С той стороны ворот лязгнуло раз, лязгнуло два, железные черные створки с рельефами звезд разошлись, и грузовик, в кузове которого в такт колесам покачивались серые солдатские шинели, зажатые между ног винтовки и синеверхие фуражки, въехал на территорию завода «Красная заря». Вслед за ним вкатила «эмка», но в ней сидел один шофер. Те же, кто вместе с шофером проделал в «эмке» путь от Литейного проспекта до проспекта Карла Маркса, уже прошли на завод через проходную. Они покинули автомобиль перед заводским КПП. Вошли, толкнув дверь с сильной возвратной пружиной, прогрохотали по доскам узкого прохода, невольно заставлявшим людей двигаться гуськом, и напугали вохровцев через окно контролера своими удостоверениями и приказом открыть ворота для пропуска двух служебных машин. Потом один за другим они преодолели снятую для них со стопора «вертушку». Из домика КПП выбежал, застегивая на ходу пуговицы синей вохровской куртки, упитанный мужчина с кривыми кавалерийскими ногами.

– Начальник караула Дятищев. – Вохровец козырнул и щелкнул каблуками сапог, а взгляд его забегал по прибывшим в поисках старшего. Взгляд, понятно, обеспокоенный. А вдруг что-то произошло по вине вверенного ему караула? Не приведи господи…

– Капитан госбезопасности Шепелев, – кивнул ему среднего роста человек, единственный из прибывших, кто был в гражданской одежде.

Звание подействовало, как бронебойный снаряд действует на танкетку – прошибло насквозь. Начальник караула почувствовал, что земля не такая уж устойчивая штука, что удержать тело на двух ногах – задача не из простых. Сердце колтыхалось так, будто в его стенки кто-то лупил, требуя выпустить.

– Проходная одна? – как глас из преисподней, прозвучал для Дятищева голос капитана госбеза.

– Еще ворота. Но там только… эти… машины… – не без усилия ответил за начальника караула его речевой аппарат.

– Утром никого не могли там впустить? Случается такое? Только честно, Дятищев. Мне наплевать на ваши мелкие служебные прегрешения, но, если вы мне сейчас соврете, то… – покачал головой дорогой незваный гость.

– Нет… никогда, тов-арищ капитан, – начальник караула волевым усилием заставлял слова покидать онемевшее горло. – Очень строго…

– Во сколько началась смена?

– В семь тридцать.

– Никто не пытался после ее начала выйти с предприятия? Под каким-нибудь предлогом?

– Нет. Мы бы… это…

Капитан не стал дожидаться, пока Дятищев закончит фразу. И так все ясно. Потому как обыкновенный режим предприятия, имеющего оборонное значение. В семь тридцать с началом утренней смены проход на завод прекращался, с этого момента опоздавших препровождали в караульное помещение, где у них отбирались пропуска, вызывался начальник цеха, в котором работал нарушитель труддисциплины, и составлялся протокол. Покинуть завод, начиная с семи тридцати, можно было только по увольнительной, подписанной начальником цеха. Получить же увольнительную рабочий мог, наверное, в одном-единственном случае – в случае внезапной болезни.

– Обеда еще ни у кого не могло быть, только без четверти девять, – повернулся он к сопровождающей его четверке. Потом снова к начальнику караула: – Хорошо. Возвращайтесь в караульное помещение и звоните в первый отдел. Скажите, кто приехал. Пускай захватят план завода и бегут сюда. Сами оставайтесь в караулке. Свободны!

И Дятищев, не сдержав облегченного вздоха, убежал.

– Значит так, товарищи, – капитан Шепелев оглядел своих подчиненных. – Омари и Тимофей – дуйте к грузовику. Поставьте по солдату ко всем входам-выходам каждого здания. Даже к нужникам на улице, если таковые имеются. Никого не впускать и не выпускать. Оружие держать в боевой готовности. Саперы пусть ждут в машине. Андрей, поговорите с вохрой здесь и на воротах, может, будет какая-нибудь зацепка. Лева, останетесь со мной.

