Глава одиннадцатая
Вольтер
Пионер трудится знанья получать.
Этот клич зимою нужно выполнять.
Солнцу песнь мы поем,
К новой жизни мы зовем.
На смену, на смену!
Из детской песни, сочиненной «Вольтером».
Дед только что вернулся из Смольного, по пути в свой кабинет он зашел к капитану Шепелеву. Вскочивший рядовой Минаков опрокинул стул. Зная, как тот умеет оглушительно выкрикивать служебное приветствие, старший майор Нетунаев успел до того, как набравший воздух в легкие рядовой даст ему выход, произнести «вольно».
– Где капитан Шепелев?
– Там, – рядовой вытянул руку в направлении соседней комнаты.
– Сидишь? Отдыхаешь? – сказал Дед, закрыв за собой дверь. Сказал, не скрывая раздражения и недовольства.
Капитан поднялся со стула.
– К сожалению, некуда пока бежать. А куда бегал – все впустую. Что сейчас поступает, не нуждается в проверке – это ясно даже из этой комнаты.
Дед опустился на стул, на котором обычно сидел лейтенант Гвазава. Достал пачку «Казбека».
– Подражаешь тому буржуазному сыщику, который расследовал, не выходя из кабинета? Как его там звали…
Дед, еще не прикурив, надорвал зачем-то зубами папиросный мундштук, потом запихнул папиросу обратно в пачку.
– Не могу уже курить, вся дыхалка и так табачиной забита. Ты знаешь, капитан, что началось?!
– Догадываюсь, – ответил Шепелев. – Что и должно было начаться. О чем я и говорил сегодня утром.
– Какой ты у нас умный! Что ж ты никого не поймал! Почему не смог задержать диверсанта живьем! Двух людей погубил!! А где ты сам был?! В кабинете просиживал! – Дед бил в незащищенное место, он был прав, возразить ему было нечего. – Все приведений ловишь?! Где они твои приведения?!
– Здесь, – Шепелев продолжал стоять, перекатывая в ладонях бензиновую зажигалку. – И ты видишь, что подтверждаются мои слова.
– А, может, уже подтвердились? Или покушение на убийство секретаря райкома – пустяк и твоего внимания не стоит, как и диверсия на «Красной заре»?!
– Нет.
– Нет?!
– Нет. Худшее впереди.
– Худшее уже началось, капитан. Если нас с тобой не расстреляют завтра, то, можно сказать, нам повезет. А стрельнут – будут правы.
– Но до этого я должен успеть выявить замысел врага, – капитан наконец сел.
– Успеть он хочет, – проворчал Дед. Раз он перешел на ворчание, значит, гнев, принесенный им с собою, пошел на убыль. – Ну, допустим, ты прав. И что с того? На что ты надеешься?
– На то, что врагом приведен в действие разветвленный механизм, задействовано много людей. – Легкие капитана в отличие от старшего майора еще были способны принимать табачный дым, капитан закурил. – И не могут они действовать безошибочно, не могут не задеть одну из жил, натянутых мною в этом городе. Когда-то где-то должен звякнуть сигнальный колокольчик. Вот я и надеюсь его расслышать. В конечном счете, надеюсь на ночные рейды. Правда, на них меньше всего.
– Красиво говоришь. Прям оратор на трибуне, – с момента последнего разговора Дед осунулся, потемнел лицом. Похоже, не осталось в нем сил даже на продолжительный гнев. – Колокола уже звонят, а не колокольчики. Если б ты слышал, какой крик стоял в Смольном. Что там творилось! Товарищ Жданов отбил кулак о мебель. А если б я вдруг встал и слово в слово повторил твою ахинею, – Деду вдруг самому стало смешно, – я бы сейчас точно ехал в желтый дом, а не выслушивал бы басни о привидениях. Партия дала нам сутки, капитан. Чтобы вырвать с корнем заразу, которая посмела высунуть голову. Заговор врагов, устроивших взрывы и убийства, должен быть раскрыт.
Дед замолчал. Молчал и капитан, докуривая папиросу. Потом Шепелев спросил:
– Могу я рассчитывать на десять групп и десять машин на ночь?
