ГЛАВА 4
На следующее утро, вместе с Лешкой, мы отправились в полицейский участок. Павла не застали, но стоило мне объяснить дежурному, зачем мы пришли, как нас направили к сыскному агенту, который вел дело об убийстве сторожа. Это был молодой и жизнерадостный человек, лет двадцати пяти — двадцати семи. Звали его Аристархом Степановичем Волошином. Это был не только первый год его службы в полиции, но и первое дело, связанное с убийством. Услышав рассказ мальчишки, он просиял и чуть ли не бегом кинулся за экспертом и следователем. Спустя какое-то время, на двух пролетках, в сопровождении следственной бригады и полицейского в форме, мы отправились к месту, где было закопано награбленное и орудие убийцы.
Оба тайника находились на пустыре, сразу за складами. Место, где убийцы спрятали ворованное, было хорошо замаскировано, значит, его мог найти только тот, кто знал тайник. Потом Алексей показал место, где был зарыт нож. Оно находилось в метрах сорока от первого тайника, в зарослях лопуха. Если тайник с ворованными вещами был осторожно вскрыт, то нож отрывать не стали, так как сыщикам вполне хватило представленных доказательств, что мальчишка говорит правду. Когда закрывали тайник, Волошину в голову пришла неожиданная мысль, которой он тут же поделился со следователем и экспертом. Те подумали и сказали, что это довольно необычно, но должно сработать.
Тимофей Фроскин, будучи хроническим алкоголиком, уже не спал с самого раннего утра, мучимый жаждой, головной болью и остальными похмельными синдромами. Когда он стал стучать в дверь и требовать воды, а на его стуки никто не отозвался, в нем невольно начал расти невольный страх. Когда, наконец, дверь в камеру распахнулась, как вдруг вместо надзирателя в камеру неожиданно вбежали два полицейских и без каких-либо объяснений, скрутив ему руки, куда-то поволокли. Страх еще сильнее сжал сердце, когда его вывели на улицу и посадили в экипаж между двух конвойных. Он попытался с ними заговорить, но вместо этого один из полицейских ткнул ему под ребра стволом револьвером и предупредил, что при малейшей попытке к бегству он будет стрелять. От этого предупреждения руки у убийцы затряслись, а на лбу выступил холодный пот.
— Ради бога, скажите: куда вы меня везете?
— На казнь, — негромко сказал второй полицейский и засмеялся.
Убийца побледнел. В висках застучали молоточки. Мысли заметались подобно стае воронья, но спустя какое-то время он сообразил, что это была только злая шутка и уже начал успокаиваться, как вдруг увидел, что пролетки свернули к складам, к месту убийства. Тут грубая шутка конвоира приобрела в его голове особый смысл, а стоило пролетке остановиться на том самом пустыре, где он увидел полицейских, стоящих около тайника с ножом, его мозг просто взорвался. Он попытался вырваться из рук конвойных, а когда не удалось, громко с надрывом закричал: — Суки!! Иуды!! Продали!! Петька, тварь!! Паскуда!! Нет!! Один не пойду на каторгу!! Все!! Все ответят!!
Его исповедь длилась не более пятнадцати минут, после чего он сел на землю и заплакал.
Об этом мне рассказал сияющий Волошин, вернувшийся после своего эксперимента в участок. Поинтересовавшись сроками, которые они получат, я был несколько удивлен, когда узнал, что убийце грозит срок до семи — восьми лет каторжных работ, а его братьям дадут вполовину меньше, как соучастникам.
"Мягкие, однако, законы в Российской империи".
Вернувшись в гостиницу, я обрадовал этой новостью Алексея. Мальчишка сначала прыгал от радости от того, что Фроскины навсегда исчезли из его жизни, а затем вдруг остановился и присел на краешек стула с унылым видом.
— Эй! Что опять с тобой? — решил я поинтересоваться его столь резким переходом настроения.
— Ничего, дяденька.
— Говори.
— Теперь я вам не нужен, да?
— А, вот ты о чем! Гм. Да живи пока, а там посмотрим.
Лицо мальчишки сразу просветлело.
— Слушай, Алексей, а где твои родители?
— Мамка умерла. Еще два года тому назад. Отец… на каторге, — голос его звучал глухо и тоскливо.
— Вот оно как! За что?
Паренек отвернул лицо и стал смотреть куда-то вбок.
— За… убийство.
— Не бойся. Сын за отца не ответчик. Как жили, так и будем жить дальше.
Парнишка поднял на меня, блестевшие от подступающих слез, глаза, глядя на меня с каким-то обожанием. Возникшее внутри меня чувство неловкости, заставило меня буркнуть: — Хватит сырость разводить. Думай лучше, куда обедать пойдем.
Парнишка проглотил комок, стоящий в горле и, наконец, сдавленным голосом сказал:
— Спасибо вам за все, дяденька.