Тимофей и Омари бегом рванули к грузовику, Андрей направился обратно на КПП, а Лева поправил на переносице пенсне и ждал распоряжений командира. Они последовали.

– Лева, встретите особиста и проследите, чтобы не мешал. Пускай дожидается в стороне, пока не позову.

Командир повернулся и пошел в направлении двери КПП, из которой рабочие попадали на завод и из который он сам только что вышел. Вот нынешние действия командира Леве были понятны. До поры до времени, а именно до поездки в «эмке» он, сержант госбезопасности, как и остальные ребята, пребывал в недоумении. Зачем они едут на завод, да еще в придачу в сопровождении взвода солдат с саперами? Что такого страшного случилось? Ну да, соглашался Коган с командиром, слушая его телефонные переговоры в комнате, есть странности в убийстве, но все они по милицейской части. Следа от вражеских разведок, простите, не видать. И Лева успел тогда огорчиться: вот значит и до их командира добралась шпионская лихорадка, теперь и они будут ловить призраков, видеть в каждом углу лазутчика. Жаль, подумал Лева, что командир – такой человек! – и тот не устоял.

Так он и продолжал думать, пока с переднего сидения «эмки» командир не разъяснил ситуацию. «Лучше перестраховаться, – сказал капитан Шепелев, – чем потом объяснять, почему ты не перестраховался. А убийство в Лесотехнической мне катастрофически не нравится. Смотрите сами. Решились на убийство хоть и пьяного, но молодого и сильного парня. Уже настораживает. Хотя легко объясняется тем, что парень был настолько пьян, что не казался страшным. Тогда зачем пускать в дело нож? Нестыковочка. Но едем дальше. Убийца, выходит, из тех людей, кто таскает в кармане финку. Вор на мокрое дело не пойдет. Блатняк помельче может зарезать из-за кошелька, согласен, может. Но не станет делать этого без необходимости. Потом не будет закапывать труп, а сразу смоется подальше. И документы утащит с собой только в том случае, если они в кошельке. На шпану совсем не похоже. Эти поодиночке не ходят и нож выхватывают из-за голенищ, когда не получается одолеть в драке. А драки не было. Может, нам следует искать простого, свихнувшегося от выпитого человека, случайно увидевшего кошелек с деньгами в руках покойного ныне парня и у которого завалялся в кармане ножик? Допустим. Но, товарищи, как я вам всегда говорю, предполагайте худшее и успокаивайтесь, если только факты опровергают ваши невеселые предположения. Вот почему и стал звонить в Угро, выяснять подробности. И вдруг слышу в телефонном аппарате от товарища Ивана Нестерова, что молодого человека убили с одного удара ножа точно в сердце. Очень умело убили».

Командир прервался, чтобы опустить боковое стекло и закурить. Потом продолжил: «Итак, предположим худшее – действовал агент вражеской разведки. Зачем ему документы? Обзавестись советским паспортом? Смешно. Другое дело, конкретный пропуск конкретного предприятия. И зачем все-таки убивать? Мне видится единственное объяснение – проникнуть на территорию завода один-единственный раз, на короткое время. По-другому, кстати, и не получится. И что же это у нас выходит в результате? Вот именно, диверсия. Кто опровергнет мои умозаключения?»

Кто-то, может быть, и хотел бы попробовать оспорить доводы командира, но вот успеть не смог – они подъехали к «Красной заре».

И теперь, наблюдая за командиром, Лева понимал, что тот делает. Капитан встал перед дверью КПП и закурил. Точно также должен был поступить агент. Даже если тот, что маловероятно, был знаком с планом завода, то ему все равно надо было осмотреться на месте. Какой предлог для того самый естественный – да, остановиться закурить.

Агент прошел на предприятие по чужому пропуску, разумеется, без затруднений. Если бы контролеры сверяли фотографии на развороте документов с лицами трудящихся, то продержали бы вереницу трудящихся перед заводом до обеда, а к вечерней смене сошли бы с ума.

