Книга: Сыщик Путилин (сборник)
Назад: БЕЛЫЕ ГОЛУБИ И СИЗЫЕ ГОРЛИЦЫ
Дальше: ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИВЕРСКОЙ ЧАСОВНЕ

ПОЦЕЛУЙ БРОНЗОВОЙ ДЕВЫ

Бурная исповедь
– Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь – великое дело, – ласково проговорил упитанный, но подвижный ксендз, настоятель N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедальными ширмами предстала высокая стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. – Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.
– Я прихожу к вам в последний раз, отец мой, в последний раз… – несколько неуверенно начал молодой граф.
– Почему в последний раз?
– Потому что я люблю и собираюсь вскоре жениться.
– Но разве женатые не исповедуются, сын мой? – вырвалось удивленное восклицание у служителя католической церкви.
– Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.
Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.
– Что ж… – усмехнулся он. – Таких случаев, как ни прискорбно это признавать, немало. Это дело вкуса и известного влечения. Но вы сами, конечно, останетесь добрым преданным сыном великой матери нашей, святой католической церкви?
Молодой граф с печалью отрицательно покачал головой.
– Нет… – твердо произнес он.
– Как?! Вы…
Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.
– Я перехожу в православие. Родители невесты ставят непременным условием нашего брака такой непростой для меня шаг, как смену вероисповедания, а именно переход из католичества в православие.
– И вы?.. – гневно, с металлом в голосе спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы.
– И я принял это условие, – ответ не заставил себя ждать.
Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.
– Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…
– На исповеди не шутят, отец мой… – серьезно ответил молодой граф.
– Вы, вы – единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верных католиков, переходите в иную, чужую веру?!
– Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог не един для всех своих чад? Разве существуют по отдельности Христос специально для православных и Христос – покровитель добрых католиков?
– Не смешивайте Господа с церковью! – в гневе прошептал исповедник.
– Вот именно я-то и не смешиваю, это делаете вы, растащившие Христа по разным алтарям разных церквей… – в тон ему ответил граф взволнованно.
– Берегитесь! Вы богохульствуете…
В глазах ксендза-фанатика разгорелось пламя безумия.
– Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство, я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту же веру, которая высоко почитает Бога-Христа. Чем же вас так устрашает мое решение, отец мой?
– Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, наших отцов, матерей, сестер и братьев.
– Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего касается вопросов души, веры, религии: вы говорите о политике. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?
Лицо ксендза сделалось багрово-красным.
– Еще раз вас предупреждаю: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных фанатиков… Сколько наставлений вы выслушали от их попов?..
– Мне стыдно за вас, отец мой, – отчеканил молодой граф, – вы, слуга Господа милосердного, позволяете себе в святом месте предавать проклятию православных, наших братьев по вере, таких же христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами. О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы оптом и в розницу торгу– ете Богом, вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому завету «цель оправдывает средства». И вы, собрат и сподвижник тех, кто посылал на костер сотни ни в чем не повинных христиан «для вящей славы Бога», действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского Евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда, примиренный с Богом, но не с вами. – И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни.
Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:
– Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как он отнесется к вашему ренегатству.
– Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему сообщил на исповеди прихожанин?
– Ради спасения погибающей души… для торжества церкви… – залепетал ксендз-иезуит.
Молодой граф рассмеялся:
– Ну разве я был не прав, когда только что сказал, что у вас цель оправдывает средства? Вы готовы стать клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно… и перед знатным, богатым магнатом. Salve te, padre!
– Погодите… стойте! – исступленно схватил графа за руку верный прислужник католической церкви. – Я заклинаю вас именем Господа Бога нашего отказаться от своего безумного решения!
– Нет! – коротко и решительно ответил Ржевусский.
– Но вы об одном забыли, ведь наш милосердный Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? – пронесся по исповедальне угрожающий шепот ксендза-фанатика.
Глаза его зловеще сверкали. За этим безумным блеском, за этим почти змеиным шипением таилась молчаливая угроза.
– А-а… – отшатнулся от священника молодой граф. – Я вас понимаю, святой отец: вы угрожаете мне местью не Бога, но его служителей? Что ж, и этого я не боюсь… Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь иное время – не Средние века, что ужасы, творившиеся святой инквизицией, отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!..
«Спасите графа!»
Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый моложавый старик с манерами старого барина былых годов.
– Сколько же прошло уже дней со времени исчезновения молодого графа, господин Ракитин? – спросил посетителя Путилин.
– Около недели.
– А почему вы полагаете, что он исчез?
– Потому что никогда еще не бывало, чтобы он так долго не появлялся у нас в доме. Последнее время, когда он попросил руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам каждый день.
– Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, вы не узнавали о молодом человеке в замке графа Ржевусского, его отца?
– Нет, господин Путилин. Прошло вот уже несколько месяцев с тех пор, как мы прекратили знакомство домами.
– Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.
– О, это не составляет никакой тайны… Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и «Крулевстве Польскием». Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, даже надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что я не мог сдержаться и взорвался. Мы расстались врагами.
– Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог вызвать сочувствия и согласия у старого графа?
– Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.
– Не знаете ли вы, состоялось ли у него все-таки объяснение по этому поводу с отцом?
– Не знаю. До самого прощания при последнем нашем свидании он ничего об этом не говорил.
– Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о своей последней встрече с молодым графом?
– Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был нежен с моей девочкой, но я заметил, что он пребывает в несколько взволнованном состоянии духа.
– Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?
– Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.
– По какому случаю господин Ржевусский с ним встречался?
– Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, Болеслав сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но – увы! – с тех пор мы его больше не видели. Мы все в отчаянии, господин Путилин. Горе моей дочурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с женихом, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого появляются тревожные мысли.
– Скажите, старый граф любит своего сына?
– Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в нем – самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца – единственный продолжатель знаменитого рода Ржевусских, он – блестящий представитель старинной польской фамилии, он тот, кем можно кичиться и бесконечно тешить этим свой шляхетский гонор. Если вам знакома поразительная спесь польских магнатов, их фанатизм, вам будет совершенно понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на загадочное исчезновение этого бедного молодого человека, которого я люблю как родного сына. Спасите его!
Путилин сидел, казалось, целиком погрузившись в свои мысли. Какая-то тревога читалась на его симпатичном и решительном лице.
– Не правда ли, ваше превосходительство, ведь вы не откажете нам с дочерью в нашей просьбе?
Путилин поднял голову:
– Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин: вмешиваться официально в это дело мне не просто неудобно – я на это даже не имею права. У меня нет никаких оснований для подобного вмешательства: во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от его отца, а не от постороннего, третьего лица, каким в данном случае являетесь вы, а во-вторых… в Варшаве имеется своя сыскная полиция.
– Значит, вы отказываетесь? – с отчаянием в голосе воскликнул старик.
Путилин опять задумался.
– Ну, ладно, хорошо. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.
– Слава богу! Как мне благодарить вас? – рванулся Ракитин к Путилину.
Путилин в Варшаве. В замке старого магната
Всю дорогу до Варшавы – мы ехали в отдельном купе первого класса – Иван Дмитриевич не спал. Он обложился со всех сторон целой библиотекой толстых фолиантов.
– Pater noster! Qui es in Coelum… Credo in aeternam vitam… – бормотал великий благороднейший сыщик.
– Что это, мой друг, никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? – изумленно поинтересовался я у своего старинного приятеля поздним вечером.
– Спи, спи, милый доктор! – невозмутимо ответил он.
Вот и величавая пышная столица бывшего Крулевства Польска. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она была охвачена глухими волнениями горожан. В роскошном номере отеля «Европейский», где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел орден на ленте.
– Что означает этот парад, Иван Дмитриевич? – спросил я не без удивления.
– Я отправляюсь с визитом, – последовал ответ.
Это был настоящий дворец – замок графа Сигизмунда Ржевусского. Немудрено, что в таких стенах аристократы Речи Посполитой чувствовали себя маленькими царьками.
Путилин очень долго ждал графа Ржевусского в великолепной, украшенной белыми колоннами приемной зале. Наконец в просторных переходах дворца гулко отозвался шум шагов, и в зал вошел старый магнат. Не подавая руки посетителю, лишь горделиво, слегка кивнув своей полуседой головой, он холодно спросил:
– Чему обязан вашим посещением, пан… пан… Путилин? – Он поднес визитную карточку знаменитого русского сыщика к самому своему носу, обидно-небрежно вчитываясь в текст, который был на ней напечатан.
– Полагаю, сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану… пану Ржевусскому цель моего визита, – ответил ему в тон «пан» Путилин.
Это простое «пан Ржевусский» вместо «пан граф», по-видимому, было равносильно для старого магната удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Он надменно откинул голову назад.
– Я не знаю пана Ржевусского, я знаю графа Ржевусского! – резко проговорил он с сильным акцентом.
– Равно как и я не знаю пана Путилина, а знаю его превосходительство господина Путилина, начальника петербургской сыскной полиции… – насмешливо ответил ему Иван Дмитриевич.
– Попрошу вас ближе к делу. Что вам угодно?
– Прежде всего сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предлагаю каждому из моих гостей.
Магнат побагровел от неловкости и гнева.
– Прошу вас… – сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего ленивого вассала.
– Изволите видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Болеслава Ржевусского… – начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.
