Интервью с Лорой Хилленбранд

Уильям Нэк более трех десятилетий освещает события на ипподромах. Сначала он работал в газете «Ньюсдей», издающейся на Лонг-Айленде, в пригороде Нью-Йорка, затем в журнале «Спортс Иллюстрейтед». Его перу принадлежит книга «Секретариат: создание чемпиона», биография обладателя Тройной Короны 1973 года. Как и Лора Хилленбранд, Нэк провел детство среди лошадей. Он учился искусству верховой езды, ухаживал за этими благородными животными, совершал прогулки верхом по окрестностям на лошадях стандартной породы и уже тогда начал интересоваться чистокровными скакунами. До поступления на факультет журналистики в Иллинойсский университет он провел одно лето, работая конюхом и грумом, садящимся на лошадь, чтобы остудить ее после окончания скачек в Арлингтон-парке, ипподроме на севере Чикаго. С Лорой их объединяет давний интерес к истории скачек чистокровных лошадей, в которой Сухарь и Секретариат заняли видное место, и писательство, ставшее делом всей их жизни.

Уильям Нэк: Как-то осенью 2000 года я делал покупки в одном из супермаркетов в Вашингтоне, когда мне неожиданно позвонил Эндрю Бейер, который делает репортажи о скачках для «Вашингтон Пост». В свое время он получил образование в Гарварде. «Я хочу прочитать тебе кое-что», – сказал Эндрю. Я оперся на кофемолку и приготовился его слушать. Он начал: «В детстве Тома Смита опекали индейцы. Они присматривали за ним, когда он пытался находить дорогу в бескрайней равнине и обходить стада диких мустангов. Он всегда был один, даже тогда, на исходе девятнадцатого столетия». Эндрю зачитал еще несколько эпизодов из жизни тренера Сухаря, причем иногда в повествовании звучали поэтические нотки. Закончив красивой метафорой «Его жизненный путь можно было сравнить с заснеженной дорогой, на которой проступали идеально четкие следы копыт», Эндрю выпалил: «Разве это не впечатляет?» Вот так я впервые познакомился с романом «Фаворит. Американская легенда». Вне всякого сомнения, ты создала целый мир и изобразила его необыкновенно эмоционально и трогательно. Где ты научилась писать и кто стал твоим литературным эталоном?

Лора Хилленбранд: Думаю, желание стать писательницей появилось у меня еще в детстве, летним днем, когда закрыли бассейн в нашем районе из-за того, что в него могла ударить молния. Я схватила полотенце и вышла на большое крыльцо, где кучкой стояли дети, пережидая грозу. Возле меня на пластиковом садовом стуле устроился какой-то незнакомец. Он вытащил иллюстрированную поэму «Мореплаватель» и предложил почитать ее вслух. Большинство детей убежали, остались всего двое или трое, не считая меня. Мы сидели на полу, поджав ноги по-турецки, и слушали. Меня настолько захватила история, что гроза, бушевавшая вокруг нас, казалось, стала ее частью. Когда я возвращалась домой, в моей голове все еще музыкой звенели слова поэмы. Я так никогда и не узнала, кто был тот человек, но навсегда запомнила тот день. В детстве я много читала и писала. Я на ходу сочиняла короткие рассказы, подражая стилю только что прочитанного произведения, и записывала их неразборчивым почерком в тетрадь. Потом вырывала страницы и прятала их в ящике письменного стола. При мысли, что кто-нибудь прочтет мои творения или узнает о моем желании стать писательницей, меня охватывал ужас. Все изменилось, когда я поступила в Кеньонский колледж, идеальное пристанище для тех, кто стремится научиться писать по-настоящему хорошо. Там работает женщина по имени Меган Макомбер, профессор английской филологии и блистательный, талантливый писатель. Как-то раз она отвела меня в сторонку и сказала, что литература – это то, чем я должна заниматься всю жизнь. Никто не говорил мне ничего подобного раньше, и ее слова оказали огромное влияние на мою дальнейшую судьбу. Я многому научилась у нее, в особенности тому, как правильно пользоваться родным языком. Она и поныне остается моим учителем и наставником. Меган стала одной из первых, кому я показала свою рукопись о Сухаре, и благодаря ее комментариям моя работа стала гораздо лучше. На вопрос, что я обычно читаю, я бы ответила, что предпочитаю произведения великих мастеров прошлого. Каждый современный писатель опирается на творческий опыт, доставшийся нам в наследство от классиков литературы. Они сформировали и обогатили язык, разнообразили типы и формы повествования. Я считаю, что на сегодняшний день никто из современных прозаиков и поэтов не может сравниться с ними по изяществу стиля и проникновенности изложения. Меня интересует как историческая, так и художественная литература. Полагаю, что самыми значительными произведениями, оказавшими влияние на всю мировую литературу, стали такие книги, как «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, «Ангелы-убийцы» Майкла Шаары, «Прощай, оружие» и «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя, «Дом радости» Эдит Уортон, «Война и мир» и «Анна Каренина» Льва Толстого, «Армия мистера Линкольна» Брюса Каттона, «Великий Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда и «Холодная гора» Чарльза Фрейзера. Если мне понравилась какая-то книга, я стараюсь перечитывать ее снова и снова. Например, роман «Гордость и предубеждение», который является для меня безупречным с точки зрения языка, я читала восемь раз и каждый раз открывала в нем что-то новое для себя.

