1. Первый взгляд
17 января 2005 г.
Мать везла меня в аэропорт, опустив стекла в окнах машины. Везде январь, а в Финиксе – плюс двадцать четыре и ярко-голубое небо. Я надел свою любимую футболку с ласточками и кокосом из «Монти Пайтона», которую получил в подарок от матери на позапрошлое Рождество. Я уже почти вырос из нее, ну и ладно. Теперь футболки мне не скоро понадобятся.
На полуострове Олимпик в северо-западной части штата Вашингтон есть городок под названием Форкс, почти постоянно укрытый облачной завесой. В этом ничем не примечательном городке дожди идут чаще, чем где-либо еще в США. Оттуда, из этого унылого сумрака, мать сбежала и увезла меня, когда мне было всего несколько месяцев от роду. Там же я был вынужден проводить целый месяц каждое лето, пока мне не исполнилось четырнадцать, а потом наконец выдвинул матери ультиматум, благодаря чему в последние три лета мой отец, Чарли, на две недели берет меня с собой в отпуск в Калифорнию.
Но как-то так получилось, что теперь я отбываю в ссылку в Форкс на целых полтора года, пока не окончу школу. Восемнадцать месяцев. Прямо как срок заключения. Восемнадцать месяцев тюряги. Когда я захлопнул дверцу машины, мне даже почудился лязг тюремной решетки.
Так, с мелодрамой чуток перестарался. У меня, как любит твердить мама, не в меру буйная фантазия. И потом, я же сам так решил. Сам отправил себя в ссылку.
Хотя не сказал бы, что от этого легче.
Я любил Финикс. Любил солнце, сухость и жару, и большой, привольно раскинувшийся город. А еще мне нравилось жить с матерью, там, где я был нужен.
– Тебе не обязательно уезжать, – в тысячный и последний раз сказала она перед тем, как я прошел пост Управления транспортной безопасности.
Мама говорит, нас с ней не отличить, так что я мог бы смотреться в нее, как в зеркало, когда бреюсь. Не совсем так, но на отца я точно не похож. У матери острый подбородок и пухлые губы, а у меня нет, но глаза у нас одинаковые. На ее лице они смотрятся по-детски, такие распахнутые, светло-голубые, потому и выглядит она как моя сестра, а не мать. Нам часто так говорят, и ей это нравится, хотя она и не подает виду. А на моем лице голубые глаза выглядят не такими уж юными и какими-то… неприкаянными.
Глядя в эти большие встревоженные глаза, так похожие на мои, я запаниковал. Я же заботился о матери всю свою жизнь. Нет, само собой, когда-то я носил памперсы, и тогда я, наверное, еще не занимался счетами, заполнением бумаг, готовкой и общим руководством, но тех времен я уже не помню.
Правильно ли я поступаю, бросая родную мать на произвол судьбы? Долгие месяцы, пока я шел к этому решению, оно казалось мне правильным. А теперь вдруг засомневался, и чем дальше, тем больше.
Правда, теперь о ней заботится Фил, так что счета будут оплачены вовремя, в холодильнике будет появляться еда, в машине – бензин, а если она заблудится, то сможет ему позвонить… В принципе, я уже не очень-то и нужен.
– Я хочу уехать, – соврал я. Врать я никогда не умел, но в последнее время повторял эту ложь так часто, что сейчас она прозвучала почти правдоподобно.
– Передавай привет Чарли.
– Передам.
– Мы скоро снова увидимся, – уверяла она. – Приезжай домой, когда захочешь, и я сразу же вернусь, как только понадоблюсь тебе.
Но я-то знал, чего ей это будет стоить.
– За меня не волнуйся, – твердил я. – Все будет замечательно. Я люблю тебя, мам.
На минуту она крепко прижала меня к себе, потом я прошел через металлоискатель, а она уехала.
