Шанс записать Ким Чен Ира все никак не представлялся.

Вечеринки схлынули, и теперь Син с Чхве виделись с любимым руководителем реже. За три месяца он всплывал лишь изредка: звонил спросить, что они думают о готовящемся спектакле, или присылал «бенц», который отвозил их на какое-нибудь киношное мероприятие. Временами прибывали подарки: косметика «Эсте Лаудер» для Чхве, «ролекс» для Сина. Пленники не знали, что Ким Чен Ир, в припадке паранойи из-за американских спутников-шпионов, в Пхеньяне теперь проводил дней шестьдесят пять или семьдесят в году, а в остальном жил по загородным виллам.

Пока же он не успокоился и не вернулся в столицу, Син и Чхве знакомились с уникальным местным кинематографом и, по подсчетам Сина, посмотрели около ста двадцати фильмов за три месяца. «Моя родина» Сину очень нравилась, однако после нее качество неуклонно падало – за исключением, может быть, «Моря крови» и «Цветочницы». Северокорейское кино, позже писал Син, «создавалось не для развлечения и не ради искусства – оно было политическим инструментом. Власть и кинематограф были друг от друга неотделимы». У Советского Союза подходы были во многом такие же, однако, в отличие от Северной Кореи, он создавал бессмертные шедевры и искал новые пути. Очевидно, решить эту проблему и «наняли» Сина, и он настроился ее решать – отчасти потому, что любил трудные задачи, но в основном потому, что ублажить Ким Чен Ира – единственная надежда на побег. Сину и Чхве нужно было ослабить поводок, получить большую свободу передвижений, а Чхве объяснила ему, что тут можно только подыгрывать, поражать воображение поимщика и прикидываться, будто разделяешь его устремления.

Жизнь текла одинаково день за днем – они сидели в доме и смотрели фильма по четыре в день. Фильмы им выбирали директивно – в том числе советские, восточноевропейские и два американских: «Доктор Живаго» и, как ни странно, «Мотылек», про француза, которого по ложному обвинению отправляют в колонию строгого режима во Французской Гвиане и там обрекают на одиночное заключение; в конце концов француз оттуда бежит, хоть и не с первого раза. Син так и не понял, зачем им показали именно эти две ленты. Может, потому, что обе были экранизациями книг – популярный жанр в обеих Кореях того времени и особенно на Севере, где оригинальные сценарии встречались редко. Но по сути оба фильма – неистовые гимны индивидуализму. В северокорейском кино не признавалась ни любовь вопреки всем препонам как в «Докторе Живаго», ни одиночка против системы из «Мотылька». Не за образцы же их выдают?

Дни шли и шли. Син несколько раз тщетно просил о встрече с Ким Чен Иром и уже заподозрил, что над ним издеваются, про него решили забыть. На самом деле Ким с отцом разъезжал по Китаю. Будущий руководитель партии впервые сопровождал нынешнего вождя в ходе визита на высшем уровне. После его возвращения в мае 1983 года Сину и Чхве привезли документальный фильм об этой поездке – не на рецензию, а чтобы, насколько понял Син, показать, что «руководитель» – не пустой титул: Ким Чен Ир открыто участвует в политике. Еще два месяца просьбы Сина о встрече оставались без ответа. Но 19 августа наконец зазвонил телефон. Как всегда, Ким Чен Ир для начала осведомился о здоровье Сина и Чхве, а затем сказал Сину, что кабинеты для обоих готовы и пора приступать к работе. Машина за ними сейчас приедет.

Машина отвезла их в центр Пхеньяна, к зданию из двух корпусов. Ким Чен Ир обосновался здесь в 1976 году, когда закончил строительство роскошного дворца Кымсусан и Ким Ир Сен переехал туда. Сам Ким-младший работал в трехэтажном корпусе, расчетливо загороженном от посторонних глаз пятиэтажным. Оба корпуса были богато отделаны – высокие потолки, вроде бы мраморные полы, прихотливые гранитные рельефы, – однако выстроены сплошь из железобетона. Внешние стены толщиной почти в метр выдержат бомбовый удар. Автоматическими воротами на семи проходных охранники дистанционно управляли изнутри. Говорят, под зданиями прорыли и широченные подземные тоннели к виллам – на случай, если Ким Чен Иру придется срочно бежать.

