Глава III
В три часа пополудни
Мистер Реджинальд Диммок, несмотря на свою молодость, оказался человеком светским и опытным, к тому же прекрасным собеседником. Разговор между ним и Неллой Раксоль не смолкал ни на минуту. Они болтали о Петербурге, о покрытой льдом Неве, об оперном театре, о вкусе русского чая, о сладости русского шампанского и о прочих особенностях русской жизни. Исчерпав тему России, Нелла сделала легкий обзор собственного времяпрепровождения, с тех пор как рассталась с молодым человеком в российской имперской столице, чем вернула разговор обратно, к Лондону, вокруг которого он и вращался, пока не был съеден последний кусочек бифштекса.
Теодор Раксоль заметил, что мистер Диммок был крайне неразговорчив, когда беседа касалась его собственных дел, и прошедших, и будущих. Молодой человек производил на него впечатление типичнейшего придворного паразита, и американец недоумевал, каким образом удалось тому получить столь ответственную должность при особе великого герцога Познанского, да и кто такой был сам этот великий герцог Познанский? Миллионер смутно припоминал, будто слышал когда-то о Познани: Познань была, вероятно, одним из тех маленьких, не поддающихся описанию немецких государств, в которых пять шестых всех подданных — придворные, а остальные — угольщики или содержатели гостиниц.
Почти до конца обеда Раксоль молчал — может быть, его мысли были слишком заняты подмигиванием Жюля мистеру Диммоку, но, когда на смену мороженому пришел кофе, он решил, что, возможно, будет нелишним в интересах дела узнать хоть что-нибудь о приятеле дочери. Он никогда не подвергал сомнению ее право самой выбирать друзей и предоставлял ей полную свободу, пребывая в твердой уверенности, что врожденный здравый смысл никогда не позволит ей попасть ни в какую беду. Но уже безотносительно к странному поведению метрдотеля мистера Раксоля сильно интриговала манера общения Неллы с мистером Диммоком — манера, в которой любезное высокомерие смешивалось с очевидным желанием угодить и понравиться.
— Нелла говорила мне, мистер Диммок, что вы занимаете очень ответственный пост при особе великого герцога Ариберта Познанского, — проговорил Раксоль. — Извините мое невежество американца, но этот Ариберт Познанский — коронованная особа? Он, как вы это называете в Европе, владетельный князь?
— Его высочество не правит и никогда не будет править государством, — ответил Диммок. — Престол Великого герцогства Познанского принадлежит племяннику его высочества, великому герцогу Евгению.
— Племяннику!.. — удивленно воскликнула Нелла.
— А почему бы и нет, милая мисс?
— Но ведь великий герцог Ариберт, должно быть, еще очень молод?
— Великий герцог по прихоти случая, что нередко встречается в истории венценосных семейств, как раз одних лет с великим герцогом Евгением. Покойный родитель великого герцога был женат дважды — этим и объясняется юный возраст дяди.
— Вот прелесть-то, я думаю, быть дядей своего ровесника! Но для великого герцога Ариберта это, пожалуй, не очень уж забавно. Ведь ему приходится, очевидно, вести себя с племянником ужас как почтительно и смиренно!
— Великий герцог и мой светлейший господин относятся друг к другу как братья. Теперь, конечно, наследником престола считается великий герцог Ариберт, но, как вам, вероятно, известно, великий герцог на днях вступает в брак с одной из ближайших родственниц императора, и если появится потомство… — Мистер Диммок пожал плечами. — Великий герцог, — продолжал он, не окончив начатой фразы, — великий герцог, конечно, предпочел бы иметь своим наследником великого герцога Ариберта, который вовсе не расположен к браку. Говоря между нами — только между нами, — брак представляется ему самой печальной необходимостью. Но, конечно, будучи немецким владетельным князем, он обязан жениться. Это его долг по отношению к отечеству, по отношению к Познани.
— А насколько велика Познань? — не подумав, спросил Раксоль.
Нелла засмеялась:
— Тебе не следовало бы задавать таких вопросов, папа! Мог бы, кажется, догадаться, что интересоваться размерами немецкого княжества противоречит правилам этикета!
— Я ничуть не сомневаюсь, — сказал Диммок, вежливо улыбнувшись, — что сам великий герцог не менее других склонен подшучивать над размерами своих владений. Помню, как-то мы с принцем Арибертом прошли их за один день из конца в конец туда и обратно.
