Глава 11
Холод царапает спину клыком дверной рукоятки, но нет шанса двинуться.
— Тише-тише, — одними губами, шепнуть теплому, беззащитному комочку жизни в руках и зачерпнуть немного воздуха.
Скрипнули половицы в коридоре, и вдох оборвался, сменившись напряжением и безмолвными повторами «нас тут нет».
Шаги, дробные — словно не человек идет — все ближе и ближе. Они не торопятся, они тоже слушают тишину, то и дело замирая бездвижно.
Вздрогнуло живое чудо, почувствовав нервную скованность тела, и тревожно посмотрело в глаза.
— Тише-тише, — прижался палец к губам. — Все хорошо…
Поверхность двери вздрогнула от удара, заскулил малыш, и тень обреченности постучалась в душу. Нас нашли.
— Дверь надежная, да, мое чудо? — дрожали слова в такт ударам.
Ноги упирались в пол, тело навалилось на плоскость двери.
— Они не могут ломиться вечно, — укачивали руки маленькую кроху.
И там, за дверью, будто бы услышали эти слова. Заскрипели половицы вслед удаляющимся шагам.
— Вот видишь, — слабо улыбнулись малышу.
Заскрежетал по коридору металл пожарного топора. Это конец.
— Тоня, Катя, вы что тут устроили?! — Раздался гневный голос отца.
— А Максим у нас Бруню отнял и не отдает! — проворчали девичьи голоса.
— Брунгильда — боевая собака! — Прокричал я через дверь и успокоил ворохнувшегося щенка лаской. — Не позволю цеплять бант!
— Максим, немедленно выйди из комнаты!
Пришлось неохотно подниматься и выглянуть в темноту коридора.
— Он первый начал! — ультимативно тыкнула пальцем в мою сторону Катя, продолжая удерживать рукоять лежащего лезвием на полу топора.
— Та-ак, — грозно протянул Михаил.
— Максим взял у нас Бруню и сказал, что отдаст, когда мы сделаем домашнее задание! — торопясь и заплетаясь, поведала Тоня.
— А нам подсунул исчезающие чернила! — Вторила ей Катя.
— Все честно! — Категорично качнул я головой. — Нет домашки — нет собаки!
— Стоп! — Поднял руки к вискам отец и с силой помассировал. — Так! Подошли ко мне!
Одним движением он перехватил топорище и с хмурым выражением лица навис над нами.
— Девочки, нельзя бегать за братом с топором!
— Мы только дверь открыть..!
— Нельзя!
— Хорошо, — поникшим голосом ответили сестры.
— Максим, нельзя обманывать сестер!
— Я не обманывал!
— Максим!
— Хорошо…
— И верни собаку!
— Ладно, — с легким разочарованием попрощался я с Брунгильдой.
— А в этой методике воспитания что-то есть, — донесся задумчивый голос наставника с конца коридора.
— А? — Чуть растерянно повернулся к нему Михаил, наткнулся на выразительный взгляд учителя, прикованный к топору, и смущенно спрятал лезвие за спину.
— Довели папу, — обреченно заявил Федор с противоположной стороны.
Тоскливо взвыла Брунгильда.
— Пойду я, пожалуй, — вздохнув, уведомил я присутствующих и протиснулся по коридору к выходу. — Суббота, много дел. Надо еще дневник сжечь.
— А-а…
— Все спланировано, это будет несчастный случай.
— Максим! Немедленно объяснись!
— Да там директор что-то на полстраницы написал. Смысл непонятен, но чую — не к добру. Тем более, у меня второй есть.
— Что значит — непонятен?! — материализовался рядом наставник и затребовал книжицу в свои руки.
Секундой позже (топор на место положил) подскочил отец.
— «Рекомендации родителям», далее на латыни: «Заговор на изгнание демона». — Пожевав губами, произнес учитель. — Что ты опять натворил?
— Когда бы я успел? Сегодня суббота!
— А вчера?
— А вчера мы вместе с Федором карту в вестибюле исправили, — с гордостью заявил я.
