Глава 3

Возвышение Ольговичей. Усиление Смоленска и Галича

I

До какой степени расшатались основы старого династического порядка, обнаружилось сразу же после смерти Ярополка. Похоронив великого князя в церкви Святого Андрея⁴⁰⁸, киевляне с митрополитом 22 февраля 1139 г. торжественно встретили и посадили у себя старшего Мономашича, туровского князя Вячеслава Владимировича. Однако уже в начале второй недели его княжения, 4 марта, в ворота Киева громко постучался Всеволод Ольгович, пришедший из Чернигова вместе со своим родным братом Святославом (который, уйдя из Новгорода, обосновался в Курске) и двоюродным – Владимиром Давыдовичем. В ультимативной форме он потребовал от Вячеслава добром освободить киевский стол и в доказательство серьезности своих намерений поджег Копырев конец – западный район города. Вячеслав размышлял недолго, показав, что дорожит киевским столом не больше, чем переяславским, на котором его шесть лет назад тщетно пытался удержать Ярополк. Митрополит Михаил, прибывший по его поручению в черниговский стан, передал Всеволоду Ольговичу следующие слова князя-«половчина»: «Аз, брате, приидох зде [пришел сюда] по братии своей Мстиславе и Ярополке, по отец наших завещанию⁴⁰⁹; аще ли ты восхотел еси сего стола, оставя свою отчину, ино, брате, аз есмь мний тебе буду [то, изволь, я буду младше тебя]; но отъиди ныне Вышегороду, а аз иду в переднюю свою власть [в прежнюю свою волость, то есть в Туров], а Киев тебе». Всеволод освободил дорогу Вячеславу и на другой день, 5 марта, беспрепятственно занял опустевший киевский стол.

Свершилось непредвиденное, что разом опрокинуло все устоявшиеся представления о династическом порядке, родовом старейшинстве и отчинном праве. Черниговские Ольговичи, казалось навечно отстраненные Мономашичами от наследования старшего стола, сумели овладеть последним поверх всяких договоров и обычаев, одной лишь силой оружия. Четвертьвековая монополия Мономахова рода на великое княжение была нарушена, все усилия по удержанию Киева в отчинном владении одной династической линии пошли прахом. Характерно, что дерзкая выходка черниговских князей не вызвала возмущения у киевлян, которые приняли Всеволода Ольговича «с честью великой». В отношениях с княжеской властью Киев явно готов был двинуться по новгородскому пути. Все это, вместе взятое, свидетельствовало о глубочайшем кризисе древнерусской политической системы.

Всеволоду Ольговичу было не привыкать сгонять родственников со старших столов, ведь и черниговским князем он стал точно таким же манером, лишив княжения своего дядю Ярослава (см. с. 180). Но если тогда Всеволод мог действовать на свой страх и риск, то для того, чтобы занять и удержать за собой Киев, ему была необходима поддержка его родных и двоюродных братьев – Ольговичей и Давыдовичей. Это создавало для него дополнительную проблему, так как, бросая вызов могуществу Мономашичей, Всеволод вместе с тем не хотел допустить усиления собственной родни, боясь стать игрушкой в ее руках. Опасение быть зажатым между двух огней и сделало из Всеволода классического представителя политики «разделяй и властвуй» на русской почве, за что его так часто упрекали историки. Но мог ли он поступать по-другому? Едва ли, если учесть его страстное желание «самому всю землю держати».

Всеволод начал с того, что передал освободившийся черниговский стол не одному из своих родных братьев, а двоюродному – Владимиру Давыдовичу, чем, само собой разумеется, перессорил их с ним насмерть. А чтобы крепче привязать к себе обиженных Ольговичей, он пообещал наделить их знатными волостями из числа отчинных владений Мономашичей. Но для этого, правда, надо было еще отнять эти земли у законных хозяев. Поэтому, едва воссев в Киеве, Всеволод уже «нача замышляти на Володимеричи и на Мьстиславичи, надеяся силе своей… и искаше под Андреем Переяславля, а под Ростиславом Мстиславичем Смоленьска, а под Изяславом Мстиславичем Володимеря [Волынского]».

