Христианство в Киеве в первой половине X в.

Христианское влияние тут было не столь всеобъемлющим, как в Плиске, но все же весьма ощутимым. К концу 30-х – началу 40-х гг. X в. молодая киевская Церковь уже имела сложную, насыщенную событиями историю. В первые десятилетия своего существования Русская земля относилась к той области Восточной Европы, которая была вовлечена в сферу влияния византийского православия. Регулярные культурные и торговые обмены между Русью и Византией наладились не позже второй половины IX в. Приблизительно в то же время византийские писатели начинают отмечать случаи более или менее массового крещения русов, а Константинопольский патриархат основывает где-то в Таврике «Русскую митрополию».

Непосредственное воздействие на русов «греческой веры» отчасти сохранилось и в первой половине X в. Однако прослеживается оно уже не так отчетливо и в основном по археологическим находкам. Среди небольшого числа нательных крестов, найденных на территории Древней Руси в погребениях этого времени, особую группу образуют кресты довольно своеобразной формы – с расширяющимися концами, вписанные в круг. В Византии этот христианский символ известен с конца IV в., а в Северном Причерноморье вписанные в круг кресты появились на рубеже VIII–IX вв., когда их изображения стали наносить на престолы херсонских храмов.

Разумеется, из одного факта заимствования русами византийских предметов культа нельзя вывести заключения, что в первой половине X в. киевские христиане строго придерживались вероучения и обрядности Греческой Церкви. Еще более опрометчиво было бы на этом основании утверждать, что русское духовенство в Киеве поставлялось византийскими церковными властями и находилось у них в подчинении. То, что мы знаем об истории «Русской митрополии», заставляет думать как раз обратное. Ее юридическое оформление состоялось между 860 и 866 гг. при участии тогдашнего константинопольского патриарха Фотия, который и поставил первого «русского» епископа, по всей вероятности грека. Митрополичья кафедра, скорее всего, разместилась в городе Русия (Руссия), на берегу Керченского пролива. В ведении «Русской митрополии» первоначально находились епархии Черноморско-Азовской Руси, а после захвата таврическими русами Киева – и Среднее Поднепровье. Согласно церковному уставу Льва VI («Постановление императора Льва Мудрого о порядке престолов церковных, подлежащих патриарху Константинопольскому»), на рубеже IX–X вв. Русская Церковь числилась 61-й митрополией Константинопольского патриархата.

Но затем она вдруг выпадает из поля зрения духовных и светских властей Византии. И уже в книге Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», где имеется перечень митрополий, архиепископств и епископств, подчиненных константинопольскому патриарху, «Русской митрополии» нет.

Хронологически этот разрыв совпал с захватом Киева вещим Олегом и началом «русино-моравского» этапа в истории Русской земли. Только ли хронологически? Не было ли между обоими событиями исторической взаимообусловленности?

Мы должны ответить утвердительно на этот вопрос, однако не в том смысле, что язычник Олег уничтожил или загнал в подполье киевских христиан, как думал, например, Карташев. Археологический материал из древнерусских погребений свидетельствует о поступательном развитии христианства в Русской земле на протяжении всей первой половины X в., без каких-либо перерывов и катастроф. Временное вхождение Русской земли в состав державы «светлых князей» имело для киевской Церкви то значение, что приобщило ее к духовному наследию солунских братьев.

Кирилло-меф од невская традиция и древнерусское христианство

Проповедь Кирилла и Мефодия заронила в славянскую почву идею единой всемирной Церкви. Славянским апостолам и их ученикам была абсолютно чужда мрачная идеология теократической империи, с ее догматической нетерпимостью, церковным авторитаризмом и насильственной национально-культурной нивелировкой. Церковное единство мыслилось ими в духе подлинной соборности, как единство в многообразии, достигаемое через свободное духовное творчество национальных Церквей. Создание славянской грамоты и литургии на славянском языке, подготовка славянского духовенства и активная переводческая деятельность навсегда обеспечили славянским народам неповторимую культурную самобытность и равноправное положение в христианском мире.