Во время написания своей книги я перечитывала шедевр Шаары «Ангелы-убийцы», в котором нашла для себя источник вдохновения. Я поставила цель, которую осуществил в своей книге Шаара, а именно воспроизведение реальных исторических событий с помощью художественных средств романа. Его исторический роман наполнен вымышленными диалогами и сценами, а я рассказала правдивую историю, основываясь на документальных фактах и словах участников событий и очевидцев. Однако его книга – это блестящий образец того, как можно индивидуализировать персонажи и наделить их яркими чертами. Благодаря этому произведению я поняла, что при раскрытии образов нельзя упускать даже самые мелкие и незначительные детали, которые многое рассказывают о характере героев.

Уильям Нэк: Я делал репортажи о скачках чистопородных лошадей на протяжении почти тридцати лет. Конечно, я слышал о Сухаре, Чарльзе Ховарде, жокеях Реде Полларде и Джордже Вульфе, читал о состязании между Сухарем и Адмиралом, но даже не догадывался, насколько это были интересные и талантливые люди и уникальные лошади. Без сомнения, они оставили свой след в истории. История их жизни оказалась гораздо ярче и фантастичнее любого вымысла, на который способно самое изощренное писательское воображение. Где и как тебе впервые пришла в голову идея, что история о Сухаре может превратиться в книгу, что материала было достаточно для написания полноценного романа в жанре документальной прозы?

Лора Хилленбранд: До написания «Сухаря» я была журналистом, работала корреспондентом в разных журналах. Но всегда знала, что напишу книгу, и ждала, что однажды мне посчастливится услышать или прочитать потрясающую историю, которая не оставит меня равнодушной. Осенью 1996 года я работала над статьей, не имевшей никакого отношения к нашей теме, и случайно натолкнулась на материал о Сухаре. Я и раньше знала историю этой лошади, но практически не интересовалась людьми, которые с ней работали. В принципе, о них никто раньше не писал. В тот день я нашла немного интересной информации, несколько газетных заметок об автомобильном магнате Чарльзе Ховарде и ковбое Томе Смите. Меня по-настоящему зацепила их история. Она глубоко засела в моей голове. Думаю, меня заинтриговал тот факт, что человек, сколотивший состояние, поменяв лошадь на автомобиль, снискал себе славу вместе с ковбоем с приграничья, которого автомобиль отправил на свалку истории.

Я принялась копаться в документах, провела несколько встреч, и вдруг начал вырисовываться замечательный сюжет. Что меня подкупило, так это эпический масштаб истории. Если проследить за невероятно драматическими событиями, в которые были вовлечены эти люди и эта лошадь, мысленно пойти за ними по пестрым дорогам той давно забытой жизни и сопроводить Сухаря в его овеянных славой турне по стране, то можно получить целостную картину жизни Америки того времени. Меня полностью поглотила эта история.

Я написала статью и обратилась за помощью к «Американ Херитедж». Они поддержали меня, и через две недели информации накопилось столько, что я поняла: наконец появилась книга, которую я так долго ждала. Но ожидание того стоило.

Уильям Нэк: Ты виртуозно представила всех персонажей, одного за другим, искусно вплетая их истории в сюжет повествования, а затем упуская их из виду на какое-то время. Закончив читать книгу, я вдруг понял, что у меня нет любимого героя. Я полюбил их всех по разным причинам. Все они воплощали собой новаторский дух, просыпавшийся на Старом Западе. Это были ярко выраженные индивидуальности, крутые, дерзкие и бесшабашные парни, игроки, которые не боялись испытать судьбу. Давай поговорим о них. Мне пришелся по душе Чарльз Ховард, мечтатель с деловой хваткой, напавший на золотую жилу. Он как будто сошел со страниц произведений Хорейшо Элджера. Ты считаешь его харизматичной личностью? Он стал пресс-агентом собственного коня, Сухаря, и отлично проводил время с этой лошадью, ты не находишь?