— Пожалуйста, племянничек, — съязвил я в ответ, потом подумал и добавил. — Завтра встречаюсь со своей сестрой, не хочешь составить компанию?
— Даже не знаю, дяденька. Может, я все же лучше дома посижу? На утреню схожу, матери свечку поставлю.
— Одно другому не мешает.
— Ну, если не стесню, то схожу.
— Договорились.
Церковь явно требовала хорошего ремонта. Сквозь облупившуюся штукатурку стен проглядывал кирпич, а многочисленная ржавчина, как видно, уже не один год ела металлическую ограду. На мощеном камнем дворе кое — где пробилась трава пополам с сорняками. Из-за церкви выглядывал старый деревянный дом с зеленой крышей и прислонившейся к нему неровно сложенной поленницей дров. Посреди двора непонятно зачем стояла телега с запряженной в нее лошадью. Та стояла, грустно опустив голову, и изредка помахивала хвостом.
Быстро оббежав глазами грустно — унылую картину, я прошел через ворота во двор.
"Что тут скажешь! Окраина. Фабричный район".
Подойдя к церкви, снял шляпу, перекрестился, после чего мы вошли в приоткрытую дверь. Несмотря на то, что было воскресение, народа, было немного, по большей части пожилые люди. Перед ними с проповедью выступал молодой попик со строгим лицом и совсем несолидной редкой бородкой.
По окончании службы я вышел вместе с другими прихожанами во двор. Алексей, увидев крутившегося во дворе щенка, подбежал к нему. Тот встретил его веселым тявканьем, а затем стал прыгать, приглашая поиграть. Мальчишка оглянулся на меня
В его глазах читался вопрос: можно я немного поиграю? Я кивнул.
"Время есть, — лениво подумал я, глядя на игры мальчишки и щенка.
Вдруг я услышал голос у себя за спиной:
— Не видел вас раньше, сын мой. Так что вас привело ко мне?
Я повернулся к священнику. Узкоплечий, среднего роста, со спокойными и добрыми глазами, он никак не походил на осанистых и важных попов с лоснящимися физиономиями, которых мне уже немало пришлось видеть за это время.
Он отчего-то подумал, что это его я дожидаюсь во дворе.
— Извините, отец…
— Елизарий.
— Извините меня, отец Елизарий, но у меня к вам нет вопросов. Просто мальчик так хорошо играет с собакой…
— А, это! Пусть играет. Тузик любит детей. Когда те приходят учиться, так сразу начинают с ним играть. Не оторвать. А щень и рад.
— Погодите. Вы сказали, что к вам приходят учиться дети?
— Да. Так и сказал. А что?
— Может у вас найдется место в школе для еще одного ученика?
— Да мы только рады будем с матушкой. Хотите своего сына учить наукам?
— Нет. Воспитанника. Зовут его Алексей… — и я коротко рассказал историю нашего знакомства с мальчишкой.
— Вот оно как. По — христиански вы поступили. Правильно. "От щедрот своих воздай ближнему своему". К этому нас призывает Господь. У многих людей есть деньги, а вот щедрости душевной — нет. Печально это видеть. Мельчает душой народ, перестает бояться отца нашего, Создателя. Вот вам пример. Посмотрите! — и священник показал рукой в сторону телеги, перейдя на гневный, обличительный тон. — Видите это непотребство?!
— Гм! Не совсем понимаю ваши слова.
Священнику, похоже, надо было выговориться, и через пять минут я узнал, что на этой телеге лежит било — язык колокола, который еще вчера вечером должны были затащить наверх колокольни. Подряженные на эту работу два мужика его привезли, но по неопытности священника, который дал им задаток, сразу отправились в близлежащий трактир, где напились до невменяемости.
— Дело к обеду второго дня идет, а от этих нехристей ни слуху, ни духу! Что делать, ума не приложу! А ведь колокольный мастер скоро должен прийти.
— Погодите. Двое ваших балбесов смогли бы занести его наверх?
— Да. Для этого и подрядились. Как же иначе?
— Идемте, посмотрим на ваш язык.
Мы подошли к телеге. Глубоко вдавив солому, на ее дне лежал отлитый стержень с шаром на конце. Поддев его руками, я попробовал его приподнять, и тут же понял, что не только подниму, но и затащу на колокольню.
— Тогда, батюшка, давайте займемся работой. Я несу эту железку, а вы показываете мне дорогу. Алексей!
Мальчишка подбежал ко мне, а за ним примчался весело тявкающий щенок. Я снял шляпу, пиджак, жилет и отдал ему, после чего повернулся к священнику, который, похоже, не все понимал, глядя на меня округлыми глазами:
— У вас есть фартук или что-то в этом роде. Не хочется рубашку пачкать.
— Погодите! Вы что хотите один отнести било на колокольню?
— Так и есть!
— Но вы не можете! Вы надорветесь!
— Так есть у вас что одеть?
