Два жандарма отвели атлета в приемную, где не было никого, кроме него. Как было условлено, с рук узника сняли кандалы.

— В какую дверь она войдет? — тихо спросил Пауль, усаживаясь на скамью в углу полутемной залы.

Ему указали на дверь по ту сторону решетки, разделявшей комнату на две половины.

Узник поднял голову и сказал слегка дрогнувшим голосом:

— Но если она войдет оттуда, то как же она попадет сюда, ко мне?

— По всей вероятности, она не попадет к вам, — невозмутимо ответил тот жандарм, что был постарше.

— Как не попадет?!

— Вы можете подойти к решетке и говорить с ней о чем угодно, — заметил другой жандарм успокоительным тоном, видя, что атлет начинает волноваться.

— Негодяи, вы обманули меня! — завопил Пауль в исступлении.

— Вам было обещано, что вы увидите ее, и она придет.

— Меня обманули! — кричал атлет. — Она должна прийти сюда, на эту сторону, между нами не должно быть решетки! Это низость, меня надули! О, если бы я знал!.. Я бы убил этого негодяя как собаку! Я бы всех перебил, вы…

И Пауль с угрожающим видом шагнул в сторону жандарма, спокойно стоявшего со связкой ключей в руке.

— Я хочу, чтобы она пришла сюда, на эту сторону!

— Вы требуете невозможного, — сказал старый жандарм.

— Ах вот как! — воскликнул атлет и, схватив деревянную скамью, приделанную к стене, оторвал ее и швырнул на пол. Затем он бросил пару стульев и стол в угол комнаты, вооружился ножкой от стола и, спрятавшись за своей баррикадой, крикнул:

— Ну, подходите!

Жандарм остался спокойно стоять на месте, пожимая плечами.

Хладнокровие этого человека вывело Пауля из себя. Одним прыжком он перескочил разделявший их барьер и бросился на своего противника.

Жандарм понял, что подвергает себя опасности, и быстро ретировался к двери. У самого порога ему пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать обрушившегося на него со страшной силой атлета, и он быстро выскочил за дверь и захлопнул ее.

Пауль остался один.

В это время прибежали другие жандармы с револьверами. Предстояло настоящее побоище. Атлет в конце концов уступил бы силе, но защищался бы наверняка отчаянно. В его исполинских руках всякий предмет становился смертоносным орудием. К тому же ему ничто не мешало броситься на первого же жандарма, появившегося в дверях, вырвать у него револьвер, спрятаться за баррикаду и таким образом держать своих врагов на почтительном расстоянии.

Все жандармы столпились у дверей приемной и уже собирались отворить ее, как вдруг появился Зиг.

Как раз в ту минуту, когда сыщик собирался уходить домой, он услышал какой-то странный топот и шум и решил выяснить, в чем дело.

«Так я и думал, — сказал он себе, — в сущности, это моя вина. Я сдержал обещание лишь наполовину. Атлет вправе ругать меня. Теперь я должен предупредить кровопролитие, пусть даже ценой собственной жизни».

Храбрый и решительный, Зиг ни минуты не колебался. Приблизившись к собравшимся жандармам, он сказал:

— Не входите туда. Я пойду один.

— Что вы собираетесь делать? — спросил старый жандарм, узнав Зига.

— Еще не знаю, но утром мне удалось усмирить его, может быть, удастся и теперь. Вы всегда успеете броситься мне на выручку. Тем более, начальству будет приятно, если обойдется без насилия.

— Да, конечно, но с ним вы вряд ли справитесь.

— Я попробую.

— Вы рискуете жизнью.

— Лучше рискнуть только одной жизнью — моей, чем вашей и ваших товарищей.

С этими словами Зиг открыл дверь и, войдя в комнату, закрыл ее за собой.

Жандармы остались ждать у двери, готовые в любой момент броситься на помощь Зигу. Они удивленно переглядывались, не понимая, как сыщик в одиночку сладит с разбушевавшимся исполином.