Син и Чхве вышли из «бенца»; встречали их сотрудники. В пятиэтажном корпусе размещалось «Творческое объединение „Пэктусан”», предыдущая Кимова команда кинематографистов высокого полета, но их выселили, освободив место новым талантам. В вестибюле на первом этаже – фреска во всю стену, изображавшая этот самый Пэктусан. По соседству с вестибюлем – комфортабельный трехкомнатный кабинет для Сина и Чхве, с отдельной уборной. Весь второй этаж занимал конференц-зал, оборудованный по последнему слову техники и предназначенный исключительно для Ким Чен Ира и его помощников (Сину сказали, что пользоваться этим залом Ким Чен Иру пока не приходилось). На фреске в зале Ким Чен Ир руководил съемками «Моря крови», своей первой «бессмертной классики». Самую большую стену на третьем этаже расписали сценами из «Моря крови», «Цветочницы» и «Судьбы бойца подразделения самообороны». Весь третий этаж занимала огромная просмотровая.

Пару месяцев Син и Чхве устраивались на рабочем месте и ждали так пока и не запланированного свидания с любимым руководителем. 18 октября, в пятьдесят седьмой день рождения Сина, Ким Чен Ир (большой любитель праздновать дни рождения и годовщины) позвонил, поздравил и пригласил пару на ужин. Им предстояло первое формальное совещание.

Син не забыл прихватить диктофон.

Син готовился к разговорам о кино, но собирался наконец спросить напрямик, зачем его и Чхве похитили. Он хотел услышать резоны, но еще – на случай, если им удастся спастись, – хотел получить доказательства того, что они не перебежчики. Их с Чхве слов может оказаться недостаточно. Сину требовалось признание из уст похитителя.

Тайно записывать обоих Кимов считалось очень серьезным преступлением. Син уже отсидел, и если его схватят за руку теперь, после многих месяцев якобы сотрудничества и готовности работать, все надежды пойдут прахом. Его несомненно казнят.

Диктофон они планировали спрятать в сумке Чхве – Чхве и будет его включать и выключать. Перед встречей они поэкспериментировали и проверили, удастся ли включать запись незаметно, прикинули, как разместить диктофон, чтобы запись вышла чище, получится ли приоткрыть сумку, чтобы меньше было помех.

Около пяти вечера 19 октября личный лимузин Ким Чен Ира повез Сина и Чхве в здание Центрального комитета. На заднем сиденье Син про себя репетировал вопросы. «Бенц» подъехал к боковой проходной, миновал двое чугунных ворот с коваными серпами, молотами и кисточками для письма и остановился. Кабинеты Кима располагались в небольшом строении под бдительной охраной. На первом этаже за столом сидел охранник; он вскочил, отсалютовал звездным гостям и провел их внутрь, не обыскав. Их проводили к лифтам и отправили на третий этаж.

Там их уже поджидал Ким Чен Ир.

– Давно не виделись! – приветственно улыбаясь, вскричал он. – Столько дел – у меня совсем не хватало времени. Пожалуйста, примите мои извинения.

Вокруг вились фотографы – запечатлевали момент. Пощелкали камеры, затем Ким Чен Ир взмахом руки прогнал фотографов, велел куратору Сина и Чхве подождать снаружи и провел гостей в приемную.

Чхве сунула руку в сумку и нажала кнопку диктофона.

Приемная была громадная. У одной стены большой письменный стол, у стены напротив – мягкие кресла и круглый стеклянный столик. Справа от письменного стола – так, чтобы из-за него было видно, – шесть телевизоров. Войдя, Ким включил один, с новостями по каналу Кей-би-эс, Южнокорейской службы телерадиовещания. Тут же выключил, пояснил, что по Эм-би-си, другому крупному южно-корейскому каналу, «как раз сейчас фильм», и включил другой.

– Са Ми Джа хорошая актриса, – отметил он, мгновенно узнав не самую известную актрису на экране.

Продемонстрировав свои познания в зарубежном телевидении, он снова все выключил и пригласил гостей присесть. Молодой официант между тем принес и расставил на столе напитки.

– Поговорим часик, – сказал Ким Чен Ир, – а потом поужинаем.