Дед внимательно посмотрел на подчиненного, вздохнул и ответил:
– Получишь. Ну, ладно, капитан, если допустить, что ты прав… Какого рода операция готовится? Диверсия, покушение, кража секретных документов, что?
– Не знаю, – не стал врать Шепелев.
– А попробовать определить место проведения врагом акции?
– Сходу могу назвать сотню возможных мест, одно другого лучше.
– М-да, – Дед покачал головой, – Комиссар госбезопасности второго ранга уже отдал приказ. Половина личного состава будет брошена на усиление охраны объектов и отдельных лиц по особому списку. Может, удастся предотвратить…
– А я думаю, это учтено врагом. И он как-то хочет это использовать. Тут у меня появились кое-какие соображения…
В дверь постучали.
– Да! – отозвался капитан.
В дверь заглянул рядовой Минаков:
– Товарищ старший майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?
Нетунаев махнул рукой «обращайся».
– Товарищ капитан, там по аппарату… Ничего не передали. Сказали кого-нибудь из командиров. Назвались… – Минаков опустил глаза на ежедневник, который держал в руках, – Вальтером…
Через несколько минут, когда капитан Шепелев вернулся в комнату, старшему майору Нетунаеву достаточно было увидеть ожившие глаза капитана, чтобы понять – телефонный звонок принес след.
– Этого я и ждал, – сказал Шепелев, в голосе его слышалось охотничье нетерпение, – они ж не боги, чтоб парить над землей, совсем уж ее не касаясь…
Рядовой Минаков напутал. Оперативный псевдоним позвонившего произносился не «Вальтер», а «Вольтер». Человек сам себе его выбрал. Наверное, потому, что работал он по поэтической линии. Более чем просто работал – преуспевал. Его стихи печатали на передовицах, песни на его стихи исполнялись с эстрады, на демонстрациях, в кинематографе перед сеансами и по радиотрансляции. «Вольтер» вел публичную жизнь, полную ресторанов, домашних и дачных застолий, ялтинских санаториев, красивых женщин и новых знакомств. Обилие знакомств его и погубило. Кто-то вспомнил, что поэт был некогда близок с семьей одного репрессированного маршала и поставил в известность органы. Капитан Шепелев, которому поручили это дело, подозревал, что материал о дружбе с семьей маршала всплыл не сегодня. Но до поры до времени на этот фактик из жизни поэта, имевшего влиятельных покровителей, закрывали глаза. Припомнили, конечно, не случайно. Предположительно, поэт, слишком вольничавший с замужними женами, насолил очень серьезному человеку, мнения и пожелания которого были более чем весомы. Так появилась папка с делом поэта, куда сразу же добавились разные мелкие губительные для легкомысленного сочинителя подробности. Например, во время застолий он любил исполнять переложение известной песни, имитируя Утесовский голос:
Бывайте здоровы, живите богато,
Насколько позволит вам ваша зарплата.
А если зарплата вам не позволит,
Тогда не живите, никто не неволит.
За одну такую песенку, в которой содержится издевка над советским строем, можно уже было привлекать. И подобного набралось немало. Папку вручил Шепелеву майор Алянчиков с просьбой расследование не затягивать.
Поэт сам помог ускорить расследование тем, что сходу чистосердечно признался в сотрудничестве с вражеской разведкой. И это оказалось сущей правдой.
Выяснилось, что денежные аппетиты будущего «Вольтера» значительно превышали его доход. На этой слабости его и взяли. Классически опутали долгами, зависимостями и компрометирующими материалами, а взамен возможным неприятностям предложили неплохо оплачиваемое сотрудничество. «Вам всего-то и придется внимательно слушать и запоминать, что говорят в тех домах, где вы бываете. Больше ничего от вас не потребуется», – пообещали ему. И поэт стал работать на разведку, как ему намекнули, на английскую. Впрочем, поэт никогда всерьез не задавался вопросом, куда уходит его информация. Зато заинтересовало это капитана Шепелева, когда он выслушивал у себя в кабинете поток откровений популярного сочинителя, прерываемых всхлипами и мольбами о пощаде.
Капитан Шепелев сумел, хотя немало трудов и нервов это стоило, убедить руководство отпустить арестованного на свободу, чтоб затем давать через него дезинформацию и одновременно выявить шпионскую цепочку, в которую включен поэт. Так появился агент под псевдонимом «Вольтер».