– Случайно? Должен признать, что случайность играет большую роль в вашей профессии, – саркастически прервал его граф.
– Вы правы, в деле раскрытия массы преступлений и поимки негодяев случай – могущественный пособник правосудия.
– Ну-с?
– Узнав об этом, я решил проверить справедливость слухов и с этой целью явился к вам.
– Прошу извинить меня, но… для чего?
– Для того чтобы предложить вам свои услуги, в случае если эти слухи окажутся справедливыми.
Путилин почувствовал на себе острый, пронизывающий взгляд надменного поляка.
– Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, Болеслава Ржевусского?
– В зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.
– Прошу извинить пана… пардон, генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересовались участью пропавшего, как вы говорите, графа – моего сына.
– Если вам угодно, я скажу совершенно откровенно. Совсем недавно мне удалось спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского купца-миллионера Вахрушинского.
– Я знаю об этом вашем блестящем розыске… – почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.
– Тем лучше. Так вот, услышав об исчезновении вашего сына, я было подумал: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь страшным тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного и сердечного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.
Старый магнат взволнованно поднялся с золоченого кресла и принялся нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная борьба происходила в душе этого гордого, даже надменного человека. Время от времени он останавливался, словно хотел подойти и что-то сказать своему непрошеному гостю, но нечто, какое-то нехорошее чувство, охватившее его душу, противилось этому.
Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди. Вдруг старый граф круто остановился перед своим незваным гостем и хрипло произнес:
– Да, мой сын, мой единственный сын действительно бесследно исчез вот уже девять дней назад…
– И вы не тревожитесь из-за этого исчезновения, граф?
Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, пронесся по роскошной зале замка старого графа.
– А, будь вы кто хотите – пан генерал, черт или святой, а я вам скажу, что я не тревожусь, потому как знаю, где находится мой сын!
Граф хрустнул пальцами.
– Вы… вы знаете, где находится ваш сын?! – В сильнейшем изумлении Путилин даже привстал со своего места.
– Да, лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.
– Вы простите меня, граф, но, ради бога, почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из плена, куда он попал по неосторожности или же по неосмотрительности? Еще раз повторяю: мои, может быть, нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.
– Ха! – вырвалось у старого Ржевусского. – Вы спрашиваете, почему я не предпринимаю попыток спасти моего сына, мою гордость, мою единственную отраду в жизни? Извольте, я вам скажу откровенно: потому что это бесполезно, потому что этого плена мой сын сам желал и добивался.
– Я вас не понимаю, граф… – вырвалось у Путилина недоуменное признание.
Жилы напряглись на шее и висках старого магната.
– Его сгубила проклятая любовь! – с исступлением выпалил он. – Исчезновение Болеслава – дело рук негодяев Ракитиных. Это они, папаша с дочкой, спрятали моего сына, чтобы поскорее состряпать свадьбу!
– Что?! – переспросил изумленный сыщик.
Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести мысли в порядок. Граф Ржевусский с удивлением поглядел на гостя.
– Что с вами? – почти с сочувствием произнес он.
– Вы… вы даете мне честное благородное слово графа Ржевусского, что все сказанное вами сейчас – святая правда?..
– Я никогда не лгал! – гордо ответил один из столпов варшавского высшего общества.
– В таком случае… я боюсь, что ваш сын или уже погиб, или на краю гибели.
– Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?
Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько истинной отцовской любви и страха за свое чадо вспыхнуло в глазах, которые совсем недавно метали молнии гнева!..
– Знаю. Слушайте, граф.
И Путилин, шаг за шагом, начал рассказывать ошеломленному графу о неожиданном визите к нему Ракитина, о том, как этот почтенный пожилой человек умолял его спасти молодого графа. Граф Сигизмунд Ржевусский смертельно побледнел. Пот выступил на его лбу.
– Это… это правда? – с трудом пробормотал он, дослушав рассказ великого русского сыщика, бескорыстно предложившего свою помощь.
– Истинная правда, граф.
Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.
– Так… так где же тогда мой сын, ваше превосходительство? – охваченный ужасом, прошептал он.
– Именно для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы ее одарили.
Взволнованный граф подошел к начальнику петербургской сыскной полиции.
– Простите меня великодушно, ваше превосходительство. Вы, как умный человек, поймете те чувства, которые меня обуревали. Я категорически против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве не каждый отец относится любовно-ревниво к своему ребенку?
– Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.
– Да-да! – рванулся польский магнат к своему необычному гостю и нечаянному спасителю. – Теперь я вас умоляю: спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Не соблаговолите ли вы, милостивый государь, переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, генерал, как вам будет угодно.