— Есть. Фартук есть. Остался от богомаза, — голос молодого священника был настолько растерянный, что даже Алексей решил его пожалеть. — Да вы не волнуйтесь. Дядя Сережа очень сильный! Вы бы посмотрели, какие он железки таскает! Мне их от пола не оторвать!
На отца Елизария слова мальчишки, похоже, произвели впечатление, и на его побледневшем лице снова появился легкий румянец. Он еще раз пробежал глазами по моим плечам и спросил: — Атлетической гимнастикой занимаетесь?
— Есть немного. Так, я жду фартук.
Доставка колокольного языка на колокольню прошла без особых приключений. Когда я спустился вниз, то рядом с батюшкой уже стояла его жена, миловидная женщина, которая в отличие от своего субтильного мужа имела пышную фигуру.
— Моя супруга, Анастасия Никитична.
— Рад с вами познакомиться. Сергей Александрович.
Отец Елизарий только что не светился от радости.
— Большое спасибо вам, Сергей Александрович! Вы так меня выручили, что просто слов нет! Теперь прошу к столу! Чем богаты, тем и рады!
— Не надо! Я просто…
— Не обижайте нас, — поддержала мужа супруга. — Попробуйте наше скромное угощение. Это, то малое, что мы можем вам предложить за вашу работу!
Пришлось идти за стол. Еда была обильной, сытной, но небогатой. Щи, вареное мясо, картошка, огурцы, капуста. Из питья — квас. За столом я интересовался школой, которую организовал священник. Как оказалось, на занятия, проводившиеся с понедельника по субботу, сейчас ходило шестеро местных детей. Под занятия отводилось три часа в день, правда, количество перечисленных предметов было весьма скудным. Закон божий, арифметика, письмо и чтение. Уходя, я вручил священнику двадцать пять рублей на карандаши и тетрадки, так как в разговоре матушка случайно обмолвилась, что им приходится покупать все для занятий на свои деньги.
Когда мы все четверо вышли во двор, то увидели пьяного мужика, тупо смотрящего, в пустую телегу. Увидев нас, он развернулся, покачнулся, но ухватившись за телегу, все же сумел устоять на ногах. Глядя на нас пьяно — удивленными глазами и что-то невнятно говоря, стал тыкать пальцем в пустую телегу. Его вид был так потешен, что сердито сжатые губы отца Елизария сами собой раздвинулись в улыбке, а матушка и Алексей просто покатились со смеха.
В моей жизни появился Алексей, и почти в тоже время из нее исчезла княгиня. На нашей последней встрече, она сначала сказала, что через неделю уезжает в Англию на три месяца к родственнице, а потом четко и даже по — деловому сообщила о разрыве наших отношений. У меня не было возражений. Единственное, о чем она меня попросила, так это проводить ее на поезд. Просьба подразумевала демонстрацию любовных отношений перед своими подругами. Так все и произошло. Пышный букет цветов, легкие объятия и небрежные поцелуи. Традиция была соблюдена, после чего я повернулся к уходящему поезду спиной и пошел в город. Выйдя на привокзальную площадь, достал часы, щелкнул крышкой.
"Времени в обрез. Надо брать извозчика, иначе не успею".
Быстро пробежал глазами вокруг. Площадь была буквально затоплена шумливой и пестрой вокзальной толпой. Торговки цветами, носильщики, железнодорожные служащие, кучка веселых студентов в темно — синих фуражках, что-то оживленно обсуждала. Недалеко от них неровным строем куда-то шла группка девочек — воспитанниц в сопровождении двух классных дам. Мальчишка — газетчик, громко крича, продавал газеты. В привокзальной толпе было много офицеров, которые легко делились на две группы. У тех, кто отправлялся на фронт, вид был помятый после прощальной попойки, а взгляд злой и какой-то отчужденный, зато другие, в парадных мундирах и начищенных сапогах, с довольными лицами, вышагивали под ручку с дамами.
"Народу — море! И куда они все? Впрочем, чего это я! Ведь сегодня воскресение!".
Сегодня был особый день. Правда, не столько для меня, сколько для сестры, которая, наконец, отважилась познакомить меня со своим Лешей. Через месяц ей будет 18 лет, а это значит, ее ждет выпуск из пансиона и выход во взрослую жизнь. Ей надо было на что-то решиться. Или поехать к матери и выйти замуж за человека, который был старше ее на пятнадцать лет или остаться в Петербурге с Лешей, которому она явно симпатизировала. Она боялась, страдала и не знала, что ей делать. Наконец она решила снять со своей души часть тяжелой ноши и переложить на мои плечи. Именно так она выразилась. Мы договорились, что после того как заберу ее из пансиона, мы с ней поедем в парк, где члены рабочей ячейки, проводили свое собрание под видом пикника. Алексей предложил ей прийти, так как хотел познакомить со своими товарищами. Она мне все это выложила, даже не сознавая в какое положение может поставить своего кавалера, на что я с усмешкой подумал, что тот вряд ли будет в восторге, когда увидит меня рядом с Наташей.