Лора Хилленбранд: К концу жизни Ховард получил прозвище Счастливчик Чарли, и оно к нему прилипло. Ховарда оно очень раздражало, и однажды он сказал своему другу, что изобьет любого, кто назовет его Счастливчиком. Он возражал против того, что своим успехом обязан исключительно везению, и, думаю, был прав. Ховард добился всего не благодаря удаче, а благодаря своим талантам. Полагаю, его достижения – это результат способности видеть новую возможность, не беспокоиться по поводу того, во что выльется ее реализация, и готовность сделать ставку на эту возможность. В людях Чарли ценил прежде всего характер и личные качества и не обращал внимания на внешнюю оболочку. Если из этой истории можно извлечь полезный урок, то среди всех ее участников только Ховард имеет реальные шансы его преподать. Вероятно, именно Чарли является самым важным персонажем истории, так как именно он разглядел скрытые таланты лошади, тренера и жокея, собрал из этих неудачников команду, сплотил ее и прилагал максимум усилий, чтобы все члены этой команды проявили свои способности. Я восхищаюсь этим человеком и преклоняюсь перед ним за его верность и щедрость по отношению к окружающим людям. И да, я уверена, что он получил огромное удовольствие от общения с этой лошадью. Ни одно из успешных предприятий не доставило ему такого удовлетворения.

Уильям Нэк: Самыми привлекательными персонажами на скачках выглядели жокеи, и самыми харизматичными из них в книге стали Поллард по прозвищу Кугуар и Вульф, известный как Мороженщик. Не понимаю, почему они были так важны для тебя. Поллард был настоящей ходячей катастрофой и умер из-за того, что за свою карьеру получил слишком много травм. У Вульфа были проблемы со здоровьем, которые и привели его к смерти. Их объединяла крепкая дружба, помноженная на юмор и чувство собственного достоинства. И в конце истории эта дружба прошла проверку на прочность, разве не так?

Лора Хилленбранд: Меня очень тронула дружба между этими парнями. Удивительно, насколько крепки были узы, связывавшие их, потому что причин для разрыва отношений было предостаточно. Как жокеи-профессионалы, они с юных лет были соперниками на скачках. Если одному из них доставалась победа, другой неизбежно терпел поражение. Более того, Джорджу от природы достался уникальный талант, а Реду – нет. Естественно, этот фактор сказался на востребованности жокеев и, соответственно, на их уровне жизни. Наконец-то Ред нашел для себя идеальную лошадь, которая была гораздо лучше, чем все, на которых Джордж когда-либо скакал, и он ощутил свое превосходство. На тот момент они оставались хорошими друзьями. Меня покорило великодушие Реда, когда он уступил свое седло на Сухаре Джорджу. Наверняка он осознавал, что рискует потерять это место навсегда. Его поступок продемонстрировал то, насколько он ценил свою дружбу с Джорджем и был верен Сухарю и всей команде Ховарда.

Думаю, драка между Джорджем и Редом из-за Сухаря была неизбежной в их ситуации. Для каждого из них было крайне важно снова сесть на эту лошадь. Джордж хотел получить шанс реабилитироваться и искупить свою вину за травму Сухаря. Ред отчаянно желал вернуться в профессию и выиграть скачку, в которой тремя годами ранее совершил фатальную ошибку. Полагаю, что не случайно на тот момент напряжение между жокеями достигло апогея, так как они были соперниками на протяжении более десяти лет и слишком многое было поставлено на карту. Но дружба оказалась сильнее соперничества.

Уильям Нэк: Без сомнения, Ред стал центральным героем книги – во всяком случае, среди всего многообразия двуногих персонажей. Из всех участников истории он был самым обаятельным и харизматичным. Несмотря на тяжелейшие травмы, он не сломался, не утратил мужества и стойкости. Нельзя оставаться равнодушным, читая о его любви к Агнес, о несгибаемой вере в Сухаря, о борьбе с алкоголизмом. Очень подкупает его юмор: чего только стоят афоризмы из произведений Шекспира и Ральфа Уолдо Эмерсона – старика Уолдо, как называл его Ред! Книга ясно дает понять, что тебе необычайно импонировал этот персонаж. Но почему? Что особенного ты в нем нашла?

Лора Хилленбранд: Его интеллект и эрудиция создали ему репутацию большого оригинала на ипподроме, но по многим причинам Ред вызывает жалость и сострадание. Физический недостаток сделал его непригодным к участию в скачках. Кроме того, с ним постоянно происходили несчастные случаи. И хотя Поллард нашел в Сухаре родственную душу, назвать его великим жокеем, конечно, нельзя. После расставания с Сухарем его преследовали неудачи. Скачки сделали из него инвалида и стали причиной многих унижений. Когда я начала писать о Реде, то испытала острую жалость к этому человеку, который не мог соразмерить амбиции с тем, что ему дала природа и уготовила судьба. Но постепенно жалость уходила, появлялось восхищение и даже зависть. Несмотря на все неудачи, Ред не сворачивал с выбранной дороги. Многие из нас боятся своих желаний и ведут скучную, однообразную жизнь. Я поняла, что этот человек был наделен безграничным чувством собственного достоинства. Он решительно отказывался терпеть поражение от того, что побеждает всех нас, а именно: страх, проигрыш, боль, заурядность, боязнь оказаться посмешищем. Ему было безразлично, выиграет он или проиграет. Он просто любил скакать верхом на лошади, и он это делал, и плевать ему было на последствия. Вопреки здравому смыслу Ред был самым свободным и жизнелюбивым человеком из всех, кого я когда-либо знала. Сейчас, думая о Реде, я не нахожу, что он – шалопай, несчастный калека и неисправимый дон-кихот, каким считали его современники. Я вижу человека, который на голову выше многих из нас.