– Благодарю вас, но как раз этого нам делать и не надо. Раз вам угодно, чтобы я спас вашего сына – если еще не поздно, – я попрошу вас держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Наш пароль – «Pro Christo morior» – «умираю за Христа».
Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:
– Libertas, serenissime?
– Amen! – ответил граф. – Аминь!
Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на ее пороге показалась фигура упитанного патера-ксендза, громко по-польски обратился к магнату:
– Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству…
Тайный трибунал святых отцов. Смертельный приговор
Мрачная сырая комната с низким сводчатым потолком тонула в полумраке. Эта тьма хорошо скрывала очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровен, колодок. Чем-то бесконечно унылым, страшным веяло от обстановки этого помещения. Колеблющийся свет толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой срывались капли воды и падали со стуком на каменные плиты пола.
За длинным столом, на котором и стояли канделябры со свечами, сидели семь человек в обычных сутанах. Все они были разного возраста, разного телосложения и роста, но всех их объединяло нечто характерное для членов одного из самых закрытых орденов католической церкви, иезуитов, – выражение на лицах.
– Итак, – начал сидевший в центре стола высокий худощавый человек в фиолетовой сутане с резко очерченным лицом, к которому остальные относились с особенным почтением, – сегодня нам предстоит, святые отцы, вынести окончательный приговор по делу молодого безумца. Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего собрания в этом печальном, но необходимом для пользы святой церкви месте? Вам известно из тайного донесения, сделанного устно достопочтенным духовником графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Да? Хорошо. Теперь, стало быть, мы можем перейти к совещанию. Я ставлю два вопроса: виновен ли этот помешанный в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть приговорен? Ваши аргументы, святые отцы?
– Виновен!.. Виновен!.. Виновен!.. – послышались голоса.
– Более мотивированно! – отдал приказ его эминенция.
– Переход в лоно проклятой православной церкви… Поношение святой католической, издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это – maxima culpa , это – измена Христу.
– И, взвесив все это, какое наказание вы предлагаете?..
С минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.
– Mors… Смерть! – погребальным звоном пронеслось по помещению, где заседал тайный трибунал святых отцов.
– Так. Но все это пока было contra… против обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, за него?
– Прошу благословения святых отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я все же склонен думать, что это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить, – сказал один престарелый служитель католического Христа.
– Как?! – в один голос воскликнули заседающие.
– Виноват, я неточно сформулировал свою мысль… – смутился старик. – Я хотел сказать, что тут молодость… любовь… легкомыслие… Кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына… Он оказывал столько услуг нашей святой церкви…
– Ваш ответ? – обратился к остальным святым отцам, членам совета, его эминенция.
– Отдавая должное любвеобильному сердцу моего собрата во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам… – послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. – Во-первых, в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз женщины обвиняемый готов переменить веру религиозную, то… можете ли вы поручиться, святые отцы, что назавтра ради еще более прекрасной наружности какой-нибудь еретички он не променяет и свою политическую веру, свои мировоззрения? Где же наш политический патриотизм?
– Верно… верно… – прокатилось под мрачными сводами.
– Во-вторых, допустим, юноша раскается, будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше прибежище под Вислой, где мы тайно собираемся для укрепления веры и принятия важнейших решений, уже само по себе не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец граф нас предаст?.. В таком случае для чего же было принимать лозунг «Unum est hoc iter ad mortem»?
– Верно… верно! Смерть, смерть! – послышались теперь уже возбужденные голоса.
– Но какая?
– Я полагал бы… нам думается… Поцелуй Бронзовой Девы!
Тот, который заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.
– Это чересчур жестоко… – еле слышно вылетело из-под капюшона.
– Приведите сюда обвиняемого! – бесстрастно отдал приказ старший из судей-священников.
Прошло несколько минут. Где-то послышался скрип двери, по каменным плитам коридора гулко разнесся звук приближающихся шагов, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.
– Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! – сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.
Молодой человек гордо откинул голову назад. Глаза его сверкали бешеным огнем. Он сделал несколько шагов по направлению к своим судьям и резко спросил:
– Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.
– Вы слышите? – прошептал настоятель N-ского костела.
– Меня обманным образом – по подложной записке – заставляют явиться в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам от меня надо? Что означает вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа – извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу!
– Вы спрашиваете, кто мы? Мы – тайный трибунал, блюдущий высшие интересы святой церкви… – еще более сурово проговорил его эминенция.
– Это что же такое – нечто вроде совета десяти великой святой инквизиции? – насмешливо спросил молодой граф.
Но, помимо воли, смертельная бледность покрыла его лицо.
– Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.
– Перед… смертью? – вздрогнул Ржевусский. – Вы шутите, святой отец?
– Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно: вы изрекли величайшую хулу на церковь. Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй Бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.
– Что?! – воскликнул молодой человек и пошатнулся.
«Героическое» средство. Письмо к каштеляну N-ского костела
Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только… в шесть часов утра! При виде его у меня вырвался вздох радости и облегчения. Мой гениальный друг скрупулезно посвятил меня во все детали своего визита к старому магнату, так что к концу его рассказа у меня возникло ощущение, что я лично при всем этом присутствовал.
– Милый мой доктор, скажу тебе откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью – у меня ведь было нешуточное подозрение, что сам отец принимал участие в организации исчезновения молодого графа.
Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенным.
– И если прежде я только тревожился за жизнь молодого Ржевусского, то теперь совершенно уверен, что она висит на волоске. Это дело куда серьезнее дела об исчезновении сына миллионера Вахрушинского, даже с учетом «белых голубей» и «сизых горлиц».
– Как? Еще серьезнее? – забеспокоился я.
– Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут – смерть, и, наверно, мучительная.
– Прости, Иван Дмитриевич, но я не вполне тебя понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому графу, с такой уверенностью, будто знаешь, где он находится.
– Да, я это знаю.
– Как?! Ты это знаешь?!
– Еще раз повторяю: знаю. Знаю так же, как уже на второй день розысков знал, где находился молодой Вахрушинский.
– Так, ради бога, объясни, в чем же дело?
– В том, чтобы найти способ проникнуть туда, где он находится.
– Разве это так трудно?
– Необычайно трудно. Не забывай, что не всегда приходится иметь дело с наивными сектантами-изуверами из простонародья или же из мещан или мелких купцов. Случается нарываться и на дьяволов в шелковых одеяниях.
Я, каюсь, только хлопал глазами в изумлении.
– Всю эту ночь я их выслеживал.
– Кого – этих дьяволов?
– Да. Я заметил, что эту компанию охватило необычайное волнение: они, кажется, приготовляются к какому-то кровавому каннибальскому пиру. В поисках путеводных нитей, ведущих к этой банде, я чуть было не утонул в этой проклятой Висле… Однако я еле держусь на ногах. Пойду посплю часа два, а затем мне придется прибегнуть к радикальному, но чрезвычайно опасному средству.
– Ты думаешь обратиться к содействию властей? – осторожно поинтересовался я.
Мой друг усмехнулся, отрицательно покачав головой.
– Нет, доктор, это было бы самое нежелательное. Этим воспользуешься ты, если… если со мной случится несчастье.
И Путилин поехал во дворец Сигизмунда Ржевусского с условленным паролем «Pro Christo morior».
– Ну что? – взволнованно спросил граф. –  Но, боже мой, что с вами, ваше превосходительство? Вас не узнать… вы ли это?
Перед магнатом стоял человек с круглым одутловатым лицом без бакенбард.
– Мои бакенбарды до времени спрятаны, граф… – усмехнулся гениальный русский сыщик. – Дело, однако, не в них, а в вашем сыне.
– Вы узнали что-нибудь? – Граф побледнел. – Но где же он? Что с ним?..
– Да, кое-что мне узнать удалось. Ваш сын находится в смертельной опасности. Но время не терпит. Сейчас вы должны кое-что предпринять.
– Я?! – настороженно спросил несчастный отец.
– Да. Садитесь и пишите письмо.
– Кому? – пролепетал совершенно сбитый с толку, а еще недавно такой надменный магнат.
– Сейчас вы это узнаете. Прошу написать, ваше сиятельство, следующее: «Любезнейший падре Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский».
– Боже мой, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-ского костела?
– Вы желаете спасти своего сына? – резко проговорил Путилин, глядя графу в глаза.
– О! – только и вырвалось у охваченного смятением Сигизмунда Ржевусского.
– В таком случае я попрошу вас беспрекословно выполнять мои распоряжения, – жестко и требовательно сказал начальник петербургской сыскной полиции.
– Но что я буду с ним делать?!
– Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться во дворце и провести с вами всю эту ночь… во всяком случае до тех пор, пока я не приеду к вам с визитом.
– А… а если он не согласится, ссылаясь на свою чрезвычайную занятость?
– Тогда вы употребите насилие, то есть попросту не выпустите его из здания, даже если для этого вам потребуется вмешательство всех ваших слуг.
– Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! – воскликнул испуганно граф. – Ведь это скандал, преступление, разбой. Какое я имею право творить насилие над человеком, да к тому же еще над духовным лицом?
– В случае чего ответственность я беру на себя. Впрочем, если вам не угодно прибегнуть к моей помощи, мне остается только покинуть вас.
– Хорошо! – в крайнем отчаянии махнул рукой старый граф.