"Впрочем, там видно будет".
Сегодня Наташа выглядела особенно хорошо. Легкое весеннее полупальто с большими светло — серыми перламутровыми пуговицами вместе с белой шляпкой отлично оттеняли василькового цвета платье. Черные изящные полусапожки довершали ее элегантный наряд. Она была привлекательна и сознавала это, но стоило ей увидеть мой восхищенный взгляд и невольно вырвавшийся возглас: — Какая ты у меня все-таки красавица, сестренка! — как она смутилась и покраснела. Окончательно вогнал ее в краску проезжавший мимо поручик — драгун, ехавший во главе конной группы из шести солдат: — Эх, хороша девица! — при этом он подмигнул и залихватски подкрутил ус. После этого громкого заявления, люди, идущие по улице, тут же стали смотреть на девушку, приведя ее тем самым в еще большее смущение. Усмехнувшись про себя, я тихо сказал: — Правду не скроешь сестричка, особенно когда она у тебя на лице написана.
Она вскинула на меня глаза: — Ты! Ты бессовестный… — причем в ее голосе почти не было возмущения, если, только, совсем чуть — чуть. Я не дал ей договорить.
— Милая барышня, вы не позволите сопроводить вас в парк?
Наташа сделала строгое лицо, показывая тем самым, как она на меня сердиться и сказала сердитым голосом: — Идемте, сударь.
Я заглянул ей в глаза и увидел, что в их глубине пляшут веселые чертики.
— Не притворяйся, я же вижу что тебе приятно, красотка.
— Ты просто невыносим, Сережка, — и на ее губах появилась лукавая улыбка. — Как был в детстве вредным, таким и остался.
Как я и думал, Алексей Станиславович Луговицкий оказался совсем не рад моему появлению, а особенно, когда понял, что мне известно об их ячейке. Он был высоким, чуть сутуловатым, молодым человеком с приятным лицом. Чуть вьющиеся волосы и правильные черты лица вполне могли привлечь женщину и опытнее Наташи. Когда он узнал, кто перед ним, то растерялся, но Наташа не замечала ни его замешательства, ни его укоризненных взглядов, пытаясь понять по моему выражению лица, какое впечатление произвел на меня ее сердечный друг.
Еще когда мы подходили к группе, я бросил несколько взглядов на людей, входивших в состав рабочей ячейки, и удивился, насколько она разнородна. Молоденькая еврейка, трое или четверо студентов, полтора десятка фабричных рабочих, мужчин и женщин, самого разного возраста. До того, как мы подошли, все они внимательно слушали молодого рыжего человека в пенсне, похожего на клерка, но стоило нам приблизиться, как сразу разбились на маленькие группки людей, принявших делать вид, что пришли сюда только ради природы и свежего воздуха.
"Наивны, как малые дети, — подумал я, наблюдая за их маневрами.
Стоило мне представиться при знакомстве с Алексеем офицером в отставке, как я увидел недоверие и настороженность в глазах революционеров. Луговицкий побледнел и неловко улыбаясь, предложил нам отойти в сторону. Наш разговор с самого начала был принужденным и скомканным. Сестра, по своей наивности, все никак не могла понять, что только что подорвала доверие соратников к Луговицкому и теперь боялась, что этот сухой и неловкий разговор означает неприязнь между братом и милым ее сердцу другом.
Мне он был безразличен, но так как он имел определенное влияние на сестру, то существовала опасность, что он может втянуть сестру в свои политические игры. Именно этого мне хотелось избежать, а для этого нужно было понять, что он за человек.
— Так вы изволите служить по почтовому ведомству, Алексей Станиславович?
— Не совсем так, Сергей Александрович. Я инженер — телеграфист. И у меня бронь.
Я усмехнулся про себя, так как его последняя фраза прозвучала как оправдание перед офицером — фронтовиком.
— Сестра хорошо отзывается о вас.
— Мне приятно это слышать. Надеюсь и у вас сложиться такое же мнение.
— Тогда объясните, что привело вас к революционерам?
— Почему вы решили, что я революционер? — при этом он инстинктивно понизил голос.
— Знаю, но вы мне так и не ответили на вопрос.
— Извините, а причем здесь мои политические взгляды? Не вижу связи.
— Да вы не волнуйтесь так. У меня нет симпатий и антипатий к различным политическим движениям, а значит, и нет предвзятости. По крайней мере, мне так кажется.
— Сережа, мы пришли не для этого! — вклинилась в нашу беседу сестра. — Я просто хотела тебя познакомить с Алексеем Станиславовичем, а ты какой-то… допрос устраиваешь!
— Вы тоже так думаете, Алексей Станиславович?