В 1139 г. Всеволод послал войско против Изяслава Мстиславича, понуждая того уйти из Владимира-Волынского. Предприятие это не имело успеха: не дойдя до Горыни, Всеволодова рать чего-то испугалась и повернула назад («пополошившеся бежаша опять»). Сам Всеволод тем временем ополчился на Андрея Владимировича с тем, чтобы заставить его поменяться волостями с курским князем Святославом Ольговичем, которому по предварительной договоренности должен был достаться Переяславль. На дружинном совете Андрей решил стоять до последнего. «Аепьши ми [лучше мне] того смерть со своею дружиною на своей отчине и на дедине взяти, нежели Курьское княжение, – передает летописец его ответ великому князю. – Отец мой Курьске не сидел, но в Переяславли, и хочю на своей отчине смерть прияти. Оже ти, брате, не досыти всю землю Русскую держаще [если же тебе, брат, мало всей Русской земли], а хочешь и сей волости [то есть Переяславля], а убив мене тобе то волость [убив меня, возьми мою волость], а жив не иду из своей волости». Но Всеволод, по-видимому, не очень-то и хотел искать лучшей волости для своего брата. Во всяком случае, его поведение в этом походе выглядит весьма двусмысленным. Встав на Днепре, он предоставил Святославу Ольговичу одному сражаться с Андреем. Переяславцы храбро ударили на курские полки и побили их наголову. На следующий день Всеволод заключил с Андреем мир, не упустив при этом случая представить ему доказательство своих добрых намерений. Ввиду того что великий князь стоял на правом берегу Днепра, церемония примирения растянулась на два дня: первым клятву принес Андрей, а наутро целовать крест должен был Всеволод. Однако ночью по неизвестной причине загорелся Переяславль. Всеволод, еще не успевший связать себя никакими обязательствами перед Андреем, вполне мог воспользовался этим несчастьем, чтобы обратить ситуацию в свою пользу. Тем не менее он не только не сделал этого, но еще и похвалился перед Андреем своей добротой, послав на другой день сказать ему: видишь, ты был у меня в руках, а я не сделал тебе никакого зла. Читая это место летописи, трудно избавиться от впечатления, что Всеволод вовсе не горел желанием видеть Мономашича на курском княжении, а своего брата – на переяславском.

Несколько лет спустя он уже воочию подтвердил справедливость этой догадки. Когда со смертью князя Андрея в 1142 г. освободился переяславский стол, Всеволод неожиданно для всех посадил на нем Вячеслава Владимировича, который воспринял этот новый изгиб своей судьбы с присущим ему философским равнодушием, а туровские владения старшего Мономашича великий князь взял на себя, передав их своему сыну Святославу. Двуличная политика Всеволода оскорбила его братьев. У Игоря и Святослава Ольговичей стало тяжко на сердце, говорит летописец, они были возмущены тем, что их старший брат «волости бо даеть сынови своя, а братьи не надели ничем же». Всеволод понял, что слишком долго кормил родню пустыми обещаниями, и попытался задобрить озлобившихся братьев раздачей им небольших волостей в Киевской земле. Но Ольговичи восприняли это как унизительную подачку. Поклявшись выступить заодно против неправды старшего брата, они передали ему свои требования: «…мы просим у тебе Черниговьской и Новгороцкой [Новгород-Северской] волости, а Киевьской не хочем» – и пригрозили, что если он им этих волостей не даст, то они сами возьмут. Всеволод все равно не уступил, и тогда Ольговичи с Давыдовичами отправились ратью к Переяславлю, намереваясь отнять его у Вячеслава. Против ожиданий они встретили у города сильный отпор. Между тем Всеволод послал на помощь Вячеславу воеводу Лазаря Саковского с киевлянами и «черными клобуками», а из Владимира-Волынского и Смоленска вступиться за дядю пришли Изяслав и Ростислав Мстиславичи. Мятежники были разбиты и с неохотой согласились помириться с Всеволодом на предложенных им ранее условиях.

Вместе с тем Всеволод усердно раздувал тлеющую вражду между Мстиславичами⁴¹⁰ и их дядями, старшими Мономашичами. Храброго Изяслава он привлек к себе обещанием отдать ему по своей смерти Киев, если тот не станет поддерживать Юрия и Андрея Владимировичей. И действительно, после усмирения выступления своих братьев Всеволод посадил Изяслава на киевском «предстолье», в Переяславле, отправив Вячеслава обратно в Туров. Новые волнения среди новгородцев, которые в 1139 г. прогнали от себя сына Юрия, Ростислава, были виртуозно использованы Всеволодом для того, чтобы рассорить суздальского князя с другим Мстиславичем – Святополком, который после долгих перипетий утвердился в Новгороде с благословения и при поддержке великого князя (1141).

II

Однако, как ни старался Всеволод Ольгович взять под свой контроль все русские земли, сделать это было уже невозможно, ибо одновременно с Черниговским княжеством политический подъем переживал еще целый ряд областей на окраинах Руси. Во второй половине 30-х – начале 40-х гг. XII в. фактической независимости от власти великого князя, вслед за Новгородом, добились еще три волости: Ростово-Суздальская, о которой мы подробнее скажем в другом месте (см. с. 317–328), а также Смоленская и Галицкая.

