ГЛАВА 20

Манифест, в котором говорилось о сепаратном мире с Германией, не стал уж такой большой неожиданностью для русских людей, тем более что предшествующий ему отказ от польской короны, а затем указ о территориальных изменениях наших границ, значительно смягчили эту, казалось бы, ошеломляющую новость.

"Объявляем всем верным нашим подданным, что нами заключен мир с Германской империей. В это тяжелое время жизни России мы почли долгом совести … Трудности на фронте и тылу вынуждают нас… Дорожа кровью и достоянием наших поданных…".

Народ читал строчки манифеста с каким-то невнятным смущением в душе. Главный враг, германец, в один момент перестал быть таковым! Как так? Вон еще и плакат на стене висит, на котором русский солдат нанизывает на штык германца, австрияка и турка.

Но при этом люди посчитали манифест доброй вестью, так как именно с войной у них было связано все самое плохое — смерть родных и близких, нехватка продовольствия и топлива, резкое вздорожание цен. К тому же целей войны народ никогда толком не знал. Говорили о Византии, о восстановлении третьего Рима, о каких-то проливах, о славянах, которых надлежало спасать, но для всего этого надо было победить немца, но какая была связь между этими непонятными объяснениями и необходимостью умирать простому русскому человеку в сыром окопе, мало кто мог себе уяснить. Только одно было понятно всем — так приказал царь. Царь повелел воевать — солдат воевал, повелел заключить мир с германцами — так тому и быть. У людей сейчас было одно мерило — прежняя, сытая и тихая довоенная жизнь, поэтому заключение мира с германцем для большинства людей это был шаг к прежней жизни. С не меньшей радостью восприняли манифест бывшие рабочие и крестьяне, одетые сейчас в серые шинели.

Правда, так восприняли документ далеко не все. Часть офицерства, генералитет, союзы ветеранов, чиновники и подрядчики, наживающиеся на военных заказах, посчитали это предательством, причем не столько по отношению к союзникам, сколько по отношению к ним. Война до победы! Именно с этими лозунгами выступила на улицы оппозиция. Робкие попытки революционеров, которые сумели уйти от разгрома, подтолкнуть народ к выступлениям ни к чему не привели.

— Государь знает, что лучше народу, — почти везде слышали они однотипный ответ, а что еще хуже, так стали говорить большинство рабочих, на которых революционеры ставили, как на основную ударную силу в борьбе с царизмом. И не удивительно. Те видели, что обещания государя, которые тот дал крестьянам и рабочим, пусть медленно, но претворялись в жизнь уже более полутора месяцев. На промышленных предприятиях в силу вступили, так их стали называть люди "фабричные законы", которые закрепляли ряд материальных и социальных льгот для рабочих, такие как уменьшение рабочего дня до девяти часов, укороченный рабочий день в субботу, сохранение половины оклада на время болезни, выплаты за травмы и увечья, полученные на производстве. Не надеясь на то, что заводчики сразу примут их к действию, во все крупные промышленные города были отправлены специальные эмиссары, получившие широкие полномочия для решения всех проблем на месте. Начавшееся было возмущение фабрикантов и промышленников было задавлено в корне одним случайным совпадением.

В Томске в одном из ресторанов гулял крупный золотопромышленник. Находясь под солидным градусом, он начал поносить фабричные законы, называя их царской блажью и другими непозволительными словами, которые порочили имя императора. Так было записано в протоколе жандармского следователя со слов свидетелей, после того как полицейские скрутили промышленника и под конвоем привезли в жандармское управление. Купцу просто не повезло. Рядом с ними, за соседним столиком жандармский ротмистр праздновал день рождения своей дочери. Если год тому назад обладателю тугого кошелька никто бы и не подумал предъявить подобные обвинения, зная, что связи и деньги прикроют его от закона, то теперь эпоха вседозволенности кончилось. Сейчас только слепой не мог видеть, что царская власть укрепляется с каждым днем. Причем это чувствовалось не только в укреплении спецслужб, полиции и жандармерии, уничтожении оппозиции, но и в восстановлении справедливости, примеры которой люди видели своими глазами, читали о них в газетах, с каждым часом укрепляясь в своих мыслях о добром царе. Таким примером стал и этот случай. Хотя на этот раз дело сумели замять и спустя неделю трясущегося от страха золотопромышленника выпустили, этот случай получил широкую огласку, став не только своеобразным предупреждением для людей с мошной, что указы царя не обсуждаются, но и своеобразным толчком для быстрого внедрения фабричных законов.

Новообразования добрались и до крестьян. Уже с месяц в деревнях и селах уже работали землеустроительные комиссии, продолжившие столыпинские преобразования в сельском хозяйстве. Крестьяне получали наделы — одни в своих родных местах, другие, получив льготы и подъемные деньги, переселялись в Сибирь и на Дальний Восток.