Три часа лету от Финикса до Сиэтла, еще час – на маленьком самолете до Порт-Анджелеса, потом час езды на машине до Форкса. Против перелетов я ничего не имел, а перспектива провести час в машине с Чарли меня малость напрягала.
Во всей этой ситуации Чарли проявил исключительное благородство. Он, похоже, по-настоящему обрадовался, что я приеду к нему на такой долгий срок. И уже записал меня в местную школу и даже собирался помочь обзавестись машиной.
И все-таки я чувствовал беспокойство при мысли о Чарли. Ни его, ни меня не назовешь экстравертом – кстати, необходимое условие, чтобы ужиться с моей матерью. Что я скажу ему при встрече? – я ведь никогда не скрывал своего отношения к Форксу.
Когда самолет приземлился в Порт-Анджелесе, шел дождь. Никаких плохих примет, просто неизбежность. С солнцем я уже попрощался.
Чарли ждал меня в полицейской машине. Как и следовало ожидать. Для законопослушных жителей Форкса Чарли – начальник полиции, шеф Свон. Потому я и решил не тянуть с покупкой собственных колес, несмотря на нехватку денег, – не хотел, чтобы меня возили по городу с красно-синей «мигалкой» на крыше. Полицейские машины ужасно затрудняют уличное движение.
Я вывалился из самолета прямиком в неловкие объятия Чарли.
– Рад видеть тебя, Бо. – Он улыбнулся и машинально поддержал меня. Мы смущенно похлопали друг друга по плечам и оба сделали шаг назад. – Ты почти не изменился. Как Рене?
– У мамы все нормально. Я тоже рад тебя видеть, пап. – Мне не разрешалось звать его в глаза по имени.
– Ничего, что ты уехал от нее?
Мы оба понимали, что мои чувства тут ни при чем. Речь о том, не стремлюсь ли я уклониться от своей обязанности приглядывать за ней. По этой причине Чарли и не пытался отвоевать у матери право опеки: он знал, что без меня она как без рук.
– Ничего. Не был бы уверен, не уехал бы.
– Логично.
С собой у меня была лишь пара вместительных дорожных сумок. Одежда, которую я носил в Аризоне, не годилась для дождливого штата Вашингтон. Мы с матерью объединенными усилиями попытались пополнить мой зимний гардероб, но вещей в нем было все равно немного. Я мог бы унести обе сумки сам, но Чарли забрал у меня одну.
От тяжести сумки меня перекосило, да и вообще у меня нелады с равновесием, особенно с тех пор, как начался скачок роста. Проходя в дверь, я зацепился ногой за порог и нечаянно огрел сумкой какого-то парня, который как раз заходил.
– Уф-ф, извините.
Парень был немногим старше меня и гораздо ниже ростом, но напрягся и пошел на меня, задрав голову. Я увидел татухи у него на шее с обеих сторон. Невысокая тонкая женщина с черными крашеными волосами грозно уставилась на меня из-за спины парня.
– Извините? – передразнила она так, словно я не попросил прощения, а оскорбил их.
– Э-э… что?
Тут она заметила Чарли, одетого в полицейскую форму. Чарли даже не понадобилось раскрывать рот. Он только взглянул на парня, и тот попятился и будто вдруг стал младше, а потом и его спутница отступила, надув мокрые красные губы. Не добавив ни слова, они обошли меня стороной и направились в тесный зал аэропорта.
Мы с Чарли дружно пожали плечами. Забавно, что кое в чем мы похожи, хотя никогда не жили подолгу вдвоем. Наверное, дело в генетике.
– А я нашел неплохую машину, в самый раз для тебя, и совсем недорого, – объявил Чарли, когда мы сели в патрульную машину, пристегнули ремни и тронулись с места.
– Какую? – Меня насторожил тон, которым он уточнил, что эта «неплохая машина» будет «в самый раз» для меня.
– Ну, вообще-то это пикап «шеви».
– А где ты его нашел?
– Помнишь Бонни Блэк из Ла-Пуша?