…Через час перед дворцом Ржевусских остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок – и он снова покинул здание.
Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.
Ночная процессия
Два факела, пылавших высоким багровым пламенем, и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по мрачным длинным коридорам. Под этими страшными сводами царил такой зловещий, густой мрак, что имевшегося света хватало только на то, чтобы не споткнуться и не удариться о стены коридора. Вслед за двумя фигурами, облаченными в черные рясы, шел высокий худощавый человек, за ним попарно следовали шесть персон духовного звания.
– Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие… – раздался под мрачными сводами резкий властный голос.
– Что делать, ваша эминенция. Sic Deus vult. Так хочет Бог.
– Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?
– Пока еще нет. Misericordias causa… Из сострадания к юному безумцу-святотатцу подробности грядущей искупительной церемонии ему не торопились сообщать заранее.
И опять наступило жуткое безмолвие, сопровождавшее молчаливое шествие таинственной процессии. Но вот пол коридора будто бы стал покатым, словно он начал спускаться под уклон.
– Осторожнее, ваша эминенция, здесь так скользко… – послышались вкрадчиво-льстивые голоса.
Воздух в подземелье сразу изменился, повеяло невероятной сыростью. Под ногами стало влажно, откуда-то сверху, видимо со сводов, падали крупные капли холодной воды. Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося откуда-то снаружи воздуха. Лязгнули замок и железный засов на двери, еще сильнее пахнуло отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз. Казалось, будто неведомые существа-призраки, побродив некоторое время по земле, вновь устремляются в таинственные ее недра.
– Однако с последнего нашего визита сколько воды здесь прибавилось! – прозвучал опять тот же резкий голос.
Страх и тревога послышались в нем.
– Вода безостановочно ведет свою проклятую работу. Она просачивается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция: они еще достаточно крепки и вполне надежны, опасности нет никакой.
– Да, это было бы большим несчастьем, большой потерей для нас.
Каждое движение в воде вызывало плеск и хлюпанье. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее необычайно похожей на кровь. Летучие мыши с протяжным свистом проносились над движущейся процессией.
– Что с вами, отец Бенедикт? – тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-ского костела иезуит.
Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.
– О, это неприятная вещь! – послышался сочувственный шепот. – А вы бы монастырского ликеру?..
Тот сокрушенно покачал головой, полностью скрытой капюшоном сутаны. Наконец стало суше, светлее.
– Мы подходим. Amen.
Последняя ночь осужденного
В маленькой камере с низким сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла. В этой клетушке метался, как зверь в клетке, высокий стройный молодой человек. Это был сын графа, Болеслав Ржевусский. Правильные, точеные черты его бледного лица были искажены невыразимой мукой… Порой он в отчаянии заламывал руки, и из его груди вырывались крики, которые были преисполнены невыносимой тоски, почти животного страха и праведного гнева.
– Как они смеют?! Как они смеют?!
Временами казалось, что бешенство овладевало им. Тогда юноша бросался к железной двери и принимался что есть силы колотить в нее руками и ногами.
– Выпустите меня! Вы – преступники, палачи! Слышите ли вы меня?
В ответ – ни звука, ни шороха. Вокруг царила тишина, точно в могиле. Отчаявшись достучаться до своих палачей, молодой граф бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался от него. Через толстые прутья железной решетки, везде, куда только мог проникнуть его ищущий взгляд, было видно колыхание страшной массы мутной воды.
– Господи, да где же я?! Что со мной?..
И вдруг Болеславу вспомнились казавшиеся тогда фантастическими рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах, пролегавших даже под Вислой. Значит, это правда? Значит, он действительно попал в страшные лапы иезуитов? Значит, грядущая смерть, к которой они приговорили его, вовсе не шутка, а жуткая, зловещая правда? Смерть… Но почему? За что?! Смерть в его годы, когда весь мир разворачивается перед ним во всех своих самых прекрасных проявлениях… Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен…
– О нет, нет! Этого не может быть. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог позволит совершиться такой вопиющей несправедливости?!..
И тут вспомнились слова высказанной ему угрозы: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же еще есть Бог?
«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы!» – гулом погребальных колоколов отдается в его душе приговор правоверных католических судей-палачей. Болеслав Ржевусский страдальчески зарыдал. Вдруг он вскочил и, отирая со лба холодный пот, стал прислушиваться. Что это: голоса, шаги? Да-да, все яснее, ближе… Вот они слышны уже у самых дверей его каземата. Молодой граф задрожал всем телом и выпрямился. С протяжным скрипом дверь раскрылась. На пороге, со свечами в руках, столпились несколько фигур, облаченных в рясы.
– Поскольку вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника… – донеслось точно откуда-то издалека до несчастного молодого графа.
