Глава 15. Вершина
10 мая 1996 года, 13:25. 8848 метров

Нил Бейдлман вышел на вершину в 13.25 вдвоем с клиентом Мартином Адамсом. Когда они поднялись, там уже были Энди Харрис и Анатолий Букреев, я сошел с вершины за восемь минут до этого. Бейдлман предполагал, что остальная его команда вскоре появится, поэтому он сделал несколько фотоснимков, поболтал с Букреевым и сел ждать. В 13.45 клиент Клив Шёнинг завершил подъем, достал фото жены и ребенка и со слезами на глазах радовался тому, что покорил «крышу мира».

С вершины из-за выступа на гребне плохо просматривается последняя часть маршрута. В 14.00 (то есть ко времени, назначенному для возвращения назад) Фишер и его клиенты так и не появились. Бейдлман начал беспокоиться.

Нил Бейдлман был по образованию аэрокосмическим инженером. Ему было тридцать шесть лет, он был тихим, вдумчивым и добросовестным проводником, которого любили члены его собственной команды и команды Холла. Бейдлман был также одним из самых сильных альпинистов на горе. За два года до этого вместе с Букреевым, с которым они были друзьями, Нил поднялся на гору Макалу (8480 метров) почти в рекордное время, без дополнительного кислорода и помощи шерпов.

Бейдлман познакомился с Фишером и Холлом на склонах Чогори в 1992 году, и его мастерство и легкий характер произвели на альпинистов очень хорошее впечатление. Но так как высокогорный опыт Бейдлмана был относительно небольшим (из всех высоких гималайских вершин он тогда покорил только Макалу), он оказался третьим по старшинству в команде «Горное безумие» после Фишера и Букреева. Следовательно, и денег в качестве младшего проводника он получал меньше: Бейдлман согласился быть проводником на Эвересте за 10 000, в то время как Фишер платил Букрееву 25 000 долларов.

Бейдлман, человек деликатный, прекрасно знал свое место в команде.

– Я был всего лишь третьим проводником, – рассказывал он после экспедиции. – Поэтому старался не слишком сильно «тянуть на себя одеяло». Я далеко не всегда высказывал свое мнение, когда это стоило бы делать, о чем сейчас очень сильно жалею.

Бейдлман говорил: в соответствии с туманно сформулированным Фишером планом, в день штурма вершины предполагалось, что впереди всех пойдет Лопсанг Джангбу с рацией и двумя мотками веревки, которую должен будет закрепить до прихода клиентов. Букреев и Бейдлман, которым не выдали раций, должны были идти «в середине или почти впереди, в зависимости от того, как будут двигаться клиенты, а Скотт со второй рацией должен был идти в арьергарде».

– По предложению Роба мы договорились, что в два часа дня надо начинать спуск, и все те, кто окажется дальше чем на расстоянии плевка от вершины, должны будут развернуться и двигаться назад. По идее сам Фишер должен был развернуть клиентов, – объяснял Бейдлман. – Мы об этом с ним четко договорились. Я сказал, что у меня, третьего проводника, просто язык не повернется приказывать клиентам, заплатившим по 65 000 долларов, начинать спуск вниз. Фишер согласился, что это должен сделать он сам.

Но по причинам, которые сейчас нет смысла обсуждать, все пошло не по плану. В 14.00 на вершину вышли только Букреев, Харрис, Бейдлман, Адамс, Шёнинг и я. Если бы Фишер и Холл действительно придерживались заранее оговоренных ими правил, то все остальные должны были повернуть обратно, так и не поднявшись на вершину.

Время шло, Бейдлман волновался, но не имел возможности обсудить ситуацию с Фишером, так как у него не было рации. Лопсанг, который нес рацию, был где-то внизу. Рано утром, когда Бейдлман увидел на Балконе блюющего Лопсанга, он забрал у шерпа два мотка веревки, чтобы закрепить ее выше, на крутой скале. Однако позже он пожалел, что ему «даже в голову не пришло забрать у него и рацию».

– В результате я просидел на вершине очень долго, поглядывая на часы в ожидании Скотта, – вспоминал Бейдлман. – Я хотел начинать спуск, но каждый раз, когда я вставал, чтобы уйти, кто-либо из наших клиентов переваливал через верхушку гребня, и я снова садился, чтобы его дождаться.