Не отвергая духовного авторитета Константинополя и Рима, славянские просветители решительно противились всяким попыткам подчинить жизнь молодой славянской Церкви окостенелой религиозной или теократической доктрине. Их естественными союзниками в этом были приверженцы идейно-религиозных течений, не укладывавшихся в рамки жесткой ортодоксии.

Независимые христианские общины издавна укоренились в славянском Подунавье. Особенно многочисленны и влиятельны были представители ирландского христианства и арианства. При всех расхождениях в области вероучения и церковной практики организация церковной жизни у тех и других имела ряд общих черт. Богослужение на родном языке, выборы (или посвящение) епископов и священников внутри общин, как в раннехристианской Церкви, фактический отказ церковных иерархов от духовной цензуры и поддержания «чистоты веры» при помощи репрессий, стремление к евангельскому идеалу христианского общежития – все это как нельзя лучше соответствовало взглядам поборников славянской литургии на всемирную Церковь как мистическое тело Христово, обретающее свою целокупность в органическом единстве местных Церквей. Кроме того, миссионерский пыл ирландского монашества, в течение нескольких столетий хранившего верность заветам апостолического христианства, был чрезвычайно близок кирилло-мефодиевскому кружку, члены которого ощущали себя продолжателями дела апостолов Андрея и Павла.

Широкая веротерпимость и открытость славянской Церкви, при четком осознании ею основ своей духовной самобытности, позволяли ей обращаться к самым разным источникам христианского вероучения. В результате набор признаков, отличавший кирилло-мефодиевскую традицию, «оказался свободным и весьма оригинальным в своей совокупности. Благодаря арианству и ирландским общинам кирилло-мефодиевской традиции был чужд иррационализм. Солунские братья и все их последователи в разных славянских странах отличались высокими интеллектуальными дарованиями и редкой по тем временам образованностью, которая по уровню не уступала высшей византийской школе времен Фотия и вполне соответствовала западному университетскому образованию. В отношениях со светской властью просматривается влияние Востока, однако внутри независимой славянской Церкви идеалом остается общинное равенство, чуждое и Востоку, и Западу… Славяноязычие – это также разрыв с политикой Рима и Константинополя. Жизнерадостность, оптимизм, надежда на спасение малыми делами в свободном волеизъявлении – конечно же ирландские черты, но с некоторыми признаками восточного влияния (свобода воли, например)… Обращение к разнородным идейно-религиозным источникам служило обогащению традиции и позволило солунским братьям, призванным на служение молодым, стремящимся к независимости славянским странам, сказать свое творческое слово в развитии христианской доктрины. Учение Кирилла и Мефодия оказалось настолько созвучным национальным запросам славянской христианизации, что на протяжении столетий многие страны славянского мира опирались на него в борьбе за свою независимость».

Русская земля познакомилась с учением славянских просветителей не из первых рук, а через посредничество карпатских русинов. Перед приходом в Моравию Кирилла и Мефодия значительная часть «русского» населения Подунавья уже исповедовала христианство в его арианском перетолковании. В 318 г. александрийский пресвитер Арий выступил со своим учением о природе Бога и Сына Божия. Последний, согласно взглядам Ария, не является «единосущным» Отцу, как учила Церковь, но создан Им и потому есть творение Божие, божественный посредник между Отцом и людьми: «подобносущный» Богу, но не Бог. После того как Вселенский Никейский собор (325 г.) признал единственно правильным богословский термин «единосущный», последователи Ария отделились от Церкви и созвали ряд самостоятельных соборов. Их поддержал император Константин I Великий. Вскоре после его смерти официальная Церковь взяла окончательный верх над арианством на всей территории Римской империи. Однако в IV–VII вв. арианская проповедь имела успех среди многих варварских народов – франков, готов, ругов.

