В разные периоды своей жизни я испытывал страшную боль, но, слава богу, ни прежде, ни впоследствии не чувствовал ничего подобного. Желаю от всей души, чтобы такое состояние не походило ни на один род смерти, которому подвержено человечество. Я чувствовал себя точно дух в темнице, невыразимо мучительно было мое безмолвное и неподвижное страдание. При этом мыслительных способностей я не утратил. Безотчетный ужас охватывал мою душу. Чем это кончится? Неужели это и есть смерть?

Надо заметить, что все происходившее вокруг я видел и слышал с величайшей ясностью. Только воля моя как будто утратила всякое влияние на тело. Я уже говорил, что маркиз не погасил свою дорожную лампу, когда вышел на станции. Всеми силами своей души призывая его вернуться, я вслушивался в малейший шорох в надежде на какую-нибудь счастливую случайность, которая выведет меня из оцепенения. Вдруг дверцы кареты отворились, и совершенно незнакомый мне человек вошел и сел возле меня.

В лампе ярко горела восковая свеча, я вполне мог рассмотреть при ее свете своего неожиданного гостя. Он был молод, поверх одежды была накинута темно-серая широкая и длинная шинель с капюшоном, который падал ему на лоб. Когда он входил, мне показалось, будто под опущенным капюшоном мелькнул золотой галун военной фуражки, а из-под широких рукавов верхней одежды отчетливо виднелись пуговицы военного мундира.

У непрошеного посетителя были густые, черные усы и эспаньолка, кроме того, я заметил красный рубец поперек щеки и верхней губы. Он сел возле меня и тихо затворил за собой дверцы. Все это произошло в одно мгновение. Потом, наклонившись ко мне, рукой в перчатке он заслонил глаза от света лампы и несколько секунд внимательно всматривался мне в лицо. Человек этот появился беззвучно, как привидение, все, что он делал, исполнялось с быстротой и решительностью заранее обдуманного и взвешенного плана. Цель у него, очевидно, была недобрая. Я подумал, что он хочет обобрать меня и убить. Тем не менее я оставался недвижим и бессилен, как мертвое тело. Он сунул руку в мой боковой карман и вынул из него мою драгоценную белую розу вместе со всеми письмами, которые там находились и среди которых была важная для меня бумага.

На письма мои он едва взглянул. Очевидно, ему не было до них никакого дела. И мое сокровище, белую розу, он отложил в сторону. Весь интерес для него, должно быть, заключался в бумаге, о которой я упомянул: он развернул ее и стал бегло переносить карандашом ее содержание в свою записную книжку. Человек исполнял свое дело с хладнокровием и неторопливой быстротой, изобличавшими, как мне показалось, привычку полицейского. Потом он сложил бумаги в прежнем порядке, опустил их мне в карман и был таков.

Его посещение длилось не больше трех минут. Вскоре после его ухода я опять услышал голос маркиза. Он сел в карету, поглядел на меня и улыбнулся, вероятно, завидуя моему крепкому сну. Ах, если бы он только знал обо всем, что тут происходило! Он снова принялся читать свои письма и делать на них отметки при свете лампы, только что послужившей тайным целям шпиона.

Мы выехали из городка, продолжая свой путь. Лошади шли прежним умеренным шагом. Мы проехали две мили с того момента, как я подвергся так называемому полицейскому осмотру, и тут у меня вдруг странно застучало в одном ухе, и я почувствовал, как будто воздух проникает через него мне в горло. Ощущение было таким, словно пузырь, образовавшийся глубоко в ухе, внезапно лопнул. Невыразимое оцепенение мозга тотчас прошло, в голове как-то удивительно зажужжало, и каждый нерв в моем теле содрогнулся, вроде того, как бывает, когда начинает оживать затекшая рука или нога. Я вскрикнул, приподнялся и снова упал на свое место; весь дрожа, я откинулся назад и почувствовал такую слабость, как будто мне вот-вот станет дурно.

