Книга: Сбежавший нотариус
Назад: XII
Дальше: XIV

XIII

«Впрочем, это его дело, — подумал художник. — Итак, будет лучше, если доктор поскорее уйдет, — не хочу быть замешанным в этом деле».
Рассуждая таким образом, Поль вынул из кармана письмо маркизы и протянул его доктору.
— Получите то, зачем вы пришли ко мне, господин Морер. Даю вам слово, что я не читал его, — сказал он и с улыбкой прибавил: — Да и зачем мне это? Разве я не видел маркизу, прогуливающуюся ночью под проливным дождем? Не нужно быть великим мудрецом, чтобы понять, что это послание — прощание женщины, которая уходит от мужа к любовнику.
Услышав подобное, Морер выпрямился и сказал серьезным и спокойным тоном:
— Господин Либуа, можете ли вы поверить честному человеку, несмотря на обстоятельства, которые свидетельствуют против него?
— Говорите, — кивнул Либуа, убежденный, что услышит от доктора истину.
— Клянусь вам, что госпожа Монжёз со дня своей свадьбы ни разу не изменила супругу.
— Не может быть! — воскликнул Либуа, не ожидавший подобного заявления. — Было бы вполне естественно, если бы маркиза, так сказать, вернула должок мужу… — прибавил доктор.
По всей видимости, Монжёз, как он ни был глуп, сумел уверить жену, что он хранит ей верность, а маркиза, очевидно, внушила эту уверенность доктору, потому что последний при скабрезной шутке художника недоверчиво покачал головой. Поль решил немедленно изобличить мужа во лжи.
— Вы сомневаетесь? — спросил он, увлекаясь безумной идеей, мелькнувшей в его голове. — Пойдемте! — И художник направился к своему кабинету-обсерватории, сопровождаемый Морером.
Прежде чем объяснить доктору, в чем дело, Либуа решил сам посмотреть, что происходит в покоях Венеры, и прильнул к телескопу. Завтрак близился к концу… Госпожа Вервен все в том же костюме сидела теперь на коленях у любовника и ела вишни из его рук. Это была идиллия, если угодно, но идиллия, говорившая отнюдь не в пользу супружеской верности господина Монжёза, чьи глаза пылали сладострастием.
— Вы думаете, что маркиз так часто ездит в Париж по делу о наследстве тестя? — обратился к доктору Либуа.
— Да, все его время уходит на посещения банков, адвокатов, чиновников министерства…
— Какая наивность! — воскликнул художник и, подведя Морера к телескопу, прибавил: — Посмотрите и скажите мне, что за адвокат сейчас беседует с моим приятелем Монжёзом!
Доктор наклонился к прибору, но едва он успел взглянуть, как отскочил в испуге.
— Что? Вы видели? — спросил Поль, принимая испуг Морера за удивление при виде неверности образцового мужа.
— Да-да, это она! — воскликнул наконец Морер в полном изумлении.
— Она? Кто она? — повторил художник.
— Женщина, которая находится с маркизом, — это она, я узнаю ее.
— А, так вы уже встречались с госпожой Вервен?
— Она называет себя госпожой Вервен?
— Псевдоним, без сомнения. А вам известно ее настоящее имя? — спросил Либуа, жаждавший узнать о прошлом прекрасной блондинки.
Морер воззрился на художника с удивлением.
— Так вы в самом деле не знаете, кто эта женщина?
— Нет, скажите!
— Это жена Генёка.
— Черт возьми! — вскрикнул художник, подскочив на месте.
Он тотчас вспомнил все, что слуга рассказал о бешенстве садовника, этого свирепого зверя, раздавившего ему нос, когда он вздумал воспротивиться его уходу. Теперь Либуа понял все. Генёк, которого он запер в своей обсерватории, от нечего делать стал смотреть в телескоп и увидел любовников за столом. Тогда, вне себя от ярости, он бросился вон из дома, чтобы предаться мщению.