— Я думаю, что Наталья Александровна, выбрала не самое лучшее время для нашей встречи, поэтому давайте перенесем его … — он оглянулся на своих товарищей, и вдруг резко оборвав фразу, замер, глядя куда-то вдаль. Проследив за его взглядом, я увидел около дюжины людей, одетых во все черное, идущих в нашем направлении. На них сейчас смотрели все остальные члены рабочей ячейки. Я просто чувствовал, как разлившееся среди замерших людей напряжение растет с геометрической прогрессией.
— Кто они? — спросил я Луговицкого.
— Черносотенцы. Я должен быть вместе со своими товарищами. А вы уходите. Пожалуйста.
— Идите, товарищ Луговицкий, идите. Революция в опасности.
В ответ на мое ехидное замечание инженер бросил на меня возмущенный взгляд, но говорить ничего не стал, просто развернулся и быстро зашагал к своим товарищам.
Дюжина плечистых и рослых мужчин, с пудовыми кулаками подошла и стала напротив сбившихся в кучку революционеров. Какое-то время обе группы мерили друг на друга ненавидящими взглядами, пока один из черносотенцов, некрасивый малый, лет двадцати, с большим губастым ртом, не воскликнул: — О! Глянь, братцы! Жидовка!
Стоящий рядом с ним осанистый мужчина с густой, аккуратной бородой и решительным взглядом усмехнулся и сказал: — Так чего ты смотришь, Митяй? Хватай ее за сиськи, пока не утекла!
Тот сразу оскалился во весь свой широкий рот, выставив напоказ желтые прокуренные зубы: — А чо?! И то верно! — и тут же широко зашагал к девушке. Вместо того чтобы спрятаться за спины мужчин или убежать, она замерла, глядя с ужасом на приближающегося здоровенного детину. Двое рабочих, сжав кулаки, кинулись было вперед, но их остановил крик рыжего: — Товарищи! Не поддавайтесь на провокацию!
Только один из студентов, стоящих рядом с девушкой, вышел вперед и заслонил ее, но плечистый бугай только громко хмыкнул при виде проявленного геройства, а затем, схватив его за отвороты куртки, просто отбросил в сторону. Ноги студента скользнули по траве, и он, не удержавшись, упал на землю, что вызвало громкий смех и грубые шутки со стороны "черных". Митяй, тем временем, схватил девушку за руку, притянув к себе, начал грубо щупать, не обращая внимания на ее крики. Напряжение достигло предела, как вдруг неожиданно раздался громкий женский голос: — Здесь есть настоящие мужчины или нет?!
Как и все остальные, я оглянулся на голос.
"Петербург — большой город, да и парк не маленький. И вот на тебе — опять нос к носу столкнулись!".
В компании двух женщин, невдалеке от нас, стояла Мария Крупинина. Сделав шаг вперед, она четко и громко губастому парню: — Убери от нее руки, хам!
Громила какое-то время пребывал в растерянности, тупо глядя на богато одетую красивую девушку, но затем повернул голову в сторону своих приятелей, словно прося совета, что ему делать. Главарь, обладатель окладистой бороды, оценив обстановку, криво усмехнулся.
— Вы бы, барынька, шли себе гулять куда-нибудь в другое место. Так оно лучше будет!
— Я сама решаю, что для меня лучше! Отпустите девушку или я вызову полицию!
Ее угроза только вызвала громкий смех у черносотенцев.
— Думаете, испугали, барыня? А вот уж нет! Мы в своем праве, так как выступаем за царя и отечество! Теперь идите, милая барышня и не оглядывайтесь! Не про вас это дело! Да и всякое, не ровен час, может случиться! Гляньте на себя! Прям наливное яблочко! А кругом мужиков много, глядишь, кто-то и захочет полакомиться!
Не вмешиваясь, я исходил из принципа: каждый должен сам решать свои проблемы, но сейчас обстоятельства изменились. Местные придурки прилюдно оскорбили знакомую мне девушку.
— Наташа, стой здесь и ни шага в сторону.
— Сережа!
— Я сказал. Стой и жди, — после чего быстрыми шагами направился к Митяю.
— Эй, господин! Шли бы вы отсюда, пока бока не намяли! — предупреждающе крикнул, стоящий рядом с главарем, высокий и крепкий мужчина.
— Свои побереги!
— Мое дело предупредить! — усмехнулся он, идя мне наперерез. Вместе с ним пошли еще двое громил.
Делая вид, что не обращаю на них внимания, я подошел к Митяю и сказал: — Отпусти ее. Живо!
Тот, явно ободренный присутствием трех соратников, окруживших меня со всех сторон, нагло улыбаясь, заявил: — Становись в очередь, любитель жидов!
В следующее мгновение, получив жесткий тычок пальцами в солнечное сплетение, он начал сгибаться, утробно хрипя. Почти одновременно я врезал каблуком правой ноги, в пах, стоявшему сзади черносотенцу.
— О — о-о — ох! — раздавшийся за моей спиной стон, возвестил меня о точном попадании в цель.