Благодаря всем этим нововведениям народ резко отстранился от демонстраций протеста, когда на улицы вышли офицеры — фронтовики, члены земских союзов, ветеранских организаций. Он, остался стоять на тротуарах и молча наблюдать за проходящими мимо них колоннами. Плакаты, колыхавшиеся над толпой, были практически все одного содержания. "Война до победного конца", "Мир с германцем — предательство родины". Городовые, расставленные по маршруту движения, а так же конные разъезды на перекрестках, сумели отрезвить наиболее горячие головы, поэтому особых инцидентов не произошло. В других крупных городах, в особенности в Москве, произошли более бурные выступления. Когда полицейские силы не сумели справиться с начавшимися беспорядками, в город ввели войска, и стоило солдатам услышать крики "Война до победного конца!", как на их лицах проявилось горячее желание: вбить прикладом обратно в рот митингующим их лозунги. Демонстранты не сразу оценили уровень исходящей угрозы, и когда солдатам был отдан приказ очистить улицы, они приложили к его выполнению даже излишнее усердие, после чего толпы демонстрантов с криками: — Полиция! Убивают! — стали разбегаться в разные стороны.

За границей намного более бурно и жестоко отреагировали на мир России с Германией. И это было понятно, так как этот факт напрямую затрагивал международную политику и правительства полутора десятков стран. О подобной сделке могли догадываться, так как без утечек, хоть та и проходила в глубокой тайне, не могло не произойти, но вот так, официально, в самый разгар войны, узнать такую новость… Газеты всего мира запестрели сенсационными сообщениями, предоставляя людям либо изумляться либо страшиться последствий столь невероятного поворота событий. Пресса Англии и Франции набросилась подобно свое бешеных собак на демарш русского царя, но предшествующий ему международный скандал, связавший покушение на русского царя с работниками посольств этих стран, в какой-то мере сгладил волну возмущения.

Утром следующего дня после появления манифеста министру иностранных дел послами союзников были вручены дипломатические ноты вместе с вопросом: почему Россия, разорвав договора в одностороннем порядке, пошла на столь недружественный шаг по отношению к своим союзникам. К их немалому удивлению официальный ответ они получили сразу, причем в таком объеме, что иностранным дипломатам оставалось только гадать, что за документы могут находиться в толстенных папках, весьма внушительного вида. Засев за чтение, чиновники посольств неожиданно поняли, что полученные ими документы имеют не столько оправдательный, сколько обвинительный характер. Согласно им получалось, что Россия, оставшись без должной поддержки, полтора года несла одна бремя войны на своих плечах, что окончательно подорвало ее военную мощь, привело к разрухе и спаду в экономике и сельском хозяйстве. Немало усугубил положение неурожайный год, а так же массовое дезертирство солдат, нехватка, как оружия и устаревшее заводское оборудование на военных заводах. Благодаря этим весьма печальным факторам Россия не сможет выполнить свой союзнический долг в полном объеме, но при этом от своих обязательств в отношении военных действий против Австро — Венгрии и Турции не отказывается.

Австрияки и турки, в свою очередь, возмутились вероломным шагом германского императора, но сделать ничего не могли, как и правительства Англии и Франции, которые оказались в схожем положении. Финансовые круги Франции официально заявили, что русское золото, лежащее во французских банках, там и останется, в качестве компенсации за предательство. Английские банкиры им вторили, угрожая миллионными долгами за поставленное ими оружие и суля обобрать Российскую империю до нитки.

Хуже всех перенесли этот удар французские и английские генералы, которых просто поставили перед фактом выхода России из войны. Они понимали, что поменять прямо сейчас свои планы в связи с изменившейся обстановкой они просто не в силах, а значит им только оставалось ждать прибытия новых германских дивизий, и прорыва фронта.

Но как, когда и где? Ответа на эти вопросы у них не было, к тому же действительность оказалась намного хуже, чем они ожидали. Оказалось, что немецкие генералы еще за полторы недели до заключения сепаратного мира начали отводить свои дивизии, сначала с австрийского, а затем с русского фронта, на переформирование. В тыл ушло, в общей сложности, около пятнадцати дивизий, а вместо них жидкой цепочкой вдоль линии русского фронта растянулись запасные батальоны. Это был большой риск, но он стоил мощного и внезапного удара, способного не только переломить ситуацию на французском фронте, но и стать первым шагом к победе в этой войне.

Весть о выходе России из войны испугала не только генералов, но и солдат союзников, вызвав у тех уныние и страх. Вопрос: почему мы должны воевать, если русские вышли из войны? — сразу появился в солдатских головах и не способствовал поднятию духа. Положение еще больше осложнялось из-за недавних солдатских выступлений во французских и английских частях против плохой пищи и санитарных условий. Последнюю точку поставила французские разведка, которая не заметила прибытия новых немецких дивизий, а генеральный французский штаб, основываясь на ее данных, не сумел вовремя подтянуть резервы.