Два монаха-иезуита торжественно внесли в каморку какое-то белое одеяние.
– Что это… что все это значит? Что вам надо? – в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.
– Сын мой! – начал торжественным голосом старый монах-иезуит. – Вы уже выслушали смертный приговор, вынесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.
– Что?! – дико закричал граф.
– Сейчас вы искупите свои страшные грехи перед Отцом нашим Небесным и перед матерью нашей – святой католической церковью.
– Вы лжете! Слышите? Вы лжете! Я не хочу умирать, вы палачи, убийцы! Вы не посмеете меня умертвить!
– Сын мой, не стоит, все это напрасно: еще ни один приговор нашего трибунала не оставался без исполнения.
Двое монахов приблизились к осужденному.
– Снимите свое платье и облачитесь вот в это одеяние. Это – последний покров приговоренных к смерти. – И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
– Прочь! – в исступлении заревел граф, отталкивая от себя прислужников палачей. – Спасите меня! Спасите!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
– Я должен предупредить вас, сын мой, что, если вы не облачитесь добровольно, нам придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы сумели бесстрашно поносить святую церковь, умейте же храбро умереть за причиненные ей оскорбления. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelum…»
– Помогите! – опять вырвался, казалось, из глубины души несчастного безумный крик ужаса, страха.
Но на руки осужденного уже ловко накинули веревку. Граф рванулся, но руки оказались крепко связаны. Все те же двое монахов повалили его на соломенную подстилку и силой принялись облачать в страшный предсмертный наряд.
– Свяжите ноги! – отдал приказ иезуит, оглашавший решение трибунала. – Готово? Поддерживайте его с обеих сторон и ведите!..
И скоро из камеры люди в черном вывели облаченного в белое погребальное одеяние молодого страдальца со связанными руками и спутанными ногами.
Поцелуй Бронзовой Девы
Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках. За ним, поддерживаемый двумя молодцами в черных сутанах, шел осужденный граф. Теперь он уже больше не кричал, не сопротивлялся. Смертельный ужас охватил все его существо, отнял силы, лишил голоса. Сознание, казалось, совсем его покинуло.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой – местом судилища, где обвиняемому был вынесен и объявлен смертельный приговор, из нее вышла новая процессия, во главе которой шествовал его эминенция. У всех в руках были зажженные свечи. При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя. С раздирающим душу криком он рванулся из рук державших его иезуитов и чуть не упал благодаря спутанным ногам.
– Во имя Бога, спасите меня! Пощадите!
– Вы призываете Бога?.. С каких пор вы, поносивший Христа и святую церковь, уверовали в него? – раздался резкий суровый голос.
– Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни святую церковь.
– Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы-иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
– Но разве иезуиты приравнены ко Христу? – с отчаянием в голосе прокричал граф.
– Вот видите, вы поносите тех, которые служат его величию… Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Сейчас вы предстанете на суд перед высшим престолом.
По знаку, поданному старшим по чину духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились протяжным пением, которое начала процессия.
– Moriturus laudare debet Deum… – послышались торжественно-заунывные звуки реквиема.
Одновременно с этим монахи медленно продвигались по коридору. Теперь, окончательно поняв, что все кончено, что спасения нет и ждать его неоткуда, граф повел себя точно охваченный безумием. Громовым голосом он старался заглушить страшное заунывно-погребальное пение.
– Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари, ваши руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Я умру, но за мою смерть вам жестоко отомстят! Ваши проклятые логовища будут разрушены…
– …Ad misericordiam Christi ac santissimae Virginis Mariae… – все громче выводила процессия.
– И они еще произносят имя Христа! О, подлые изуверы-богохульники!..
Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы.
– Будьте вы прокляты! – в исступлении исторг он крик, казалось, из самых сокровенных глубин своей истерзанной души.
Процессия стала замедлять шаги. Осужденный взглянул вперед, и к выражению смертельной тоски на его лице примешалось изумление. В конце коридора, в нише, виднелась бронзовая статуя Богоматери. Покойно скрещенные на груди руки, печать святой благости и всепоглощающей любви на умиротворенном челе.
– Что это… что это такое? – громко обратился осужденный к предводителю процессии, видимо главному по сану духовному лицу.
– Статуя святой Девы.
– Но вы… вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?
– Так.
– Так… как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!
– Вы это скоро узнаете… – загадочно ответил палач. – Где отец Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
Произошло некоторое движение среди участников этого жуткого действа. Все с недоумением бросились отыскивать среди присутствующих отца Бенедикта. Его не было, он исчез, словно в воду канул.
– Что это значит? Где же он? – строго спросил его эминенция.
– Не знаем… может, отлучился… Он, кажется, болен…
– Тогда исполните эту обязанность вы, отец Казимир.
Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились перед его глазами. «Все кончено… Смерть… идет… вот сейчас… Господи, спаси меня… Страшно… Что со мной собираются делать?!» Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик бронзовой Богоматери.
– Спаси меня! Спаси меня! – жалобно простонал он.
– Вы должны покаяться в своих грехах, сын мой… Скоро вы предстанете перед Вечным Судьей, отцом нашим небесным…
– Не хочу! Пустите меня, пустите! – забился в истерике несчастный.
Но, к ужасу своему, он почувствовал, что его уже крепко держат руки палачей в сутанах и все ближе и ближе подводят, подталкивают к бронзовой статуе. Сердце словно льдом сковало. Волосы зашевелились на голове… Перед глазами стремительно промелькнуло прошлое, вся его жизнь – молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, с цветами, с воздухом, с солнцем.
– Говорите, повторяйте за мной, сын мой: «Обручаюсь я с тобою на жизнь вечную, пресвятая Дева Мария».
– Salve, o, Santissima… – разом грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос перекрыл голоса певших.
– Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!
Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
– Вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиционного логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом. Путилин быстро разрезал веревки на руках и ногах несчастного. Граф чуть не рухнул на ледяные каменные плиты, теряя сознание от переполнивших его эмоций.
– Ну-с, святые отцы, что вы на это скажете?
Оцепенение, охватившее иезуитов, еще не прошло. Они стояли на месте словно живые статуи. Путилин выхватил два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей святого ордена.
– Итак, во славу Божью вы хотели замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!..
Первым пришел в себя его эминенция.
– Кто вы? Как вы сюда попали?.. – пролепетал он дрожащим голосом.
– Кто я? Я – Путилин, если вы о таком слышали.
– А-а-ах! – прокатилось среди монахов.
– А попал я сюда вместе с вами, участвуя в вашей процессии.
– К… как?!
– Так. Я ведь не только Путилин, но и отец Бенедикт! – злобно расхохотался великий сыщик.
– Негодяй… предатель!.. – раздались яростные восклицания монахов.
– Вы ошибаетесь. Отец Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он благополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.
Спасенный молодой человек в это время почти с религиозным трепетом целовал руки своему неожиданному спасителю.
– Что вы? Что вы? – отшатнулся Путилин.
– Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего так и не смог понять.
– Вы… вы ошибаетесь, граф! – вдруг ласково обратился его эминенция к графу. – Все это была лишь шутка, святая ложь, целью которой было запугать вас… Мы и в мыслях не имели убивать вас… Вас решили наказать за многочисленные дерзости, которые вы отпускали в адрес духовных лиц.
– Шутка? Вы говорите – шутка?! Ха-ха-ха! Хороша шутка! Я сейчас покажу, что же это за шутка. Не угодно ли вам самому поцеловать Бронзовую Деву? – с наигранной любезностью проговорил великий русский сыщик.
– Зачем… к чему… – побледнел главный иезуит, невольно отшатнувшись от статуи. – Не смейте трогать! – вдруг закричал его эминенция, бросаясь к своему противнику.
– Ни с места! Или, даю вам слово, я всажу в вас пулю! – не допускавшим сомнений голосом заявил Путилин.
Он ткнул факелом в бронзовые губы статуи, и в ту же секунду произошло нечто страшное. Руки Бронзовой Девы стали расходиться в стороны, и из них стали медленно выдвигаться блестящие обоюдоострые клинки. Но не только блестящая сталь появилась из рук святой Девы. И уста ее, и глаза, и шея – казалось, вся она исторгала сверкающий смертоносный металл. Объятия ее наконец полностью раскрылись, словно готовые принять несчастную жертву, и затем стремительно сомкнулись.
– Великий Боже! – зашатавшись, схватился за голову молодой граф.
– Вот какой поцелуй готовили вам ваши палачи! В ту секунду, когда вы коснулись бы уст Бронзовой Девы, вы попали бы в эти чудовищные смертоносные объятия. В ваши глаза, рот, грудь, руки вонзились бы эти острые клинки, и вы медленно, в ужасных мучениях испустили бы дух.
Под угрозой имевшегося при нем оружия Путилин выбрался со спасенным графом из мрачного логовища иезуитов. Проведенное несколько позднее негласное секретное расследование уже не обнаружило в ужасном подземелье статуи Бронзовой Девы. Очевидно, ее немедленно куда-нибудь убрали или совсем уничтожили.
Назад: БЕЛЫЕ ГОЛУБИ И СИЗЫЕ ГОРЛИЦЫ
Дальше: ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИВЕРСКОЙ ЧАСОВНЕ

Михаил
Пока не прочитал.