Но через несколько минут Зиг вышел из комнаты совершенно спокойный, как и прежде, и сказал:

— Он присмирел и готов поговорить со своей женой через решетку. Приведите Зоннен-Лину.

Сыщику действительно удалось образумить Пауля. Зиг дал атлету понять, что если тот устроит драку, то Лину он вообще не увидит.

И Пауль решил удовольствоваться малым.

Он покорно положил ножку от стола на пол, подошел к решетке и стал ждать, когда приведут его жену. Наконец появилась Зоннен-Лина.

— Здравствуй, Пауль, — с некоторой опаской сказала она.

— Здравствуй, — со вздохом ответил атлет. — Как ты?

При виде Лины в нем вновь заговорила любовь, а мысли об отмщении отошли на второй план.

— Полицейские пообещали, что скоро отпустят меня…

— Значит, через несколько дней ты будешь на свободе, а я, похоже, останусь здесь. Не попросишь ли ты позволения навещать меня время от времени?

— Нет, я не настолько глупа! — с ненавистью воскликнула она.

— А между тем все свои преступления я совершил только ради тебя. Если бы я не любил тебя так сильно, я не оказался бы здесь!

— Ну, так тебе следовало бы поменьше любить меня, я никогда не просила тебя об этом, наоборот!

— А если бы меня осудили на смертную казнь из-за того, помнишь, которого я убил из ревности… ты пришла бы, чтобы проститься со мной?

— Нет.

— Бестия! Низкая женщина! — завопил Пауль вне себя.

Он вцепился в решетку обеими руками и попробовал сломать железные прутья. Так как это ему не удалось, он стал пинать ее ногами, биться об нее головой и грызть зубами. Он ревел, как дикое животное, глаза его налились кровью, на губах выступила пена. Первым порывом Лины было броситься в самый дальний угол комнаты, но, увидев, что несмотря на свою исполинскую силу атлет не в состоянии сломать ни единого прута, она снова подошла к решетке.

— Ах, как охотно ты убил бы меня, — с насмешкой произнесла она. — Не правда ли? Но теперь я уже не в твоей власти! Ты беспомощен! Я больше не твоя вещь, не трудись напрасно, дорогой, на этот раз даже ты бессилен!

Этот сарказм на минуту привел атлета в чувство. Прежде он мог только кричать и вопить, теперь же снова обрел дар речи, отпустил решетку, скрестил руки на груди и сказал, грозно глядя на издевавшуюся над ним жену:

— Как! Ты смеешься надо мной? Ты на коленях умоляла бы меня о пощаде, если бы нас не разделяла эта решетка! Из-за тебя я уже в третий раз оказался в тюрьме! А между тем ты могла парой ласковых слов усмирить то животное, на которое так жаловалась! Но ты сделала из меня вора и убийцу! А ты могла бы сделать из меня порядочного человека. Что мне нужно было для счастья? Видеть тебя, чувствовать тебя, дышать с тобой одним воздухом. Но ты хотела красивых платьев, денег и веселой жизни! Я вынужден был красть, чтобы удовлетворить твои желания, чтобы помешать тебе бросить меня и уйти к другому! Так, значит, ты теперь хочешь уйти к какому-нибудь негодяю? — завопил он вдруг, приходя в ярость при одной мысли о сопернике. — Ну, в таком случае бойся за себя и за своих кавалеров! Я убью их, как убил того, другого, не смейся! Ты думаешь, что я погиб, и поэтому издеваешься надо мной. Но ведь я еще могу вернуться! Я убью тебя, как ты убила мое сердце. Пускай меня сажают в тюрьму — я сумею выбраться на свободу, пускай надевают мне кандалы на ноги и на руки — я разобью их! Пусть тащат меня на эшафот — я и оттуда убегу, найду тебя и убью!

— Ты с ума сошел, — рассмеялась Лина, пожимая плечами, — ты говоришь о том, что разобьешь кандалы, а сам даже решетку не можешь сломать.

Эти слова пробудили в Пауле сверхъестественную силу. Он схватил двумя руками железный прут, уперся ногами в пол и стал так трясти решетку, что пол задрожал, прут не выдержал и упал к его ногам.

