XXIII
В восемь часов вечера того же дня небо покрылось темными тучами, и пошел крупный холодный дождь. Редкие прохожие поднимали воротники и, ежась от холода, ускоряли шаг. Время от времени по улице Ренн проезжала повозка с какой-нибудь кладью. Извозчик немилосердно хлестал лошадь, которая от этого нисколько не ускорялась. Вы, разумеется, скажете, что в такую погоду несладко приходится торговцам-разносчикам. Тем не менее одна странная личность, расхаживавшая по тротуару от улицы Таранн до первых домов улицы Ренн, с вами не согласилась бы.
Эта странная личность, казавшаяся на первый взгляд представительницей слабого пола, была страшно худощава, а два метра роста только усиливали это впечатление. В лотке, висевшем у нее на шее, лежали фрукты: яблоки, груши, апельсины, но все они были черные и гнилые. Торговка, по-видимому, не очень-то переживала о своем товаре. Она ходила взад-вперед по тротуару, присаживалась на него и предлагала прохожим купить фрукты. Заметим еще одну странность: если бы кто-нибудь подошел к нашей торговке поближе, то непременно услышал бы такие слова, которые до вступления романиста Эмиля Золя в Академию не вошли бы ни в один лексикон.
— Собачье дело! — ворчала «грациозная дама». — Мне это начинает надоедать. Выходи же, старый черт!
От нетерпения торговка прыгала на месте и постукивала каблуками о мостовую. Иногда из лотка выпадали гнилые яблоки, но это, похоже, ее совершенно не расстраивало. Каланча снова принималась расхаживать по тротуару, не упуская из виду дом, среди обитателей которого была и мадемуазель Флора.
— Девять часов! — воскликнула торговка, услышав звон. — И по-прежнему никого! Неужели я окажусь в дураках? Но это невозможно! Я сам слышал, как он сказал: «Пойду сегодня вечером». Следовательно, он пойдет. Не такой он человек, чтобы оставаться дома из-за дождя. Да и в конце концов, разве это плохая погода для подобного рода дел? Итак, терпение, Кастор, терпение, будем ждать!
Едва торговка проговорила эти слова, как дверь дома отворилась, и в свете газового рожка, освещавшего коридор, обрисовался темный силуэт. Человек этот, небольшого роста и крепкого сложения, был в длинном плаще и шляпе с широкими полями. Увидев, что дождь все еще льет, он поставил на пол какой-то большой пакет, открыл зонтик и, опять взяв пакет, пошел по улице.
— Вперед, Кастор! — сказала торговка, вернее, как читатели уже догадались, Жан-Ипполит Кастор Паласье.
Человек, за которым он последовал, был не кто иной, как Куркодем. Паласье давно уже следил за ним и случайно подслушал сказанные им слова: «Пойду сегодня вечером!» Этого было достаточно, чтобы сыщик насторожился. Теперь он рассуждал так: «Если он возьмет карету, значит, не будет обделывать свои делишки. Это очевидно. Ничто не выдает так, как экипаж и извозчик. Полиция всегда сумеет их отыскать. Но если он пойдет пешком, то это уже кое-что. О, знание человеческого сердца!»
Паласье следил за своей жертвой издали. Казалось, у его сапог не было ни каблуков, ни подошв, и даже самое чуткое ухо не расслышало бы его шагов. Он не шел, а скользил. Однако Куркодем тоже был весьма осторожен. Два или три раза он, не останавливаясь, быстро оглянулся и, не обнаружив причин для беспокойства, продолжил путь. Торговка вдруг исчезла. Но куда?
Кто-то сказал, что лучшее средство проследить за кем-нибудь — это идти впереди. Мы готовы согласиться с этим, если слежка непродолжительна по времени. Но представьте себе, что вы идете через весь Париж и все время видите перед собой одного и того же человека. Не догадаетесь ли вы о его намерениях? Не захотите ли отделаться от неприятного спутника?
Паласье был очень ловок, и чутье его не обмануло: в тот день Куркодем собирался провернуть грязные делишки. Миновав мост Сен-Пер и площадь Карусель, он прошел по улице Друо и направился к Монмартру, а затем — на улицу Мон-Сени. Паласье продолжал следовать за ним, стараясь держаться как можно дальше и незаметнее. И Куркодем был совершенно спокоен! Что касается мэтра Кастора, то он давно уже расстался с лотком гнилых яблок и на ходу успел снять юбку. Обвернув ее вокруг пояса, он спрятал ее под рубашкой. Шелковая шапочка на затылке превратила его в типичного посетителя ночных увеселительных заведений низшего разряда.