Командир, охлопав карманы, достал пачку «Пушки», уронил ее, поднял, после прикурил не с первого раза, провозившись с зажигалкой. Конечно, согласился с командиром Лева, так и должен был действовать агент. Не торопиться. Торопиться он будет потом, а, впервые ступив на территорию «Красной зари», надо как следует оглядеться, выбрать правильное направление, чтобы не пришлось возвращаться. И почему командир сейчас не спешит – это тоже Леве понятно. Командир не то что перевоплощается, а хочет попасть в такт с проходившим через это КПП несколько часов назад человеком, а там, глядишь, и попасть с ним мыслью в мысль.

Что же агент видел? Прямо напротив КПП – огромное коричневое здание, какой-то цех с маленькими, грязными, зарешеченными окнами под крышей. Дорога, берущая начало от КПП, как бы разбивающаяся об это здание на два асфальтовых рукава. Один уходил влево к автомобильным боксам, расположившимся вдоль заводской ограды в два человеческих роста высотой с колючкой поверху. Второй забирал вправо, вел к другим заводским корпусам.

Командир, дымя «Пушкой», двинулся направо. Конечно, согласился Лева, диверсант пошел бы именно туда с полноводной утренней толпой, там больше возможностей для маневра. Налево к гаражам сворачивало немного людей, лишь шофера да автослесаря. Посторонний человек там сразу привлек бы внимание, тем более неизвестно чем заканчивается ряд боксов, не утыкается ли тупиком в поворот заводской ограды?

Лева двигался с командиром параллельным курсом, держась от него в стороне, продолжая параллельные размышления. Пропускной режим, действовавший на «Красной заре», должен быть известен агенту не хуже, чем ему, Леве Когану. В любой, неважно какой цех, чужой человек мог попасть с трудом. У цеховых дверей сидела на стульчике табельщица, следила, как входящие опускают в учетную урну пропуска. В цехах работало не так много людей, чтобы, видя их каждый день, не запомнить. Тем более она со всеми ежедневно здоровалась, при входе рассматривала. Случись чужой, уверенно входящий внутрь, да еще опускающий пропуск в прорезь, это бы непременно насторожило табельщицу. А главное, сам чужак не пошел бы на такой риск – быть ухваченным глазастой бабой за руку, которая прилипла бы с вопросами, а то и сразу подняла бы хай. Ах да, чуть не хлопнул себя по лбу Лева. Он, сержант Коган, не подумал о том, о чем командир, конечно, подумал сразу же. Сообщение о том, что на работу такой-то не выходил, означает, что такой-то не опускал свой пропуск в ящик табельщицы.

А если табельщица вдруг отлучилась? Нет, соваться в цех – велик риск попасться. Мужики всех своих знают. И чужой мужик, который не в раздевалку идет, а бродит меж станков вызовет вопросы вроде «Эй, ты кто? Чего ищешь?» И до разоблачения остается один шаг.

Командир тем временем дошел до угла коричневого здания. Прошел мимо размещенного там бетонного куба в окружении невысоких елочек, чью хвою покрывал бурый налет, – казалось, елки ржавеют. «Ай-яй-яй, – подумал Лева, – чем мы дышим на наших заводах!»

Из бетонного куба – командир прошел мимо него, не удостоив взглядом – выступали арматурины, выкрашенные в красное. На них держался плакат: улыбающийся Сталин приветствует взмахом руки трудящихся и подпись «На трудовой подвиг!» Заглядевшись на вождя, Лева чуть отпустил командира, пришлось догонять почти бегом.

Приближение к углу цеха и повороту дороги справа открыло взгляду аккуратное двухэтажное строение из красного кирпича. Ясно, что там разместилось правление. Подтверждая эту догадку, из дверей выскочил худой человек в полувоенном френче с фуражкой в руке. Косолапя, он заторопился к командиру, к товарищу Шепелеву. Помня приказ, Лева двинулся навстречу, скрещивая над головой руки, словно останавливал поезд. Запыхавшийся товарищ наткнулся на сержанта Когана, надел фуражку на редкие белесые волосы, вгляделся в петлицы. У товарища было изможденное лицо, иссеченное оспой, рыбьи глаза и отвислые губы.