Немецкие пушки загрохотали в четыре часа утра. После шести часов непрерывного обстрела артиллерия замолчала и в брешь, развороченной снарядами, обороны нескончаемым потоком хлынули германские солдаты. Неожиданность и мощь удара сыграли свою роль — в первые несколько часов были захвачены две линии окопов и тыловые коммуникации, разорвав связь между французскими частями. Закрепляя успех, в прорыв было брошено два уланских полка. Внезапное появление германской конницы в тылу вызвала волну паники у солдат, что стало следствием бегства целых подразделений, которые бросая оружие и амуницию стали разбегаться — кто куда. О контратаке, которая должна была закрыть брешь в обороне, можно было забыть, а на утро немцы, усиленные двумя новыми дивизиями, снова пошли в атаку, расширяя линию прорыва, и во второй половине дня французское командование, опасаясь окружения, дало приказ частям отходить. В этот самый момент германский штаб бросил в бой еще четыре уланских полка, которые ударили в спину торопливо отступающим полкам и дивизиям французов, вызвав новый приступ паники у солдат. Следующие два дня германские дивизии, пополняемые все новыми свежими силами, продолжали идти вперед, вбивая все новые клинья во французскую оборону. Потеря связи, нескоординированные действия не дали французским генералам предпринять контратаки, чтобы сдержать стремительно наступающего врага. Судорожные попытки перейти в контрнаступление иногда срывали сами французские солдаты, которые, не понимая, что происходит и уже не верящие своим офицерам, начинали отступать, только завидев приближающегося врага. Германское командование, видя смятение в рядах противника, кинуло на деморализованные части еще четыре кавалерийских полка. Не успели они врезаться в ряды французов, как след за ними были кинуты в наступление еще две новые дивизии, которые расширили полосу фронта, которые и закрепили успех, заставив врага откатываться назад снова и снова.

Стремительность продвижения врага, отсутствие связи между частями не давали возможности французам объединиться для организации отпора, а в довершение ко всему беспорядочно отступающие части наткнулись на четыре, идущих скорым маршем, свежие дивизии из резерва, что вызвало среди тех и других неразбериху и хаос. Беспорядочность отхода противника дала германским частям беспрепятственно захватывать все возможные стратегические пункты обороны противника, включая мосты и железнодорожные пути, а также запасы продовольствия, фуража и склады с боеприпасами.

На четвертые сутки противник остановился, и французские генералы решили, что растянутые коммуникации и оторванность от тыла оборвали их стремительный рейд, но при этом опять просчитались. Немцы только сделали вид, что остановились и закрепляются на захваченных рубежах, а сами воспользовались тем, что связь между союзниками благодаря стремительному наступлению была полностью оборвана и неожиданно ударили во фланг позиций англичан. Удар оказался ошеломляющим. Зажатые с двух сторон британцы, стоило им только понять, что их взяли в тиски, в панике, бросая оружие, побежали. Уже знавшие о разгроме и отступлении союзников, упавшие духом англичане морально были готовы к поражению, что и привело их к бегству сразу после первого удара германцев.

Двойной разгром армий союзников в течение недели подорвал не только веру солдат в победу, но и их генералов. Неожиданное отступление англичан заставило, сорвали и без того слабые попытки французов контратаковать противника. Союзные генералы и не подозревали, что эти удары, обрушившие англо — французский фронт, являются началом германского генерального плана по захвату и оккупации Франции под кодовым названием "Парижская прогулка".

В эти сумбурные дни я неожиданно получил письмо — приглашение на день ангела Елизаветы Михайловны Антошиной. В конверт была вложена плотная картонная рамка типографского исполнения, изукрашенная сердечками и маленькими ангелочками, а в нее был вставлен текст, написанной рукой самой именинницей. Мне очень не хотелось провести день в окружении любвеобильных мам и их дочек, но нельзя было нарушить данное мною обещание. Вместе с приглашением передо мной стала новая проблема. Что дарят девушкам — девочкам в день их рождения?

"Так что ей подарить? Хм! Если не знаешь, попроси совета у знающего человека. Вот только у кого? — мысленно перебрав всех своих немногочисленных знакомых, понял, что только императрица, мать четырех дочерей, может мне в этом помочь. — Вот только она не тот человек, к которому можно так запросто обратиться с подобным вопросом. Впрочем, можно позвонить Светлане. Кому как не ей знать заветные мысли своей сестренки".

До дня рождения оставалась неделя, но поиски подарка могли затянуться, поэтому медлить не стоило. Я снял трубку. К телефону подошла горничная, которая сказала, что хозяин сейчас в магазине, а Светланы Михайловны нет дома. Обещала быть к вечеру.

Светлана Антошина мне нравилась. Чувства, которые я к ней испытывал, нельзя было назвать любовью — скорее увлечением. Мне было интересно ее слушать, разговаривать и спорить с ней. В иные моменты, когда она в азарте начинала спорить, я смотрел в ее горящие от возбуждения глаза и думал, что страстности этой девушке, похоже, не занимать. При всем этом она была настоящей красавицей.

"Да, она интересный человек, и… великолепна как женщина. А что дальше? — обычно на этом мои мысли обрывались. — К тому же у нее жених".

Хотя сам-то я знал, что не это было препятствием, а ее довольно прохладное отношение ко мне. Ей был интересен образ сильного и храброго человека, но не более того, так как нетрудно было видеть, что моя логичность и прагматизм были ей чужды. Ей были нужны романтические встречи, театральные премьеры, поэтические вечера и жаркие споры о вечных ценностях. Мы были разными людьми, и винить тут было некого.