Зоннен-Лина испустила ужасный крик. Еще одно такое усилие, и Пауль будет рядом с ней…

Но кровь вдруг бросилась атлету в лицо, он пошатнулся и, выпустив решетку, свалился на пол.

В то время как происходила эта сцена, Зиг поехал в Моабит. Через полчаса Граднер вышел к нему со словами:

— Что же, убийцей оказался Хорфди?

— Нет, господин судья, — ответил сыщик с глубоким вздохом, — это не он.

— Как! Вы и госпожа ван ден Кольб были так уверены, что это он. Значит, сегодня мы ни на йоту не продвинулись дальше, чем три месяца назад?

— Простите, я пришел сказать вам, кто убийца.

— Что вы говорите? И кто же он?

— Атлет Пауль.

— Атлет Пауль… Имя мне знакомо. Не беглый ли это каторжник?

— Да.

— Мне уже приходилось иметь дело с этим человеком. Он недавно сбежал, и полиция не может найти его.

— Сегодня утром я арестовал его. Он сейчас в сыскной полиции.

— О, я поздравляю вас!

Зиг поклонился, а затем в подробностях рассказал следователю об аресте атлета и о своем разговоре с Зоннен-Линой.

— Ну, значит, благодаря вам убийца в наших руках, — заметил следователь.

Граднер велел принести протокол допроса Хорфди и, просмотрев его, спросил Зига:

— Значит, у вас больше нет никаких подозрений относительно Хорфди?

На следующий день после злополучного обеда в ресторане Хорфди отправился на Кляйстштрассе, но его там не приняли. Тогда он поспешил в «Палас-отель», к графу Камани. Но тот, всегда такой любезный и словоохотливый, был на этот раз сдержан и холоден.

Хорфди стал искать причину такого настроения и вспомнил, что срок уплаты долга давно прошел. Вероятно, граф находил, что его должник слишком медлит, и своим обращением хотел показать ему это. Хорфди решил приложить все старания, чтобы в самом скором времени вернуть долг. Он боялся, что граф может пустить в ход свое влияние на Марию, чтобы отдалить их друг от друга.

Но, к сожалению, у Хорфди по-прежнему не было этих денег, как не было и знакомых, которые могли бы одолжить ему необходимую сумму. Три месяца назад Хорфди прибег бы к игре, но за это время он сильно изменился. Полюбив Марию, он стал относиться к себе строже. Он понимал теперь, как гнусно зарабатывать на хлеб игрой, вместо того чтобы честно трудиться.

Но после долгих колебаний он все же отправился к Лоле Монтец. Она рассказала ему, что полиция закрыла ее салон, что у нее больше не играют и она вынуждена продать свою мебель и переселиться в Висбаден, чтобы попытать счастья там.

У Хорфди в кармане было всего пятьсот марок. Он не знал никакого другого игорного дома, а о том, чтобы поехать в Остенде или в Монако, и не думал, так как не хотел оставлять Марию. Тогда он решил пойти к графу, чтобы извиниться перед ним за задержку долга. Но тот отказался его принять.

Хорфди был в отчаянии, он не знал, что делать. Как потерянный, он бродил по Берлину и особенно часто заходил на Кляйстштрассе. Однажды, когда он по обыкновению смотрел на окна Марии, он увидел ее за занавеской. Тогда, забыв о благоразумии, он быстро перебежал улицу, поднялся по лестнице, оттолкнул Розу, которая хотела остановить незваного гостя, и очутился в гостиной, перед Марией.

Это происходило в день ареста Пауля, когда Зиг был у следователя.