Сэнди Питтман появилась на финальном отрезке подъема около 14.10, чуть опережая Шарлотту Фокс, Лопсанга Джангбу, Тима Мэдсена и Лин Гаммельгард. Но Питтман двигалась очень медленно, а чуть ниже вершины неожиданно упала на колени в снег. Лопсанг подошел к ней, чтобы помочь, и обнаружил, что у нее закончился уже третий баллон кислорода. Рано утром, когда он тащил ее на короткой страховке, он поставил ей подачу кислорода на максимум (четыре литра в минуту), и поэтому Питтман относительно быстро израсходовала весь свой запас. К счастью, хотя сам Лопсанг и не пользовался кислородом, у него в рюкзаке оказался полный запасной баллон. Он подключил маску и регулятор Питтман к свежему баллону, они прошли последние несколько метров к вершине и присоединились к праздновавшим успешное восхождение альпинистам.

Приблизительно в это время на вершину пришли Роб Холл, Майк Грум и Ясуко Намба, о чем Холл и сообщил по рации Хелен Уилтон в базовом лагере.

– Роб сказал, что на вершине холодно и ветрено, – вспоминает Уилтон. – Но голос его звучал вполне бодро. Он сказал: «Вот только что в поле зрения появился Даг, я его встречу и потом сразу буду спускаться… Если от меня никаких сообщений не будет, значит, все в порядке». Уилтон передала сообщение о выходе на вершину в офис «Консультантов по приключениям» в Новой Зеландии, а также отправила несколько факсов друзьям и членам семей «восхожденцев» по всему миру с известием о триумфальной кульминации экспедиции.

Однако ни Даг Хансен, ни Скотт Фишер не достигли вершины в ближайшее время. На самом деле Фишер поднялся на вершину только в 15.40, а Хансен – после 16.00.

За день до восхождения, в четверг 9 мая, когда все мы уже добрались из третьего лагеря в четвертый, Фишер дошел до палаток на Южном седле только после 17.00. Он выглядел очень усталым, хотя и всеми силами пытался скрыть это от клиентов. Шарлотта Фокс, которая была в одной палатке с Фишером, вспоминала:

– В тот вечер я бы не сказала, что Скотт был болен. Он был очень активным и поддерживал и настраивал каждого из нас, как футбольный тренер перед важной игрой.

На самом деле напряжение последних недель изнурило Фишера – как физически, так и психологически. Хотя он обладал исключительными запасами энергии, расходовал он ее слишком расточительно, и к моменту прихода в четвертый лагерь его силы были на исходе.

– Скотт был сильной личностью, – подтверждал после экспедиции Букреев. – Но накануне восхождения он переутомился, у него было много проблем, и он потратил слишком много сил. Волнения, волнения, волнения. Скотт нервничал, но этого не показывал.

Кроме того, Фишер скрывал от всех тот факт, что он мог быть серьезно болен во время штурма вершины. В 1984 году во время экспедиции в районе горы Аннапурна (Непал) он подхватил желудочно-кишечных паразитов под названием дизентирейная амеба, от которых не мог окончательно избавиться все последующие годы. Эти паразиты поражали печень и могли совершенно непредсказуемо активизироваться, что вызывало приступы сильного физического недомогания. Фишер упомянул о своем недуге нескольким людям в базовом лагере, но утверждал, что об этом не стоит беспокоиться.

По словам Джен Бромет, когда болезнь была в активной фазе или стадии обострения (а весной 1996 года был, по-видимому, именно такой случай), Фишер «сильно потел, и его лихорадило. Эти приступы буквально валили его с ног, но они были короткими и проходили через десять или пятнадцать минут. В Сиэтле такие обострения случались с ним, может быть, раз в неделю или около того, но в состоянии стресса приступы бывали намного чаще. В базовом лагере они случались часто – через день, а иногда и каждый день».

Если Фишер и страдал от подобных приступов в четвертом лагере или выше, то он никому об этом не говорил. Фокс рассказывала, что вскоре после того, как Скотт пришел в четверг вечером в свою палатку, он «свалился спать, но не проспал и двух часов. Он проснулся в 22 часа, начал медленно готовиться к восхождению, но ушел из лагеря гораздо позже последнего из своих клиентов, проводников и шерпов».