Дернув головой влево, ушел от удара кулака, летящего мне в лицо, а затем носком правой ноги, ударил бьющего между ног, но уже в следующую секунду на меня обрушилась лавина кулаков. Боль появлялась и пропадала, добавляя во мне ярости, пока вдруг в затылке, словно что-то взорвалось. Я еще успел услышать донесшейся, словно издалека, крик сестры: — Сережа!! — после чего окончательно потерял сознание.
Очнулся я уже в больнице. За окном только — только начали опускаться сумерки. Сильная головная боль заставила меня ощупать голову, и когда пальцы наткнулись на плотную марлевую повязку, непроизвольно произнес:
— Похоже, меня хорошо отделали.
Вдруг неожиданно из легкого полумрака возникла легкая фигурка.
— Сереженька, милый, я так за тебя боялась! Ты как?!
— Наташа? Ты… почему здесь?
— А где мне еще быть, братик? Тебе больно?!
Ее голос дрожал, а в глазах стояли слезы.
— Немного. Как… все закончилось?
— Это было страшно! Эти люди били тебя, даже когда ты упал. Ты был весь в крови…
— Наташа!
— Что Наташа?! Ты зачем ввязался в эту драку?! Кто тебя просил?! А если бы тебя убили?!
— Меньше эмоций. У меня и так голова болит.
— Как ты можешь так говорить! Меня прямо всю колотило, когда мы в больницу ехали!
— Чем все закончилось?
— Женщины и я начали кричать, и к тебе на выручку бросились рабочие, которые отогнали этих бандитов. Потом прибежали городовые, и народ стал разбегаться. Я…
— Сестричка, извини, что испортил тебе выходной день. И дай мне, пожалуйста, воды.
Напившись, я почувствовал себя легче.
"Теперь пора боль на поводок брать".
Пока я занимался самоконтролем, Наташа делилась своими собственными впечатлениями.
— Ты так их бил… Это было очень страшно. Люди лежали, словно мертвые и ты среди них. Везде кровь. Сережа, почему ты стал таким? Раньше ты был другой. Стихи читал. А сейчас… Может это все твоя борьба? У тебя от нее постоянно руки сбиты и на лице синяки.
— Стихи? Как тебе такие строки?
"Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
Каждый выбирает для себя".
— Кто их написал?
— Юрий Левитанский. Понравились? Вижу, что не очень. Теперь ты мне скажи: почему меня в отдельную палату определили?
— Мария Владимировна так распорядилась.
— Какая Мария Владимировна?
— Странно… — протянула сестра удивленным голосом. — Мне почему-то показалось, что вы знакомы.
— Когда кажется — креститься надо, сестренка. Теперь езжай. И никаких возражений. Берешь извозчика и в пансион.
— Сережа! Я не могу тебя так бросить. Ты нуждаешься в…
— Ты еще здесь?!
— Хорошо, но я тебя завтра навещу.
— Нет. Через пару — тройку дней я уже буду на ногах и сам к тебе заеду. До свидания, Наташа.
— До свидания, братик.
На следующий день после утреннего осмотра и последующих за ним процедур, я с наслаждением замер на кровати. Неожиданно за дверью раздались невнятные голоса, но затем дверь приоткрылась, и я услышал, как мой лечащий врач с кем-то спорит.
— Господа, вы, что не понимаете! Он еще вчера, как труп лежал!
— Доктор, нам надо только поговорить! И все!
— Ему сейчас нужен покой! Понимаете, полный покой!
— Доктор, пропустите их! — громко сказал я. — Пожалуйста!
На какое-то мгновение наступила тишина, затем дверь широко распахнулась и на пороге появилась плотно сбитая фигура в полицейском мундире. За ним виднелся еще один человек средних лет, подтянутый, жилистый, в темно — синем костюме из английского сукна. Усики аккуратно подрезаны, густые волосы расчесаны, аккуратно лежат. Стоило ему войти, как в палате запахло хорошей парфюмерией. Лицо приятное, а вот глаза холодные, как у змеи. Полицейский мне понравился больше. В возрасте, но ещё крепкий и подтянутый, он имел цепкий и внимательный взгляд. Усы и коротко стриженая бородка в сочетании с носом — картошкой и круглым лицом делали его немножко похожим на лубочного Деда Мороза. Пристав поискал глазами стул, но не найдя, оглянулся на дверь. Как только стало понятно, что он искал, я сказал: — Стул в углу, за сложенной ширмой.
— Спасибо.
Сел пристав аккуратно, без излишней барственности.
— Разрешите представиться: Дмитриев Степан Валерьянович, участковый пристав, в чье ведение входит и парк.
— Смокин Илья Степанович, — вслед за ним представился человек в штатском платье.
Я сразу отметил, что он официально не представился.
"Следователь? Нет, тот бы представился. Скорее всего, жандарм".
— Богуславский. Сергей Александрович.
— Сергей Александрович, не могли бы рассказать, что случилось вчера в парке.