Говорил он два часа, почти не переводя дух. Удалось записать лишь сорок пять минут – одну сторону кассеты, поскольку не выпало шанса ее перевернуть. (Гораздо позже, наконец попав к журналистам, эта пленка вызвала фурор: публика впервые услышала, как Ким Чен Ир ведет откровенную частную беседу.)

Его советник Хван Джан Ёп вспоминал, что Ким Чен Ир ужасно тараторил и старшим товарищам удавалось его понять, «лишь предельно сосредоточившись». У Сина и Чхве сложилось такое же впечатление. «Слова [его] летели пулеметными очередями, – вспоминал Син. – …Голос пронзительный. Он отвлекался, порой обрывал или неверно строил фразы и, не закончив мысль, переходил к новой». Непохоже на утонченного любимого руководителя, которого Син наблюдал в публичной обстановке. «Он был совсем не такой, как на приемах. Может, волновался – говорил с напором, как будто спорил… [Он] пространно рассуждал, перескакивая с резонов и подготовки нашего похищения к состоянию северокорейской киноиндустрии и причинам ее отсталости. Он не делал пауз – речь лилась сплошным потоком. С той минуты, когда он открыл рот, нам не удавалось вставить почти ни слова».

Аудиозапись просто поразительна – настолько, что позднее конспирологи сомневались в ее аутентичности, хотя подлинность ее подтвердили и ЦРХ и КЦРУ Расспрашивать не потребовалось – Ким практически бахвалился похищением. Ему рассказали, сообщил он Сину – к которому обращался сонсэн (учитель) и формально, а не фамильярно (на вы, а не на ты), – «что вы лучший режиссер в Южной Корее. Мы обсуждали кинорежиссеров, и Чхве Ик Кю сказал, что вы лучший. К тому же, вы родились в Северной Корее, – (еще один плюс к пропаганде), – и это тоже помогло нам принять решение». В записи слышно, как Ким Чен Ир смеется, и Син с Чхве смеются вместе с ним.

– Мы узнали, что на Юге у вас дела неважно. У вас проблемы с Пак Чон Хи, а мы рассудили, что Пак станет цепляться за власть еще долго, вам будет нелегко, вы поедете искать работу за рубежом… Мы слышали, вы хотите за границу.

– У меня тогда отозвали лицензию, – подсказал Сии.

– Да, точно, – ответил Ким. – И я думаю: надо привезти его сюда. Но это невозможно – он же мужчина. Невозможно, и мы решаем, как бы вас заманить, чтоб вы приехали. Надо приманку. И мы привезли учителя Чхве, чтоб вы соблазнились. – Он опять засмеялся, и гости его поддержали. – Если честно… Вы нужны позарез. И я о вас мечтал, но что тут поделаешь? Говорю товарищам: если мы хотим режиссера Сина, надо секретную операцию.

Всего десятью днями ранее, 9 октября 1983 года Ким Чен Ир отдал приказ о Рангунском теракте – покушении на южнокорейского президента Чон Ду Хвана в ходе его визита в Бирму. Чона задержала дорожная пробка, он выжил, но двадцать один человек погиб.

– [Но] даже если мы его привезем, – без паузы продолжал Ким, – как нам сделать, чтоб он был доволен и счастлив? Кроме того, у нас тут была неизбежная ситуация – я буду очень откровенен, не судите меня строго, пожалуйста, – мы ведь держали вас по отдельности. Я сначала так не хотел. Товарищи думали, если приедет госпожа Чхве, учитель Син неизбежно приедет за ней. Но, как вы знаете, наши чиновники на низшем уровне – субъективные бюрократы, они этот вопрос решали плохо… – Так Ким пытался попросить прощения, все свалить на подчиненных. Он заверил Сина с Чхве, что виновные понесли наказание. – Проблем было много… Наши товарищи внутри, а особенно товарищи, проводившие операцию, впали в субъективизм. В результате им пришлось очень активно заниматься самокритикой. И я тоже провел самокритику. Потому что я не разъяснил подчиненным, каковы мои планы и как именно мы вас используем… Я сказал: мне нужны эти двое, привезите, и все. И товарищи провели операцию. Селили вас в разные дома, обращались с вами как с заключенными, преступниками. В общем, получилось большое недопонимание.