Остается неясным, когда именно Фишер ушел из четвертого лагеря, возможно, это произошло только к часу ночи в пятницу, 10 мая. Почти все время в тот день он шел далеко позади остальных и дошел до Южной вершины только к часу дня. Я увидел его первый раз около 14.45, когда во время спуска с вершины мы с Энди Харрисом ждали на ступени Хиллари, пока рассосется толпа. Фишер был последним альпинистом, который поднялся вверх по веревке, и выглядел он чрезвычайно утомленным и изможденным.

Мы с ним обменялись приветствиями, после чего он быстро переговорил с Мартином Адамсом и Анатолием Букреевым, которые в ожидании своей очереди на спуск по ступени Хиллари стояли сразу за нами с Харрисом.

– Эй, Мартин, – сказал Фишер, не снимая кислородной маски и стараясь изобразить шутливый тон. – Как думаешь, ты сможешь покорить вершину Эвереста?

– Эй, Скотт, – отвечал Адамс слегка раздраженно – из-за того, что не услышал от Фишера никаких поздравлений. – Да я только что ее покорил.

Скотт перебросился парой слов с Букреевым. Насколько Адамс помнит тот разговор, Букреев сказал Фишеру: «Я иду вниз с Мартином». Потом Фишер тяжело двинулся в направлении вершины, а Харрис, Букреев, Адамс и я стали спускаться. НИКТО НЕ СКАЗАЛ НИ СЛОВА ПРО ИЗМУЧЕННЫЙ ВИД ФИШЕРА. НИКОМУ ИЗ НАС НЕ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО ЕМУ, ВОЗМОЖНО, НУЖНА ПОМОЩЬ.

Бейдлман рассказывает, что в 15.10 Фишера все еще не было на вершине, и после этого добавляет:

– Я решил, что пора убираться отсюда ко всем чертям, несмотря на то что Скотт так и не появился.

И Бейдлман повел Питтман, Гаммельгард, Фокс и Мэдсена вниз по гребню вершины. Через двадцать минут спуска, прямо над ступенью Хиллари, они столкнулись с Фишером.

– Я, кажется, ничего ему тогда и не сказал, – вспоминает Бейдлман. – Он поднял руку в виде приветствия. Я видел, что ему очень тяжело, но это же был Скотт, поэтому я не стал особенно волноваться. Я думал, он быстро дойдет до вершины и нагонит нас, чтобы помочь довести клиентов вниз.

В тот момент больше всего Бейдлман волновался за Питтман.

– К тому времени все были измотаны, но Сэнди выглядела особенно уставшей. Я решил, что не должен спускать с нее глаз, чтобы она не свалилась с гребня. Поэтому я проверил, хорошо ли она пристегнута к страховочной веревке, а в местах, где веревки не было, я брал сзади за ее оснастку и крепко держал до тех пор, пока мы не доходили до следующей веревки, к которой она могла пристегнуться. Сэнди была настолько заторможенной, что я даже не уверен, понимала ли она, что я ее подстраховываю.

Чуть ниже Южной вершины, когда альпинисты спустились в плотный слой облаков со снегопадом, Питтман снова упала, после чего попросила Фокс сделать ей инъекцию стероида под названием дексаметазон. «Декс», как называют его альпинисты, временно снимает негативные эффекты воздействия большой высоты на организм. По указаниям доктора Ингрид Хант, каждый член команды Фишера имел при себе на всякий случай заранее приготовленный шприц с этим препаратом. Шприцы были упакованы в пластиковые футляры для зубных щеток и лежали у каждого под пуховиком, где они не могли замерзнуть.

– Я слегка приспустила с Сэнди штаны и воткнула иглу ей в бедро прямо через несколько слоев нижнего белья, – рассказывает Фокс.

Бейдлман немного задержался на Южной вершине, чтобы проверить, сколько осталось кислорода, и догнал их в тот момент, когда Фокс воткнула шприц в Питтман, лежавшую лицом вниз на снегу.

– Когда я подошел и увидел Сэнди и стоящую над ней со шприцом в руках Шарлотту, – рассказывает он, – то подумал: блин, ну мы попали! Я спросил у Сэнди, что случилось, но когда она попыталась мне ответить, то начала нести какую-то полную белиберду.

Бейдлман был крайне обеспокоен сложившимся положением и приказал Гаммельгард поменять ее полный кислородный баллон на почти пустой баллон Питтман. Он проверил, что подача кислорода отрегулирована на полную мощность, затем схватил находящуюся в полуобморочном состоянии Питтман за ее альпинистскую оснастку и потащил вниз по заснеженному склону Юго-восточного гребня.

