Обследование населения Псковского обозерья, проведенное в 1976 г. сотрудниками Института этнографии Ю. Д. Беневоленской и Г. М. Давыдовой, выявило его принадлежность к западнобалтскому антропологическому типу, который «наиболее распространен у населения южного побережья

Балтийского моря и островов от Шлезвиг-Гольштейна до Восточной Прибалтики и, как показывают наши материалы, еще далее к востоку, на Псковском побережье» (Русское население Псковского обозерья // Полевые обследования Института этнографии. М., 1979. С. 187–188). Расхождения незначительны: например, черепной указатель у ободритов составляет 76,6, у новгородских словен – 77,2; а скуловой диаметр соответственно – 132,2 и 132,1 (Седов В. В. Славяне в раннем Средневековье. М., 1995. С. 245).

К ним относится смешение звуков ч и и, ш и с, ж и з, широкое распространение личных имен Варфоломей, Микула, Ян, Матей, Домаш (Фома) и уменьшительных на -ята и -хно: Петрята, Гюрята, Смехно, Жирохно и т. п., а также бытование терминов смерд, собака, невед (невод), неизвестных другим славянским народам (см.: Зализняк A.A. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // Янин В. Л., Зализняк A.A. Новгородские грамоты на бересте. (Из раскопок 1984–1989). М., 1993; Зеленин Д. К. О происхождении северновеликорусов Великого Новогорода. Институт языкознания: Доклады и сообщения. VI. М., 1954; Леи, еевич Л. Балтийские славяне и Северная Русь в раннем Средневековье. Несколько дискуссионных замечаний // Славянская археология. Этногенез, расселение и духовная культура славян. 1990: Сборник. М., 1993; Петровский Н. М. О новгородских словенах // Известия Отделения русского языка и словесности. Пг., 1922).

В Устюге Великом и на всем архангельском Севере этнографами отмечено широкое распространение вотивных приношений (вотив – предмет, посвященный или пожертвованный божеству): заболевшие делали из металла или дерева изображения больных частей тела или всего больного человека и подвешивали их на икону в храме. Аналогов этому обычаю среди великорусского населения к югу от Новгородской земли не отмечено, зато вотивы хорошо известны в Западной Европе, откуда они могли проникнуть на Русский Север только вместе с переселенцами из балтийских славян. То же можно сказать о каменных крестах и церковной скульптуре, получивших преимущественное распространение в севернорусских землях.

Любопытной этнографической параллелью является также почитание железной стрелы населением Вятской губернии. В селе Гостеве близ Котельнича на реке Вятке такая древняя железная стрела хранилась в храме – ей приписывались целебные свойства; а в селе Волкове близ древнего города Вятки подобную стрелу носили вместе с иконами в крестном ходе. Подвески на иконах в виде стрелы встречались в церквах средневекового Новгорода. Почитание таких «святынь» нигде более на Руси не встречается. Но в балтийском Волине свято чтилось водруженное на особой колонне железное копье, которое считалось знамением победы.

Еще одно известие о западнославянских переселенцах сохранилось в вологодских преданиях. В древние времена, еще до крещения Руси, говорит

одна легенда, возле Вологды и Кубенского озера обитало племя волотов, почитаемое местным населением за богов. Эти волоты легко опознаются как велеты, то есть лютичи-вильцы, хранители культа Радогоста, весьма популярного божества среди балтийских славян, наряду с арконским Святовитом; вероятно, благодаря религиозному авторитету своего племенного идола велеты и прослыли «богами», иначе говоря, чем-то вроде «божьего народа». Близ Новгорода также находилось Волотово поле – место погребения новгородских витязей.

В этом отношении представляет интерес новгородское «Сказание о холопьей войне» (наиболее полный список датируется концом XVII в.).