Мария, увидев Хорфди, пришла в гнев и собралась было высказать ему свое негодование. Но он схватил ее за руки и торопливо заговорил:

— Я живу только для вас. Без вас я решился бы на все, жизнь мне опротивела. Я был несчастным, бесполезным человеком, я страшился самого себя… Сжальтесь надо мной, вы можете изменить меня. Один ваш взгляд — и я становлюсь лучше, одно лишь ваше слово или улыбка — и я приобрету все добродетели, которых не имел до сих пор. Я не видел вас неделю, но мне кажется, что прошли годы… О, если бы вы знали, как я страдал! В ту минуту, как я заметил вас за занавеской, я почувствовал, что силы и мужество покинули меня. Выслушайте меня из жалости, верьте, я говорю правду, да и к чему мне лгать? Я страдаю, страдаю ужасно. Прошу вас, сжальтесь над человеком, который плачет перед вами, как ребенок…

Он не мог больше говорить, слезы душили его.

Мария с удивлением слушала этот незнакомый ей язык страсти. Правда, ее муж тоже говорил о любви, но страсть она видела впервые.

— Если вы хотели лишить меня своего общества, зачем вы вообще принимали меня? Зачем вы были добры и милы со мной? Разве вы не читали любви в моих глазах? Вы знали, что мое сердце давно уже принадлежит вам, и вы его молча приняли. Вы не имеете права терзать его, разве я причинил вам какое-нибудь зло? Никакого! О, вы неправы, как были неправы с самого начала!

— Да, я была неправа, — мягко заметила Мария.

Она говорила правду. Убежденная в вине Хорфди, повинуясь воле Зига, она согласилась играть недостойную комедию, противоречившую ее открытой натуре.

Но с некоторых пор она стала сомневаться в виновности Хорфди, она говорила себе, что ее поведение низко. Он был вправе упрекать ее.

Но все же, пока на Хорфди лежала еще хоть тень подозрения, Мария должна была избегать его.

Она собрала все свое мужество и сказала:

— Если вы меня любите, то, умоляю, оставьте меня и никогда больше не ищите встречи со мной.

— Боже мой! — в отчаянии воскликнул он. — И это все, что вы можете мне сказать?

— Я не могу поступить иначе.

В эту минуту вошла Роза и прошептала Марии на ухо:

— Тебя хотят видеть.

— Кто?

— Какой-то господин, он говорит, что принес важные известия.

Мария встала и, не глядя на Хорфди, отправилась за Розой в переднюю. Там она увидела клерка из сыскной полиции.

— Господин Граднер поручил мне передать вам эту бумагу, — сказал он, обращаясь к хозяйке дома.

Мария взяла письмо и, пока Роза провожала клерка, вошла в гостиную и, подойдя к окну, прочитала следующее: «Милостивая государыня! Считаю своим долгом сообщить вам, что нам, наконец, удалось найти убийцу вашего мужа. Это атлет Пауль, известный каторжник, уже не раз сбегавший из тюрьмы. У нас есть против него улики, кроме того, он сам во всем сознался. Таким образом всякие подозрения относительно Хорфди исчезают сами собой. С сегодняшнего дня мы прекращаем следить за ним. Я всегда сочувствовал вашему горю, сударыня, и счастлив, что в скором времени ваш супруг будет отмщен». Письмо было подписано именем Граднера.

Мария дважды перечла письмо, затем подошла к камину, бросила письмо в огонь и сказала Хорфди:

— Я заставила вас жестоко страдать, простите меня и не старайтесь узнать, почему я так поступала. Я во многом виновата перед вами и постараюсь загладить свою вину.

Сказав это, женщина разразилась рыданиями — силы изменили ей.

Мария могла бы теперь вернуться в свою квартиру на Французской улице, но тогда ей пришлось бы во всем признаться Хорфди, а она не смела сделать это.

Она продолжала вести прежний образ жизни, только Зиг пропал с ее горизонта. Его внезапное исчезновение удивило Хорфди. Когда он спросил об этом Марию, та дала ему весьма путаное объяснение. Он больше не расспрашивал, но подумал про себя, что граф, вероятно, стал ревновать и поэтому нарочно отдалился от нее.

Каждый день Хорфди приходил к Марии в два часа и оставался до обеда. Сидя рядом с ней, он рассказывал о своем детстве, о взрослении, о своих разочарованиях. Он открывал ей душу, чтобы она могла судить о нем лучше, чем другие.