В славяно-«русском» Подунавье у арианства были глубокие исторические корни. В IX в. о «грубом» христианстве моравов с осуждением отзывался Майнцский собор восточнофранкского духовенства (852 г.). И «Написание о правой вере», приписываемое самому святому Кириллу, отметило, что среди целого вороха различных ересей и богословских «тщеглашений», который солунские братья застали на моравской земле, не последнее место занимало «арианское неистовство».

В житийной традиции славянские первоучители выступают грозными обличителями этой ереси. Но обоюдное противостояние длилось, во всяком случае, недолго. После смерти брата Мефодий пренебрег догматическими разногласиями и ради спасения славянского богослужения, в конце концов попавшего под запрещение Рима, пошел даже не на компромисс, а на открытое сближение с арианскими общинами русинов. Это позволило ему опереться на уже подготовленные кадры славяноязычного (русинского) духовенства, к тому же имевшего в своем распоряжении первую славянскую азбуку («русские письмена», или глаголицу) и готовые богослужебные тексты на славянском языке.

Сотрудничество Мефодия с «русскими» арианами было настолько тесным, что у подунавских славян сам он позднее считался русином. Одна чешская хроника начала XIV в. называет его «русским архиепископом»: «Тот арцибискуп [архиепископ] русин беше, мси [мессу] словенску служеше».

Веротерпимость Мефодия навлекла на него обвинение в арианской ереси. Папы один за другим объявляли его ересиархом. Иоанн X (914–928) призывал епископов славянской Далмации бороться с ложным учением Мефодия. А Николай II (1059–1061) поминал недобрым словом «еретика Мефодия, который написал множество измышлений против догматов вселенской веры…». Сама смерть славянского апостола была осмыслена Римской Церковью как наказание за ересь. Собор 1059 г. особо указал, что Мефодий скончался нечестиво, «как безбожный Арий» (у которого, по преданию, во время отправления нужды «расселось чрево», то есть выпали кишки). Конечно, это была напраслина, однако весьма показательная.

Когда в конце IX в. великоморавские князья признали главенство Римской Церкви в вопросах вероучения и литургики, а гонения со стороны немецкого духовенства заставили наиболее видных деятелей кирилло-мефодиевского кружка перебраться в Болгарию, богослужение на славянском языке продолжало практиковаться только в общинах «русских» ариан Прикарпатья. С этого времени «русское христианство» становится синонимом независимой славянской Церкви и славянской литургии. Наиболее ранним свидетельством тому является письмо римского папы Иоанна XIII (965–972) к чешскому князю Болеславу II. Давая свое благословение на создание Пражской епископии, Иоанн XIII предостерегал своего адресата: «Однако ты выбери для этого дела не человека, принадлежащего к обряду или секте болгарского или русского народа, или славянского языка, но, следуя апостольским установлениям и решениям, [выбери] лучше наиболее угодного всей Церкви священника, особенно сведущего в латинском языке, который смог бы плугом слова вспахать новь сердец язычников, посеять в них пшеницу добрых дел, а плоды для урожая вашей веры отдать Христу…» Очевидно, что «русский народ» здесь – это ближайшие соседи чехов, карпатские русины, которые, по уверению церковного писателя XII в. Матвея Краковского, были с самого своего обращения пропитаны «заблуждениями различными и порочностью еретической», ибо «не желает упомянутый народ ни с греческой, ни с латинской Церковью быть единообразным, но, отличный от той и другой, таинства ни одной из них не разделяет».

Узколобый фанатизм и культурное высокомерие Римского престола, вспахивавшего сердца западных славян при помощи латыни – «единственно истинного» богослужебного языка, в равной мере были присущи и Константинопольскому патриархату, в течение многих десятилетий упрямо насаждавшему в славяно-тюркской Болгарии греческую литургию, которая «предполагала назначение в Болгарию византийских иерархов и поэтому обещала облегчить контроль Византии над Болгарской Церковью».