– Мы вместе скользили вниз по веревке, – объяснял Бейдлман. – Я был впереди нее. Каждые пятьдесят метров я останавливался, вцепившись в веревку руками, и своим телом не давал Сэнди скользить дальше. Первый раз, когда Сэнди о меня ударилась, она пропорола своими «кошками» мой пуховик так, что перья полетели во все стороны.

К счастью, приблизительно через двадцать минут инъекция и дополнительный кислород помогли Питтман прийти в себя настолько, что она смогла продолжить спуск самостоятельно.

Около 17:00, то есть в то время, когда Бейдлман вел своих клиентов вниз по гребню, Майк Грум и Ясуко Намба добрались до Балкона, находящегося в 45 метрах ниже. От этого выступа, расположенного на высоте 8413 метров, маршрут резко поворачивал с гребня на юг, в направлении четвертого лагеря. Посмотрев в противоположном направлении вниз вдоль северного склона, Грум сквозь снег, падающий в предвечерних сумерках, заметил одинокого, сбившегося с пути альпиниста. Это был Мартин Адамс, который потерял ориентацию во время бури и начал по ошибке спускаться по стене Канчунг.

Заметив наверху Грума и Намбу, Адамс понял свою ошибку и стал медленно подниматься назад на Балкон.

– Мартин совершенно выдохся, когда поднялся назад к нам с Ясуко, – вспоминает Грум. – Его кислородная маска сдвинулась набок, и лицо было залеплено снегом. Он спросил, в каком направлении находятся палатки.

Грум показал, и Адамс сразу же пошел вниз, теперь в правильном направлении, двигаясь по тропе, которую я протоптал десятью минутами раньше.

Пока Грум ждал поднимавшегося к ним по гребню Адамса, он велел Намбе продолжать спуск, а сам начал искать чехол от фотоаппарата, который он оставил там по пути наверх. Как только Грум стал смотреть по сторонам, то сразу заметил, что на Балконе он не один.

– Этот человек был весь покрыт снегом, и сперва я принял его за кого-то из группы Фишера. Когда же он встал прямо передо мной и произнес: «Привет, Майк», – я понял, что это был Бек.

Грум, точно так же, как и я, был крайне удивлен встрече с Беком. Он пристегнул к себе техасца короткой веревкой и начал спускать его вниз к Южному седлу. Позже Грум рассказывал так:

Я должен был быть всегда уверен, что крепко воткнул острие ледоруба, что зубцы на моих «кошках» не забиты снегом и что я стою на чем-то твердом.

Бейдлман и остальные клиенты Фишера гуськом спускались вниз сквозь усиливающийся ураган, по тропе, которую я протоптал пятнадцать-двадцать минут назад. Впереди всех, сразу после меня шел Адамс, за ним Намба, потом Грум и Уэтерс, Шёнинг и Гаммельгард, Бейдлман и позади всех Питтман, Фокс и Мэдсен.

В 150 метрах выше Южного седла, там, где крутой склон из сланца сменяется более пологим снежным склоном, у Намбы закончился кислород, и миниатюрная японка села, потому что у нее не было сил двигаться дальше.

– Когда я пытался снять с нее кислородную маску, чтобы ей было легче дышать, – рассказывает Грум, – она тут же снова ее надевала. Я никак не мог убедить ее, что кислород закончился и маска ее душит. К этому времени Бек уже настолько обессилел, что не мог передвигаться самостоятельно и опирался на мое плечо. К счастью, как раз в это время нас догнал Нил.

Бейдлман, увидев, что Грум полностью занят Уэтерсом, стал тащить Намбу вниз, в направлении четвертого лагеря, хотя японка и не была членом команды Фишера.

Было уже около 18.45, и почти совсем стемнело. Из тумана появились два шерпа из команды Фишера (Таши Тшеринг и Нгаванг Дордже), после чего Бейдлман, Грум и их клиенты объединились с ними в одну группу. Хотя все они двигались очень медленно, до четвертого лагеря оставалось всего 60 метров по вертикали. К этому времени я как раз подходил к палаткам, возможно, всего на пятнадцать минут опережая первых членов из группы Бейдлмана. Но как раз в этот момент снежная буря превратилась в настоящий ураган, и видимость упала до пяти метров.