Уильям Нэк: К слову, о жокеях. Меня всегда поражало, что все они готовы были оставаться полуголодными и истязать себя в парилках, чтобы удержать вес. В сущности, один из самых ярких эпизодов романа, показывающий изнанку этого спорта, описывает испытания, через которые пришлось пройти жокеям, чтобы снизить вес и продолжить карьеру. Поистине неизгладимое впечатление произвел твой рассказ о том, как Поллард и Вульф в мексиканском городе Тихуане в 1930-е годы выкапывали ямы в огромной горе навоза и зарывались в него, чтобы избавиться от лишнего веса, так как ферментирующая навозная куча гораздо жарче и эффективнее, чем парная баня. Как тебе удалось взять себя в руки и описать эти страшные истории из жизни жокеев?

Лора Хилленбранд: Меня завораживает мир жокеев. Вероятно, среди всех спортсменов именно с ними связано больше всего заблуждений и предрассудков. Более того, их роль незаслуженно недооценена. Да, и они, наверное, самые загадочные. Я всегда наблюдала за ними с благоговейным страхом и удивлялась, что может заставить человека так издеваться над своим телом, чтобы только заниматься спортом, который почти гарантированно нанесет ему серьезные увечья. Я как раз пыталась найти ответ на этот вопрос, когда писала эти страницы. Я встретилась с несколькими бывшими жокеями, чья карьера пришлась на тот период, и с родственниками наездников – участников этой истории. Собрала коллекцию из практически всех биографий и автобиографий жокеев, которые когда-либо были написаны. Каждый день заходила на сайт eBay, вводила слово «жокей» и, просеивая множество предлагаемых вариантов, выискивала по крупинкам ценную информацию, как, например, журнальную статью о жизни жокеев за 1906 год. В результате я собрала урожай рассказов неприглядного, а иногда и уморительного содержания. А заодно увидела изнанку мира, который практически не знаком широкой публике и даже многим наездникам. Конечно, я переживала, что нарушаю целостность повествования, отводя целую главу под этот материал, но читатели должны были узнать жестокие реалии жизни жокеев, скрытые за внешним лоском этой профессии, и в полной мере прочувствовать бремя, которое предстояло нести Вульфу и Полларду в будущем.

Уильям Нэк: Это правда, что Том Смит умел говорить с лошадьми? Среди всех персонажей книги он является наиболее загадочным и таинственным. Он хранил молчание в обществе гоминидов, но среди травоядных становился необычайно располагающим и красноречивым. Он словно сошел со страниц романа Кормака Мак-Карти. История этого человека крайне увлекательна. Мне кажется, из всех действующих лиц было труднее всего понять и изобразить именно этого героя.

Лора Хилленбранд: Да, Том оказался самым крепким орешком, его портрет дался мне очень тяжело. Из всех участников истории он был самым энигматичным, самым таинственным. Он провел почти всю свою жизнь в местах, которые успевали исчезнуть в анналах истории до того, как он там появлялся. Он практически ничего никому не рассказывал о себе: где он жил раньше и почему выбрал для себя ремесло, которому посвятил жизнь. Все годы, на протяжении которых я писала роман, он был моим наваждением. Этот человек в сером костюме и в серой мягкой фетровой шляпе как будто наблюдал за мной, не произнося ни слова. Временами я приходила в отчаяние из-за его молчания, но вскоре поняла, что как раз скрытность этого человека давала ключ к его пониманию. О Томе надо судить не по тому, что он произносил, а по тому, что он делал. А в соответствии с фактами всю свою жизнь он занимался одним делом, а именно ухаживал за лошадьми. Полагаю, его волновало, что о нем думали окружающие и какое место он займет в истории. Однако за него говорили лошади, которые составляли весь его мир. Поэтому я поняла, что раскрыть его образ мне помогут его лошади и все то, что он с ними делал. Эти благородные животные и их достижения – след, который Том оставил в истории. Я думаю, он как раз этого и хотел.