— По своей земле, значит, великий герцог далеко не уедет? Нельзя сказать, что солнце садится в его владениях, а?
— Нельзя.
— Разве что когда небо скрывают тучи, — вставила Нелла. — И что же, великий герцог сидит себе дома и благоденствует?
— Напротив, он очень много путешествует, гораздо больше, чем принц Ариберт. Могу сообщить вам по секрету — это пока никому не известно за пределами нашей гостиницы, — что его королевское высочество великий герцог с маленькой свитой прибудет сюда завтра утром, — заговорщицким тоном сообщил молодой человек.
— В Лондон? — спросила Нелла.
— Да.
— В эту самую гостиницу? — продолжала расспросы девушка.
— Да.
— О, какая прелесть!
— Вот почему ваш покорнейший слуга оказался здесь уже сегодня — в качестве авангарда.
— Но, насколько я понял, вы ведь… гм… состоите на службе у принца Ариберта, дяди великого герцога? — решил уточнить, в свою очередь, новоиспеченный хозяин отеля.
— Именно так. Принц Ариберт тоже будет здесь. У великого герцога с принцем есть дела, касающиеся серьезных финансовых операций, связанных с брачным договором великого герцога. В высших сферах, понятно.
«Для особы столь осторожной ты слишком разговорчив, голубчик», — подумал Раксоль, а вслух предложил:
— Не выйти ли нам на террасу, как вы думаете?
По дороге троицу остановил Жюль и подал Диммоку письмо.
— Только что доставлено нарочным, — сказал он.
Нелла на секунду задержала отца и шепнула ему:
— Пожалуйста, оставь меня ненадолго одну с этим мальчиком.
— Я просто нуль какой-то, пустое место! — прошептал в ответ Раксоль с деланным возмущением, ущипнув ее тихонько за руку. — Ну ладно, слушаюсь, делай со мной что хочешь. Пойду пока освоюсь в своей гостинице. — И любящий отец быстро и незаметно удалился.
Нелла и мистер Диммок сидели вдвоем на террасе и прихлебывали охлажденные напитки. Эта парочка, устроившаяся под сенью растений, расцветших по воле владельца оранжереи в Челси, представляла зрелище очень приятное, и прохожие замечали втихомолку, что в беседе этих двоих, вероятно, зарождался роман. Возможно, так оно и было, но, чтобы предсказать направление развития этого романа, требовалось более близкое знакомство с характером Неллы Раксоль.
Прислуживал им сам Жюль, и в десять часов он принес еще одну записку для молодого джентльмена. Реджинальд Диммок рассыпался в извинениях и, наскоро прочитав ее, пояснил, что его требуют по неотложному делу, касающемуся его светлейшего повелителя. Молодой человек предложил сходить за мистером Раксолем или проводить Неллу к отцу. Но мисс Раксоль весело ответила, что не нуждается в провожатых и собирается пойти спать. Нелла прибавила также, что они с отцом всегда стараются быть друг от друга независимыми.
Как раз в это время Теодор Раксоль снова прошел в личные апартаменты мистера Вавилона, и уже по дороге ему стало ясно, что известие о смене владельца успело достигнуть даже самых глубинных, низших слоев гостиничной вселенной. Во всех тайных ходах этого муравейника стоял гул: удивительную весть обсуждали даже самые последние судомойки, будто и для них такая перемена могла иметь какое-то значение.
— Возьмите-ка сигару, мистер Раксоль, — предложил добрейший мистер Вавилон, — да хлебните вот коньячку, ведь этот — самый старый во всей Европе!
Спустя несколько минут между бывшим и новым владельцами знаменитого отеля уже завязался разговор, увлекательный и оживленный. Способность Раксоля сразу схватывать все подробности организации работы гостиницы изумляла Вавилона. Что до американца, то он скоро понял, что Феликс Вавилон — король среди владельцев гостиниц. Раксолю никогда прежде не приходило в голову, что держать гостиницу, даже большую, могло быть делом интересным и требующим больших затрат умственной энергии, но теперь он ясно видел, что не отдавал должного этому необычному для него роду бизнеса и недооценивал возможности, которые открывало перед ним владение гостиницей.