— Черт возьми! — воскликнул художник, мурашки пробежали у него по телу, и он в ужасе произнес: — В таком случае бедному Монжёзу придется худо!
— Надо защитить его, — предложил Морер, также убежденный в страшной опасности, грозившей маркизу.
— Теперь уже поздно! Генёк опередил нас… Мы не успеем, — в отчаянии проговорил художник.
Вдруг лицо его прояснилось, и он расхохотался:
— Какой же я, однако, идиот!
И в самом деле! Да, Генёк увидел любовников и в первом порыве безумной ярости ринулся мстить им. Но куда он пойдет? Либуа вспомнил те три долгих дня, в течение которых он безуспешно ходил по улицам, отыскивая окно белокурой красавицы. Как ни был совершенен телескоп, он не мог сообщить адреса блондинки.
— Садовник будет разыскивать их по меньшей мере дней пять или шесть, — сказал художник Мореру.
— В таком случае мы успеем предупредить маркиза об опасности.
— Отправимся сейчас же, чтобы не терять времени, — предложил Либуа.
Но прежде он решил еще раз взглянуть в телескоп, к которому приблизился со словами:
— Полюбуемся же на лицо человека, который и не подозревает, какой удар готовит ему судьба.
Художник с беспечным видом наклонился к прибору, с помощью которого десять минут назад видел двух возлюбленных, счастливых и беззаботных.
— Ого! — вдруг пробормотал он, отшатнувшись и побледнев от ужаса.
— Что же, идемте! — позвал художника Морер, остановившись у двери.
— Слишком поздно! — простонал Либуа.
Новое зрелище не походило на прежнее: вместо любовников за столом он увидел двух сержантов, высунувшихся из окна. Один, протянув руку, показывал другому во двор. Уборная была заполнена неизвестными людьми.
— Как слишком поздно? — повторил Морер и, встревоженный, вернулся назад.
— Да, Генёк, похоже, уже нашел маркиза!
— Но вы говорили, что ему нужно будет дней пять или шесть, чтобы отыскать квартиру, — возразил доктор.
Вместо ответа Либуа молчал, по-видимому, раздумывая о том, каким образом садовник так быстро добрался до маркиза. И теперь помогла ему память. Он вспомнил первый вечер, проведенный им в Кланжи, когда они в саду, сидя на скамейке, беседовали с маркизом. Монжёз, заслышав шум в кустах неподалеку, поднялся с места и спросил: «Кто тут?» На что Генёк ответил, что он пришел закрыть рамы парников перед грозой. Садовник, подслушивая их разговор, чтобы узнать что-нибудь о Ренодене, по-видимому, слышал исповедь маркиза относительно госпожи Вервен. Слышал он и ее адрес.
«Когда он увидел свою жену и маркиза, то вспомнил подслушанный разговор… и направился прямо туда», — подумал Либуа.
— Боюсь, что госпожа Монжёз стала вдовой! — заметил он вслух.
Художник хотел побежать на улицу Кастеллан, чтобы узнать подробности о драме, которая там разыгралась, но решил быть осторожнее.
«К чему мне совать туда нос? Ну представлюсь я полицейским как друг покойного маркиза. Тогда они спросят мое имя и фамилию, закидают вопросами, а потом вызовут свидетелем в суд. Я себя знаю, я не умею говорить перед публикой, собьюсь, и судьи с досады приговорят меня к пяти годам тюремного заключения за ложные показания. Итак, самое лучшее и благоразумное — прибыть вечером на вокзал. Если маркиз не явится, я сяду в вагон, вернусь один в Кланжи, сделаю вид, будто предполагал, что маркиз раньше меня возвратился домой, и буду следить за развитием событий».
Вот программа действий, которую наметил себе Либуа. Горе одних приносит радость другим, так случилось и теперь. Когда Либуа с горестью произнес вышеприведенные слова, луч радости блеснул в глазах доктора, и он, не сдержавшись, воскликнул:
— Лора свободна!