Уильям Нэк: Ты мастерски изобразила матчевую скачку между Сухарем и Адмиралом, передав напряжение, драматизм и неопределенность ситуации. Эти страницы составляют эстетический центр романа. Кажется, что во время парада-представления лошадей публике и скачки все жители Америки прильнули к своим радиоприемникам. В их числе был и президент Франклин Д. Рузвельт, который заставил ждать своих советников, пока он слушал прямой репортаж Клема Мак-Карти с ипподрома. Как ты объединяла в связное повествование разрозненную информацию, полученную из фильмов об этой скачке и опубликованных рассказов современников? У меня сложилось впечатление, что из всей книги этот эпизод ты писала с наибольшим удовольствием.

Лора Хилленбранд: Мне действительно нравилось писать эту часть книги. Я провела много времени, собирая материал о той скачке и событиях, которые привели к этому поединку. Я прочитала репортажи о скачке во всех солидных газетах и журналах того времени, а также в некоторых менее значительных изданиях. Я слушала репортаж Клема Мак-Карти, заново проигрывала тот незабываемый момент, когда Джордж со спины Сухаря произнес в микрофон: «Хотел бы я, чтобы старина Ред сидел сейчас здесь верхом вместо меня. До встречи, Ред». Я получила документальные кадры о той скачке, снятые с разных ракурсов, и детально изучила их, а еще тщательно исследовала фотоархивы в поисках снимков, сделанных во время скачки.

Участники этого поединка оставили немало воспоминаний о нем. Я включила в текст подлинные интервью с Джорджем, описала его прогулку по треку в ночь перед скачкой, саму скачку, в деталях рассказала о каждом решении жокея, его ощущениях и о том, что испытывали лошади во время состязания. Джордж был удивительно внимательным и наблюдательным человеком. Во многих интервью после скачек он подробно описывал положение ушей Сухаря, куда жеребец смотрел в определенные моменты забега, точное положение рук другого жокея на уздечке. Журналист Давид Александер провел много времени с Редом до и после скачки, присутствовал на встречах Джорджа и Реда, когда они разрабатывали стратегию поведения жокея на дистанции, и все записывал. Куртсингер, в свою очередь, дал несколько откровенных интервью, поэтому я смогла в точности воссоздать все, что он думал, пока скакал. Кроме того, репортеры по пятам следовали за Смитом и Ховардом, второпях записывая, что те говорили и делали.

Также осталось много живых свидетелей этого события. Я поместила объявления в различные издания, освещающие конноспортивные мероприятия, сделала десятки звонков в компании, занимающиеся организацией скачек, и чиновникам в надежде отыскать очевидцев этой скачки. На мой призыв откликнулось немало людей, и они охотно делились своими яркими воспоминаниями о том дне. Один человек выслал фотографии, которые сделал, когда, будучи маленьким мальчиком, пробрался в стойло к Сухарю и Тыкве. Самое удивительное, что практически все свидетели, с которыми я общалась, до сих пор уверены, что эта скачка была самой зрелищной из всех когда-либо увиденных ими в жизни. Невозможно описать, как трогательно было слушать повидавшего виды девяностолетнего жокея, который, прерывисто дыша, заново переживал тот день. Эта скачка стала настоящей «золотой жилой» для моей книги. Я получила сообщения из всех мест, откуда наблюдали за состязанием или где слушали прямой репортаж о нем, – и не только с трека, внутреннего поля, трибун, ложи прессы, но и из больничной палаты Реда, ложи Риддла, ложи Ховарда и из Овального кабинета. Обилие информации вдохновило меня рассказать историю этой скачки в деталях и с тех точек зрения, которые я сама выбрала.

Уильям Нэк: Одна из проблем, возникающих при написании исторической документальной прозы, – это поиск живых свидетелей истории, которую ты описываешь. Но тебе удалось найти людей – участников тех событий, а именно Альфреда Вандербильта-младшего, берейторов Сухаря, жокея Томми Лютера и его жену Хелен. Помогли ли их рассказы придать живость повествованию и вдохнуть в него жизнь?

Лора Хилленбранд: К сожалению, часть истории осталась незаписанной. В силу того, что газеты, журналы и книги протоколов регистрации рекордов – самые долговечные и наиболее доступные из всех источников информации, они служат главным подспорьем в работе историка. Они незаменимы, но поскольку рассматривают только основные факты, то зачастую скучны и однообразны. Эти источники рассказывают об исторических персонажах по одной и той же схеме – сухо сообщая, что они сказали и сделали, но при этом отбрасывают самые интересные подробности об этих личностях.

Совсем другое дело, когда мы знакомимся с историческим материалом из первых рук. Лучше представить произошедшие события и их участников нам помогают мелкие детали, которые лишь некоторые решаются записать, но которые рассказывают немало о том, что представляли собой исторические личности и почему их деятельность и поступки были важными. Самое интересная информация, проливающая свет на то или иное событие в истории, находится в памяти людей, которая, увы, слишком недолговечна. Когда я писала книгу, то хотела собрать как можно больше воспоминаний о Сухаре и окружавших его людях, пока они не утрачены навсегда.