Издавна, говорится в «Сказании», во времена князей Словена и Руса (будто бы современников Александра Македонского), в услужении у знатных новгородцев были дружинники, называемые «старыми новгородскими холопами». Со временем хозяева перестали выдавать этим холопам содержание, вследствие чего те «начата оскудевати, и нужды премногие от недостатков хлебных и денежных себе восприимати». Обреченные на голодную смерть, холопы занялись разбоем: стали «в Новегороде и инде где их всюду явно и тайно многих людей своих грабити и смертно убивати». Затем, взяв жен и детей, холопы ушли из Новгорода «во пределы новоградские и во иная места пустая, и в дебри непроходимые всея земли своея словенские», где «начата особо поселитися и грады ставити, и валы высокие, и осыпи земляные по лесам и по рекам, к житию своему, сыпати и устрояти крепкие». Холопьи городки возникли «по реке Волхову и по реке Мологе и по славной и превелицей реце Танаису, то есть Волге… и по иным премногим великим и малым рекам, и по высоко раменистым местам, и по езерам, и по многим же лесным и приугодным дубровам и всепрекрасным рощам онии холопи разыдоша и поселишася на тех местах премногих своих, также и по Каме реке…».

Основные события «Сказания» приурочены ко времени позднего Средневековья. В них слышны отзвуки социально-политической жизни Новгородской земли XIV–XVI вв. – волнений среди «старинных холопов» (военных отрядов, входивших в состав феодального ополчения) и походов ушкуйников на Волгу и Каму. Однако многие детали указывают на то, что «Сказание» является переработкой древнего вендского предания. Холопы приходят на Русь вместе с легендарными князьями Словеном и Русом (то есть из славянского Поморья), и противостоят они не своим господам, а всем новгородцам. В эпизодах холопьей войны с новгородцами ясно видна именно межплеменная, а не социальная рознь. Нападение холопов на Новгород выглядит типичным нашествием иноплеменников: «Таже потом паки вси древний холопи, собравшеся воедино, и вздумавше совет свой таков положша, во еже бы им всем ити на Великий Новгород. И тако утвердившеся и охрабрившеся, идоша и поплениша весь Великий Новград, и новоградцкая имения вся побраша себе, и жены их обругаша, и премного зла по всей земле словенстей содеваху, грабяще и убивающе». В свою очередь, и новгородцы действуют против холопов сообща, всем племенем: «С холопами своими старыми крепкую брань составиша, и грады их и села начата разоряти, и самех их из всей области новгородцкия и из иных разных всех мест их, из городков и из сел, начата вон изгоняти из всея земли своея, не дающе им у себя места нигде же, а иных холопей по разным местам начата всех побивати, и осыпи и валы и вся крепости их начата повсюду разрушати всею землею своею». Обращает на себя внимание многочисленность холопов и оседание их по берегам рек и озер, что сразу вызывает в памяти слова летописца о расселении славянских племен. К тому же эти холопы, крещеные люди как-никак, хотя и разбойники, почему-то сооружают «идолопоклонные» курганы. И самое интересное, что приверженность язычеству они разделяют со своими противниками – новгородцами: «И вси убо сии жители новгородстии и старохолопстии из всея словенския земли над мертвыми своими трызны творяху, то есть памяти своя по них содеваху, и могилы превысокия над мертвыми и над именитыми своими, высокия ж холмы и бугры в память их созидаху, и сыны своя на них от великия жалости и плача своего по ним жряху, и лица своя до кровей своих драху, и смертно на гробех их сами между собою убивахуся…»

По этим причинам И. Я. Фроянов посчитал, что «Сказание» донесло до нас в переиначенном виде один из эпизодов межплеменных конфликтов на землях Северной Руси, в котором победа осталась на стороне ильменских словен (Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 47–55).