На следующий день я прибыл во дворец и меня быстро провели к императору. Разговор у нас пошел о нововведении, которое мне хотелось внедрить в систему государственных заказов. Я предложил создать комиссию, которая будет печатать через официальные органы печати необходимые государству заказы, а с ними условия и требования, которые требуются от производителя данного вида продукции. Тот из соискателей, кто представит наиболее выгодные условия, получает государственный заказ. При этом оформление контрактов должно тщательно проверяться и только затем регистрироваться. Император заинтересовался моей идеей. Какое-то время мы еще говорили, потом государь посмотрел на часы и сказал: — Извините, Сергей Александрович, но мне надо идти. Пришло время выполнять отцовские обязанности. Дочери хотят продемонстрировать мне какие-то необыкновенные наряды.

— Разрешите откланяться… — только я это сказал, как вспомнил о подарке. — Извините меня, ваше императорское величество, но можно вам задать один вопрос?

Император кинул на меня любопытный взгляд.

— Слушаю вас.

— Что может понравиться девочке в пятнадцать лет в качестве подарка?

— Она из состоятельной семьи?

— Лиза Антошина. Братья Антошины, имеют несколько магазинов в Петербурге, торгуют антиквариатом.

— По — моему, я слышал о них. А ваша проблема, — государь усмехнулся и нажал кнопку звонка, — решается просто.

Когда на пороге вырос дежурный офицер, император сказал: — Телефонируйте в ювелирный магазин Фаберже. Скажите, что к ним сейчас приедет господин Богуславский.

У него есть заказ.

Когда адъютант вышел, император сказал:

— Езжайте, Сергей Александрович, туда прямо сейчас отвезут.

— Не знаю, как вас благодарить, ваше императорское величество.

Экипаж уже ждал меня на выезде. Не успел я сесть в коляску, как кучер хлопнул кнутом, и лошади рванулись с места. Спустя какое-то время мы остановились у большого ювелирного магазина Карла Фаберже. Зайдя в магазин, я только успел представиться, как меня сразу препроводили в кабинет известного ювелира. После короткого знакомства, мастер сказал, что у него в мастерской есть два изготовленных яйца, которые он будет рад мне предложить.

— Они были изготовлены для высокопоставленных лиц, но по определенным обстоятельствам их не смогли забрать. Скажу сразу, что они не столь затейливы и изящны как те, что делаются под заказ нашего государя, но при этом осмелюсь вас заверить, имеют свою особую красоту. Разрешите вам их показать, Сергей Александрович?

Когда их принесли, я почти сразу выбрал яйцо в нежно — голубых тонах, оплетенное серебряными ажурными нитями.

— Теперь мне хотелось бы услышать ваши пожелания по поводу сюрприза, спрятанного внутри яйца.

— Вы сможете сделать и поместить внутрь серебряную фигурку девочки — ангелочка?

— Удачное решение вопроса, Сергей Александрович. Вам, как я понял, нужен подарок к воскресенью? — я кивнул головой. — Сделаем. Прошу вас прийти за заказом в четверг. Часам,…м — м-м, к шести — семи вечера.

— Карл Густавович, озвучьте, пожалуйста, цену. Хоть приблизительно.

— Извините, милейший Сергей Александрович, не могу. Это вам подарок от государя — императора.

Приехав в назначенное время забирать подарок, я не смог удержаться от похвал мастеру. Некоторое время он с довольной улыбкой выслушивал мои дифирамбы, а затем сказал:

— Помните, вы тогда спрашивали у меня про цену. Так вот, что я вам скажу, милейший Сергей Александрович: ваша искренняя благодарность, ваше восхищение, намного превышает цену этой изящной безделушки.

Выйдя из магазина, я подумал, что полдела сделано и теперь осталось как-то пережить этот праздник в компании полудюжины матрон и их дочерей.

"Вот именно пережить. Господи, сделай так, чтобы мой поход в гости сорвался".

В этот момент я не знал, что мое пожелание окажется пророческим. Как не знал, что почти в это самое время на квартире капитан — лейтенанта Штапеля собрались офицеры. Их было двенадцать человек. Трое из них сидели на тахте, а остальные расселись на стульях и табуретках, собранных по всей квартире. Шестеро были одеты в офицерскую форму, другие — в гражданской одежде, но, несмотря на пиджаки, жилеты и стоячие воротнички под ними легко угадывались военная выправка, как у поручиков и капитанов, которые сидели рядом с ними. Лица напряжены, в глазах — тревога, волнение и отрешенность.

"Как у истинно русских людей, которые отринули все мирское, готовясь пойти на славный подвиг ради отчизны. Это хорошо. Это правильно. И страха нет, — так думал, глядя на них, капитан первого ранга, стоя спиной к окну и лицом к присутствующим.

Валентин Владимирович Сикорский, был один из основателей тайного офицерского движения "Честь и родина". После потери двух сыновей на войне, его желание видеть Германию поверженной — стало навязчивой мечтой. И вдруг выходит царский манифест.

"Нет. Такой царь нам не нужен, — решил он и стал искать единомышленников. Вскоре они нашлись, как и деньги. Тайное общество за несколько месяцев пополнилось десятками приверженцев войны до победного конца. Потом был организован штаб, который принял жесткий план, в основе которого лежал захват в качестве царя и его семейства в заложники. Это был первый и основной этап заговора. Затем в зависимости от переговоров с Романовым было разработано несколько вариантов развития ситуации. Сегодня был последний контрольный сбор командиров отрядов перед началом военного переворота. Правда, сам Сикорский считал свержение царя восстановлением исторической справедливости.