Куркодем, по всей вероятности, добрался до места назначения: нигде не задерживаясь, он прошел всю улицу Мон-Сени и, остановившись у заброшенного домика, наполовину сколоченного из досок, тихо постучал в дверь. Прошло несколько минут. Куркодем терпеливо ждал. Вероятно, между ним и теми, кто был за дверью, шли переговоры, но Паласье находился слишком далеко, чтобы услышать хоть слово. Наконец Куркодему открыли, он быстро вошел внутрь, и дверь захлопнулась. Кастор только и успел разглядеть человека, одетого во все черное. Странная вещь! В окнах света не показалось. Таинственное свидание происходило в темноте.
— Черт возьми! — выругался Паласье. — Просвети меня, Видок, мой наставник!
После этого воззвания Паласье приступил к действиям. Отсутствие огня в доме, правда, немного смущало его. Как ни слабо освещалась улица, все-таки проще было увидеть его, нежели тех, кто находился в доме. Действительно, хитрецы не зря осторожничали. Паласье пришлось обратиться к стратегии Наполеона.
Читатели, конечно, помнят, что, когда сыщик отправился к графу Керу, ему уже было известно, что Куркодем и Губерт де Ружетер были заодно в деле похищения Наны Солейль. Но рассказ графа открыл Паласье новые горизонты. Навострив уши, шпион-любитель внимательно выслушал все, что касалось преступления, совершенного одновременно с похищением Наны Солейль. Любой другой на его месте не увидел бы в этих двух случаях ничего общего, но у Паласье был хороший нюх. Он чуял, что между убийством графини Керу и похищением Наны Солейль есть связь — в лице Губерта де Ружетера.
Выслеживать этого молодого человека, имевшего достаточно серьезные основания скрываться, можно было долго. Паласье рассуждал так: или Губерт похитил Нану, и в таком случае она когда-нибудь появится на водах или в блестящем казино, или же он участвовал в убийстве графини и поэтому теперь скрывается где-нибудь со своей любовницей и будет скрываться весьма продолжительное время, так что никакие розыски результатов не дадут.
Первым условием успеха служит удачное начало. Были ли письма Губерта к дяде серьезным доказательством того, что он находился за пределами Франции? Очевидно, нет. Можно поручить другу или хорошему приятелю опускать письма в ящик и таким образом обманывать старого моряка. Паласье был твердо уверен, что Губерт де Ружетер не покидал Францию. Взвесив все, сыщик пришел к выводу, что Губерт де Ружетер и Куркодем тесно связаны между собой. Но какой у них был общий интерес — этого он не знал. «Ружетер с Наной Солейль, видимо, был у Куркодема, следовательно, не стоило упускать последнего из виду, чтобы через него-то и добраться до неизвестного X алгебраической задачи», — решил он.
Много чего темного оставалось для Паласье в этом деле, но он в себе не сомневался. Он чувствовал, что держит в руках тонкую нить, которая скоро превратится в канат, а затем — в железную цепь. Его главной задачей теперь было узнать, к кому пришел Куркодем и зачем. Следовало действовать весьма аккуратно, чтобы не выдать врагам своего присутствия.
Не забывая об осторожности, Паласье ползком подобрался к дому и, убедившись, что его никто не заметил, поднялся и приложил ухо к деревянной ставне. Не услышав ни звука, сыщик догадался, что следовало обойти постройку: возможно, в доме была другая комната, лучше скрытая от посторонних глаз. Исполнение такого плана требовало новых стратегических соображений, которые Паласье блестяще реализовал. Позади дома был сад, обнесенный оградой. Ловко ее преодолев, сыщик очутился перед черной стеной без окон и дверей. Положение осложнялось. Однако человек, который вошел сюда, — не мог же он провалиться сквозь землю! Но там, как и со стороны улицы, чуткое ухо Паласье не уловило ни звука. Сыщик решился ждать, и правильно сделал. Прижавшись к ограде и выжидая, он вдруг вздрогнул от радости. А произошло вот что. В самом низу дома, почти у самой земли, блеснул огонек. Паласье впился в него взглядом. Огонек поднимался и в то же время становился ярче, мелькая между щелей в досках.
«О! — подумал Паласье. — Значит, мой голубчик и вправду был под землей, а теперь поднимается». Сыщик подошел к стене и через щелку стал подглядывать. Паласье был готов ко всему, однако то, что он увидел, взволновало бы даже самого хладнокровного человека: посреди большой комнаты с черными закопченными стенами зияла дыра с лестницей, круто устремлявшаяся вниз. Свеча, горевшая в медном подсвечнике, стояла у поднятой крышки погреба и слабо освещала фигуры трех человек. Одна из них была женщиной лет сорока-пятидесяти, одетой в бедное плате. Она стояла позади всех, в глубине комнаты. Ближе к свече, возле погреба, сидел Куркодем, а перед ним стоял человек с большим глиняным кувшином в руках, наполненным золотом.