Бейдлман не хотел спускаться по опасному ледяному склону и повел группу в обход, на восток, чтобы спуститься по менее крутому склону. К 19.30 они благополучно дошли до просторного и немного покатого Южного седла. К этому времени налобные фонари работали у трех из четырех человек, потому что сели батарейки, и сами альпинисты были на грани полного изнеможения. Фокс все сильнее и сильнее висла на Мэдсене. Уэтерс и Намба не могли идти самостоятельно, и их поддерживали, соответственно, Грум и Бейдлман.

Нил Бейдлман знал, что они находились на восточной, то есть тибетской стороне седла и что палатки расположены где-то на западе. Но чтобы продвигаться в ту сторону, надо было идти против сильного ураганного ветра. Порывы ветра бросали смерзшиеся снежинки и кристаллики льда в лица и глаза альпинистов с такой неимоверной силой, что они не видели, куда идут.

– Это было ужасно больно и мучительно, – вспоминает Шёнинг. – Мы старались закрывать лицо от ветра или встать боком, и поэтому непроизвольно забирали влево, уходя в неправильном направлении… Иногда ветер нес снег с такой страшной силой, что не было видно даже собственных ног. Я боялся, что кто-нибудь сядет или отобьется от группы, после чего мы его уже никогда больше не увидим. Но когда мы дошли до плоского седла, то нас стали вести шерпы. Я подумал – они знают, где находится лагерь. Но когда шерпы остановились, а потом повернули назад, то стало ясно, что и они не представляют, где мы находимся. Вот тогда-то у меня появилось очень плохое предчувствие. Тогда я по-настоящему понял, что мы оказались в беде.

Следующие два часа Бейдлман, Грум, два шерпа и семь клиентов бродили, как слепые, в надежде случайно набрести на лагерь, от чего еще больше выматывались и переохлаждались. В какой-то момент они наткнулись на пару использованных кислородных баллонов, решили, что палатки где-то рядом, но не смогли их обнаружить.

– Царил полный хаос, – говорит Бейдлман. – Все вокруг меня расползались в разные стороны, я кричал на них, пытаясь заставить следовать за одним человеком, который бы повел всех дальше. Потом, где-то около десяти вечера, я вышел наверх небольшого возвышения и почувствовал, что стою на краю земли. Я ощущал, что между мной и пропастью всего один шаг.

Группа забрела на самую восточную часть седла и подошла к обрыву стены Канчунг глубиной более двух километров. Они уже находились на высоте четвертого лагеря, всего лишь в трехстах метрах по горизонтали от палаток.

– Я знал, что если мы будем и дальше вслепую блуждать в буре, – говорил Бейдлман, – то очень скоро кого-нибудь потеряем. У меня уже не было сил от того, что я тащил Ясуко. Шарлотта и Сэнди едва стояли на ногах. Поэтому я стал орать, что надо остановиться прямо здесь и ждать, пока утихнет ураган.

Бейдлман и Шёнинг поискали место, где бы можно было спрятаться от ветра, но не нашли никакого подходящего укрытия. Кислород у всех давно закончился, что уменьшало шансы альпинистов на выживание в условиях сильного ветра и сорокаградусного мороза. Укрывшись за валуном размером с посудомоечную машину, альпинисты присели в ряд на полоске зачищенного от ветра льда.

– Мы пытались согреться, тормоша друг друга, – вспоминает Бек Уэтерс. – Кто-то кричал, чтобы мы не прекращали двигать руками и ногами. Сэнди была в истерике и, не переставая, вопила: «Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!», все остальные молчали.

В это самое время, всего в трехстах метрах к западу, я лежал в своей палатке и не мог унять колотившую меня дрожь, хотя находился в спальном мешке, натянув пуховые штаны, куртку и все теплые вещи, которые у меня были. Ураган буквально рвал палатку на части. Каждый раз, когда дверь палатки открывали, мое убежище наполнялось снежной крошкой, так что все внутри покрывал трехсантиметровый слой снега. Я ничего не подозревал о трагедии, происходящей за стенами палатки, я то впадал в забытье, то снова приходил в себя. У меня был бред от усталости, обезвоживания и кислородного голодания.