Дезинформация пошла, с выявлением цепочки возникли сложности, но зато удалось установить, чья это орудует разведка. Разведка оказалась французской – определили благодаря сотрудничеству уже с нашими нелегалами за рубежом, обнаружившими, в чьих руках всплыла засланная «деза». А тот единственный французский резидент, с которым был установлен контакт у поэта, тоже был юридически советским гражданином, работал рядовым совслужащим, но отследить, каким образом и кому от него уже в свою очередь уходила информация, пока не получалось.
Сегодня сержант Коган виделся с «Вольтером», расспрашивал его, ничего нового и любопытного не узнал, но предупредил – звонить немедленно в случае малейшей подвижки со стороны его резидента. И «Вольтер» позвонил…
«Вольтер» сидел сейчас рядом с капитаном на потертом кожаном диване. Диван стоял в холле ресторана, в котором поэт любил проводить вечера. Разговаривающих никто услышать не мог – рядом никто не стоял, лишь мимо проходили, и холл заполняли звуки оркестра, вырывающиеся из зала. Швейцар в непременной ливрее тоже находился далеко, сидел возле входных дверей.
Преуспевающий поэт, невысокий, худощавый и очень подвижный, ерзал по складчатой диванной коже, курил, стряхивая пепел в кадку с пальмой, и рассказывал.
– Еще раз, дословно, – потребовал командир.
– Я должен завтра в семь сорок пять подъехать по набережной Мойки к Певческому мосту, остановиться там, мотор не глушить. Ко мне подойдут. Пароль «Простите, это у вас «форд» или «студебеккер», мне стало любопытно». Отзыв «Я и слов таких не знаю». Дальше делать то, что скажут. Ждать до восьми. Все. Еще спросил меня, на своей ли машине я приеду. Я ответил, что на своей, на том разговор закончили.
– Понятно, – капитан поднял глаза на огромную люстру с множеством подвесок, нависавшую над холлом. – Делайте, как велели. Сегодня ночуйте дома. Телефон ночью услышите?
– Я поставлю ближе к кровати, – заверил поэт, провожая взглядом проходящую по холлу женщину.
– Поставьте. Счастливо, – капитан поднялся.
– Э-э, – поэт проворно вскочил с дивана и ухватил командира за рукав. – Может, вы дадите мне оружие?
– Не беспокойтесь, Вольтер, мы будем близко, вам ничего не грозит…
Сев в «эмку», где ждал его возвращения шофер Егор, командир задумался – под холостое тарахтение мотора и шоферское молчание.
Любопытно… Не просто, а чертовски любопытно… Поэта его заграничные хозяева до этого использовали лишь в одном качестве – как поставщика информации. Информации стоящей, поэта приглашали в дома, где бывали партийные руководители, военные из старшего и даже высшего комначсостава. И если хозяева Поэта не расшифровали, что им подкидывают «дезу», то с их стороны неразумно и расточительно подключать агента к незнакомой ему работе, велика вероятность провала и его, и того, с кем ему придется работать. Нет других исполнителей? Или «Вольтера» задействуют как подстраховку? На случай, если, скажем, другие пути к отходу будут отрезаны? А цена успеха операции огромна и в бой бросают все резервы? Но какое прелюбопытное место назначили «Вольтеру»! Совсем рядом штаб ЛВО. Правда, невозможно утверждать, что именно он должен стать местом действия, а не какое-нибудь консульство, которых вокруг хватает. Провокацию тоже нельзя исключать. Там же рядом – Адмиралтейство, штаб флота. Если прибегать к оцеплению, надеясь таким образом сорвать планы врага, то оцеплять придется большую территорию.
Но самый главный вопрос на этот час, что делать с резидентом, курировавшим «Вольтера»? Он, так получается, единственная возможность что-либо разузнать о том, что готовится завтра возле штаба ЛВО. Если, конечно, задание, полученное «Вольтером», имеет отношение к сегодняшним диверсиям и покушению. Странным совпадением было бы, окажись вдруг, что не имеет.
Но если арестовать резидента, то на агенте «Вольтер» придется ставить крест. Правда, можно надеяться, что удастся перевербовать и включить в игру резидента.