Память о вендском переселении сохранялась на Руси до конца XVIII в., что подтверждено собственноручной запиской Екатерины II. Работая в 1784 г. над составлением «Сравнительного словаря всех языков и наречий», императрица обнаружила, что часть ее подданных в Копорском уезде разговаривает «по-варяжски» и ведет свое происхождение от варягов. Заинтригованная Екатерина поручила одному из своих секретарей: «Реестр слов отвезите к гр. Кириле Григорьевичу Разумовскому и попросите его именем моим, чтобы он послал в своих копорских деревень кого поисправнее и приказал бы у тех мужиков, кои себя варягами называют, тех слов из их языка переписать, а еще луче буде бы сюда человека другого посмысленнее для того привозить велел» (Никитин А. Л. Основания русской истории. С. 90).

Для датировки древнерусского сказания о призвании Рюрика важна одна деталь. В летописном перечне «варяжских» народов фигурируют «свей» (шведы), «урмане» (норвежцы), «англяне», «готы» (жители острова Готланд). Как видим, в этом списке явно не хватает датчан. И дело тут не в забывчивости и тем более не в невежестве русского книжника. Наоборот, он великолепно разбирался в политической карте Северной Европы, но в карте не середины IX в., а первой трети XI столетия. В то время, с 1016 по 1035 г., Дания и Англия были объединены под скипетром датского короля Кнуда I Великого. Поэтому для обозначения англосаксов и датчан автор сказания о призвании князей употребил общий для них термин «англяне», так как Кнуд стал английским королем на два года раньше, чем датским, то есть фактически присоединил Данию к Англии (та же терминология – «Англия» в смысле «Англо-Датское королевство» – характерна и для арабских источников). После смерти Кнуда I в 1035 г. его держава распалась, а в 1066 г. Англия была завоевана норманнским герцогом Вильгельмом Незаконнорожденным. Отраженная в сказании о призвании князей этнополитическая ситуация существовала очень недолго – с момента вступления Кнуда на английский престол (1016) и до его смерти. Очевидно, в это время и была написана «варяжская» часть «Повести временных лет».

Порфиридов Н. Г. Древний Новгород. М. – Л., 1947. С. 297.

Никитин А Л. Основания русской истории. С. 164.

Кузьмин А. Г. Древнерусские имена и их параллели // Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 1. М., 1986.

Фасмер М. Этимологический словарь: В 4 т. Изд. 2. М., 1986. Т. III. С. 160.

Талис Д. Л. Росы в Крыму. С. 233.

Г. В. Вернадский в связи с этим приводит интересное сопоставление венгерского слова dolog – «работа», «труд» и русского слова «долг» (в значении «обязанность»). По мысли историка, мадьяры использовали славян для «работы», выполнять которую было их «долгом», – отсюда различное значение этого слова в венгерском и русском языках. Вероятно, к этому же времени относится заимствование венграми славянских слов «раб» – rab и «ярмо» – jarom {Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 255–256).

Фасмер М. Этимологический словарь. Т. IV. С. 146.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 291.

В ирландских сагах оно носит имя Маре Руад, Красное море.

Русанова И. П., Тимощук Б. А. Религиозное «двоеверие» на Руси в XI–XIII вв. (по материалам городищ-святилищ) // Культура славян и Русь. М, 1998.

Кузьмин А. Г. Падение Перуна: становление христианства на Руси. М, 1988.

Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 358.

Василевский Т. Организация городовой дружины и ее роль в формировании славянских государств // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 109.

Ибн Фадлан имел полное право сравнить русов с пальмами, так как по антропологическим данным киевские «поляне-русы» значительно превосходили ростом восточных славян (самыми низкорослыми из них были кривичи – около 157 см, древляне и радимичи, как правило, «перерастали» отметку 165 см) (Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 333).

Однако далее Ибн Фадлан напишет, что умерший знатный рус был облачен именно в куртку, кафтан, шаровары и меховую шапку. Вероятно, русы, которых видел Ибн Фадлан, прибыли в Среднее Поднепровье относительно недавно и еще не полностью усвоили местные обычаи.

У балтов в царство мертвых, во владения бога Дивса, тоже вели трое серебряных ворот.