Она слушала его слова, как дивную музыку, и боялась, что он перестанет говорить.

Кроме того, Мария старалась говорить с Хорфди серьезно, как друг, как сестра. Она советовала ему позаботиться о своем будущем и забыть любовь, которую она не может, не смеет разделить. Он обещал ей все, чего она хотела, он клялся никогда больше не говорить о любви, но через несколько минут нарушал свою клятву.

Так протекала жизнь Марии, как вдруг случилось событие, которое легко было предвидеть.

Однажды, читая газету, она выронила ее с криком: «Какая низость!» — и позвала Розу.

— Прочитай, что здесь пишут! — воскликнула Мария и указала место, где говорилось о процессе над атлетом Паулем. Его преступление было описано очень подробно, а в одном месте говорилось: «Пауль несколько лет назад женился на Зоннен-Лине, которую пламенно и безгранично любил. Однажды он встретил ее в обществе Карла ван ден Кольба, проследил за ним, а затем в припадке безумной ревности убил».

Как только Роза дочитала эти строки, Мария вырвала у нее газету и воскликнула:

— У нас на родине отомстили бы смертью человеку, написавшему это. И этот негодяй смеет утверждать, что мой муж был любовником подобной особы! Что накануне моего приезда его видели вместе с ней! Но я этого так не оставлю, своей заметкой они оскорбляют самое дорогое, самое святое!.. Я сейчас же еду в редакцию!

Редактор, к которому час спустя явилась Мария, заверил ее в том, что получил все сведения от чиновника из сыскного отделения, который вряд ли мог ошибиться.

Мария сейчас же поехала к Граднеру.

— Госпожа ван ден Кольб, — сказал следователь, когда узнал, зачем она приехала, — эта заметка помещена в газете не мной и ни одним из моих коллег. Но дело сделано, и теперь я могу лишь пожалеть вас и выразить вам свое сочувствие.

— Пожалеть? Меня жалеть не надо. Эта заметка не могла огорчить меня, так как в ней нет ни слова правды, но она глубоко меня возмутила!

Граднер ничего ей не ответил.

— Вы молчите? — удивилась она. — Неужели и вы верите этой басне?

— Послушайте, фрау, — заговорил следователь после минутного размышления, — если бы можно было скрыть от вас правду, то поверьте, что, несмотря на вашу просьбу, я предпочел бы ничего не отвечать. Но, к сожалению, скоро дело атлета Пауля будет рассматриваться в суде, вам придется присутствовать при этом, и все подробности дела станут вам известны, а потому мне лучше прямо сейчас сообщить вам, что все написанное в заметке — истинная правда.

— Как? Правда, что муж за время моего отсутствия связался с этой женщиной? — воскликнула Мария.

— Через несколько минут после того, как он расстался с ней, его убили.

— И у вас есть доказательства?

— К несчастью, да, вы ведь знаете, что это дело поручено мне.

Три дня подряд Мария отказывалась принимать Хорфди, но она не сидела дома, а выходила очень часто. Прежде всего, вдова отправилась в церковь, где, с тех пор как умер муж, она, будучи католичкой, каждый день ставила за него свечку, и пока та горела, молилась за упокой его души. Теперь она распорядилась продолжать ставить свечи без нее и заплатила за месяц вперед.

Затем она отправилась с Розой на Французскую улицу и велела уложить в ящики вещи, которые не забрала к себе на Кляйстштрассе, и приказала швейцару продать мебель и сдать квартиру.

Затем женщина поехала на кладбище, где до сих пор бывала каждый день. Перед тем она обычно заходила в цветочный магазин и покупала букет пармских фиалок с чайными розами, так как это были любимые цветы ее мужа. Теперь же она удовольствовалась обыкновенным венком из сухоцветов.

Наконец, Хорфди, бледный и похудевший, был снова допущен к ней.

— Почему вы опять лишили меня своего общества? — спросил он с горечью.

— Не обвиняйте меня напрасно. У вас нет причин жаловаться на меня, — ответила она уклончиво.