На слежку уповать не приходится. Слежка за куратором «Вольтера», возможно, не принесет ровным счетом ничего. Значит, брать?
Командир принял решение…
Рядовой совслужащий, он же резидент французской разведки, тот самый, кто давал задания «Вольтеру» и получал от него информацию, жил в двухэтажном деревянном доме на Васильевском острове. Сейчас две комнаты, большую и крохотную, совсем чулан, перерывали работники госбезопасности. Испуганную жену совслужащего усадили на расшатанный стул в углу возле двери, предварительно добившись от нее рассказа о том, как муж взял саквояж, сказал, что ему надо отнести знакомому кое-какой инструмент, ушел и его до сих пор нет. Какой инструмент? Не знаю. Какому знакомому? Не знаю. Жена совслужащего производила впечатление очень глупой женщины или гениально играла таковую. С этим предстоит разобраться. А пока чекисты обследовали и обстукивали квартиру, проверяя, прощупывая каждую вещь, изучая каждый листок. Переворошили золу в печи – ничего кроме золы. «Муж жег какие-нибудь бумаги перед уходом?» «Да, – кивает супруга, – лишний мусор, говорит, сожгу». Еще одно подтверждение того, что резидент-совслужащий домой возвращаться не намерен. «Где его фотографии?». «В альбоме должны быть». «Вот альбом, ничего, пустые конверты, ни одного снимка с ним не осталось, только ваши фотографии».
– Товарищ капитан!
Один из чекистов положил на стол перед капитаном Шепелевым карту. Обыкновенную карту города, какую можно купить в книжном магазине. Она была сложена не так, как при продаже. Ее оставили в том состоянии, как рассматривали последний раз. На открытых для обозрения разворотах оказались два участка города, один из них – исторический центр. Капитан встал, поднес карту к абажуру, свешивающемуся с потолка. Он всматривался в условные обозначения, в квадраты и круги, в пересечения линий и полос, поворачивая карту, наклоняя ее под разным углом. Он не стал подзывать к себе, делиться своим открытием с товарищами по работе. Но кое-что капитану открылось. А именно – следы, оставленные ногтями, едва заметные на бумаге неровности. Встречались они только на развороте, показывающем центр. И одна из проведенных ногтем полос проходила по набережной Мойки, как раз возле Певческого моста.
Кроме карты ничего любопытного обнаружить в квартире не удалось. Подчищено было основательно, что наводило на мысль – к уходу совслужащий-резидент готовился заранее, имел время ничего не пропустить и не забыть. Капитан дал приказ на отъезд. Он оставил в квартире двух сотрудников, что называется, для порядка, всерьез рассчитывать на возвращение очевидно сбежавшего резидента не приходилось.
И что получается? Резидент именно сегодня внезапно хоронит образ, в котором удачно работал долгое время. Еще одно совпадение? Вряд ли. Значит, все-таки что-то замышляет французская разведка, которую Лева не включил в свое перечисление? Разведка, которая, казалось бы, особо должна дорожить своей немногочисленной резидентурой? Что же тогда поставлено на карту? Вопросы, вопросы. Или операции проводится совместными силами? Если так, то в первую очередь на ум приходит союз с английской разведкой. Да, возможный вариант.
Командирская «эмка» мчалась по плывущему в ночную гавань городу. Следом за первой шла вторая машина, в которой везли супругу совслужащего-резидента. Шепелев не ждал от ее допроса никаких приятных сюрпризов и подарков судьбы. Если ее оставили в живых, значит, твердо уверены в ее неинформированности, ненаблюдательности и тупости. Но трясти ее необходимо, трясти, пока не станет ясно, что ничего уже от нее не добьешься. Что еще? Отрабатывать связи резидента по тем материалам, что были собраны по делу «Вольтера»? Какие-то тусклые наметки там есть. Да, надо. Поручить Гвазава, вряд ли кто другой справится за оставшееся до утра время. Задерживать придется всех, на кого падает хоть малейшая тень. Продержим день – может быть, хотя бы сломаем планы врага. Тимофея подключить к ночным рейдам. Леву тоже, если он вернется ни с чем.
Сержанта Когана капитан подключил к группе, которой поручили расследование покушения на секретаря райкома. На том горизонте тоже могла сверкнуть зарница, тоже мог появиться след.