— Значит, вот о чем вы думаете, узнав о смерти Монжёза!.. Черт возьми! Вы уж очень торопитесь занять место покойного, надеть, как говорится, его башмаки.
Это тривиальное выражение, уподоблявшее госпожу Монжёз паре башмаков, заставило доктора опомниться.
— Я не прав, господин Либуа, сознаюсь в том. Я не должен был говорить так, но…
Он остановился в нерешительности, потом продолжил:
— Но я так страдал последние полгода, что вы простили бы меня, если бы знали мою историю.
Бывают обстоятельства, в которых натуры самые сдержанные чувствуют непреодолимую потребность излить душу, и теперь по тону доктора Либуа понял, что тот готов ему исповедаться. Художник был чрезмерно любопытен. Спеша услышать эту историю, он проговорил:
— Предположим, Монжёз умер. Скажите мне, его смерть позволит вам открыть имя убийцы Ренодена? Того человека, которого вы видели на месте преступления, как вы признались мне, и который находится вне всяких преследований?
Доктор задумался.
— Может быть, — ответил он, потом, как бы одумавшись, прибавил: — Впрочем, господин Либуа, когда вы выслушаете меня, я предоставлю вам самому решить, должен ли я назвать его имя.
После этих слов Морер с облегчением вздохнул, как человек, который предвидит скорое освобождение.
— Если я так долго молчал, то это лишь потому, что не было человека, которому я мог бы довериться и который мог бы дать мне добрый совет.
— Говорите, — попросил художник, сгорая от любопытства.
— Два года тому назад я в первый раз приехал в Кланжи навестить свою тетку, мадемуазель Морер, сестру моего отца. В то время господина Бержерона, будущего тестя маркиза Монжёза, здесь не было, он не купил еще замка Кланжи.
Либуа прервал его вопросом:
— Извините… вы, кажется, сказали мадемуазель Морер?
— Да, моя тетка не была замужем. В течение многих лет брат и сестра жили в доме, который теперь принадлежит мне. Когда мой отец уехал на другой конец Франции, на юг, тетка не захотела за ним последовать и осталась одна в Кланжи.
— Кем по профессии был ваш отец?
— Сборщиком податей.
— Он оставил вам состояние?
— Никакого. Он с трудом мог дать мне воспитание и снабжать всем необходимым во время моего студенчества.
— Когда он умер, вы уже были доктором?
— Уже два года. Отец оставил меня в очень стесненном положении, а гордость мешала мне сблизиться с теткой, которая была богата. Я не хотел, чтобы люди думали, что я охочусь за ее деньгами, и решил уехать в Париж, чтобы добиться независимого положения. Но эта решимость испарилась, когда я прочитал письмо, исполненное нежной привязанности и любви, которое написала мне эта прекрасная и достойная женщина, узнав о смерти моего отца. Она умоляла меня приехать в имение. Итак, я отправился в Кланжи.
Тетка приняла меня с радостью; она обливалась горькими слезами при воспоминании о моем отце. Ее единственным желанием было видеть меня счастливым.
«Переезжай жить в Кланжи, — уговаривала она. — Здесь у нас всего один доктор, да и тот болван, которому я и лампу не дала бы починить. Тебе не трудно будет конкурировать с ним. И к тому же я не хочу, чтобы ты набирал много практики. Чего ради гоняться за деньгами? Разве я не смогу обеспечить твое будущее?..»
Она упорно настаивала на том, что я переехал в Кланжи. Надо сказать, что у нее было всего несколько друзей. В их числе был и Реноден, который каждое воскресенье приходил к ней обедать, ибо у моей тетушки был лучший повар во всем департаменте.
«Ты можешь на него положиться, — говорила она мне, — это старый надежный друг».