Обычай сожжения покойников в ладье возник в Балтийском регионе. Саксон Грамматик, повествуя о войне датского конунга Фротона III с «рутенами», упоминает, что после одного сражения этот предводитель данов отдал распоряжение сжечь тела убитых «рутенских» вождей «на кострах, воздвигнутых в собственных кораблях». Точно так же даны похоронили своих собственных павших «королей и герцогов». Саксон не уточняет, какой стороне принадлежал данный обряд – датской или рутенской. Но этот эпизод позволяет установить, что сожжение в ладье впервые появилось у народов южного побережья Балтики – русов или датчан, а может быть, у тех и других одновременно.

Убийство вождя – вполне легитимный способ захвата власти в древности, в том числе у славян. В «Деяниях данов» Саксона Граммматика приведена история о том, как Ярмерик/Эрманарих, еще ребенком, вместе с молочным братом Гунном попал в плен к славянскому князю Исмару. Спустя много лет братья, убив князя и его жену, пустились в бегство, а славяне, по словам Саксона, кричали им вдогонку, чтобы они возвратились и правили вместо убитого князя (Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1986. С. 264–265).

Среди ученых норманнской школы чрезвычайно популярно сближение имени Олег со скандинавским Хельги, на основе чего делается вывод о скандинавском происхождении князя. Однако имя Олег распространено во всем славянском мире. У чехов, скажем, имеется имя Олек и Олег, в земле полабских славян находился город Ольгощь; вариант Ольгерд наблюдаем даже у литовцев. Можно, видимо, согласиться с Гедеоновым, который полагал, что славянское «Ол» означало «вел, великий». Например, западнославянское имя Олек имеет вариант Велек, Олен – Велен, Олгост – Велегост, Олимар – Велемир и т. д. Русские летописи и былины знают Вольгу, Волга. Показательно, что саги употребляют имя княгини Ольги в искаженной форме Алогия, а не реконструируют его как Хельга.

Л. Грот, касаясь этой проблемы, пишет: «Авторы российские, как правило, шведским языком не владеющие, дают два варианта перевода: Олег, Ольга – Хелы сын, Хельга («святой», «светлый», «святая», «светлая»). У всех шведских же авторов имеется только один вариант толкования имени Helge – Helga, а именно как производное от слова «heiig» – «святой»… Итак, при первом же беглом сличении шведского и российского материала мы сразу должны признать, что в работы российских авторов вкралась ошибка, а именно попытка переводить шведские имена Helge – Helga как «светлый – светлая», что совершенно неправильно» (Грот Л. Мифические и реальные шведы на Севере России: взгляд из шведской истории // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1997. С. 154–157).

По словам Грот, эпитет «Вещий» по-шведски может быть переведен как «trollkarl», «sejdark», «andeskadare» – иными словами, язычник, безбожник, то есть нечто антагонистически противоположное понятию «святого» в христианской традиции. Распространение христианства в Швеции относится к концу XI – началу XII вв. – «только тогда и могло появиться у шведов имя Helge, никак не раньше… В скандинавских письменных источниках слово helge в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах впервые встречается в поэтическом своде исландских саг «Eddan», написанном в первой половине XIII в.».

Итог историко-филологического исследования Л. Грот таков: «…приходится признать, что шведское имя Helge и русское имя «Олег» никакой связи между собой не имеют… Сближение эпитетов светлого/святого характерно именно для древнерусского языка и его культурно-исторической среды. В германских, в частности, в шведском языке семантика «светлого» и «святого» совершенно другая… И даже более того, у нас есть основание полагать, что раннее знакомство шведов с древнерусскими именами могло способствовать появлению у них такого имени собственного, как Helge, несущего в себе смысловую нагрузку «святости» (Там же).

Самый же главный довод против «викингства» Олега – это его титул «наша светлость», зафиксированный договором 911 г. В аристократической среде Северной Европы начала X в. мы не найдем ничего похожего, по той простой причине, что предводители викингов в то время еще вообще не имели понятия о титулах.