— «Написал свое имя на узорной фреске с картой Империи», - хмуро зачитал отец с экрана переданного сестрами планшета.
Предатели! Попытался сжечь планшет взглядом — не получилось. Надо больше тренироваться.
— Но оно там точно есть, возле Багиево! — возмутился я.
— Заасфальтировали давно! — Разбил всю оборону Михаил.
— Тогда да, виноват, — вздохнул, забрал дневник и медленно повернул к своей комнате.
— И не вздумай его сжечь!
— Не стану.
Теперь то, с переводом — ни за что. Мы еще трудовика с этим текстом вылечим!
— Ругали? — Высунулась из-за двери голова Федора.
— Представляешь, они стерли мое имя с карты! — Поделился я своим возмущением. — В следующий раз надо писать крупнее.
Тот сочувственно покивал и утянул меня за руку внутрь комнаты.
— Вот, — показал он на рабочий стол, добрую половину которого занимал прямоугольный лабиринт из расставленных торцом книжек, по контуру закрытый массивными справочниками. — Справа, дальний край.
— О! — Нашел я взглядом белую мышь, закрытую, словно доспехом, золотыми нитями и вплетенными в них со спины двумя сережками с крупными изумрудами. — Смотрится здорово.
— Ага, — согласился Федор с грустным вздохом. — Только с управлением плохо. Вот, смотри. — Повел он рукой, и мышка пробежала вперед, пока не ткнулась в книгу, затем кое-как развернулась на месте, двигаясь, как машина на узкой дороге, и пробежала вперед, вновь уткнувшись в препятствие. — Камни большие для нее, — чуть виновато произнес он. — Приказ выходит очень грубый.
— Понятно, — зачесал за затылок. — А где взять нужные?
— По магазинам можно походить, — пожал он плечами. — Искра в любом камне может быть. Хоть в самом дешевом — даже в хрусталике люстры бывает. Ее ведь никто не видит.
— Можно к вам? — деликатно постучался в дверь папа. — Максим, если тебе это очень важно, то можно арендовать участок и написать там все, что пожелаешь. Даже со спутника будет видно. Но обычные карты все равно исправлять нельзя. Воля одного человека не может их изменить, только закон.
— А названия гидростанций указывают на картах?
— Да, конечно!
— Тогда не надо, спасибо, — вежливо отказался я.
— Ладно, — выдохнул он. — О, а это что? — с энтузиазмом переключился он на мышку в лабиринте.
— Это ничего! — Протараторил Федор и ловко прикрыл участок лабиринта книжкой сверху.
— Запрещать и ругать — не буду, — поднял отец правую руку. — Только помогу. Честно.
— Ну… Вот, — смущаясь, убрал преграду Федор. — Это Лучинка, она тихая.
— Знак синхронного взрыва накопителей? — Усомнился отец, указав мизинцем на завиток между сережек.
— Мышь каждый обидеть может!
— Они отстегиваются, — показал Федор на еще один знак. — Лучинка дальше побежит, а накопители останутся. Она ведь только вперед бегать может, а кроме этого все равно ничего придумать нельзя.
— С такими камнями — точно, — огладил папа мышку между ушек. — Вот что. Я обещал — помогу, — внимательно посмотрел он на нас. — Но потом расскажу кое-что, и вы мне дадите обещание, длиною в целую жизнь.
— Л-ладно, — обернувшись на меня, кивнул вместе со мной Федор.
Вернулся Михаил через десять минут, вместе с небольшим деревянным сундучком. Распахнул — и на наших глазах выудил длинную полосу ткани, свитую до того складками, каждый сантиметр которой был занят прозрачными пластиковыми блистерами, в которых угадывались крошечные ограненные камешки всех цветов радуги — волнами оттенков, от верха с агатами и камнями чистой воды в центре, до самого низа с рядами темно-фиолетовых аметистов.
— Блистеры отстегиваются вот так, — щелкнул он пластиком, отстегнув оболочку. — Застегиваются стандартно.