Структура «Великого Вавилона» была громадна и сложна. Раксолю, несмотря на все его гениальные организаторские способности, понадобилось не менее получаса, чтобы в полной мере усвоить организацию работы прачечных отеля, но стирка была лишь одним из сотни других направлений деятельности громадного механизма под названием «Великий Вавилон», и направлением сравнительно незначительным. Система контроля поступления провизии и определения средней пропорции между поставляемым на кухню сырьем и количеством и размером отпускаемых в столовую и в номера блюд отличалась особой сложностью. Когда новый владелец наконец ее усвоил, он тотчас предложил несколько усовершенствований, что повело к длинным теоретическим рассуждениям, потом к отступлениям от темы беседы, а потом Феликс Вавилон, несколько отвлекшись, вдруг зевнул.
Раксоль посмотрел на золотые часы, стоявшие высоко на полке.
— Господи боже мой, да ведь уже три часа ночи! Пожалуйста, извините меня, мистер Вавилон, что я задержал вас до столь поздней поры! — воскликнул он, испытывая некоторую неловкость.
— Уже много лет у меня не выдавалось такого приятного вечера. Вы позволили мне от души покататься на моем коньке. Это я должен просить у вас извинения.
Раксоль поднялся.
— Мне хочется задать вам один вопрос, — сказал Вавилон. — Вы никогда прежде не имели дела с гостиницами?
— Никогда.
— Ну так вы не знали своего предназначения. Вы были бы величайшим из всех владельцев гостиниц, даже лучше меня, а я не имею себе равных, хотя у меня всего одна, а другие имеют и по шесть. Отчего вы никогда не открывали гостиниц, мистер Раксоль?
— Ах, право, не знаю, — засмеялся тот. — Но вы мне льстите, мистер Вавилон.
— Я? Льщу? Вы меня не знаете. Я не льщу никому, разве что иногда какому-нибудь чрезвычайно высокопоставленному постояльцу, и в таком случае непременно делаю соответствующие распоряжения относительно счета.
— Да, кстати о высокопоставленных постояльцах: сюда, говорят, завтра приедет парочка немецких принцев? — непринужденно поинтересовался американец.
— Совершенно верно, — последовал краткий ответ.
— Что же, значит, надо сделать что-нибудь особенное? Устроить им, что ли, торжественный прием — стоять в холле у парадных дверей и кланяться или еще что-нибудь?
— Нет необходимости. Это по вашему желанию. Современный хозяин гостиницы ведь совсем не то, что какой-нибудь средневековый трактирщик, и даже принцы нынче не претендуют на его личное присутствие, разве что в каком-нибудь экстренном случае. Да вот, например, хоть великий герцог Познанский и принц Ариберт — они уже не раз удостаивали меня своими визитами, а я и в глаза не видел ни одного, ни другого! К тому же я обо всем уже распорядился.
Почтенные джентльмены поговорили еще немного, и Раксоль простился с бывшим хозяином отеля.
— Позвольте проводить вас до вашего номера, — предложил Вавилон. — Лифты, должно быть, уже остановлены, и нигде ни души. А сам я ночую здесь. — И он указал на дверь во внутренние покои.
— Нет, спасибо, мне лучше исследовать гостиницу без провожатого. Комнату свою я, наверно, найду, — возразил гость.
Но, когда Раксоль очутился в лабиринте бесконечных коридоров, уверенность в том, что он сам сможет найти свою комнату, несколько уменьшилась. Номер-то ее он знал — сто седьмой, но на каком она была этаже — забыл. Поднимаясь на лифте, этого не замечаешь. Идя по коридору, он миновал уже несколько дверей, за которыми скрывались лифты, но нигде не было видно ни одного выхода на лестницу — казалось, что эти сооружения совсем вышли из моды во всех уважающих себя гостиницах, и хотя архитекторы по старой памяти продолжают снабжать ими здания, но всегда прячут их в самых удаленных закоулках, чтобы они не оскорбляли взоров избалованной космополитической публики.