Кажется, А. Л. Никитин стал первым, кто заметил, что подобная титулатура «оказывается экстраординарным явлением не только для истории Древней Руси, но и всей средневековой России до Петра I, который ввел в употребление западноевропейскую титулатуру для аристократии» (Никитин А. Л. Основания русской истории. С. 185). Но поскольку в средневековой Европе титул «светлость» (serenissimus) прилагался только к германским владетельным князьям, Никитин сделал вывод, что данное обстоятельство «позволяет видеть в субъекте договора 6420/911 г. не автохтонного «князя росов», а выходца из среды западноевропейской аристократии, чье происхождение не подвергалось сомнению ни окружающей его «русью», ни канцелярией константинопольского двора» (Там же. С. 318). Подобное заключение выглядит чересчур скоропалительным. Ведь западноевропейский титул «светлость», напоминающий о метафизическом дуализме дня и ночи, света и тьмы, добра и зла, истины и лжи, возник в недрах христианского общества и подразумевал не просто воина благородных кровей, а прежде всего воина Христова, защитника веры. Поэтому этот титул был неотделим от вассальной принадлежности его носителя к одной из «мессианских» империй христианского Запада – империи Карла Великого, или Священной Римской империи германской нации. Присвоение его языческому князю было абсолютно невозможно. А язычество князя Олега не вызывает никаких сомнений.

Угорскими горами жители Западной Украины называют Карпатские горы в районе Буковины и Седмиградья (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1902. T. XXXIVA (68). С. 562). По археологическим данным, эта область входила в район поселения белых хорватов.

Грот Я. К. Моравия и мадьяры с половины IX до начала X века. СПб., 1881. С. 267–268.

Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Славяне и Русь: Проблемы и идеи: Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А. Г. Кузьмин. 2-е изд., М., 1999. С. 393–394.

Для древнерусского книжника эти слова имели не только политический, но и духовный смысл: Киев мыслился им как русский Иерусалим – город, который в христианской традиции был «матерь всем нам» (Гал., 4: 26).

Гедеонов С. А. Варяги и Русь. С. 356.

Например, A.A. Шахматов заметил, что сообщение о покорении Олегом радимичей составлено по образцу сообщения о покорении вятичей князем Святославом (Шахматов A.A. Введение в курс истории русского языка. Пг., 1916. Ч. 1. С. 58).

Петру хин В.Я. Славяне, варяги и хазары на юге России. К проблеме формирования древнерусского государства // Древнейшие государства Восточной Европы. М., 1995. С. 119.

См. вывод одного из исследователей данного фрагмента Псевдо-Симеона: «Совершенно очевидно… что «русь-дромиты» Псевдо-Симеона не войско Олега, а славяно-варяжская вольница, обитавшая в устье Днепра и на побережье Черного моря» (Николаев В. Д. Свидетельство хроники Псевдо-Симеона о руси-дромитах и поход Олега на Константинополь в 907 г. // Византийский временник. 1981. № 42. С. 151).

Кажется, четырехлетний промежуток между походом и подписанием договора в «Повести» как-то связан с расчетами времени смерти Олега: «и пришедшю ему к Киеву, и пребысть 4 лета, на 5 лето помяну конь свой, от него же бяху рекли волхвы умрети Ольгови» (см. об этом: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 264–265; Никитин А. Л. Основания русской истории. С. 183–184).

Однако в списке «толковинов» заслуживают внимания «словене», которые впоследствии фигурируют в анекдоте с парусами: «И рече Олег: «исшейте парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя и бысть тако… И подняла русь парусы паволочиты, а словене кропиньные, и раздрал их ветр; и реша словени: «возьмем свои толстины [паруса из грубого холста], не даны суть словенам паруса паволочиты». Паволокой на Руси называлась дорогая ткань двух видов: шелковая и «бумажная» (хлопчатая). «Словенам» достались тоже «паволочитые» паруса, но из хлопчатобумажной ткани – легко рвущиеся («кропкие»). Смысл анекдота, видимо, тот же, что и в сказке о вершках и корешках: деля награбленные у греков дорогие «паволоки» – шелк и бумазею, – «словене» польстились на более роскошную и прочную на вид, чем шелк, но непригодную в мореходном деле ткань.