«Но к половине шестого всем приказать быть на месте, – продолжал капитан размышлять в «эмке», возвращающейся на Литейный. – Будем считать, приблизительные место и время операции у нас есть. Даже, если не удастся их уточнить, с имеющимся уже можно работать. За ночь с Дедом разработаем план оцепления района так, чтобы если не выловить на подходе, то не дать хоть бы уйти».
«Эмка» подъехала к зданию, в котором сегодня ночью спать не будут…
…В десять сорок командир закончил инструктировать старших групп. Среди старших были Тимофей Рогов и Лева Коган.
Сержант Коган полчаса назад вернулся на Литейный и около двадцати минут докладывал командиру о расследовании покушения на секретаря райкома. В рапорте были допросы и аресты сослуживцев, соседей, отца и матери, любовницы террориста, обыск в квартире, на рабочем месте, у родителей, у родственников, у любовницы. Был револьвер системы наган, найденный в платяном шкафу бомбиста. Были темные пятна в биографии покушенца, которые так и просились под лупу. Но не было ответов на поставленный командиром вопрос «какой акции служит прикрытием совершенный теракт?»
Итак, в десять сорок командир закончил инструктаж, и десять групп по три-четыре человека в каждой отправились по адресам, отобранным Тимофеем Роговым.
Капитан Шепелев час просидел в кабинете Деда, обговаривая над подробной картой города детали предстоящего утреннего оцепления. Но старшего майора Нетунаева вызвал к себе комиссар второго ранга, и Шепелев вернулся к себе в комнату, где боролся с дремой рядовой Минаков. Капитан расстелил на своем столе карту, прихваченную из кабинета Деда, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и не заметил, как заснул…
Тимофей Рогов обратил внимание на сигнал, поступивший от заведующей детским очагом номер восемь, еще тогда, когда он поступил – тридцатого октября этого года. Обыкновенно Тимофей легко представлял себе человека, пишущего, а прежде этого сочиняющего и вынашивающего в себе донос. Представлял, что подталкивает его руку к бумаге. Наборчик побудительных мотивов выглядел куце. Поэтому Тимофей, читая и понимая, кто и зачем это состряпал, без труда делал поправки на кривизну зрения сочинителя. Таким образом, того, на кого донос написан, Тимофей рисовал себе в мыслях более-менее верно. Не во всей глубине, полноте и душевной сложности, этого и не требовалось. Требовалось понять, интересен он госбезопасности или нет.
С доносом заведующей казалось все до последней кляксы ясно. Бабская зависть к той, что моложе и красивее, и ничего более. Но вот странной показалась Тимофею просвечивающая за строчками фигура. Та, которой посвятили донос. Уж чересчур, не по возрасту туманной и загадочной получилась эта фигура. Но это не все и не главное.
Обвинения заведующей, может, ей самой и виделись многочисленными, разнообразными, но сводились к одному – воспитательница ведет с детьми странные разговоры, прививает им чуждые нашему обществу идеи и мысли. Факты, которые приводила «писательница» – уж кто как ни Тимофей это знал – капитана Шепелева не заинтересовали бы, никаким шпионажем в пользу иностранных держав от них и не пахло. Но Рогова насторожило именно то обстоятельство, что заведующая сосредоточилась только на одном, на отношениях подчиненной с детьми. Может быть, заведующая, сама себе не отдавая отчет, почему отношения молодой воспитательницы с детьми не дают ей покоя, чувствует, что что-то в них неладно по-настоящему. Словно она пыталась своим доносом высказать нечто, что уловила, что где-то бродит по закоулкам ее извилин, но никак не получается осмыслить. Похожим образом люди вспоминают забытую фамилию, которая вроде вертится на языке, вроде еще усилие и вспомнишь, а изо рта вылетают созвучные, близкие по смыслу, но – другие фамилии. Странность, которую Рогов почувствовал за штукатуркой доноса, зацепила его, но не настолько, чтобы сразу взять сигнал в разработку. Однако Тимофей отложил творение заведующей детским очагом на полку, где хранились сигналы второй очереди. Хранились до той поры, когда до них дойдут руки.
И сегодня, еще раз проглядев донос более чем полумесячной давности, Тимофей решил отдать его в ночные рейды.