В какой-то момент вечером пришел мой сосед по палатке Стюарт Хатчисон. Он сильно тряс меня и просил, чтобы я вышел с ним наружу. Он хотел, чтобы мы стучали по кастрюлям и светили фонарями в небо, чтобы помочь заблудившимся альпинистам найти дорогу к лагерю, но я был слишком слаб и мало вменяем, чтобы откликнуться.

Хатчисон вернулся в лагерь в 14.00, и поэтому у него было гораздо больше сил, чем у меня. Ему не удалось поднять меня, но он попытался растормошить клиентов и шерпов из других палаток. Однако все были слишком измотанными и замерзшими. Тогда Хатчисон вышел в бурю один.

В ту ночь он шесть раз выходил на улицу из палатки в поисках заблудившихся альпинистов, но ураган был таким свирепым, что он не отважился отойти дальше чем на несколько метров от лагеря.

– Ветер был неимоверно сильным, – вспоминает он. – Кристаллы снега летели в лицо, словно из пескоструйного пистолета. Я выдерживал на улице не более пятнадцати минут. Потом мне становилось очень холодно, и я снова возвращался в палатку.

Сидя среди альпинистов, потерявшихся на восточном краю седла, Бейдлман заставлял себя не терять бдительности, чтобы не упустить момент, когда ураган начнет стихать. Ближе к полуночи он неожиданно заметил над головой несколько звезд и начал кричать, чтобы остальные посмотрели на небо. Ветер все еще неистовствовал, но небо над их головами начало проясняться, и они увидели силуэты Эвереста и Лхоцзе. Используя положение гор в качестве ориентиров, Клив Шёнинг понял, в какой стороне находится четвертый лагерь. Они с Бейдлманом стали перекрикиваться, стараясь расслышать друг друга в шуме ветра, и Шёнинг убедил проводника в том, что знает дорогу к палаткам.

Бейдлман пробовал уговорить всех встать на ноги и двигаться в направлении, указанном Шёнингом, но Питтман, Фокс, Уэтерс и Намба были слишком слабы, чтобы идти. К тому времени Бейдлману стало ясно, что если кто-нибудь из них не доберется до палаток и не приведет группу спасателей, то все они неизбежно погибнут. Поэтому Бейдлман собрал тех, кто мог передвигаться, после чего вместе с Шёнингом, Гаммельгард, Грумом и двумя шерпами ушел за помощью.

Четырех клиентов, которые не могли двигаться, они оставили под присмотром Тима Мэдсена. Мэдсен самоотверженно вызвался остаться и ждать прибытия помощи, потому что не хотел покидать свою девушку Шарлотту Фокс.

Еще через двадцать минут Бейдлман и его группа дошли до лагеря, где их встретил обеспокоенный Анатолий Букреев. Шёнинг и Бейдлман, с трудом ворочая языками, рассказали русскому гиду, где находятся пятеро клиентов, оставшихся под открытым небом, после чего в изнеможении рухнули в своих палатках.

Букреев спустился вниз на Южное седло на несколько часов раньше всех остальных членов команды Фишера. В 17.00, когда его товарищи по команде пробивались вниз, сквозь бурю, на высоте 8500 метров, Букреев уже был в своей палатке, отдыхал и пил чай. Позже опытные проводники будут спрашивать, почему он решил спуститься сам задолго до спуска всех своих клиентов, что является крайне безответственным поведением для любого проводника. Один из клиентов этой группы испытывал к Букрееву глубокое презрение и утверждал, что в самый ответственный момент проводник просто «взял и сбежал».

Анатолий ушел с вершины около 14.00 и вскоре застрял в пробке, которая образовалась на ступени Хиллари. Как только толпа рассосалась, он очень быстро двинулся вниз по Юго-восточному гребню, не став дожидаться никого из клиентов, несмотря на то что обещал Фишеру наверху ступени Хиллари идти вниз с Мартином Адамсом. Именно поэтому Букреев прибыл в четвертый лагерь задолго до начала урагана.

После экспедиции, когда я спросил Анатолия, почему он тогда так торопился вниз и не стал дожидаться членов своей группы, он передал мне распечатанную расшифровку интервью, которое дал через переводчика несколькими днями ранее для журнала Men’s Journal. Букреев сказал мне, что прочитал эту расшифровку интервью и подтверждает ее правильность.