Однажды в воскресенье, кроме Ренодена, у тетки обедало еще несколько друзей. Обыкновенно Реноден нахваливал каждое блюдо, а тут ел, не говоря ни слова, поэтому тетушка спросила его:
«Что с вами, Реноден?» — «Ничего, мой любезный друг». — «Вы что-то плохо кушаете. Не больны ли вы?»
В конце обеда он рассказал всем новость: «Нашелся покупатель для замка Кланжи. Новый владелец в скором времени приедет сюда». — «Кто это?» — спросила тетушка. «Старый сборщик, по имени Бержерон», — медленно произнес Реноден. Тетушка побледнела, выронила из рук стакан, который поднесла было ко рту, и он разбился. Нотариус жестом напомнил ей об осторожности.
Значит, не случайно, не без умысла он рассказал эту новость. Это было хорошо продуманное известие, последствия которого он предвидел. Тетка тотчас воскликнула с наигранной веселостью: «У меня руки точно ватные сегодня, стакан так и выскользнул из них!»
Мне, хорошо знавшему почтенную женщину, эта веселость показалась фальшью. Я слышал легкую дрожь в ее голосе, когда она спросила: «Значит, этот Бержерон богат? Ведь замок стоит немалых денег!» Среди гостей находился сборщик податей, который поспешил сказать: «Да, очень богат, если это тот, о ком я думаю». И, повернувшись ко мне, он продолжал: «Вы, господин Морер, также должны знать его».
Я увидел тревожный взгляд тетки, устремленный на меня. Она, казалось, боялась моего ответа.
«Впервые слышу об этом господине. Почему вы полагаете, что я должен его знать?» — спросил я. «Потому что ваш отец долго служил под его начальством», — объяснил сборщик.
Мне показалось, что у тетки вырвался вздох облегчения. Она переглянулась с Реноденом. Голос ее звучал спокойнее, когда она заговорила вновь: «Если не знаком, то познакомится. Я полагаю, что новый владелец замка навестит соседей». — «Я думаю, любезный друг, что он явится к вам с визитом не далее как завтра», — сказал нотариус и вновь выразительно посмотрел на тетку. «Завтра так завтра. Встретим вашего богача как подобает». — «Богача! — повторил нотариус. — Да, господин Бержерон богат… и даже очень. Кроме его собственного состояния, большое состояние было и у его жены. После всех наследств, полученных ею, она, умирая, должна была оставить громадное состояние». — «Так он вдовец?» — спросил мэр, который также был в числе гостей. «Да, вдовец, и имеет одну дочь». — «Богатый… и наверняка скупой?» — допрашивал любопытный мэр. «Нет-нет, — ответил сборщик. — Господин Бержерон всегда слыл человеком очень щедрым. Он великодушен, как и все…» — «Как все… кто? — наперебой стали спрашивать гости, заметив, что рассказчик колеблется. — Продолжайте, мы здесь все свои, все останется между нами. Как кто?» — «Как и все охотники до женского пола», — сознался побежденный сборщик. «А, так он любитель женского пола?» — сардонически заметил мэр. «Говорят, что да! Обратите внимание, я лишь передаю вам слухи, сам я ничего не знаю», — сказал сборщик, желая выгородить себя. «Нет дыма без огня… К тому же он так богат, что может позволить себе всяческие прихоти, этот вдовец. В особенности если он еще не стар. Сколько ему лет?» — спросил мэр. «Около шестидесяти». — «А его дочери?» — «Около двадцати. Я удивляюсь, что при таком состоянии отец до сих пор еще не выдал ее замуж», — заметил сборщик. «Да, учитывая только состояние ее матери, у нее большое приданое», — хмыкнул мэр.
Когда гости разошлись, между теткой и нотариусом состоялся короткий разговор, из которого я услышал только последнюю фразу, когда подошел пожать руку Ренодена.
«Не бойтесь ничего… я здесь», — промолвил он.
Назад: XII
Дальше: XIV