— Извольте.
После моего короткого рассказа на некоторое время воцарилось молчание.
— Итак, по вашим словам получается, Сергей Александрович, что вы вступились за честь женщины.
В голосе пристава не было ехидства. Да и глаза, в отличие от его напарника, смотрели на меня в большей степени благожелательно.
— Да, Степан Валерьянович.
— Это все, конечно, хорошо, но в драке, которую вы учинили, серьезно пострадало три человека, которые сейчас лежат в больнице.
— Не учинил, а просто выполнил работу полицейских: спас девушку из рук хулигана.
Или вы как-то по — другому можете назвать действия черносотенца?
— Господин Богуславский, вам бы адвокатом работать. Уж больно ловко вы уходите от ответа на вопрос, а заодно и от ответственности! — неожиданно вступил в разговор Смокин.
— Илья Степанович, а вы, в каких чинах служите?
— Это неважно. Здесь я нахожусь для того, чтобы оказать посильную помощь Степану Валерьяновичу в расследовании этого происшествия, если мне покажется, что оно выходит за обычные рамки.
Слова "мне покажется" были особенно выделены в его фразе.
— Зря туман наводите, господин из жандармов. Для меня ваше появление очень даже ясно и понятно. Пояснить мои слова?
Пристав понятливо молчал, понимая, что вопрос не ему предназначен. Жандармский офицер сначала скривил губы в иронической улыбке, но потом нехотя процедил: — Извольте, господин частный сыщик.
— Для начала вы уж как-нибудь определитесь, господин из жандармов, кто я. То ли адвокат, то ли частный сыщик, — мои слова вызвали легкую улыбку на губах пристава, благо, что жандармский офицер не мог ее заметить, так как продолжал стоять за его спиной. — Ладно, оставим эти препирания. Черносотенцы специально пришли, чтобы спровоцировать рабочих на драку. Дальше, по вашему сценарию, должна была появиться полиция и всех арестовать, после чего парней в черном отпускают, а рабочих начинают запугивать. Глядишь, вместо одного иуды в группе их станет двое или трое. Вы тут же победный рапорт по начальству отправите: не зря деньги получаю — работаю. Вдруг все ваши планы пошли коту под хвост и вы, понятное дело, разозлились. Будет этот Богуславский у меня плакать горькими слезами! И вот вы здесь. Если что не так, поправьте меня, господин Смокин.
Тот какое-то время внимательно смотрел на меня, потом спросил:
— Это же надо такое придумать!
— Так я не прав или нет? — ответил я вопросом на вопрос.
— Не мне судить, ведь это ваше предположение, а не мое, — ушел от ответа жандармский офицер. — Только ведь эти пустопорожние домыслы к протоколу не подошьешь, а вот факт драки, учиненной вами в общественном месте, основан на показаниях живых свидетелей! Да — с! Что вы на это скажете, сударь?!
Я посмотрел на полицейского.
— Даже так? — я делано удивился. — Степан Валерьянович, вы, что на это скажете?
Участковый пристав чувствовал себя несколько неловко под моим настойчивым взглядом.
— Официального документа пока нет, Сергей Александрович, но есть заявления, скажем так,… пострадавших. Пока мы пытаемся обосновать дело на их свидетельствах.
— А кроме пострадавших, других показаний свидетелей драки у вас нет?
Полицейский тяжело вздохнул. Ему явно не хотелось играть роль марионетки, навязанной ему жандармом.
— Так показания есть или их нет? — уже напрямую спросил я его.
— Есть, — ответил мне пристав, глядя в сторону. — Девять показаний. В вашу пользу.
Я посмотрел на Смокина.
— Господин жандарм, что вы там говорили насчет протокола и зачинщика драки?
— В моем понимании все так и происходило, сударь.
— За клевету можно и к ответу привлечь. Вы об этом не подумали, Смокин?
— Господа, господа, успокойтесь, — пристав резко встал со стула, разведя руки в примиряющем жесте. — Не надо сгоряча бросаться резкими словами.
— Ко мне еще вопросы будут?
— Нет, — сразу и с видимым облегчением ответил мне Дмитриев. — Сергей Александрович, я потом пришлю полицейского для записи показаний. Поправляйтесь.
— Спасибо. Всенепременно.
Следом за ним сухо откланялся жандарм.
— Честь имею, — он коротко кивнул мне головой, и первым вышел из палаты.
Не успела дверь закрыться за приставом, как ее снова открыли, и в проеме появилась голова медсестры: — К вам посетительница, Сергей Александрович.
— Ну, сейчас я задам этому неслуху! Давайте ее ко мне живо!
Сестричка хихикнула и исчезла. Дверь медленно открылась и на пороге показалась… родственница профессора.
— Вы?! — не удержался я от удивленного восклицания. — Извините, ради Бога! Я думал, что это моя сестра.
— Здравствуйте, Сергей Александрович. Я так и поняла. Как ваше здоровье?