Многих свидетелей этой истории я застала в последние месяцы их жизни. Эти мужчины и женщины оживили мое повествование, наполнили его плотью и кровью. Если бы не они, мы бы никогда не узнали о начале карьеры Сухаря, о девушках из «Красной мельницы», стремительно увеличивавшейся горе навоза в Тихуане, о секрете Реда, который заключался в том, что он был слепым на один глаз, об опасных экспериментах Француза Холи, получивших название «Стройный Джим». Многие шокирующие подробности из жизни жокеев остались бы тайной, как и слова Реда, адресованные Джорджу во время скандального радиоинтервью в прямом эфире, которые прозвучали на всю страну в 1938 году. Мы никогда бы не узнали о секретной стратегии Смита и Ховарда, выработанной для обсуждения условий по проведению поединка с Адмиралом, о жизни на дороге с Ирвином «Десять Тонн», о том, как Том готовил Сухаря к схватке с Адмиралом, об использования Грога в качестве двойника Сухаря и о многих других фактах. Я уверена, что все эти детали сделали персонажей моей книги и их время более реальными и понятными читателям. Благодаря им история получилась глубокой и душевной. Конечно, память – это ненадежный источник, поэтому все факты пришлось многократно перепроверять, но я была просто потрясена, с какой точностью люди вспоминали те события. Более того, они передали эмоции и чувства, охватывавшие их в то время, и таким образом можно было почувствовать атмосферу Америки той эпохи.

Уильям Нэк: Ты усложнила себе задачу, выстраивая такой динамично развертывающийся сюжет произведения, у которого было два вполне логических конца. История могла бы закончиться матчевой скачкой Сухаря и Адмирала, которая стала кульминацией скакового сезона 1938 года и одним из самых знаковых событий в истории американского спорта. Или же гандикапом в Санта-Аните в 1940 году, ставшим последним состязанием в карьере Сухаря, когда он наконец сорвал джекпот, который ранее постоянно от него ускользал. Тебе пришлось создать драматический накал действия во время матчевой скачки, в эпизоде, заставляющем читателей затаить дыхание, а затем снова передать его, но уже в стотысячнике. Честно говоря, не каждый писатель может справиться с такой задачей, но тебе она оказалась по плечу. Как ты решала эту проблему? Было трудно?

Лора Хилленбранд: Я действительно очень долго размышляла над тем, как описать эти две скачки и события, которые произошли между ними. Год и четыре месяца отделяли поединок двух жеребцов от гандикапа 1940 года. За это время Сухарь после взлета на скаковой Олимп получил серьезную травму и превратился в калеку. Затем очень медленно он вместе со своим хромым, изувеченным жокеем снова карабкался на вершину славы. Этот продвижение настолько было медленным, что окружающие не могли поверить, будто жеребец и его всадник смогут вернуть себе былую форму, хотя и восхищались их стойкостью. Как сказал сам Поллард, это был «долгий, трудный путь». Драматическое напряжение сюжета спало в данной части книги, чтобы достигнуть апогея на последней скачке Сухаря, где бушевала настоящая буря из страстей и эмоций участников и зрителей. Но между этими двумя скачками настолько мало всего произошло по сравнению с насыщенностью событий, предшествовавших этому времени, что практически не о чем было писать. Поэтому я опасалась, что нелегко будет продолжить повествование так, чтобы передать лихорадочное возбуждение, граничащее с истерией, которое царило на трибунах во время непревзойденного выступления Сухаря на скачке, ставшей последней в его карьере.

С целью ослабить темп повествования и как можно точнее воспроизвести события 1939–1940 годов, я погрузилась в описание травмы жеребца и его первого выхода в отставку. Проделав огромную работу, чтобы узнать как можно больше подробностей о дне, когда Сухарь получил травму, я собрала немало информации. Мне хотелось детально описать период отставки жеребца, но в связи с тем, что он и люди, опекавшие его, находились в уединенном месте, вдали от репортеров, многих подробностей выяснить не удалось. Однако мне посчастливилось найти людей, которые находились там. Кроме того, позже Ховард и Поллард рассказали об этом времени прессе и своим семьям. Надеюсь, я справилась с поставленной задачей.

Уильям Нэк: Как долго ты проводила расследование и писала роман? Когда и где ты начала работу? И когда представила окончательную версию романа?