— Нам вот этот, — деловито ткнул Федор в крохотный прозрачный камешек в центре тканевой ленты, а затем в его соседа. — И вот этот.
— Берите все, — отмахнулся отец. — Что не пригодится — вернете.
— Серьезно? То есть, х-хорошо. Мы немного, честно!
— Да хоть все, — улыбнулся он. — Только проект составь и дай на проверку.
— Обязательно! — ошарашенный такой щедростью, брат прижал ценный лоскут к груди.
— А вот, еще, — демонстративно хлопнул папа себя по лбу и выудил из кармана два незамкнутых браслета, свитых из серебряной и медной проволоки, то и дело оплетавшей крупные желтые камни. — Это тебе, Максим.
— А зачем? — Полюбопытствовал уже после того, как взял в руки.
— Сверху и снизу от перелома нацепи, — подмигнул он. — И через два дня сможешь танцевать. Только этим утром закончил, — смутился он.
— Спасибо!
Под методичным руководством Федора, с огромным интересом изучавшего подаренное, мы таки сомкнули браслеты на моей ноге. И получаса не прошло — было бы быстрее, если б Федор не пытался зарисовать конструкцию. Я не особо препятствовал — самому было интересно следить, как одна широкая проволочка разлеталась на каскад тоненьких ниток и чуть позже вновь становилась единой. Если еще вспомнить, что это дело рук человека напротив — то к восхищению добавлялось уважение и светлая зависть чужим мастерством.
А папа подозрительно притих, и, хоть улыбался, явно был занят совсем невеселыми мыслями. Смотрел он куда больше на Лучинку, и если задерживал на ком-то взгляд — то на Федоре, а вовсе не на мне и моей ноге.
— В нашем таланте — видеть Искры в камнях, — чуть охрипшим голосом произнес Михаил, после того, как мы завершили. — В великом таланте Федора — видеть их в живом: в людях, зверях. Я так не могу, девочки — тоже не могут. И я не могу сделать вот так, — кивнул он на мышку. — Чтобы управлять живым, надо видеть искру внутри. Влиять на нее. То, что я хочу сказать сказать вам, и то, что вы должны знать: владельцев такого дара преследовали во все времена. Когда находили — убивали. Вместе со всей его семьей. — Затих он, внимательно наблюдая, насколько серьезно мы восприняли.
— Но почему? — Не веря, погасшим голосом, спросил Федор.
— Потому что можно заставить лошадь сбросить седока, — терпеливо ответил отец. — Можно заставить домашнее животное вцепиться в хозяина. Можно, теоретически, управлять самим человеком. Но все это легко расследовать и раскрыть, обвинить и наказать. Дар боятся и ненавидят не за это, а за совсем иную грань — тайную, опьяняющую властью и могуществом, раскаяние за которую приходит уже на костре, — поднял он голос, — Дар может забрать из живого искру и заключить ее в камень. Живое умрет. Искра останется в кристалле навечно.
— Но я же никогда не стану…! — Возмутился брат.
— Они этого не знают, — закрыл веки Михаил. — Есть множество способов заставить любого делать то, чего он не желает. Камней с искрами мало. Камней с яркими искрами, сильными и могущественными — среди них считанные единицы. Но людей! С яркими искрами души! Ученых, профессионалов, волевых и сильных людей! Таких множество даже в самые темные времена. И злые люди могут захотеть забрать их искру и заставить ее служить себе, внутри сильного артефакта. Поэтому никто не позволит такому таланту жить! Слишком много горя он может принести, каким бы добрым его владелец бы не был.
— Мы никогда и никому не скажем о даре Федора, — перехватил я брата за плечо, не дав ему продолжить спор. — Обещаем.
— Обещаю, — сбился Федор.
— Вот это вот, — кивнув, указал отец на мышь. — Безобидно. Можно замаскировать, я помогу.
Рядом выдохнул Федор, да и я чуть расслабился.
— Но никогда, ни при каких обстоятельствах! Ничего подобного без разрешения вы делать не станете. Федор?
— Обещаем, — выдохнули мы.