«Великий Вавилон» казался огромным, заброшенным и таинственным. В длинных коридорах кое-где поблескивал неяркий электрический свет. Раксоль был в туфлях из тонкой кожи, а потому ступал беззвучно и в одиночестве расхаживал взад-вперед по длинным коридорам. С верхнего этажа до него, казалось, доносились мирные звуки многоголосого храпа. Вот наконец он отыскал лестницу, очень узкую и темную, и вскоре очутился на первом этаже, но обнаружил, что нумерация комнат здесь заканчивалась на семидесяти. Американец нашел еще одну лестницу, поднялся на второй этаж, по отделке стен в коридоре тотчас догадался, что именно тут и находится предназначенное ему помещение, и, пустившись вдоль длинного коридора, даже тихонько присвистнул от удовольствия.
Вдруг в поперечном коридоре послышались шаги. Раксоль инстинктивно спрятался в темную нишу, где стояли стул и маленькая конторка, и прислушался. Ему не показалось — до него действительно доносился легкий шум шагов. Осторожно высунувшись из своего убежища, новоиспеченный хозяин отеля заметил то, чего не обнаружил поначалу: к дверной ручке одного из номеров была привязана белая лента. Тут из-за угла на месте пересечения обоих коридоров показался человек, и Раксоль невольно попятился. Это был Жюль — Жюль с засунутыми в карманы руками, в надвинутой на глаза широкополой шляпе, но в остальном одетый как обычно.
Американцу в эту минуту с особенной ясностью вспомнилось то, о чем говорил ему Феликс Вавилон в их первую встречу. Он вдруг пожалел, что не захватил с собой револьвер. Почему вдруг у него появилась потребность иметь при себе револьвер, находясь в лондонском отеле самой безукоризненной репутации, он и сам не мог себе объяснить, тем не менее потребность эта была. Он решил, если метрдотель пройдет мимо его убежища, взять его за шиворот и задать этому в высшей степени подозрительному субъекту несколько кратких вопросов. Но Жюль остановился. Раксоль опять осторожно выглянул из своей засады. Тот медленно и беззвучно повернул ручку двери, обмотанную белой лентой. Дверь наконец тихонько отворилась, и Жюль исчез в комнате. Спустя очень недолгое время он появился снова, затворил дверь так же осторожно, как и открыл, снял ленту, повернул назад и скрылся в поперечном коридоре.
«Странно, — проговорил про себя Раксоль, — слишком уж все странно!» Ему пришло в голову взглянуть на номер комнаты, которую только что покинул метрдотель, и он прокрался к двери.
— Черт! — изумленно пробормотал он.
На двери красовался номер сто одиннадцать, это был номер комнаты его дочери! Раксоль попробовал было отворить дверь, но она оказалась заперта. Тут он бросился к себе, в номер сто семь, схватил один из пары револьверов (таких, какие обыкновенно изготовляются для миллионеров) и пошел вслед за Жюлем по поперечному коридору. В конце него находилось окно, оно было распахнуто, и рядом с невиннейшим видом стоял Жюль и смотрел в него. Всего десять бесшумных шагов, и Теодор Раксоль оказался у него за спиной.
— На одно слово, голубчик, — проговорил миллионер, небрежно помахивая револьвером.
Метрдотель, несомненно, вздрогнул от неожиданности, но, сделав усилие, тотчас овладел собой.
— Что вам угодно, сэр? — спросил он спокойным голосом.
— Мне угодно знать, за каким чертом вы заходили сейчас в номер сто одиннадцать, — сдерживая ярость, тихо, но четко проговорил американец.
— Меня просили сюда прийти, — все так же спокойно ответил Жюль.
— Вы лжете, и лжете неискусно. Это комната моей дочери. Ну, отвечайте же, пока я еще не решил, пристрелить вас или выкинуть в окно.
— Извините, сэр, но в номере сто одиннадцать проживает джентльмен.
— Предупреждаю вас, мой друг, что возражать мне очень безрассудно с вашей стороны. Больше даже не пытайтесь это делать. Мы сейчас вместе войдем в эту комнату, и вы мне докажете, что ее занимает джентльмен, а не моя дочь.
— Это невозможно, сэр, — спокойно проговорил задержанный.
— Едва ли, — отрезал Раксоль и взял Жюля за рукав.
Миллионер знал наверняка, что Нелла занимает номер сто одиннадцать, потому что сам осматривал его вместе с ней и сам проследил за тем, чтобы туда были благополучно доставлены сундуки с багажом дочери, ее горничная и она сама.