Лора Хилленбранд: Я начала работу осенью 1996 года, когда написала статью для «Американ Херитедж». Статья легла в основу проекта будущей книги и впоследствии стала общим планом самой книги. Первые два года я писала роман в тесной квартирке в Вашингтоне. Честно говоря, она была не лучшим местом для творческой деятельности. Мой дом находился возле оживленного перекрестка, в одном квартале от пожарной части и как раз напротив улицы, ведущей к тайванскому консульству. В тот год очень маленькая, но необыкновенно шумная группа людей разбила лагерь напротив здания консульства, протестуя против политики Тайваня. Они установили громкоговоритель, из которого непрерывно доносилась бодрая ритмичная песня, конечно же, на китайском, в исполнении детского хора. Я не имела ни малейшего представления, о чем они пели, разбирала только слова: «Хайди-хо, хайди-хо, хайди-хо, хайди-хо! Борись! Борись, борись, борись!» Они постоянно крутили этот музыкальный шедевр, час за часом, день за днем, включив громкоговоритель на полную мощность. Очевидно, протестующие хотели досадить работникам консульства. Меня передернуло, когда я услышала песню впервые, но после сотни прослушиваний я была на гране сумасшествия. Таким образом, эта песня послужила саундтреком к моему писательскому процессу. Я поставила радиоприемник на стол и включила музыку в тщетной попытке заглушить мятежный хор на улице. Я провела большинство телефонных интервью из этой квартиры. Мне приходилось постоянно просить собеседников прерваться на минуту, пока не утихнет шум за окном. Все интервью я записывала на пленку, а потом транскрибировала записи. Иногда на пленках можно было услышать только звуки гудков автомобилей, сирен и жуткое «хайди-хо». В 1998 году контракт на книгу позволил мне выбраться из этой веселой квартиры и переехать в маленький домик подальше от центра города, где я провела следующие два года и закончила книгу. Я сдала рукопись в сентябре 2000 года.

Уильям Нэк: Немало было сказано и написано о твоем многолетнем недуге, спровоцированном, очевидно, пищевым отравлением, которое ты получила в 1987 году. Ты страдаешь синдромом хронической усталости, усугубленным головокружениями. Ты можешь вспомнить, как и когда заболела? Какие симптомы у этого заболевания?

Лора Хилленбранд: Это случилось весной 1987 года, когда я училась на втором курсе Кеньонского колледжа на факультете английской филологии и истории. Я была абсолютно здоровой, спортивной девятнадцатилетней девушкой, играла в теннис, несколько раз в неделю совершала длительные велосипедные прогулки. Вечером 20 марта по дороге в Кеньон у меня появились явные признаки пищевого отравления. Вскоре я чувствовала себя настолько плохо, что мои соседи по комнате вызвали скорую помощь. Несколько недель я не могла успокоить расстроенный желудок, а однажды утром проснулась и почувствовала такую невероятную слабость, что даже сесть не смогла. Понадобилось целых два часа, чтобы взять себя в руки и подняться. Я надеялась, что силы восстановятся, но справиться с истощением мой организм не смог. В течение многих недель я не могла пройти буквально несколько шагов, чтобы добраться до столовой. О посещении колледжа и продолжении образования и речи не шло. Пришлось бросить учебу и провести восемь месяцев в постели. Меня постоянно одолевали различные инфекции, все время держалась повышенная температура, бил озноб, по ночам я покрывалась холодным потом, страдала от повышенной чувствительности к свету, нарушения равновесия и когнитивных расстройств. Директор отдела инфекционных заболеваний в Университете Джонса Хопкинса диагностировал у меня синдром хронической усталости.

С тех пор состояние моего здоровья нестабильно, и я, хотя временами чувствую улучшение, так до конца и не выздоровела. Были периоды, которые иногда затягивались на несколько лет, когда я оказывалась полностью прикованной к постели. В начале 1993 года очень сильное головокружение приобрело постоянный характер. Эта неврологическая аномалия, очевидно, возникшая вследствие синдрома хронической усталости, вызывает ощущение, что окружающие предметы вращаются, колеблются и падают. Два года я не могла ни читать, ни писать. Меня до сих пор беспокоят головокружения наряду с другими симптомами болезни, что, конечно, мешает читать и писать.

Уильям Нэк: Как повлияла болезнь на твою работоспособность во время написания книги? Были ли затяжные периоды, когда ты не могла ни проводить свое расследование, ни писать? Приходила ли ты в отчаяние? Что помогало тебе продолжать работать над романом?