В ту минуту, когда взгляд Паласье остановился на этом третьем персонаже, раздался звон — это несколько золотых монет упали на пол. Женщина, стоявшая в стороне, быстро подбежала к ним и, схватив свечу, стала их подбирать. Затем сыщик увидел, как крышку погреба опустили и поставили на нее тяжелый массивный стол — и тайного хранилища как не бывало!
Мужчины уселись за стол, а женщина осталась стоять, не спуская глаз с кувшина. Свеча, горевшая на столе, дала возможность Паласье увидеть их лица.
— Черт возьми! Это же Блазиво! — прошептал он. — Как все усложняется!
Седовласый еврей Блазиво был ростовщиком, грабителем и не раз имел дело с полицией. Паласье, хорошо знакомый с трущобами Парижа, знал его не один год. Совсем недавно Блазиво приговорили к позорному наказанию. И вот теперь неожиданно выясняется, что он замешан в этом деле, которое из-за участия старого еврея становилось более чем просто подозрительным.
К несчастью, наш друг Кастор, несмотря на то что видел их лица, не разобрал ни слова из их разговора. Паласье мог строить свои предположения, основываясь только на жестах, впрочем, весьма выразительных. Куркодем разложил на столе большой лист бумаги и пальцем указывал на проведенные на нем линии. Блазиво внимательно их рассматривал. По мимике собеседников Паласье заключил, что они сводили счеты. Но что же могло их связывать?
Сыщик помнил, что Куркодем принес с собой большой пакет, которого теперь и след простыл. Что же там было? Собеседники тем временем о чем-то договорились. Блазиво своими крючковатыми пальцами ловко отсчитывал золотые монеты и ставил их столбиками. Паласье насчитал по пятьдесят золотых в каждом, или тысячу франков. Блазиво продолжал запускать свои костлявые руки в кувшин и выкладывать новые столбики — их было уже двадцать. Куркодем, подавшись вперед, горящими глазами следил за руками старого еврея. Тридцать, сорок тысяч, пятьдесят!
Паласье чувствовал, как на лбу у него проступил пот, не оттого, что его мучила зависть или жажда наживы, — просто он сразу смекнул, что такая крупная сумма означает крупную аферу. Он задумался: какое же преступление связывает этих двоих? Волнение не мешало Паласье радоваться своему открытию. Он наконец напал на след Куркодема и получил-таки возможность отомстить врагу за все свои неудачи и двухчасовую прогулку под дождем.
Блазиво между тем все считал. Кувшин опустел. Паласье едва переводил дух. Когда еврей закончил, столбиков было сто двадцать. Да, сто двадцать тысяч франков золотыми монетами в этой грязной лачуге, как в кассе государственного банка! Но это было еще не все. Еврей отставил пятьдесят столбиков в одну и шестьдесят в другую сторону и рукой указал старухе на меньшую долю. Она протянула худощавые руки, взяла золото и улыбнулась, затем нагнулась к полу и подняла кожаный мешок, куда ссыпала золото. После этого старуха сказала что-то еврею, чего при всем старании Паласье никак не мог расслышать.
Опустив голову, она направилась к двери, которая выходила на улицу. Но едва она повернулась к сидевшим спиной, как Паласье увидел странную сцену… Куркодем опустил руку в карман и вытащил наполовину открытый нож. Но Блазиво не спускал с него глаз и, схватив его за руку, что-то быстро шепнул ему на ухо. В ту же минуту женщина обернулась.
— Прощайте, — сказала она в этот раз достаточно громко, так что Паласье мог услышать.
— Прощайте, Мэри-Энн, — ответил Куркодем.
Паласье вздрогнул. Это имя было ему известно. Но когда и при каких обстоятельствах ему случалось его слышать? Пока старуха удалялась, Паласье лихорадочно размышлял. Наконец ему удалось вспомнить, что это имя он слышал в замке Трамбле, и ему уже было не трудно восстановить в памяти тот факт, что в рассказе графа имя Мэри-Энн встречалось очень часто. Мэри-Энн была гувернанткой и воспитательницей жертвы преступления, и если она теперь носила костюм нищенки, то, вероятно, имела причины скрывать свое настоящее положение.
Паласье тотчас задал себе вопрос, дожидаться ли ему окончания сцены, происходившей перед его глазами, или кинуться по следам гувернантки. Связь между убийством графини Керу и исчезновением Наны Солейль стала очевидной. При малейшем колебании все могло погибнуть. Но Паласье никогда долго не думал; он сообразил, что Мэри-Энн была не бог знает какой находкой. Главные деятели были тут, перед ним. Не двигаясь с места, он позволил Мэри-Энн скрыться в ночной темноте. Все внимание его было устремлено теперь на двух сообщников, продолжавших говорить между собой, не возвышая голоса.
