26
Одна за другой они поднялись по лестнице, ведущей на последний этаж. Как и каждую неделю, им предстоит ритуальный воскресный обед. Ни за что на свете они не пожертвовали бы этим вечером. Протокол отсутствует, но они всегда наводят красоту. На обед к королеве в затрапезном не ходят, говорит Симона, хотя уж ее-то элегантность заботит меньше всего.
Стряпают они по очереди. Жан-Пьер, хорошо знающий привычки дома, уже устроился в первых рядах. Он смотрит вприщур на Джузеппину, надеясь, что она вознаградит его за компанию лакомым кусочком.
– Pomodori… melanzane… parmigiano… perfetto!
Она говорит, а Жан-Пьер отбивает такт хвостом, словно выражая свое согласие.
Симона обращается через широкое окно к бамбукам:
– Только не вздумайте зацвести, мои милые, Королева этого не переживет.
– Пахнет дивно! Что ты нам готовишь? – спрашивает Жюльетта; она только что пришла.
– Sorpresa a la siciliana, – объявляет стряпуха, помешивая в кастрюле деревянной ложкой.
Жюльетта снимает ее на камеру. Еще тридцать секунд жизни добавятся к тем, которые она копит уже несколько месяцев: Королева, выполняющая странный пируэт; Розали, приветствующая солнце; Жан-Пьер, взрыкнувший, как лев на заставке «Метро-Голдвин-Майер»; Симона в образе Марии-Магдалины.
– Чудеса a la Джузеппина… ммм! – комментирует операторша.
Стол неизменно накрывает Королева, «это королевская привилегия» – постановила она раз и навсегда. Сегодня вечером на столе белая льняная скатерть, усыпанная лепестками роз, высокие бокалы из венецианского хрусталя, свечи, плавающие в двух чеканных серебряных чашах. А посередине она всегда ставит фотографию танцовщика. Никто не осмеливается спросить, был ли он ее любовником.
Места ни за кем не закреплены, кроме Королевы, которая сидит во главе стола. По правую и левую руку от нее Розали и Симона. Джузеппина садится поближе к кухне, Жюльетта напротив. Жан-Пьер запрыгивает на последний стул и, покружившись, разваливается во всю длину, очень довольный жизнью. Со стены смотрит на них из своей рамы «Безумец».
Джузеппина читает вслух этикетку на бутылке вина:
– «Неотразимое из поместья Лакруа, из лучших сортов винограда, с богатым фруктовым букетом». – Она вертит бутылку в руках. – «Глубокий красный цвет с фиолетовыми отсветами, выраженный аромат черной смородины». Он опять нас балует.
– Кто это – он? – спрашивает Жюльетта.
– Неизвестный поклонник Королевы! Он доставляет ей вино, каждый месяц разное.
Королева добавляет:
– Сент-амур, квинтэссенция, маргинал, империал, мулен-де-дам, кло-де-ла-симонетт, конфидансьель…
– Он хорошо вас знает, – говорит Жюльетта.
Симона поднимает бокал:
– «Любовь есть хмель, безумный хаос».
– За что пьем?
– За «Каза Челестина».
– За нас, – говорит Розали.
– За нас, – подхватывают все хором, поднимая бокалы.
«За нас». Эти слова отдаются эхом в голове Жюльетты.
Какой будет жизнь после дома? Без «воскресений в улье»? Я опять останусь в тишине. К Рождеству Карла приедет из Индии и вернется в свою квартиру. А я, где я буду? С кем? Макс уедет кататься на лыжах. Мои родители всегда встречают Рош ха-Шана, Пурим, Суккот, Новый год и другие семейные праздники, даже католические, вдвоем. Традиция, говорят они.
Джузеппина приносит тарелки. На подстилке из рукколы козий сыр и вяленые помидоры благоухают оливковым маслом, чесноком и майораном.
– Передай мне, пожалуйста, соль, – просит Жюльетта Симону, протягивая руку.
– Соль не передают из рук в руки, – вмешивается Королева. – Плохая примета.
И они с Розали обмениваются понимающими взглядами: их объединяет известная всем склонность к суевериям.