– Товарищ сержант, – пробежавшийся товарищ никак не мог совладать со сбившимся дыханием, а в его горле бурлили хрипы завзятого курильщика. – Я – начальник особого отдела Изкинд. План завода вот принес, – он показал свернутый в трубку лист. – Что случилось?

– Товарищ Изкинд, – Лева поправил пенсне и постарался придать голосу начальственную строгость, – мы проводим операцию на территории вашего завода. Там, – он показал большим пальцем себе за спину, – капитан госбезопасности товарищ Шепелев. Когда потребуется, он скажет вам, что делать. А пока следуйте за мной!

Сержант Коган оглянулся, и тут же выяснилось, что пока никуда следовать не требовалось. Командир, остановившись неподалеку от входа в цех, поставив ногу на край цинковой урны, перешнуровывал ботинок. Значит, командир не сомневается, что диверсант поступал так же, в очередной раз решив оглядеться перед следующим шагом. Отсюда открывались взгляду корпуса других цехов, подсобок, складских помещений. Там, где заканчивалось здание, возле которого сейчас шнуровал ботинки командир, утренний рабочий поток должен был дробиться на людские ручейки, огибающие группу из кривых яблонь-дичков и растекающиеся к строениям разных габаритов и предназначений.

И тут Леве совершенно внезапным образом пришла в голову крамольная мысль, что никакого диверсанта, скорее всего, нет. Потому что он взялся из ничего, из воздуха. Рабочих, которые гибнут от рук уголовников вечером и по этой причине наутро не могут выйти на работу, хватало и до сегодняшнего дня. И не менее, а даже более подозрительные случались истории, а вот командир ухватился именно за нынешнюю. Тогда что же означает поведение командира? Все поездки на завод, эти саперы, эти игра в перевоплощение в диверсанта? Командир хочет показать начальству, что они работают?

Наверное, осенила Леву догадка, командир получил выговор от начальства, и ему потребовался этот спектакль, чтобы показать – его подразделение находится в полной боевой готовности. Молниеносно реагируют по малейшему подозрению. Пускай сегодня мимо, но при такой бдительности случись настоящий диверсант – они его не пропустят. Да, заключил Лева, теперь все встает на свои места.

Высекая искры из асфальта подковками на сапогах, пробежал боец с винтовкой на плече и свернул к цеховой двери занимать пост.

Из двери правления, у которого уже встал часовой, попыталась выйти женщина в синей косынке с чертежными рулонами под мышкой, но была не очень вежливо и очень решительно водворена солдатом обратно. Вдали показалась приметная фигура Омари Гвазава, он шел в сопровождении нескольких солдат, указывал пальцем на заводские объекты, и бойцы, отделяясь от группы, направлялись к ним поодиночке. Омари остановил какого-то рабочего в спецовке, что-то сказал ему, после чего рабочий развернулся и, качая головой, двинулся в ту сторону, откуда пришел.

А командир, покончив со шнурками, переместился дальше по дороге к стенду с наглядной информацией, возле которого опять притормозил. Он принялся рассматривать графики соцсоревнований, фотографии ударников, перечень трудообязательств, взятых бригадами. Иногда командир отрывал взгляд от списков и графиков и проводил им окрест.

– Товарищ сержант. – Это особист поднес губы к самому Левиному уху. Он даже снял фуражку, чей козырек мешал поднести губы поближе. – Могу я чем-то помочь? Или могу я узнать хотя бы…

– Товарищ Изкинд! – Пенсне возмущенно подпрыгнуло на горбинке Левиного носа. – Вам же указали – ждать и не мешать. Вы не сознательны, товарищ!

Отвлекшись на Изкинда, сержант Коган пропустил тот момент, когда командир покинул место у стенда с наглядной информацией и зашагал быстро и уверенно в направлении островка-скверика с яблонями-дичками. Вместе с Изкиндом Лева поспешил вдогон командиру.