Я тут же на месте быстро прочитал его интервью, у меня возник ряд вопросов, касающихся спуска Букреева с вершины. Вот что он тогда мне ответил:

– Я оставался <на вершине> около часа… Было очень холодно – естественно, холод отнимал у меня силы… Я решил, что будет мало толку от того, что я стою, жду и мерзну. Я был бы гораздо более полезным, если бы вернулся в четвертый лагерь, чтобы подносить кислород возвращающимся альпинистам или помогать тем, кто сильно ослаб во время спуска… Когда долго не двигаешься на такой высоте, то от холода теряешь силы и способность что-либо делать.

Букреев был, бесспорно, более восприимчив к холоду, потому что шел на Эверест без дополнительного кислорода. Если бы он продолжал медленно спускаться без кислорода и при этом ждал клиентов, то его шансы обморозиться и переохладиться резко увеличились. Как бы там ни было, он быстро спустился вниз, не дожидаясь своей группы. Надо сказать, именно так он и вел себя на протяжении всей экспедиции, что подтверждают последние письма и телефонные звонки Фишера из базового лагеря в Сиэтл.

Когда я спросил его, почему он оставил своих клиентов на гребне вершины, Анатолий стал настаивать, что сделал это в интересах команды.

– Я был бы гораздо полезней, если бы согрелся на Южном седле и смог носить наверх кислород, когда он закончится у клиентов.

Действительно, вскоре после наступления темноты, когда группа Бейдлмана не вернулась, а буря превратилась в настоящий ураган, Букреев понял, что они попали в беду, и предпринял смелую попытку принести им кислород. Однако в его планах был один большой просчет: ни у него, ни у Бейдлмана не было рации. Поэтому Анатолий не мог знать, что случилось с отсутствующими альпинистами и где они могут находиться.

Несмотря на это, около 19.30 Букреев вышел из четвертого лагеря на поиски группы.

– Видимость была около одного метра, а потом и того меньше. Я включил налобный фонарь и стал дышать кислородом, чтобы идти быстрее. Я нес три баллона. Я пробовал идти быстрее, но видимость пропала совсем… Я чувствовал себя, словно слепой. Это очень опасно, потому что можно упасть в трещину, можно свалиться в пропасть на южной стороне Лхоцзе, на 3000 метров вниз. Я пытался идти наверх, но было темно, я не смог найти закрепленную веревку.

Поднявшись на 200 метров над Южным седлом, Букреев понял, что его поиски ни к чему не приведут, и вернулся к палаткам. Он потом говорил о том, что сам едва не заблудился. В любом случае хорошо, что Букреев тогда оставил попытку спасения группы, потому что в тот момент его товарищей по команде уже не было там, где он их искал. К тому времени, когда Букреев прекратил свои поиски, группа Бейдлмана уже бродила по самому седлу, то есть на 200 метров ниже тех мест, где искал их русский проводник.

Букреев вернулся в четвертый лагерь к 21.00. Его очень беспокоила судьба отсутствующих девятнадцати альпинистов, но поскольку он не знал, где они могут находиться, ему не оставалось ничего другого, как только ждать. Потом, в 0.45, в лагерь пришли Бейдлман, Грум, Шёнинг и Гаммельгард.

– Клив и Нил выбились из сил и говорили с большим трудом, – вспоминает Букреев. – Они сказали мне, что Шарлотта, Сэнди и Тим нуждаются в помощи и что Сэнди едва жива. Потом в общих чертах объяснили мне, где они находятся.

Узнав о возвращении части альпинистов, Стюарт Хатчисон вышел, чтобы помочь Груму.

– Я привел Майка в его палатку, и он был просто мертвым от усталости, – вспоминает Хатчисон. – Он пытался говорить, но это требовало от него мучительных усилий, словно он находился при смерти и это были его последние слова. «Ты должен организовать несколько шерпов. И отправить их за Беком и Ясуко», сказал он мне. Потом он указал рукой в направлении стены Канчунг.

Но Хатчисон не смог организовать спасательную экспедицию. Чулдум и Арита, шерпы из команды Холла, которые не поднимались на вершину, потому что их оставили в резерве в четвертом лагере специально для такого непредвиденного случая, оказались совершенно недееспособными из-за отравления угарным газом, которым надышались во время приготовления пищи в плохо проветриваемой палатке. Чулдума даже рвало кровью. А четыре других шерпа из нашей команды слишком промерзли и ослабли после восхождения на вершину.