— Господа офицеры, я собрал вас для того, чтобы сообщить: план нашим штабом утвержден окончательно. Мы выступим в это воскресение. В восемь часов утра. Значит, на подготовку у нас два дня. Вчера вечером получено очередное подтверждение, что в расписании Романова нет никаких изменений. У кого-то есть вопросы или возражения?

Глаза морского офицера пробежали по лицам присутствующих. Взгляды, в которых нет и тени сомнения. Уверенные лица.

— Хорошо. Александр Казимирович!

Со своего места вскочил и вытянулся коренастый, плотно сбитый, мужчина в сером пиджаке.

— Вы вместе с капитан — лейтенантом Степанчиковым и лейтенантом Фоминым поведете отряд матросов к арсеналу, затем к дворцу. Кстати. Все, вы и матросы, должны быть в парадной форме. Это не должно привлечь внимание полиции и жандармов. Идти в строю. Не допускать никаких вольностей. Что делать конкретно, вы прекрасно знаете. Вопросы есть?

— Есть, господин капитан первого ранга! Наша задача ясна. Захватить оружие, ворваться во дворец и арестовать семейство Романовых, а потом держаться изо всех сил до подхода подкрепления. Но что за подкрепление и когда оно подойдет?

— Сразу после захвата дворца к вам на помощь подойдет ударный офицерский отряд. В количестве шестидесяти — семидесяти человек. Это все, что на данный момент я могу вам твердо пообещать. Но не это главное, капитан третьего ранга! Помните, что ваша сила не в количестве штыков, а в заложниках!

— Да. Вы правы! Вопросов больше нет.

— Садитесь! Василий Степанович! — когда вскочил и вытянулся поручик — пехотинец, моряк продолжил. — Ваш полк в нашем плане самое слабое место. Насколько мне известно: среди офицеров Екатерининского полка у нас нет приверженцев. Или что-то изменилось за эту неделю?

— Никак нет, господин капитан первого ранга! Все мои попытки оказались бесполезны. Эти господа, в отличие от меня всю войну грели свои задницы в тылу, и понятие, что такое офицерская честь знают только понаслышке! Поэтому сейчас могу сказать только одно: жизни своей не пожалею, но постараюсь сделать все, чтобы оружие оказалось в наших руках!

— Предлагаю направить с вами, поручик, шесть — восемь офицеров, которые помогут вам нейтрализовать сопротивление часовых и караула при оружейной полка.

— При всем уважении к вам, мне кажется, что это будет неправильно. На меня и так косятся, а если я еще приведу группу незнакомых офицеров на территорию полка, то могут легко заподозрить неладное. Поэтому двух, в крайнем случае, трех офицеров, думаю, будет достаточно. Скажу: сослуживцы. Прибыли только что с фронта, заехали навестить.

— Гм. Пусть будет так. Поручик Ржевский. Штабс — капитан Долинин. Вы пойдете с поручиком. Не церемоньтесь! Нужно — применяйте оружие! И еще. Группа из восьми офицеров будет находиться поблизости от ворот полка. Дайте сигнал и они придут к вам на помощь. Капитан Швырин, вы назначаетесь командиром этой группы! Господа! Вы должны понимать, что нам жизненно необходимо оружие. В особенности пулеметы. От этого зависит очень многое, если не все! Вам все понятно?!

— Так точно!

— Садитесь, господа! Как вы знаете: после захвата царского дворца и оружия в Екатерининском полку, вы все становитесь командирами отдельных отрядов. Планы действий вами уже получены, поэтому повторяться не вижу смысла. Добавлю только одно: вольницы не допускать. Пресекать все попытки мародерства и бандитизма путем расстрела на месте! Это всем понятно?!

— Так точно! — раздался разноголосый хор голосов.

— Вопросы есть?!

— Есть, господин капитан первого ранга! С Романовым все ясно. Или подпишет отречение, или… Тогда что будет с его семьей?

— Пока Россия не утвердиться в новой власти, будут заложниками. Или вы насчет царевича?

— Насчет него. Он прямой наследник трона.

— Врать не буду, капитан. Мы это просто не обсуждали. Еще вопросы, господа?! — он обвел глазами заговорщиков. — Нет?! Тогда, на этом все! С Богом, господа!

Капитан первого ранга соврал. Приговор отцу и сыну Романовым был фактически подписан и как только новый император даст согласие взойти на трон, будет сразу исполнен.

"Чтобы не дать погибнуть империи надо идти на жертвы, пусть даже это будет мальчик. Сначала я принес в жертву своих сыновей, теперь очередь за Романовым".

Он знал, что многие его слова были ложью. Матросы и офицеры, которые должны были захватить оружие в Екатерининском полку, были своего рода приманкой. Они должны были отвлечь внимание городских и военных властей от мятежников, которые захватят дворец и возьмут царскую семью в заложники. Все это внесет смуту и разлад среди генералов и даст время для переговоров с будущим императором России.