— Теперь отворяйте дверь, — шепнул Раксоль, когда они подошли к упомянутой комнате.
— Надо постучать, — замялся метрдотель.
— Отнюдь. Отворяйте, у вас, конечно, есть запасный ключ.
Увидев наведенный на него револьвер, Жюль повиновался с большой готовностью и только укоризненным жестом дал понять, что снимает с себя всякую ответственность за столь оскорбительное и злостное нарушение благопристойности гостиничной жизни. Раксоль вошел. Комната была ярко освещена.
— Вас спрашивают, сэр, и непременно желают вас видеть, — проговорил Жюль и поспешно скрылся.
Мистер Реджинальд Диммок, все еще во фраке, с папиросой в руке, поспешно поднялся из-за стола:
— Добро пожаловать, дорогой мистер Раксоль, какой приятный… гм… сюрприз.
— Где моя дочь? Это ее номер, — не отвечая на приветствие, сурово спросил американец.
— Возможно, я неточно расслышал, что вы изволили сказать, мистер Раксоль.
— То, что это номер мисс Раксоль.
— Дорогой сэр, — ответил Диммок, — лишь помешанному могла прийти в голову такая фантазия! Только уважение к вашей дочери мешает мне силой удалить вас из комнаты за столь немыслимое предположение!
Маленькое пятнышко на переносице Раксоля вдруг сделалось белым.
— С вашего позволения, — произнес он тихим голосом, — я осмотрю уборную и ванную.
— Да выслушайте меня, это займет всего лишь одну минуту! — заговорил Диммок более мягко.
— Выслушаю вас позже, мой молодой друг, — прервал его Раксоль.
Он приступил к осмотру уборной и ванной, но никого там не обнаружил.
— Чтобы вы не истолковали мое поведение превратно, мистер Диммок, считаю нужным сообщить, что я испытываю самое неограниченное доверие к моей дочери, которая сумеет постоять за себя не хуже любой из женщин, каких я когда-либо знал, но, с тех пор как вы приехали, в гостинице произошло несколько таинственных случаев. Вот и все.
В эту минуту Раксоль почувствовал, что ему дует в спину, и обернулся к окну.
— Вот, например, — продолжал он, — я вижу, что это окно разбито, разбито вдребезги и разбито снаружи. Ну, как это могло произойти?
— Если вы будете так любезны и соблаговолите услышать голос здравого смысла, мистер Раксоль, — произнес Диммок самым изысканным дипломатическим тоном, — я попытаюсь объяснить, в чем дело. Первый ваш вопрос показался мне очень оскорбительным, но теперь я понимаю, что у вас были на то некоторые основания. — Тут он вежливо улыбнулся. — Я проходил часов в одиннадцать по коридору и застал мисс Раксоль, объяснявшейся со здешней прислугой. Мисс Раксоль направлялась почивать в эту комнату, как вдруг большой камень, который, вероятно, бросили с набережной, разбил здесь, как вы изволите видеть, окно. Не говоря уже о неудобствах, вызванных этим происшествием, ей не хотелось больше оставаться в этом номере. «Если бросили один камень, — рассуждала она, — за ним может последовать и другой». Поэтому ваша дочь требовала, чтобы ее перевели в другой номер, а прислуга уверяла, что нет другого свободного номера с уборной и ванной. Вот я и предложил мисс Нелле немедленно обменяться комнатами, а она оказала мне честь, приняв мое предложение. Наши вещи, и ее, и мои, были тотчас перенесены, вот и все. Мисс Раксоль в эту минуту, надеюсь, почивает в номере сто двадцать четыре.
Теодор Раксоль несколько секунд молча смотрел на молодого человека. Тут в дверь кто-то чуть слышно стукнул.
— Войдите! — крикнул Раксоль.
Кто-то толкнул дверь, но, не входя, остановился у порога. Это была горничная Неллы в ночном дезабилье.
— Мисс Раксоль очень извиняется, сэр, но она оставила тут на камине книгу. Ей не спится, и она хочет почитать, — с некоторым смущением проговорила девушка.
— Примите мои извинения, мистер Диммок, мои официальные извинения, — сказал Раксоль, когда горничная удалилась, выполнив поручение хозяйки. — Спокойной ночи.
— Не стоит и говорить об этом, сэр, — произнес любезно молодой человек, кланяясь вслед американцу.