– Зато, говорят, если можешь вспомнить три кайфика за день, дольше проживешь, – подхватывает та.
– Три кайфика? Переведи, пожалуйста, – просит Джузеппина.
– Кайфик – это маленькая радость, момент благодати. У меня вот новый ученик. Он похож на Жана Рошфора, – негромко продолжает Розали.
– На Жана Рошфора нынешнего или двадцать лет назад, когда он играл «Мужа парикмахерши»?
– Двадцать лет назад.
– И что же?
– Мне стало жарко, я смутилась. Велела ему сделать сфинкса.
– Он такой же сердцеед, как актер?
– Да.
– Ну и?..
– Я встала в позу цапли, закрыла глаза и успокоилась.
– Вы не находите, что мы много говорим о мужчинах, с тех пор как здесь появилась Жюльетта?
Все смеются, кроме Джузеппины. Симона поворачивается к Жюльетте:
– Кстати, как твои дела, цыпа моя?
– Блуждаю впотьмах. Здесь мне хорошо, вокруг красивые люди, пахнет поджаренным хлебом, с лестницы по утрам звучит Бах, Жан-Пьер ходит по всем квартирам, и потом…
– А ты не думала о мужчинах из нашего квартала?
– Братья Леруа холостяки.
– Вопрос только, какого выбрать.
– Ты будешь прелестно выглядеть в сером фартуке за прилавком скобяной лавки.
– И станешь ходить на регби по субботам.
– BASTA! – кричит Джузеппина. – Можно поговорить о чем-нибудь поинтереснее. У вас и правда эта тема не сходит с языка. Заразились вы все, что ли? Когда возвращается Карла?
После взрыва Джузеппины повисает молчание. Жюльетта утыкается носом в бокал с «неотразимым».
Возможно, она и права. Кто-нибудь подумал, к примеру, о Королеве? Она предоставила нам кров за смехотворную плату, роскошно принимает нас по воскресеньям, а страдает одна, как гранд-дама. Что с ней станется? Я буду жалеть о перекусах на красном диване, когда съеду отсюда.
Словно подброшенная пружиной, Жюльетта поднимает бокал и громко говорит:
– За нашу Королеву!
Свет благодарности, удивительно похожей на нежность, мелькает в глазах их царственной хозяйки.
Потом разговор переходит на биографию Нельсона Манделы, которую они читают по очереди, и на десерт: запеченный инжир в карамели с морской солью, сычуаньским перцем и капелькой бальзамического уксуса.
Королева встает, делает несколько па и включает свой айпод.
Волосы, как летняя тьма,
Бьются сердца с музыкой в лад,
Медленный джаз сводит с ума,
Сладкую боль звуки таят.
Лео Ферре поет «Красоту».
Она возвращается к столу походкой автомата. Симона, Джузеппина, Розали и Жюльетта отводят глаза. Она стоит, глядя на них с улыбкой, и молчит. Они тоже молчат. Слышится лишь песня…
Судьбу на радуге сыграй,
По струнам жизни льется свет,
И голоса в небесный рай
Плывут, как дым от сигарет.
Королева выдвигает ящик под скатертью и достает оттуда четыре свертка из темно-синего атласа. Она вручает по свертку каждой. Внутри фотографии неба под плексигласом – неба, заснятого из их дома в разное время дня и года. Каждая получает свое небо: небо грозовое, небо лазурное, небо облачное, небо звездное.
– Спасибо, что вы со мной, что разделили мою жизнь, – говорит Королева торжественным тоном.
Она садится и допевает песню до конца:
Красота!
Кожаный клифт, платье в обтяг,
Милый пустяк – блеск и каприз!
Девочка в нем, словно моряк
В море, где блюз веет, как бриз.
Красота!
А «Муди Блюз» поют про ночь,
Про белый шелк и про фату, –
Ты бросишь якорь в эту ночь,
Танцуя, как прибой в порту.
В комнату залетает шмель. Королева смотрит на него, но на этот раз не пытается поймать и выкинуть обратно на улицу. Пусть себе посидит на абажуре.