"Да какие, к черту, переговоры! — и капитан первого ранга вернулся мыслями к разговору, который состоялся у него с преемником Николая II две недели тому назад. — Все уже решено. Да если и так! Пусть обман, пусть заговор, пусть новый царь! Все это было в российской истории не один раз! Главное не в этом, а в спасении России! Именно новая, обновленная Россия поставит германцев на колени! Благо целой страны ничто перед гнусным преступлением одного человека!".

Командир крейсера тяжело вздохнул. Уж он-то знал, что пафосными словами собственную совесть не обманешь. К тому же все чаще он стал приходить к мысли, которую старался сразу отогнать, а может его на это страшное преступление толкает не любовь к России, а простая человеческая месть. За погибших в море сыновей, за сердечницу — жену, которая в одночасье умерла от сердечного приступа, узнав о смерти второго сына. В такие минуты он начинал думать о пистолете, поднесенном к виску.

Когда позволяло время, я старался по городу передвигаться пешком, поэтому, отправляясь на день рождения, вышел на полтора часа раньше, рассчитывая, что к одиннадцати часам буду у дома Антошиных. Только я закрыл дверь и начал спускаться вниз по лестнице, как раздался телефонный звонок. Телефон звонил, не переставая около трех минут, пока на другом конце провода не поняли, что хозяина квартиры нет дома. Пока я неспешным шагом шел по городу, заговор набирал силу. Вооруженный отряд из двухсот матросов и восьми морских офицеров скорым маршем выступил по направлению к дворцу. В их задачу входил только захват дворца и арест царя с семейством. Второй отряд мятежников так же начал движение в сторону Екатерининского полка, который находился в трех кварталах от особняка Антошиных.

Идя прогулочным шагом, я пытался придумать благовидный предлог, который бы позволил мне, вручив подарок, сразу удалиться. Уйдя в свои мысли, я шел по улицам, окруженный привычным городским шумом. Звенели трамваи, стучали копыта лошадей, рычали моторы автомобилей. На перекрестках несли службу городовые, голосили мальчишки — газетчики, им вторили разносчики с лотками. Кто-то еще только вышел из дому, а другие уже возвращались из церкви или с рынка. Нередко можно было увидеть в толпе солдат и матросов, получивших увольнительные. Никто из горожан и не догадывался, что спустя пару часов Петербург превратиться в поле боя.

Без пятнадцати одиннадцать я вышел на улицу, на которой был расположен особняк Антошиных. Медленно идя, я шутливо сетовал на свою убогую фантазию, так за целый час мне так и не удалось придумать достаточно веской причины, чтобы сбежать с празднества. Не успел я подойти к распахнутым воротам, у которых стоял дворник — сторож Кузьмич, как подъехала коляска. Из нее вышла пышная женщина, лет сорока, сопровождаемая дочерью — подростком, которая несла коробку, перевязанную ярко — желтой лентой. Вежливо поклонившись, я пропустил их вперед. Дама, кивнула мне в ответ, и я думал, что она сейчас пройдет, но та вдруг остановилась и неожиданно спросила: — Извините, ради бога, но вы ничего не слышали?

— Что именно? — удивленно спросил я ее.

Только теперь я заметил неестественную бледность и страх в ее глазах.

— Мы слышали стрельбу в городе.

— Где именно?

— Да вроде как недалеко. Где-то за два квартала. Бух! Бух! Сразу подряд. И так раз пятнадцать, наверно. Потом еще. Может какие-нибудь учения идут?

— Да нет. Сегодня воскресение. Если и были бы какие-нибудь плановые учения, то не здесь, а за городской заставой. Но я думаю ничего страшного. Не переживайте так.

— Это вам мужчинам хорошо, — дама уже сменила тревогу в голосе на кокетство. — Вам к войне не привыкать, а у нас с Варенькой сердечки так и заекали, стоило нам услышать эту пальбу!

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Разговаривая с ней, я одновременно пытался понять причину стрельбы в черте города. Заговор генералов и покушение на государя были еще свежи в памяти, поэтому это сообщение я воспринял очень серьезно.

"Что делать?".

Спустя несколько секунд я уже знал ответ на свой вопрос. Поздравить именинницу, отдать подарок, затем позвонить из кабинета хозяина дома. Тут входная дверь открылась, и на пороге показался лакей.

— Идемте, а то нас уже, наверно, заждались хозяева.

— И то верно, у нас еще будет время поговорить, — тонко намекнула мне дама на продолжение флирта, после чего взяв дочь за руку, пошла к входной двери.

Кузьмич, вытянувшись чуть ли не по — военному, только укоризненно посмотрел вслед прошедшей мимо него женщине.

— Держи, — и я протянул ему рубль.

— Благодарствую, Сергей Александрович! Сейчас Тамара Михайловна с дочерьми приедет и все! Сядете за стол. Проходите, Сергей Александрович.

— Кузьмич, ты ничего такого не слышал? — не удержался я от вопроса. — Или не видел чего странного?

— Да вроде ничего… Хотя, коляска пронеслась с барыней Хотяевой. Да так быстро, что я удивился. Они всегда так важно едут, а тут…

— Откуда она ехала? — перебил я его.

— Да оттуда, — и он показал рукой в сторону, где стреляли, по словам дамы. — Ох ты, господи! Так не случилось ли чего?!