Здесь летописец явно пересказывает известное ему «русское» дружинное предание, запечатлевшие какой-то конфликт между «русью» и «словенами» по поводу дележа добычи или дружинной «чести». Причем «словене» оказались в числе «толковинов» только благодаря тому, что они являются действующими лицами этого анекдота, и лишь для того, чтобы дать летописцу возможность рассказать его (ничего другого летописец о «словенах» не знает). В устах киевского книжника XI в. история с парусами звучит как насмешка над новгородцами, соперниками «полян-руси». Поэтому «словене» вставлены в список «толковинов» сразу же после варягов, и, находясь на этом месте, они должны обозначать ильменских словен. Не обращая внимания на то, что летописец в данном случае шел от анекдота к истории, все комментаторы этого отрывка до сих пор называют «словен» новгородцами. Между тем славянский контингент «русского» войска, по всей видимости, был представлен моравскими и хорватскими дружинниками, быть может возглавляемыми воеводой (мотив соперничества дружин князя и воеводы развит в «Повести» позднее, в сюжете о древлянской дани). Характерно, что в тексте договора «словене» не упоминаются. Это могло произойти только в том случае, если они входили в состав «руси» – обстоятельство, вполне естественное для хорватов и мораван, пришедших в Киев вместе с Олеговыми русинами, и совершенно невозможное для ильменских словен.

Шахматов A.A. «Повесть временных лет» и ее источники // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы Академии наук СССР, IV. М; Л., 1940. С. 54–57, 69–72.

Бахрушин СВ. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма. М., 1987. С. 30–31; Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 109.

Бибиков М. В. Византийская историческая проза. М., 1996. С. 30–31; Данилевский H.H. Древняя Русь глазами современников и потомков. С. 363.

Имя Волоса вовсе не доказывает, что среди послов Олега находились представители славянской аристократии Киева. Это божество знали также западные славяне, и, скорее всего, послы, клявшиеся Волосом, принадлежали к хорватам или мораванам.

По приблизительным подсчетам, один торговый караван, прибывавший из Киева в Константинополь в середине X в., насчитывал не менее тысячи человек (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. Примеч. 63. С. 329).

Ср. победница – «заступница, защитница» в Успенском сборнике (Данилевский H.H. Древняя Русь глазами современников и потомков. С. 365–366).

Тиандер К. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906. С. 265.

Впрочем, историкам и этнографам известен распространенный у некоторых народов обычай ритуального расчленения тела умершего вождя и захоронения его частей (черепа и костей) в разных частях страны; считалось, что это благоприятным образом сказывается на плодородии почвы, плодовитости домашнего скота да и самих людей (Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. С. 421). В «Саге об Инглингах» подобным образом хоронят конунга Хальвдана Черного. Когда «стало известно, что он умер и тело его привезено в Хрингарики, где его собирались похоронить, туда приехали знатные из Раумарики, Вестфольда и Хейдмерка и просили, чтобы им дали похоронить тело в своем фюльке. Они считали, что это обеспечило бы им урожайные годы. Помирились на том, что тело было разделено на четыре части, и голову погребли в кургане у камня в Хрингарики, а другие части каждый увез к себе, и они были погребены в курганах, которые назывались курганами Хальвдана». Правда, как поясняет в комментариях к этому отрывку А. Я. Гуревич, «в действительности Хальвдан был погребен в кургане близ Стейна (в Хрингарики), а в других областях в память о нем были насыпаны курганы» (Гуревич А. Я. «Круг земной» в истории Норвегии // Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 615). У славян бытовали схожие поверья, что видно по долго сохранявшемуся обряду разрывания и разбрасывания по полям чучел Масленицы, Купалы, Костромы (Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963. С. 72–74; Белецкая H.H. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978. С. 87). Остатки расчлененных в ритуальных целях трупов найдены в Збручском святилище.