Маркиз вытаращил на меня глаза, взял меня за руку и спросил озабоченно, не болен ли я. Ответил я тяжким стоном. Постепенно, однако, я приходил в нормальное состояние. Хотя и едва слышно, но я вскоре смог сообщить маркизу, как жестоко я страдал, затем передал, как во время его отсутствия какой-то незнакомец нагло осмотрел мои письма и бумаги.

– Боже милосердный! – воскликнул он. – Уж не добрался ли мошенник и до моей корреспонденции?

Я успокоил его на этот счет. Тем не менее он поставил свой ящик возле себя и принялся тщательно осматривать все, что в нем заключалось.

– Да, слава богу, ничего не тронуто, – пробормотал он себе под нос. – Тут есть шесть-семь писем, которые ни в коем случае не должны попасть в чужие руки.

Затем он стал расспрашивать меня с большим участием обо всем, что я чувствовал во время моего странного припадка оцепенения.

– Один мой приятель, – сказал он, выслушав меня, – испытал точь-в-точь то же, насколько я понимаю. Было это на корабле и, полагаю, вследствие сильного волнения. Он, подобно вам, отличался храбростью и в силу обстоятельств должен был проявить свою неустрашимость и отвагу. Спустя часа два усталость взяла свое, и он, по-видимому, впал в глубокий сон. А на самом деле он находился в состоянии, которое потом описывал совершенно так же, как и вы, говоря о своих ощущениях.

– Повторялся ли этот припадок у вашего приятеля?

– Я видел его много раз после того случая, но больше не слышал от него ни о чем подобном. Меня поражает однородность причин, вызвавших тот и другой припадок. Ваша отважная схватка при самых невыгодных условиях с таким опытным борцом, как этот помешанный драгунский полковник, ваше утомление и, наконец, непреодолимая сонливость – все в точности согласуется с тем, что испытал мой друг. Хотел бы я знать, – продолжил он немного погодя, – кто эта каналья, кому вздумалось осмотреть ваши бумаги? Однако возвращаться назад решительно не стоит, мы ничего не узнаем. Подобные люди всегда искусно устраивают свои дела. Я думаю, впрочем, что это агент полиции, мошенник обобрал бы вас.

Я говорил мало, чувствуя себя очень слабым, но маркиз продолжал поддерживать разговор.

– Мы становимся близкими знакомыми, – сказал он, наконец. – Так что хотя и не часто, а все же видеться в Париже мы должны, я могу быть вам полезен. Только позвольте напомнить вам, что маркиза д’Армонвиля в настоящую пору не существует, а есть лишь месье Дроквиль. Назовите мне, пожалуйста, гостиницу, где вы предполагаете остановиться. Ведь вы понимаете, что за отсутствием маркиза, который путешествует, его дом пустует и находятся в нем только двое или трое старых слуг. Они даже мельком не должны видеть месье Дроквиля. Тем не менее он ухитрится достать вам место в ложе маркиза в опере и даже, быть может, доступ в другие места, еще более престижные. И так как скоро дипломатическая роль маркиза д’Армонвиля будет окончена и он получит свободу называться своим настоящим именем, то ни под каким видом не разрешит своему другу мистеру Беккету не сдержать данного им слова навестить его осенью в замке д’Армонвиль.

Разумеется, я горячо поблагодарил маркиза. Чем ближе мы подъезжали к Парижу, тем выше я ценил покровительство своего нового друга. Поддержка такого важного лица именно в эту минуту и его дружеское участие к иностранцу, которого он, так сказать, узнал совершенно случайно, могло сделать мое пребывание в столице Франции несравненно более приятным, чем я был вправе ожидать. Нельзя было проявить больше любезности, чем это делал маркиз, обращаясь ко мне.

Пока я благодарил его, карета остановилась у станции, где нас ждали свежие лошади и где, как вскоре оказалось, нам предстояло расстаться.