– Сады здесь были когда-то, – на ходу пояснил косолапящий рядом Изкинд.

Яблони – это одни из тех немногих деревьев, которые сержант Лев Коган мог опознать без посторонней помощи даже в их ноябрьском состоянии, то есть без листвы и яблок. Лева был типичным городским жителем и слабо разбирался в растениях, почти и не разбирался вовсе. Читая в книгах «ракита, ясень, вяз, ольха» и так далее, он ничего не мог представить за этими словами. Тополь мог отличить от других деревьев, только когда с него летел мерзкий пух, липу, когда на ней вырастали те напоминающие стручки образования, что в детстве они лепили на нос. Ну вот березу, правда, знал, ель, сосну, дуб и… что еще?

– Там у нас слесарный цех, – это продолжал пояснения Изкинд, – левее – сборочный. Что с портретом товарища Кагановича над входом – цех имени товарища Кагановича. А там склады готовой продукции.

Именно к складам готовой продукции, расположившимся по правую руку от кузнечного цеха, и продвигался, уже не останавливаясь и не замедляя шага, командир. Сержант Коган и особист Изкинд не отставали от товарища Шепелева. Они, держась от него в нескольких метрах, проследовали коридором между боковой стеной кузнечного цеха и складскими сараями. Коридор упирался в кирпичную заводскую ограду. Но командир не повернул обратно, а свернул за угол цеха. И они оказались в захламленном и узком проходе между цехом и оградой.

Ну да, подумал, Лева, если диверсант существовал бы, он, очень может быть, и шел бы этим маршрутом. Те из рабочих, кто направлялся утром в цеха, могли подумать, что человеку что-то понадобилось на складе. А если кто-то из кладовщиков возился у склада, он тоже не обратил бы внимания на человека, движущегося к задней цеховой стене. Мало ли что потребовалось по рабочей надобности. Или приспичило принять на грудь для утреннего облегчения вдали от мастера. Потому что закуток как нельзя подходил для этой цели. В таком закутке очень хорошо соображать что на троих, что на одного. Редко кто без нужды покажется здесь, на этой полосе коричневой земли с жухлым бурьяном вдоль забора и разбросанным повсюду мусором: битым кирпичом, обрезками труб, досками и шлаком. Разве что если стружку нужно выбросить.

Командир как раз и подходил, сбрасывая скорость, к объемистому ящику, чей бок украшала белая надпись «Для стружки». Крышка была откинута – внутри железного вместилища переливались цветами радуги завитки металлической стружки. У ящика командир остановился. Со стороны могло показаться, что капитан госбеза любуется игрой цветовых разводов и стружечными серпантинами.

«Конечно, куда еще деть бомбу диверсанту, как ни подложить в ящик», – напала на Леву ирония. Печально вздохнув – и печаль его относилась к заблуждениям вселенского масштаба – Лева посмотрел на небо. Небо гармонировало с заводским пейзажем – по нему ползли, словно расплющенные на наковальне, тучи металлического отлива.

– Непорядок, – услышал сержант Коган.

– Непорядок, – еще раз выпалил товарищ Изкинд, стоявший рядом с Левой и наблюдавший за действиями незваного на завод капитана в фасонистом плаще и шляпе. Выпалил и закосолапил к ящику для стружки. Рука Изкинда, худая, как прут, вытянувшись из рукава френча, протянулась к откинутой крышке. Пальцы его разошлись, как тиски, готовясь сдавить железный лист крышки, выкрашенный черным лаком «Кузбасс», и толкнуть его вниз, захлопывая ящик и тем самым ликвидируя непорядок.

Лева пропустил тот момент, когда командир бросился наперехват. Прошелестели полы серого плаща по надписи «Для стружки». Рука человека в полувоенном френче замерла, перехваченная за запястье, над железным листом крышки. Пальцы Изкинда шевелились в захвате, подушечками касаясь бугристой поверхности листа, но шевелились все медленнее.

– Я же просил вас, Лева, сделать так, чтобы мне не мешали, – укоризненно произнес командир, отводя особиста за руку от ящика. Особист попеременно растягивал звуки «у» и «а», закусывал губу и клонился к земле.