Ситуация мне нравилась все меньше и меньше. Пока я раздумывал идти звонить или пойти посмотреть, что там происходит, как увидел бежавшего, сломя голову, по улице городового. Одной рукой он придерживал фуражку, а другой — шашку. На топот его сапог обернулся и Кузьмич. Увидев полицейского, он стал быстро креститься и негромко бормотать: — Отведи напасть от нас грешных матушка — заступница, царица небесная. Не дай пропасть…

Я быстро пошел навстречу городовому. При виде меня он остановился. В глазах страх аж плещется.

— Не подходи! Стрелять буду! — крикнул он мне дрожащим голосом, при этом даже не сделал попытки достать оружие.

В эту секунду из-за моего плеча раздался голос Кузьмича: — Степан, ты чего?! Белены объелся?!

Тот несколько секунд ошалело смотрел нас, потом начал говорить: — Так там они толпой шли. А мы что…

— Толком говори!

— Так точно, ваше благородие! Там отряд матросов шел, а Николай Власьевич у них узнать хотел: куда и зачем идут? А они его в кулаки. С ног сбили. Я револьвер выхватил, а мне говорят: шумни только и мы тебя пристрелим. А сами в меня целят, потом револьвер у меня забрали, и говорят: беги, пока цел.

— А ты, заячья душа и рад стараться! Сразу в бега! — не удержавшись, съязвил Кузьмич.

Городовой повесил голову. Только теперь я увидел, что это совсем молодой парень.

— Куда они шли?

— Не знаю, ваше благородие.

— Остолоп, мать твою! — не сдержался я, так дело, по всему, было серьезное и счет, возможно, шел уже на минуты.

— Там это… — и еле слышно пробормотал городовой. — Светлану Михайловну Антошину…

— Что с ней?!

— Ее шайка Фомки Нехвестова, схватила. У доходного дома Маркотиной. Я по другой стороне улицы бежал. Краем глаза видел.

— Видел и не вмешался?! Ну, ты…! Пойдешь и покажешь! Живо!

— Слушаюсь, ваше благородие!

Улицы были пустыми, видно слухи уже разнеслись по городу и народ попрятался по домам. Мы уже подбегали к месту, как я расслышал вдалеке выстрелы.

— Вон туда. Там, — и полицейский показал рукой вглубь двора.

— Исчезни!

Скользнув во двор дома, я сразу увидел, притулившийся к забору, флигель, а у его двери крутившегося парнишку. Видно оставленный за сторожа, тот, вместо того чтобы охранять, приоткрыв дверь, сейчас прислушивался к тому, что делается внутри дома. Он настолько был увлечен своим занятием, что почувствовал чужое присутствие за своей спиной уже в момент своей смерти. Хрустнули перебитые шейные позвонки, и тело стало мягко заваливаться набок. Оттолкнул его в сторону, и широко распахнув дверь, я быстро вошел. Двое насильников, зажав девушке рот, сдерживали бьющееся в судорожных движениях тело, распростертое на деревянном топчане. Платье было задрано по пояс, открыв молочно — белые ноги. Третий бандит со спущенными штанами в этот самый миг пытался взгромоздиться на девушку.

— Светлана Михайловна, это я, Богуславский! Закройте глаза и расслабьтесь, а вы, господа, получите удовольствие!

Первым умер насильник со спущенными штанами, только успевший соскочить с топчана. Нанеся добивающий удар ногой по оседающей фигуре, с разворота левым кулаком раздробил висок второго бандита, отправив его грязную душу в ад. Третий, даже не помышляя о сопротивлении, попытался проскочить мимо меня к двери, но будучи схваченный за ворот отлетел к стене. Шагнув, я нанес ему сокрушающий удар в грудь — и конвульсивно изгибающееся тело мешком рухнуло у моих ног. Быстро развернулся к Антошиной.

Девушка, как только ее отпустили грубые руки, сжавшись в комок, прижалась к стене. Ее бил озноб. Подойдя к топчану, сказал: — С вашего разрешения, Светлана Михайловна, возьму вас на руки, — и тут увидел, как она открыла глаза и заплакала.

— Успокойтесь. Все закончилось.

Вынеся ее на улицу, осторожно поставил на ноги. Она, словно не веря в то, что происходит вокруг нее, оглядела пустую улицу, потом посмотрела на меня. В ее больших, мокрых от слез, глазах сидел дикий страх.

— Я ничего… не могла… сделать. Я кричала… Они тащили меня. Они… — она словно с силой проталкивала слова сквозь перехваченное страхом горло.

— Да успокойтесь, ради бога! Все страшное уже позади!

— Нет! Вы не понимаете! Их липкие пальцы… Они хватали меня везде… Это было так страшно! Я…

Она была уже готова взорваться плачем, забиться в истерике, как я крепко прижал ее к своей груди и тихо сказал на ушко:

— Ваши стройные ножки выглядят просто жуть, как соблазнительно, Светлана Михайловна.

Несмотря на шоковое состояние, до нее все же дошел смысл моих слов. Она замерла, осмысливая сказанное, потом уперлась кулачками в грудь и оттолкнулась от меня. Несколько секунд смотрела на меня сквозь слезы, а потом прерывающимся, ломким голосом тихо спросила: — Что вы сейчас сказали?