— Максим, оставь нас наедине, пожалуйста, — не двинувшись с места, попросил отец.
Я ободряюще похлопал брата по спине и вышел в коридор.
— Но если ты действительно хочешь использовать свой талант во благо, придется очень много и прилежно учиться… — донесся голос отца.
В висках же билась мысль — верят ли они мне, как верю я им? Странная, глупая мысль, но она все металась, заслоняя серыми крыльями все остальные. Я ведь никому никогда не скажу. Но уверен ли в этом Михаил? Раз сказал при мне — то уверен. Или нет? И как доказать им, что мне можно верить? Странная тайна, смертельная… Но мне — совершенно не нужная, как с чужими тайнами обычно и бывает.
Наверное, потому я прозевал наставника, усевшегося за кухонным столом напротив.
— К-хм, — привлек он внимание, откашлявшись в кулак, а затем и легонько хлопнув по серой папке, принесенной вместе с собой. — Максим?
— Да? — дрогнул я плечами, отвлекаясь от синего узора на скатерти.
— Насчет соревнований. Я вот тут поинтересовался у своих… Учеников. — Чуть смутился он. — Может, тебе будет интересно?
— А что там? — Придвинулся я поближе.
— Данные не то, чтобы секретные, но вряд ли их вообще огласят до начала первого этапа. — Пояснил он, медленно развязывая тесемочки. — Про тех, кто будет в конкурсной комиссии.
— Здорово, — изобразил я энтузиазм. — Только я ведь никого из них все равно не знаю.
— Тут дело не в именах, — наставительно качнул он пальцем. — А в том, откуда они. Согласись, глупо показывать народные танцы радже из младшей ветви рода Миттал? — хитро улыбнулся он, демонстрируя снимок смуглого мужчины с волевым лицом и замотанными в чалму волосами.
— Иноземцы? — всерьез удивился я, разглядывая диковинный вид.
— Равные по рангу нашим князьям, — подтвердил учитель. — Без родственных связей в нашей стране. Каждому, — взял он новый снимок с изображением абсолютно лысого человека с узкими глазами и острым клином бородки. — Заплачено более миллиарда золотом и подарками за согласие приехать.
— Не слишком ли? — усомнился, всматриваясь в новое фото со скупым описанием — «лендлорд Куомо, шестьдесят два года, Америка».
— За меньшие деньги они даже чихнуть не согласились бы, — категорично произнес старик. — Те же Миттал — некоронованные императоры. Им все, что до миллиарда — уже гроши, недостойные внимания.
— Некоронованные? — Заинтересовался я. — А почему?
— Зачем громкие титулы, если всем итак ясно, кто ты?
— Я запомню, — задумался над услышанным.
— Так что, вас ждут крайне влиятельные и самые неподкупные судьи, которых можно найти на всем белом свете. Но самое главное — их вкусы могут быть весьма далеки от стандартных, и об этом надо помнить в первую очередь. Изучай, — передвинул он всю папку ко мне.
— И что же им всем может понравится? — Посмотрел я на фото чернокожего мужчины в красно-зеленой бандане.
Старик прикрыл глаза и ненадолго задумался.
— Смерть.
* * *
Толстые пальцы перебирали листы документов, небрежно комкая края бесконечных списков фамилий и имен, обрамленных мелким бисером секретарского почерка — уточнения, характеристики, родство, годовой оборот рода, финансовые интересы…
— Вы — никто, — сминались гербовые бумаги с отметками миллиардных доходов на полях.
— Ничтожества, — улетали за край стола смятые в ком свитки с княжескими соколами в эмблеме.
— Две сотни лет назад даже фамилии такой не было, — плотный лист дорогой бумаги удостоился вытереть пот со лба.
— Торгаши, — целая стопка бумаги оказалась снесенной на пол.
— Голытьба!
— Вырожденцы!
Хозяин стола, не смотря на преклонный возраст и заплывшие телеса, поднялся с кресла единым движением, мощно оттолкнувшись от подлокотников. Одернув сбившийся набок сюртук и расстегнутую на четыре пуговицы рубашку, он неспешно обошел стол, остановившись у целой груды сваленной и искомканной бумаги.