Превращение племенной территории смоленских кривичей в одно из сильнейших княжеств Древней Руси связано с именем второго сына Мстислава Великого, Ростислава. Посаженный отцом в Смоленске около 1125 г., он за десятилетие сумел завершить политическую консолидацию верхнеднепровских земель вокруг этого древнего городского центра⁴¹¹. Границы смоленской отчины Ростислава Мстиславича окончательно установились после присоединения земель в междуречье Сожа и Десны (1127) и по реке Протве – так называемая «Ростовская дань» (1134–1135). Политическое значение Смоленской волости целиком определялось ее уникальным географическим расположением – в водоразделе между основными речными артериями Древней Руси: Днепром, Волгой и Западной Двиной, где пересекалось несколько торговых путей. Издавна налаженная здесь система волоков и наличие крупных центров по обслуживанию нужд транзитной торговли позволяли купеческим ладьям перебираться по суше из одного речного бассейна в другой. Пошлины, собираемые с русских и иностранных «гостей», служили основной статьей дохода смоленского князя. Как явствует из жалованной грамоты Ростислава Смоленской епископии, в 1136 г. 35 поселений и областей Смоленской земли платили в княжескую казну больше трех тысяч гривен серебра, и две трети из этой суммы поступало от семи-восьми городов, расположенных у наиболее важных волоков⁴¹².

Смоленская земля (по Л.В. Алексееву)

Со второй половины XI в. Смоленская земля принадлежала к Переяславской волости, питая своей обильной данью оборонительную и градостроительную деятельность переяславских князей. Но рост торгово-экономического значения Смоленска неуклонно повышал и его политический статус. Богатый придаток Переяславского княжества выделился в самостоятельную волость при Ярополке Владимировиче, когда Переяславль сделался ареной междукняжеской борьбы. Возведение Смоленска в ранг региональной столицы Ростислав Мстиславич обеспечил двумя традиционными способами: крупным градостроительством и созданием собственной епископской кафедры. В 1135 г. он «устроил град великий Смоленск», организовав широкомасштабные работы по укреплению города. Земляной оборонительный вал опоясал 90 гектаров городской земли – одну из самых обширных городских территорий в домонгольской Руси. В следующем году Смоленск обособился от Переяславля и в церковном отношении. В похвальном слове Ростиславу говорится, что князь, «видя смоленскую церковь единую под Переяславлем и негодуя вздумав с бояры своими и с людьми и постави епископа». Первый смоленский владыка, грек Мануил⁴¹³, получил от Ростислава жалованную грамоту, согласно которой в пользу Смоленской епископии отходила десятая часть всех княжеских доходов.

Хотя Всеволод Ольгович в начале своего княжения в Киеве и намеревался «искать» Смоленска «под Ростиславом Мстиславичем», до открытого конфликта между ними дело все же не дошло. В отношениях с великим князем Ростислав держался политики своего старшего брата Изяслава, который, как мы видели, в конце концов заключил сделку с Ольговичем.

Зато на западе Всеволоду пришлось вести вооруженную борьбу с набиравшим силу галицким князем Владимиром Володаревичем (летописцы обычно пишут его имя в уменьшительной форме – Владимирко).

При жизни известных нам Володаря и Василька Ростиславичей Галицкая земля была поделена на две большие волости – Перемышльскую и Теребовльскую. Оба Ростиславича умерли в 1124 г. Сыновья их не умели ужиться мирно и постоянно посягали на владения друг друга. Победителем из этой продолжительной междоусобицы вышел младший сын Володаря Владимирко, который после смерти своего родного брата, перемышльского князя Ростислава, и двоюродных, Григория и Ивана Васильковичей, объединил под своей властью уделы отца и дяди (1141). Последний из его живых родственников, племянник Иван Ростиславич, заперся в Звенигороде на положении изгоя.

Стольным городом объединенного княжества Владимирко избрал Галич – крупный город в верхнем течении Днестра, расположенный на высоком (около 70 метров), труднодоступном мысу. Главным источником богатства галичан, а следовательно, и их князя была торговля с Византией. Поэтому Владимирко установил прочный политический союз с византийским императором Мануилом I Комнином (1143–1180), чему в немалой степени способствовали династические узы, существовавшие между его отцом и домом Комнинов⁴¹⁴. По-видимому, галицкий князь даже признавал формальный сюзеренитет Мануила. Во всяком случае, именно так историки толкуют краткое сообщение византийского историка Иоанна Киннама, который говорит о Владимирке как о союзнике и подданном императора ромеев⁴¹⁵.

Для остальных своих соседей Владимирко был скорее опасным врагом, чем надежным другом. Полякам он неустанно мстил за предательский захват его отца в 1122 г. (см. с. 157).