Лора Хилленбранд: Эта книга была для меня необыкновенно важна, но болезнь затруднила процесс ее написания. Необходимо было смириться с тем, что за этот проект я буду вынуждена заплатить своим здоровьем. Кроме того, я осознавала, что должна буду отказаться от многого в жизни, чтобы сохранить силы для осуществления своей мечты. В течение четырех лет я проводила свое расследование и писала роман – и больше практически ничем не занималась. Я пожертвовала всем, чтобы завершить книгу. В моем кабинете был холодильник, коробки с зерновыми хлопьями, тарелки, ложки и огромный кувшин с водой прямо возле стола. Таким образом, я не тратила попусту энергию на приготовление обедов. Я разложила свои записные книжки с результатами расследования полукругом на полу, чтобы дотянуться до них, не вставая со стула. У меня не было сил добраться до разных мест, где я могла бы получить необходимую информацию и встретиться с нужными людьми. Однако я нашла иные способы, позволившие получить материал и пообщаться с людьми, не выходя из дома. Я использовала по максимуму межбиблиотечный абонемент Библиотеки Конгресса, интернет, факс, электронную почту и, естественно, телефон. К счастью, на протяжении почти всего времени работы над книгой мой организм меня не подводил. Я писала в любое время, когда чувствовала в себе силы, иногда засиживалась допоздна, иногда работала до полного изнеможения, пока не начиналось головокружение. Были дни, когда я не могла двигаться, но всегда находила занятие, на которое хватало сил. Если головокружение было настолько сильным, что мешало писать, я проводила интервью. Если была слишком слаба, чтобы просеивать свои записи, я просто неподвижно сидела и писала. Временами я работала, лежа на спине в кровати и с закрытыми глазами исписывая каракулями блокнот. Но, несмотря на невероятные трудности, не было такой минуты, когда мною овладевало отчаяние. Персонажи истории были мне настолько интересны, что я даже подумать не могла о том, чтобы забросить проект. Однако за него я слишком дорого заплатила. Буквально через несколько часов после сдачи рукописи я поняла, что окончательно подорвала здоровье. Головокружения возобновились с новой силой. В течение нескольких месяцев я не могла ни читать, ни писать. Я стала гораздо слабее и снова оказалась прикованной к дому. Прошел год, но я не восстановилась полностью. Однако я не жалею ни о чем, это того стоило.

Хотя мой недуг крайне усложнил процесс расследования и написания романа, я должна поблагодарить судьбу за то, что она дала мне шанс заняться этим проектом. Болезнь резко сузила мое жизненное пространство, ограничила мои возможности. Целых пятнадцать лет я была почти полностью ограждена от внешнего мира. Болезнь не позволяла мне раскрыть свои способности, общаться с людьми. Роман стал моим спасением, частичкой моей жизни, связующим звеном с окружающим миром. Я наконец получила возможность создать то, что останется после меня. Проект позволил мне считать себя писателем, а не больным человеком. Именно эта мысль заставляла меня писать книгу – и писать как можно лучше.

Уильям Нэк: В список бестселлеров в «Нью-Йорк Таймс» еще ни разу не попадала книга, рассказывающая о лошадиных скачках, и туда вошло совсем немного произведений на спортивную тему, но «Сухарь» продержался в этом списке шесть недель. Ты предполагала, когда начинала свой проект, что твой роман займет первую строчку в списке национальных бестселлеров? Оглядываясь назад, как ты можешь описать свой опыт?

Лора Хилленбранд: Самые безумные мечты могут стать реальностью, просто надо долго трудиться. Уверена, что каждый писатель мечтает занять первую строчку в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». Я не стала исключением. Однако лишь крошечный процент из всех написанных книг вошел в этот список, поэтому надо реально смотреть на вещи. Вполне естественно, что все писатели, в особенности те, кто только начинает пробовать перо, и я в их числе, стремятся добиться успеха и поставленных целей. Я пыталась быть реалистом. Какими бы интересными ни были действующие лица и события, в центре этого повествования была лошадь, а ведь еще ни одна книга о скачках не имела большого успеха. Я подумала, что это поистине замечательная история, хотя многие писатели не решились бы взяться за нее.

Когда я впервые задумала сделать книгу из этой истории, то надеялась, что смогу найти небольшое издательство, специализирующееся на изданиях о лошадях, которое заинтересуется моим проектом. Я думала, что смогу продать хотя бы 5000 экземпляров, даже если придется торговать прямо из машины. Я ничего не имела против такого развития событий, просто хотела рассказать эту историю. И когда издательство «Рэндом Хаус» купило права на мою книгу, а «Юниверсал Пикчерс» – на сценарий, я на многое не рассчитывала. Поэтому очень удивилась, когда в марте 2001 года мне позвонил мой замечательный редактор Джон Карп и сказал, что после пяти дней продаж моя книга уже заняла восьмую строчку в списке бестселлеров. На следующей неделе я была на второй строчке, а еще через неделю заняла первую.

С этого звонка все и началось. После многих лет безвестности и изоляции я вдруг появилась на телевидении и радио, в газетах и журналах. Однажды я дала семнадцать интервью в один день. Меня стали узнавать читатели на улице, я получила тысячи электронных писем, мой телефон звонил непрерывно. Я получила горы писем, в том числе от президента Буша. Меня переполняли эмоции. Конечно, чисто физически выполнять все обязанности, которые сопровождали успех, мне было чрезвычайно тяжело, тем не менее я испытывала невероятную благодарность ко всем своим читателям. Мой труд окупился сполна.

Самую большую радость и удовлетворение мне доставляет мысль, что этих людей и эту лошадь будут вспоминать снова и снова. Они этого заслуживают. Думаю, они были бы довольны той работой, которую я проделала.