— Вы все, — с удовольствием пнул он ворох, как ненавистного врага. — Придете ко мне. Заплатите мне. За мое удовольствие. Видеть вас. В грязи. Где. Вам. И. Место! — Остановился он, тяжело дыша.
По кабинету беззвучно разлетались сотни заявлений на участие, с тихим шорохом покрывая пол на добрый десяток метров вокруг.
Старый князь Долгорукий, давным-давно передавший княжескую корону, шубу и цепь сыну, имел громадное число недостатков, свойственных преклонному возрасту и непростой биографии. Например, ненавидел подлость, обожал говорить правду, не терпел предателей, помнил и не собирался забывать целую сотню лет грязных интриг, ныне красиво именуемых «политикой». И, в общем-то, имел полное право ходить по бумагам за подписью большей части знати в уличной обуви — что, собственно, и делал с великим удовольствием.
Все эти недостатки никак нельзя назвать «простительными» в наше слишком спокойное время. Оттого внешний мир старались всеми силами оградить от нелегкого характера, зная по опыту, что «ограждать» и «не пускать» самого «динозавра ушедшего тысячелетия» — дело бесполезное и разрушительное. Старик продолжал быть страшно силен, не уступая рангом сыну, а опытом и умением превосходил как бы ни всех в клане.
Иногда мир защитить не получалось — как, например, сегодня. «Дед» решил прогуляться до столичной резиденции рода, причем, сделал это раньше, чем успели эвакуироваться по сигналу «красная тревога». В общем, Сергей Михайлович Долгорукий решил поинтересоваться, как ведутся дела клана.
К чести секретарей, бумаги пытались скрыть.
— Скажу Сашке, пришлет замену, — буркнул после этой попытки старый князь, оставив позади разорванный на части демидовский сейф и двух ошарашенных служащих — один из которых пытался впихнуть в шаблон, что «Сашка» — это князь Александр Сергеевич Долгорукий, а второй, баюкая сломанную руку, законно опасался, что прислать могут еще и нового секретаря, оттого старался выглядеть бодрым и здоровым.
Так что, вся аналитика, все расчеты по соревнованию — кого с кем свести, кому что продать, на кого надавить, пользуясь первым за столетие мероприятием такого уровня — все оказалось на столе старого князя. К счастью, с листов успели сделать копии, так что к последующим разрушениям и поруганию документов относились довольно спокойно, воспринимая, как стихию и вселенскую неизбежность.
В списках не было взрослых, хотя в его времена в шестнадцать лет парень считался мужчиной. В списках не было тех, кого он мог ненавидеть лично — слишком молоды для того. Но какая разница, если им все равно суждено вырасти и возглавить род и клан — презираемый за деяния предков? Он не верил, что в гнилой семье могли воспитать достойную поросль и был готов в этом убедиться вновь. Увидеть — и смаковать до смерти, как лишение и голод, холод, опасность снимают маски благородства, обнажая подлость чванливой дряни.
Память — на нее старик не жаловался. Но если и она подведет, то останутся видеозаписи и фотографии — отличный запасец как для него, так для потомков, чтобы взять врага за кадык на всю жизнь.
— Красиво Сашка придумал, — размял он толстую шею и повернулся к столу.
— А вас, — поклонился он с великим тщанием куцей стопочке бумаг — всего листов двадцать, не больше. — Вас мы ждем с великим уважением.
Мужчина подошел ближе и огладил самый верхний лист, каждое имя в котором было окутано целым ворохом вопросительных и восклицательных знаков. — И тебя, Артемка, в первую очередь.
Взгляд коснулся еще одной укладки, основательной и довольно объемной — ее ярость старого князя не коснулась, но и уважения она не удостоилась. Новые семьи — всего три-четыре столетия, но уже со славой, хоть и скромной, с финансами и боевой силой, без грязи на репутации. Но достаточно ли этого, чтобы считать настоящими людьми?
— Докажите, — поджав губы, дал шанс им князь.