— Здравствуйте. Нормально. Не ожидал вас увидеть.
— Почему? Или есть другой способ выразить благодарность, кроме визита вежливости?
У меня в голове сложился ответ, что у женщины есть пара — другая способов, как по — настоящему отблагодарить мужчину, но естественно говорить об этом не стал, а вместо этого, показав на стул, вежливо сказал: — Не изволите присесть, Мария Владимировна?
Та села, расправила платье на коленях и вдруг неожиданно спросила: — Почему вы сразу не пришли на помощь той еврейской девушке?
— О как! Второй допрос за утро! Как вы считаете, Мария Владимировна, это много или мало?
— Мне принять ваши слова за оскорбление?!
— На вас не угодить, милая барышня. Но сначала прошу вас ответить мне на один маленький и простенький вопрос. Вы пришли, чтобы задать только этот вопрос и уйти или мы с вами можем еще о чем-нибудь поговорить?
— Знаете, поручик, вы очень странный и непонятный для меня человек.
— Это хорошо или плохо?
— Еще не знаю.
— Хорошо, отвечаю на ваш вопрос. Считал, что у нее и так много защитников. Там, кроме меня, было не менее дюжины мужчин.
— Боюсь, что не совсем понимаю вас. Объяснитесь, пожалуйста.
— Там происходило собрание группы… революционеров. Она одна из них. По моему разумению, ее товарищи и должны были прийти на помощь своей боевой подруге.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, потом какое-то время раздумывала и наконец, сказала: — Тогда,… если я все правильно понимаю, то ввязавшись в драку, вы тем самым вступились за меня.
— Вы все правильно поняли.
— А зачем? Или вы решили, как благородный рыцарь, вступиться за честь дамы?
— Все правильно. Только одно маленькое дополнение. За честь прекрасной дамы.
Щеки у девушки порозовели.
— Я вам благодарна, но то, что произошло, там, в парке,… Это было… дико. Извините меня, но по — другому это никак нельзя назвать.
— Вы полагаете, что мне нужно было вызвать их на дуэль?
— Нет, конечно. Они этого не достойны. Просто их надо было… жестко отчитать и тем самым поставить на место.
— Как вы себе это представляете, Мария Владимировна?
Девушка задумалась, потом спустя минуту, сказала: — Да,… я понимаю. Они не те люди. Могли просто не понять, и все опять бы кончилось дракой.
— Вот видите, как просто. Вы пришли к такому же мнению, как и я.
— Нет! Все-таки вы не правы. Нельзя решать все кулаками! Это неправильно!
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Кстати. Чуть не забыл, сестра сказала, что это вы мне организовали отдельную палату. Это так?
— Да.
— Спасибо вам.
— Не за что. Поправляйтесь.
— Как ваш дядюшка поживает?
— Хорошо. Преподает. Возится со своей коллекцией. Тут ему на днях пришло письмо от какого-то научного общества из Англии, в котором сообщили, что сделали его своим почетным членом. А он недоволен. Говорит, что они сделали неверные выводы из какой-то его монографии и опубликовали их в своем научном журнале. Теперь он собирается написать им гневное письмо.
— Гневное письмо? Гм! На мой взгляд, он мягкий и добродушный человек.
— Так оно и есть. Студенты его очень любят. А про письмо он уже наверно забыл. Просто временами хочет показать, какой он строгий и требовательный преподаватель и ученый.
— А вы? Какая вы, Мария Владимировна?
— Я? — девушка несколько смутилась. — Какой-то необычный вопрос, не кажется ли вам?
— Не хотите, не отвечайте. Я вот что хочу вам сказать… Вы меня извините за мое поведение на благотворительном балу.
— Вы тогда вели себя не самым лучшим образом. Да еще сломали челюсть Александру Осиповичу, который вступился за меня.
Мне был совершенно безразличен капитан с его сломанной челюстью, но чтобы не нарушать наших установившихся отношений, я принял покаянный вид. Видно мне удалось сыграть свою роль, потому что девушка, с легким чувством вины в голосе, сказала: — Я вас уже давно простила, Сергей Александрович.
Продолжая изображать раскаяние, пришлось спросить:
— Как он сейчас?
— Хорошо. Он заботливый и хороший, при этом глубоко любит искусство. Театр хорошо знает и умеет роли разыгрывать. Несмотря на то, что столбовой дворянин, он в юношестве сбежал от родителей и выступал на сцене. С ним легко и просто.
— А со мной?
— Вы не такой. Мне кажется, что вы сильный, жесткий и своевольный человек.
— Если судить по вашим словам, то такие люди вам не особенно нравятся. Я прав?
— У меня уже был опыт… Впрочем, это неважно. Извините, но мне уже надо идти. До свидания.
Девушка поднялась и пошла двери. Конец нашего разговора был настолько неожиданным, что я только и успел сказать ей в спину: — До свидания.