Ким пояснил, что они гости, он полагает их равными себе, а неуважение к ним – не его вина. Его товарищи сомневались, не верили, что Син и Чхве взаправду хотят «способствовать росту северокорейской киноиндустрии», считали, что они здесь только ради его удовольствия.

– Мое мнение, что южнокорейцы – кинематографисты – переходят к нам и ощущают подлинную свободу, то есть – ну, снимают кино без проблем… мне представляется… в общем… для меня… – Судя по записи, тут Ким запутался и замялся. Наступило молчание. – Возьмем нашу страну, – наконец снова заговорил он. – Север и Юг соперничают… Люди из коммунистической страны могут ездить только туда, где разделяют нашу идеологию. Больше никуда не поедешь. Мы торгуем с Японией, но на деле, если мы захотим послать туда наших технарей учиться, приобретать навыки, Япония их не примет, потому что им надо изображать из себя наших врагов. И я вот думаю… ну да, про себя думаю… я-то хотел, короче, я об этом ни с кем не говорил… Я подумал, у кого есть западные навыки, которых нет у нас… кто может приехать и что-то производить, а я поддержу? И тогда мы перевернем ситуацию, и наша культура проникнет на Запад… Вы же видите, наш народ знает только нашу страну. Что видят, тем и довольны. Не могут сравнивать… Уровень у нас низкий, – прибавил он. – Если честно, южнокорейцы очень старательно работают – а у нас народ другой. Они все получают за так. Актеры не совершенствуются. Вообще никакого актерского мастерства. На Юге, когда появляется новый актер, он должен быть лучше от фильма к фильму. А здесь нельзя рассчитывать, что новый актер в следующем фильме будет лучше. Вот я понял две вещи. Надо вкладываться в режиссеров и в актеров. И они должны трудиться изо всех сил, иначе им в индустрии не выжить. Усердный труд – ключ к успеху.

– Мне тоже так кажется, – ответил Сии. – Ваши ресурсы мне бы пригодились. Я могу обучать мастерству – не просто копировать южнокорейское кино, а творить. По-моему, это возможно – я потому и хотел с вами встретиться, любимый руководитель, – закончил он.

Киму это, очевидно, понравилось.

– Я людям говорил: Син и Чхве приехали, потому что у нас система лучше. Вы приехали по доброй воле. Я не рассказывал, что на самом деле хочу. Кое-кто сомневался… А я хотел… ну, тут все непросто. Понимаете, я политик, и у меня есть желания и стремления. Эти желания и стремления требовали вас. И поэтому вы здесь… Трудно об этом… Надо признать, что мы отстаем. Надо осознать, что мы уже отстали. Я это сказать могу. А если скажет кто другой, у него проблемы, он критикует систему. Только я и могу. И я могу сказать только вам. Здесь, чтобы снять кино, напрягаться не нужно. Они [съемочные группы] не пробуют ничего нового и поэтому не совершенствуются. Снимают и снимают одни и те же сцены. Надо кино, которое не забывается, которое дает пищу для ума, идеологию… Почему мы снимаем сплошную дрянь?

Ким обещал прикрывать Сина и обеспечивать всем необходимым.

– Я буду вам щитом, – посулил он. – Вы покажете, как снимать кино, а наши сами за вами потянутся. Вы первопроходцы. – Он все сильнее волновался. – Давайте сделаем, а? А иностранцам скажете, что на Юге нет ни свободы, ни демократии. И в творческий процесс лезут. Антикоммунизм один. Юн И Сан [уважаемый южнокорейский композитор, которого изгнали из страны] ровно это, между прочим, и говорил.

– Ну, меня выперли из Соединенных Штатов, – вставил Сии.

– Точно. Вы сюда приехали в поисках настоящей свободы – вот как надо говорить. Свободы самовыражения. Мы хотим лидировать, чтобы наша киноиндустрия стала развитее, чем в развитых странах. По-моему, вполне естественно прозвучит. Ну, – усмехнулся он, – все лучше, чем говорить, что вас сюда силком приволокли.

Тут он сменил тему и рассказал историю о том, как много лет назад отправил одну северокорейскую ленту на Камбоджийский кинофестиваль, а король Камбоджи Нородом Сианук обиделся, решив, что фильм иносказательно поддерживает камбоджийских левых партизан.