— Об этом мы потом поговорим. Теперь нам надо идти, Светлана Михайловна. Гости ждут, — и я, взяв ее под руку, повел по улице.

Какое-то время мы шли, и было видно, что она идет, ничего не замечая вокруг себя, находясь во власти недавно пережитого кошмара. Это стало очевидно, когда она, спустя пару минут, отреагировала на мои слова, воскликнув: — Какие гости?! Вы не видите, что вокруг происходит?!

— Вижу, Светлана Михайловна, поэтому хочу побыстрее передать вас с рук на руки отцу, а затем мне надо будет уйти. Вы даже не представляете, какой я сейчас злой!

— Вы злой? Нет! Вы очень хороший,… вы замечательный человек! Вы не представляете… — ее губы задрожали, а в голосе снова появились истерические нотки.

— Не надо лишних слов, Светлана Михайловна, а то я начну смущаться и говорить всякие глупости, — всеми силами я пытался отвлечь девушку от пережитого ужаса. — И вообще, давайте вас снова на руки возьму, а то вы, смотрю, совсем еле идете.

Не став дожидаться ответа, я подхватил гибкую фигурку на руки и быстро зашагал по улице. Ничем, не проявив своего неудовольствия, она доверчиво прильнула к моей груди. Только когда мы подходили к кованой ограде ее дома, она тихо спросила: — А что с… ними…?

— Вам честно сказать или соврать?

Она посмотрела на меня, по — детски доверчиво, большими жалобными и влажными глазами и неуверенно сказала: — Даже не знаю.

Решив не нагнетать обстановку, ответил нейтрально:

— Сами нарвались. А теперь извольте мне ответить на один вопрос: почему вы шли одна? Видели же что твориться на улицах! Вам надо было где-нибудь пересидеть. У подруги там…

— Я не одна шла. С Валентином… Сергеевичем.

— Погодите! Вы хотите сказать, что эта мразь…

— Нет! Нет! Когда мы столкнулись с колонной матросов, и он услышал, что они кричат, вдруг неожиданно выхватил из кармана револьвер и закричал: — "Смерть предателям России!". Из толпы раздались одобрительные крики, а затем его позвали. Они хотели, чтобы он присоединился к ним. Он посмотрел на меня, а в глазах… тоска смертная, потом сказал: "или сейчас, или никогда. Прости меня, Света". И ушел с ними.

— То есть он вас бросил, — сказал я, а сам подумал, что подпоручику здорово повезет, если он переживет сегодняшний день.

— Наверно.

Слово должно было означать сомнение, но в ее глазах легко читалось осуждение его поступка.

— Все! Мы уже пришли! Совет напоследок: напейтесь и попробуйте заснуть!

В этот момент к нам подбежал Кузьмич и городовой. Полицейский опустил голову, стараясь не встречаться со мной глазами. Только они успели войти в ворота, как выбежал хозяин особняка.

— Дочка! Светочка! Что с тобой, девочка?!

— Не пугайтесь, Михаил Васильевич! Устала ваша девочка. А я, как истинный джентльмен, предложил ей свою посильную помощь, — я осторожно поставил девушку на ноги. — Извините, но мне надо срочно телефонировать!

Поднявшись в кабинет, я позвонил в жандармское управление, но наткнулся на дежурного офицера, который на мои требования и угрозы, отвечал: — Не могу знать!

Но судя по его напряженному тону, он был в курсе происходящего или был его непосредственным участником, что дало мне дополнительное подтверждение своим опасениям. Тогда я позвонил в канцелярию его императорского величества. Я знал, что сегодня дежурила команда телохранителей во главе с Пашутиным. Он разбил своих людей на три группы, которые дежурили сутками. После подвига одного из них, застрелившего двоих цареубийц, боевика и бомбиста, капитана…………… Пашутин получил полное одобрение своим действиям. И набрал группу из тридцати человек.

Как только меня соединили, я сказал: — Мне нужен Пашутин! Срочно!

— Государь в опасности! Матросы ворвались во дворец! Нам срочно нужна помощь!

Такого ответа я точно не ожидал, поэтому на секунду опешил.

— Срочно сообщите властям! Мы сами не можем дозвониться или нам отвечают…

Затем в трубке раздались звуки, похожие на выстрелы и связь оборвалась. Я бросил трубку. Думал я немного, а затем набрал номер. Дежурный офицер, узнав меня, сказал, что подполковник только что звонил. Он уже едет и приказал поставить батальон под ружье.

— Поручик, у вас должно быть два автомобиля! Так?

— Так точно!

— Грузите два пулемета и взвод солдат!

— Но подполковник…

— Он приедет и подтвердит приказ! Вместе с ними пошлите как можно больше унтер — офицеров! Кто поедет во главе команды?!

— Думаю… поручик Татищев. А что случилось?!

— Команду направьте к царскому дворцу! И как можно быстрее! Я их буду ожидать…

— Так точно! Будет исполнено!

— Махрицкому скажете: покушение на государя! Он поймет, что надо делать! — и я бросил трубку.

Выйдя из кабинета под удивленными и встревоженными взглядами гостей, я быстро подошел к Аношину, вышедшему мне навстречу, и коротко сказал: — Извините меня! Объясню все потом!