После экспедиции я спрашивал Хатчисона, почему он, узнав о местонахождении отсутствующих альпинистов, не попытался поднять Фрэнка Фишбека, Лу Касишке или Джона Таска, либо не попробовал еще раз поднять меня, чтобы попросить о помощи в проведении спасательной операции.

– Было настолько очевидно, что все вы совершенно выбились из сил, что я даже не стал просить вас о помощи. Все вы настолько устали, что я решил – если вы попытаетесь участвовать в спасательной операции, то только усложните ситуацию, и все закончится тем, что спасать придется еще и вас.

В результате Стюарт ушел в бурю один, но снова вернулся, дойдя до края лагеря, – он боялся, что не сможет найти дороги назад, если отойдет далеко от палаток.

В это же самое время Букреев тоже пытался организовать команду спасателей, но он не встретил Хатчисона и не заходил в нашу палатку. Действия Букреева и Хатчисона не были скоординированными между собой. Я в то время так и не понял, что они пытаются организовать спасательную экспедицию. В конце концов Букреев, так же как и Хатчисон, обнаружил, что все те, кого ему удавалось поднять, оказывались слишком уставшими, больными или испуганным, поэтому русский проводник решил, что он сам приведет назад группу потерявшихся альпинистов. Он снова отважно вышел в бушующий ураган и около часа обыскивал седло, но не смог никого найти.

Букреев не собирался сдаваться. Он вернулся в лагерь, получил от Бейдлмана и Шёнинга более подробные и четкие указания о местонахождении пострадавших и снова ушел в ураган. В этот раз он заметил тусклый свет затухающего налобного фонаря Мэдсена и по этому свету смог найти потерявшихся альпинистов.

– Они лежали на льду без движения, – рассказывает Букреев. – Они не могли говорить.

Мэдсен был еще в сознании и мог передвигаться самостоятельно, но Питтман, Фокс и Уэтерс были совершенно беспомощны, а Намба, казалось, уже умерла.

После того как Бейдлман и другие поднялись и ушли за помощью, Мэдсен собрал вместе оставшихся альпинистов и заставлял каждого двигаться, чтобы не замерзнуть.

– Я посадил Ясуко к Беку на колени, – вспоминает Мэдсен. – Но он к этому времени ни на что не реагировал, а Ясуко не двигалась вообще. Чуть позже я увидел, что она лежит на спине на льду, и снег задувает ей в капюшон. Она где-то потеряла перчатку, ее правая рука была голой, и пальцы сжаты так крепко, что я не смог их распрямить. Казалось, они промерзли до самых костей.

– Я подумал, что она мертва, – продолжает Мэдсен. – Но чуть позже она вдруг зашевелилась, что меня ужасно удивило. Она слегка изогнула шею, словно собиралась сесть, ее правая рука поднялась, но этим все и закончилось. Ясуко продолжала лежать на спине и больше не двигалась.

Как только Букреев обнаружил группу, ему стало ясно, что он сможет за один раз привести только одного альпиниста. Он нес кислородный баллон, который они с Мэдсеном подсоединили к маске Питтман. Затем Букреев знаками показал Мэдсену, что вернется назад как можно быстрее, и ушел с беспомощной Фокс назад к палаткам.

– После того как они ушли, – рассказывает Мэдсен, – Бек свернулся калачиком и больше не двигался. Сэнди прикорнула у меня на коленях и тоже замерла без движения. Я кричал на нее: «Эй, не переставай шевелить руками! Покажи мне свои руки!». А когда она привстала и показала мне руки, я увидел, что обе ладони голые, а перчатки болтаются у нее на запястьях.

Я попытался засунуть ее руки назад в перчатки, как вдруг совершенно неожиданно Бек пробормотал: «Эй, я все понял». После этого он немного откатился в сторону, встал на большой камень, повернулся лицом к ветру и вытянул по бокам руки. Через секунду налетел порыв ветра и сдул его назад в темноту, куда луч моего налобного фонаря уже не доставал. Больше я его не видел.

Толя вернулся вскоре после этого и схватил Сэнди. Я собрал свои вещи и поплелся за ними, стараясь не терять из виду свет налобных фонарей Толи и Сэнди. К тому времени я был уверен, что Ясуко уже мертва, а поиски Бека были делом совершенно бесполезным.

Когда они, наконец, добрались до четвертого лагеря, было 4.30 утра, и небо на востоке начинало светлеть.