Куркодем положил на стол открытый футляр. По блеску содержимого Паласье тотчас заключил, что в футляре бриллианты. И действительно, это были два бриллианта в серьгах. Теперь шел новый торг. Но мошенники, по-видимому, не могли сойтись в цене. Куркодем настаивал, Блазиво отказывал… Вдруг соучастники вздрогнули — в наружную дверь кто-то сильно постучал. «Черт возьми! — подумал Паласье. — Это новость!.. Я хорошо сделал, что остался на месте».
В дверь постучали снова. Куркодем и Блазиво в ужасе переглянулись. Вслед за этим послышался новый стук, говоривший о крайнем нетерпении гостя. Блазиво жестом приказал Куркодему хранить молчание, после чего подошел к двери, выходившей на улицу. Старик вернулся через несколько секунд и шепотом сказал:
— Племянник!
— Племянник? — повторил Куркодем. — Но почему в такой поздний час?
— Все равно, нужно открыть… может быть, он пришел предупредить нас о серьезной опасности.
Стук между тем становился все сильнее. Еврей решился наконец отворить. Вновь прибывший в промокшем платье быстро вошел в комнату и гневно вскрикнул:
— Что за шутки, господа? С каких это пор вы заставляете меня ждать?..
— Не так громко, господин Ружетер, не так громко! — попросил Блазиво.
— Ты думаешь, проклятый еврей, что в такое время кто-то будет подслушивать под дверью?
Ружетер! Это был он, племянник графа Керу! Паласье ликовал. Казалось, все актеры этой драмы сговорились показаться ему на глаза… а этот еще и говорит громко… Следовательно, Паласье все выяснит! Ему достанутся не только сто тысяч франков, но и слава! Куркодем побежден! Какая удача для последователя Видока!
Действительно, вошедший был не кто иной, как племянник графа Керу Губерт де Ружетер. Что связывало этого юного аристократа с подобными мошенниками? С каким нетерпением ожидал Паласье ответа на этот вопрос!
— Что происходит? — спросил Куркодем тревожно.
— Сейчас узнаете, — отрывисто ответил Губерт. — У меня нет времени, я не могу терять ни минуты. Я должен выехать из Парижа ночью…
— Вы, господин Губерт? Но какова причина такой поспешности?
— Здесь находиться небезопасно, я должен скорее пробраться за границу… там по крайней мере я смогу окружить заботой несчастную женщину, требующую ухода…
— Берегитесь! — предостерег его Блазиво. — Вы задумали опасное дело… не совершите неосторожного поступка.
— Я все рассчитал, — холодно ответил Ружетер. — Я знаю, что рискую головой… но теперь уже поздно отказываться. Я пойду до конца…
«Какие громкие фразы, хотя речь идет о похищении Наны Солейль… простой куртизанки!» — думал между тем Паласье.
— Итак, я снова обращаюсь к вашей помощи: нужно, чтобы в пять часов — вы слышите, ровно в пять часов — карета стояла на месте, вы знаете… я сяду в нее с… больной и доеду таким образом до первой станции Северной железной дороги… Следующей ночью я отправлюсь в Англию. Вы поняли?
— Хорошо, — отозвался Куркодем. — Но вы даете нам слишком мало времени…
— Вам заплатят, — повелительным тоном произнес Губерт.
Блазиво состроил гримасу.
— Да, бумагой… как всегда, — проговорил он.
— Моя подпись потеряла ценность в ваших глазах?
— О, нет… хотя ваш дядюшка кажется более живучим, чем вы надеялись.
— Удар, который его поразил, смертелен… потеря женщины, которую он любил, не замедлит свести его в могилу… немного терпения, черт возьми!
— Гм! — промычал Блазиво. — Все это хорошо, но срок неопределенный…
Губерт выругался.
— Могу я рассчитывать на вас или нет?.. Ну, да вы сами зашли слишком далеко, чтобы теперь отказываться… Нужно покончить с этим, мое присутствие в Париже опасно для всех нас… Вам так же важно, как и мне, чтобы я исчез, а со мной и та, о существовании которой не должно быть никому известно… В последний раз спрашиваю, вы хотите мне услужить?
— Ну хорошо! Все будет сделано! — ответил Блазиво не без колебаний.
Разумеется, Паласье даже не смел надеяться на такую удачу. Теперь он держит в руках своего врага, а кроме того, получит сто тысяч франков. Это было уже слишком много для одного раза! Через несколько минут огонек потух. Трое соучастников вышли из лачуги, а за ними на расстоянии крался Паласье, обдумывая план атаки.