– А вы, товарищ, ведете себя как вредитель или пособник. Или даже хуже того.

Командир отпустил руку Изкинда, когда отвел его на прежнюю позицию, к сержанту Когану. Изкинд тут же затряс рукою, болезненно морщась.

– Лева, я вас умоляю, все-таки избавьте меня от помех.

Командир вернулся к ящику для стружки, присел на корточки, ощупал края доски, прикрывавшей зазор между ящиком и стеной, потом откинул доску в сторону. Та, мокрая, подернутая белой мохнатой плесенью, тяжело рухнула, подняв с земли бурую пыль. Пронаблюдав за падением, сержант Коган только благодаря этому заметил на земле, неподалеку от упавшей доски, ее отпечаток. «Как же я проморгал, – огорчился сержант, – ведь бросается в глаза». Да, оно бросалось в глаза – углубление в земле, повторяющее очертание доски, которая долго лежала на одном и том же месте и только совсем недавно была вырвана из земли.

А командир уже высек огонь из зажигалки и светил, просунув руку в темный зазор между ящиком и стеной. Потом он выпрямился, спрятал зажигалку в карман. Подошел к ожидающим его распоряжений людям. Остановившись напротив Изкинда, капитан Шепелев сначала посмотрел на уже покрывшиеся заводской пылью ботинки, недовольно покачал головой, потом снял шляпу одной рукой, другой провел по волосам, посмотрел, как делал недавно до этого Лева, на небо. Надев шляпу, командир хлопнул особиста по плечу.

– Кто вы такой, я догадался. Начальник особого отдела завода. Скверные дела творятся на вверенном вам участке, скверные. Диверсанты разгуливают, как там у себя по Бродвеям. Как вас, кстати, зовут, товарищ?

– Изкинд, – ответил Изкинд, который сейчас испытывал не страх, а одно большое недоумение.

– Вот что, товарищ Изкинд, останавливайте в этом цеху работу и выводите из него людей. Выполняйте! Лева! – командир переключился на своего подчиненного. – Бегите за саперами. По пути… Впрочем, отставить. Омари уже сам пришел. Дуйте, Лева за саперами.

Сержант Лев Коган и лейтенант Омари Гвазава проследовали противоположными курсами. Омари подошел к командиру, оставшемуся в одиночестве.

– Выполнено, товарищ ка… – начал он доклад, но командир перебил:

– Омари, подойдите сюда, сейчас я вам покажу то, что предстоит обезвредить саперам, за которыми отправлен Лева. Держите зажигалку, посветите. Только осторожно, к крышке присоединена проволока. Взрывчатка должна была сдетонировать, когда закроют ящик.

Лейтенант посветил, стал смотреть, зацокал языком.

– Вы, Омари, останетесь за старшего. Вместо меня.

Гвазава быстро выпрямился, оборачиваясь, и не удержался от удивленного восклицания:

– Как?!

– Да вот так. Проведете мероприятие по обычному, предусмотренному для этих случаев плану. И вот что… – командир на миг замолчал. – Особо не старайтесь, заканчивайте все побыстрее. Диверсанта все равно уже давно на заводе нет, сообщников у него тоже здесь нет. Значит, заканчивайте быстрее и без промедлений к нам. Там меня ждите. Все ясно?

– Да, – ответил грузин. Что ж тут непонятного?

– Автомобиль я отправлю назад, на завод, – последнее, что сказал перед уходом капитан.

На «Красной заре» Шепелев еще немного задержался – чтобы выслушать Тимофея Рогова. Тот окликнул его, вынырнув из какого-то заводского закоулка. После чего Тимофей сообщил, в своей обычной манере лениво цедя слова и глядя в сторону:

– Трубу я нашел. К забору прислонена. Зачем, спрашивается? А наверху колючка примята. Ушел гад.

Капитан в этом и не сомневался. Как, впрочем, уже почти отпали у него сомнения в том, что все намного хуже, чем могло показаться сначала…