единственному делу — к пропаже Наны Солейль… Этот Паласье взялся отыскать ее следы… без сомнения, он нашел объяснение непонятному исчезновению Наны… И наконец, если он просит меня быть готовым к отъезду, то потому, что не может действовать самостоятельно, не получив моего согласия…
Господин Вильбруа вернул себе самообладание и выражался ясно и хладнокровно, что не могло не произвести благоприятного впечатления на смышленого сыщика. Впрочем, как мы увидим позже, полицейский чиновник преследовал совсем не ту цель, которую подозревал американец. Префектуре нужно было знать, сообщал ли Паласье американцу о чем-нибудь еще. Теперь становилось очевидным, что раньше Вильбруа не получал от него никаких извещений. Сыщик поднялся со стула.
— Господин Вильбруа, я не хочу, чтобы вы дурно истолковали цель моего визита. Теперь я могу рассказать вам всю правду. Некоторое время назад недалеко от Парижа было совершено ужасное преступление… убили одну молодую женщину, почти сразу после брачного благословения. Арестовали человека, который, судя по всем полученным сведениям, все-таки оказался не виновен. Но следствие, а кроме того, покушение на жизнь мужа несчастной жертвы преступления подало повод заподозрить участие Паласье, подозрительной личности, которая если еще и остается на свободе, тем не менее находится под тщательным присмотром полиции… Я знаю еще больше, чем уполномочен вам открыть… Итак, мы думали, что в этой депеше кроется намек на новое преступление… может быть, этот человек хочет поймать вас в ловушку под предлогом, что укажет вам след разыскиваемой вами особы. Как бы то ни было, я прошу вас, милостивый государь, дать мне честное слово, что раньше завтрашнего дня вы не покинете Париж. А если получите новое извещение от Паласье, то не будете действовать и не примете никаких мер, не известив прежде префектуру, которая, будьте уверены, не откажет вам в содействии.
Вильбруа не раздумывая пообещал все, что от него требовали, так как это было ради его же блага, и сыщик, раскланявшись, удалился. Американец дал слово не предпринимать ничего вне пределов Парижа, не известив об этом полицию. Ах, если бы он был одарен способностью, которую приписывают себе заокеанские медиумы, — если бы он мог прочесть через сюртук сыщика одну бумагу, также написанную телеграфными символами!.. Но едва сыщик ушел, как господину Вильбруа доложили о приходе доктора Бонантейля, готового, как мы уже знаем, действовать решительно по получении нужных сведений. Откровенно сказать, Вильбруа был не в настроении снова пускаться в длительные объяснения с незнакомцем, но, увидев честное, открытое лицо старика, сразу почувствовал к нему симпатию.
Бонантейль начал с того, что назвал свое имя, звание и профессию, а затем продолжил:
— Милостивый государь, не подумайте, что мной руководит расчет, который, наверно, движет множеством авантюристов, соблазненных вашей рекламой и обещанием ста тысяч вознаграждения…
Эти слова были произнесены тем сухим тоном, который должен был с первой же минуты обозначить твердые убеждения посетителя. Вильбруа поспешил уверить доктора, что у него не было подобной мысли. Тогда доктор принялся изучать лицо Вильбруа и наконец попросил объяснить ему, кто такая эта Нана Солейль, какие отношения связывали его с ней — одним словом, открыть ему все, ничего не утаивая. Вильбруа не колебался ни минуты. Он почувствовал потребность высказаться этому доброму, почтенному доктору… Говоря о Нане, Вильбруа разгорячился и вскрикнул:
— Я сумасшедший, но что делать?.. Я люблю ее… эту женщину, со всеми ее странностями и капризами… Она целиком и полностью завладела мною… и, сознаюсь вам, я до сих пор убежден, что она не могла добровольно меня покинуть… не знаю… будто внутренний голос подсказывает мне, что тут кроется какая-то тайна… преступление, может быть…
И, так как он остановился, отирая мокрый лоб, доктор попросил:
— Продолжайте, сударь.
Он вспомнил тот таинственный дом, и убеждение, что незнакомка была отравлена, еще сильнее окрепло в нем.
— Я не знаю, доктор, с какой целью вы задаете мне вопросы, но я почему-то доверяю вам и говорю с вами как с другом. Эта женщина любила меня, я в этом убежден. Ради меня она оставила эту беспорядочную жизнь, которая принесла ей определенную известность, порвала все связи с прошлым и…
— Все? — спросил доктор.
Вильбруа на минуту задумался:
— Я знаю, что она изредка принимала одного прежнего друга… на что просила у меня согласия, заверяя честью, что я не должен подозревать ее в чем-нибудь дурном или подвергать сомнению эти дружеские отношения…
— И вы, разумеется, поверили? — спросил, улыбаясь, Бонантейль.
— Да, поверил. Я вообще всегда верил ей и хотел лишь быть по-настоящему любимым… Впрочем, ее старшая горничная, вполне мне преданная, на мои расспросы отвечала, что между Наной и этим ее другом были только деловые отношения. Все говорили о скупости Наны, и я полагал, что исключительно финансовые операции…
— Связывали с ней этого молодого человека, — договорил доктор Бонантейль.