– Несколько раз извинялись, что сами не сообразили, – сказал Ким. – Понимаете, до чего мы узколобые? У нас даже нет фильмов, которые можно за рубежом показать.

Что говорится дальше, на кассете не слышно, а затем Ким извиняется:

– Простите, что мы вас пока не радовали. Наши люди… они упрямые. Я боюсь, у нас окажется худшее в мире кино. Вот что будет, если не примем меры сейчас же.

– Любимый руководитель, вашим сотрудникам повезло работать под началом такого киномана, – заметил Син.

– Наверняка они довольны, – прибавила Чхве.

– Стараться надо лучше, – ответил Ким. – Они даже прикрываются мной, если стараются, но им не удается повысить уровень нашего кино.

– Надо же, – сказал Син.

Затем они заговорили о конкретных фильмах, и всплыла «Звезда Кореи». В этот восьмисерийный эпик Ким вложился без остатка, даже взял на главную роль безвестного актера и отправил его на серьезную пластическую операцию, чтобы тот стал похож на великого вождя в молодости (после съемок актера «отправили на производство», и больше он никогда нигде не снимался). И все равно кино выходило бессильное и безжизненное.

– Публично об этом не скажешь – неловко, – признался Ким Чен Ир. – «Звезда Кореи» – историческое кино. Для тех, кому трудно читать книги по истории, сойдет, но не искусство. Можно было лучше – художественнее, тоньше. – Син согласился, и Ким продолжил: – За все, что получает народ, платит государство. Людям не надо драться за еду. И для сценаристов их работа – все равно что хобби. Не нужно беспокоиться, как заработать на пропитание. Я нашим пропагандистам говорил, что это серьезная проблема социализма: нет стимулов добиваться успеха.

– Может, создать премию? Чтоб кинематографисты добивались ее? – предложил Сии.

– Творческим объединениям, наверное, подойдет. А со съемочными группами что делать? Им даже не приходит в голову экономить пленку. Тратят налево и направо – не они же за нее платят… Кинематографисты работают шаляй-валяй. Новых идей у них не водится. Одни и те же выразительные средства, вечно длинноты, сюжеты уже в зубах навязли. В каждом фильме все плачут и рыдают. Я им не велел такое изображать, – с жаром добавил Ким Чен Ир, снова уходя от ответственности. – Не знаю, почему они так снимают…

Повисла краткая пауза, а затем он заговорил увереннее:

– Это просто переходный период, мы нашу проблему с кино решим. Я преодолею все преграды. Люди должны открыть глаза и понять, что такое творческая натура. Я [могу] сказать правду только вам двоим. Буду благодарен, если она останется между нами.

Самонадеянный, властный, кичливый молодой руководитель обращался к старшим официально, называл их учителями, да еще просил помощи и совета – необычайно, нереально и однако происходило взаправду. Почти всю встречу Ким Чен Ир старался ублажить гостей и теперь перешел к делу.

– Чтобы развивать [наше] кино, – сказал он Сину, – вы должны стать образцом, и наши кинорежиссеры сами будут вам подражать. Вы сыграете первопроходца. За этим я вас сюда и привез, но этим ваша роль не ограничится. Само собой, вы скажете, что бежали на Север добровольно, а демократия Юга – враки. Туфта под маской антикоммунизма. Подлинной демократии там нет. Только антикоммунизм и вмешательство в творческий процесс. Вы скажете, что вашу творческую свободу ограничивали, и поэтому вы бежали на Север, где вам гарантирована настоящая свобода, свобода искусства.

Значит, Сину и Чхве предстояло не только снимать для Кима кино. Он хотел, чтоб они рекламировали Северную Корею, олицетворяли ее превосходство. В профессиональном смысле они останутся режиссером и актрисой, но еще им надлежит сыграть премьера и примадонну в бредовом северокорейском нарративе.

Ким понимал, что такой истории не поверят, особенно после того, как Син и Чхве пропали на пять лет. Но он знал, как решить эту проблему. Никто не сделает скоропалительных выводов о том, что оба они пленники, поскольку пленниками они не будут.

Он пошлет их за границу.