Польский хронист Винцентий Кадлубек с содроганием повествует о взятии им в 1135 г. города Вислицы (на реке Нида, в Малой Польше): «Стыдно вспомнить, кровью скольких жертв и сколь бесчеловечно опьянялось гнусное варварство». Воины Владимирка, по его словам, – это «львы с окровавленными клыками». Характер галицкого князя рельефно выступает из рассказа Кадлубека о поступке Владимирка с каштеляном (градоначальником) Вислицы, который помог ему овладеть городом: «Этого же отца предательства, сына погибели, питомца вероломства [Владимирко] вначале почитает высочайшими из существующих даров, опьяняет высшими милостями, заключает в объятия, назначает на самые высшие должности. Однако, пока предатель не подозревает ничего дурного, дабы нежданное копье поразило глубже, а с высокой ступени падать было бы страшнее, почти в тот же момент, что и возвысил, низвергает, и низвергнутого лишает зрения, вырывает язык и оскопляет, говоря: «…пусть не будет потомства у змеи, у вероломного чудовища не родится чудовище еще более пагубное».

Неустойчивыми были и отношения Владимирка с Венгрией, несмотря на то что мать и жена его, по некоторым сведениям, происходили из этой страны. Однако это не помешало ему неоднократно воевать с венграми или оказывать помощь их противникам.

Став правителем фактически независимого Галицкого княжества, Владимирко продолжил традиционную политику Ростиславичей, изо всех сил противясь упрочению власти киевских князей на Волыни. Когда в 1144 г. Всеволод Ольгович захотел посадить во Владимире-Волынском своего сына Святослава, Владимирко проявил себя, по выражению летописца, «многоглаголивым» спорщиком, ни за что не соглашавшимся на такое соседство. Дело кончилось тем, что галицкий князь отослал в Киев свою крестную грамоту (запись о присяге великому князю), а Всеволод в ответ двинул против него войска. Огромная рать состояла из дружин почти всех русских князей и вспомогательных отрядов поляков и половцев. Масштабы военных приготовлений свидетельствуют о том, что Всеволод не сомневался в способностях Владимирка устроить крупную смуту. Но Владимирко и тут сумел отвести от себя угрозу одной силой своего красноречия. Он убедил Всеволодова брата Игоря Ольговича выступить посредником между ним и великим князем, пообещав за это помочь Игорю сесть на киевский стол после смерти Всеволода. Послушавшись брата, великий князь пошел на мировую, которая, правда, обошлась Владимирку недешево: Игорь за свои труды получил от него 1400 гривен серебра. Прежде Владимирко много говорил, а теперь много заплатил, говорит по этому поводу летописец.

План древнего Галича

(по П. Раппопорту):

А – Успенский собор 1152 г.

Между тем в самом Галиче у Владимирка имелись многочисленные враги, недовольные его крутым нравом. Зимой 1144/45 г., когда Владимирко выехал из города на многодневную охоту, галичане послали за его племянником, звенигородским князем Иваном Ростиславичем, и посадили его у себя княжить. Владимирко с дружиной три недели осаждал свой собственный стольный город. Ему помог случай: 18 февраля Иван сделал неудачную ночную вылазку, во время которой чересчур далеко оторвался от городских стен, был окружен и, растеряв дружину, бежал на Нижний Дунай⁴¹⁶. Галичане и после этого еще целую неделю не пускали Владимирка в город и лишь 25 февраля, в Прощеное воскресенье, «нужею» открыли ворота. Вероятно, они надеялись, что христианский праздник милосердия смягчит сердце князя, но Владимирко по-своему отпраздновал возвращение в Галич: «многы люди исече, а иныя показни казнью злою», по свидетельству летописца.

Возвращение на Русь Ивана Ростиславича, который нашел убежище в Киеве, послужило причиной новой войны галицкого князя со Всеволодом. В 1146 г. Владимирко взял Прилук – пограничный город Киевской земли. Всеволод снова собрал братьев и шурьев, поляков и половцев, с которыми осадил Звенигород. После первого же приступа вражеской рати к городскому «острогу» (видимо, огороженному посаду) звенигородцы на вече постановили сдать город великому князю. Но воевода Владимирка, боярин Иван Халдеевич, решительными мерами пресек измену. По его приказу три наиболее горластых мятежника были схвачены, рассечены пополам и выброшены за стены города. Экзекуция произвела должное впечатление. Остальные звенигородцы после этого стали биться с врагом «без лести». На третий день осады Всеволод предпринял решительный штурм, продолжавшийся от зари до позднего вечера. Войско великого князя зажгло Звенигород в трех местах, но горожане потушили пожары и отстояли город. Продолжению войны помешала болезнь великого князя, которая вскоре и свела его в могилу.