— Именно так… А разве я упоминал, что это был молодой человек?
— Нет, но ваше смущение как нельзя лучше доказывает, что я угадал.
— Да, вы правы, это был молодой человек…
— Я не спрашиваю у вас его имя, — перебил его доктор, — по крайней мере сейчас… Но что мне необходимо — так это его приметы.
Вильбруа вздрогнул и пристально посмотрел на доктора. В его голове мелькнула блестящая мысль. До сих пор Вильбруа об этом ни разу не подумал!
— Ответьте мне… — попросил доктор.
— Хорошо, — сказал Вильбруа, сделав над собой усилие. — Я видел его особенно часто в том обществе, которое посещало Нану Солейль… Ему двадцать пять лет, он высокого роста, широкоплечий, не лишен благородства в лице, но иногда, например во время игры, глаза его блестели страшным зловещим огнем, который является признаком сильных страстей…
Многие подробности были пустым звуком для доктора, видевшего молодого человека всего один раз, и то под маской, но в целом это описание настолько совпадало с поведением и внешностью таинственного незнакомца, что доктор внимательно выслушал Вильбруа до конца. Нужно заметить, что у доктора была удивительная способность подмечать все, даже самые незначительные особенности других людей; например, он с потрясающей правдоподобностью умел подражать голосу любого человека.
— Посмотрите на меня, — попросил доктор Вильбруа и, повернувшись к нему спиной, начал подражать походке и позам молодого человека в маске.
При виде этого необыкновенного сходства с оригиналом Вильбруа не смог скрыть изумления. Но, когда американец услышал, как доктор сказал: «Избавьте меня от объяснения причин, сблизивших эту даму и меня…» — он воскликнул:
— Губерт де Ружетер! Это он! Он!
— Заметьте, милостивый государь, — сказал доктор, вновь поворачиваясь лицом к Вильбруа, — я не спрашивал у вас его имя…
— Итак, это Ружетер! Этот негодяй! — закричал американец вне себя.
— Пожалуйста, успокойтесь, милостивый государь, прошу вас, иначе вы заставите меня пожалеть о том, что я продемонстрировал вам свое умение подражать…
— Ради бога! — прервал его Вильбруа, голос которого дрожал от волнения. — Ответьте только на один вопрос: видели вы ее?..
— Вот о чем я и хотел с вами поговорить… У вас, разумеется, есть ее портрет или простая фотография?
— Разумеется! Да! У меня целый альбом… вы увидите ее в профиль, в три четверти… это была ее мания — делать снимки…
С этими словами американец протянул руку к одному из ящиков письменного стола. Взяв альбом, он с трепещущим сердцем подал его доктору:
— Возьмите… откройте сами.
Бонантейль был слишком человеколюбив, чтобы не понять страданий этого господина. Взяв альбом, он отошел к окну и начал рассматривать карточки. Но, едва взглянув на первые две, он удивленно вскрикнул, после чего поспешно вынул из кармана номер иллюстрированной газеты, так поразившей его час тому назад. Тогда он вернулся к столу, вынул фотокарточки из альбома и аккуратно разложил на столе. Внимательно рассмотрев их и сличив с изображением в газете, Бонантейль воскликнул:
— Я был уверен… это не она!
— Не она? — растерянно повторил Вильбруа, следивший за доктором.
Не отвечая, доктор продолжал, как бы обращаясь к самому себе:
— Нет, это не она!.. Хотя как не ошибиться с первого взгляда?.. Почти никогда подобное сходство не встречается между людьми… но теперь я не сомневаюсь… Если этот снимок в газете еще мог ввести меня в заблуждение, то фотография не оставляет у меня сомнений: природа создала двух женщин по одному образцу, но их души наложили на лица различные отпечатки. Нет, это не то девственно ангельское личико, которое я видел там… — И, обращаясь к Вильбруа, доктор добавил: — Милостивый государь, клянусь вам честью, что женщина, которую я видел… да, я сознаюсь… которую я видел с господином Ружетером… не Нана Солейль…
— Но в таком случае для чего же вы приходили ко мне?
— Чтобы рассеять подозрение, появившееся у меня при виде этого снимка в газете… Теперь я убедился… никакого сомнения быть больше не может: та женщина не имеет ничего общего с этими фотографиями.
— Однако вы говорили о сходстве?..
— Да, и это сходство до того удивительно, что, рискуя своей репутацией и именем, я готов поклясться, что эти две женщины рождены одной матерью.
— Как! Вы полагаете?..
— Что господин Ружетер похитил одну женщину и что эта женщина, которую отравили неизвестным ядом, сестра Наны Солейль… Все это странно, невозможно, если хотите, но правду, однако, следует искать этим путем… и я ее найду.
И, оставив ошеломленного Вильбруа, доктор выбежал из комнаты.
Назад: XXIII
Дальше: XXV