Ла-Пушем называлась небольшая индейская резервация на побережье.
– Нет.
– Раньше она с мужем рыбачила с нами летом, – напомнил Чарли.
Понятно, почему я не помнил ее: обычно я вытесняю из головы мучительные и никчемные воспоминания.
– Теперь она в инвалидном кресле, – продолжил Чарли, не дождавшись от меня ответа, – машину больше не водит, потому и предложила мне свой пикап по дешевке.
– Какого он года?
По лицу Чарли я понял: он надеялся, что я не догадаюсь об этом спросить.
– Ну, Бонни в мотор столько труда вложила, да машина и не старая совсем…
Он думал, я так легко сдамся?
– Ну и когда она купила ее?
– Кажется, в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом.
– Пикап тогда был новым?
– Вроде нет. Новым он был в начале шестидесятых. Или, самое раннее, в конце пятидесятых, – смущенно признался он.
– Чар… папа, в машинах я ничего не смыслю. Если забарахлит, сам я починить ее не смогу, а автомастерская мне не по карману…
– Вот увидишь, Бо, эта штука здорово бегает. Теперь таких не делают.
Я мысленно отметил «штуку»: звучит многообещающе.
– «Дешево» – это сколько?
В конце концов, от этого зависит, быть сделке или нет.
– Знаешь, сынок, я вроде как уже купил ее тебе. В качестве подарка к приезду. – Чарли бросил в мою сторону беглый взгляд, его лицо осветилось надеждой.
Ух ты, даром.
– Пап, ну зачем ты! Я собирался купить машину на свои.
– Ничего, лишь бы тебе здесь понравилось, – не сводя глаз с дороги, ответил Чарли. Выражать чувства ему явно было неловко. Еще одна общая черта. Потому я и ответил, не глядя на него:
– Супер, пап. Спасибо. Я правда оценил.
Добавлять, что в Форксе мне просто не может понравиться, не стоило, – зачем попусту расстраивать Чарли? И кроме того, я не собирался смотреть дареному пикапу в зубы – или в мотор.
– Э-э… не за что, – пробормотал он, смущенный моей благодарностью.
Мы перекинулись парой замечаний о погоде, которая была сырой, и на этом разговор иссяк. И мы молча уставились в окна.
Наверное, про такие места говорят «красивые» – в общем, как-то так. Сплошная зелень – обросшие мхом стволы, навес из листвы, папоротники под деревьями. Даже воздух как будто становился зеленым, проникая сквозь листья.
Слишком зелено, как на чужой планете.
Наконец Чарли привез меня к себе. Он по-прежнему жил в маленьком доме с двумя спальнями, который они купили вместе с матерью сразу после женитьбы. Единственная хорошая пора их семейной жизни – самое начало. На улице перед домом, который ничуть не изменился, стоял мой новый – точнее, новый только для меня – пикап: когда-то красный, а теперь выгоревший, с большими обтекаемыми крыльями и округлой кабиной.
Он мне понравился. От тачек я никогда не фанател и потому сам себе удивился. Я даже не знал, ездит ли пикап, но уже представлял себя в нем. К тому же он оказался одним из тех прочных металлических громадин, которым ничего не сделается: когда сталкиваются несколько машин, они стоят себе без единой царапины в окружении убитых в хлам иномарок.
– Вау, пап, отпад! Спасибо!
На этот раз я и правда был в восторге. Мало того, что пикап крут, так теперь еще не надо тащиться под дождем три километра до школы. Или соглашаться на предложение подвезти меня на патрульной машине, а хуже этого, ясное дело, уже ничего не придумаешь.
– Я рад, что тебе нравится, – невнятно пробормотал Чарли и снова смутился.
Одного захода нам хватило, чтобы перенести наверх все мои вещи. Мне досталась западная спальня окнами на улицу. Эта комната числилась за мной с самого рождения. Дощатый пол, голубые стены, высокий скошенный потолок, выцветшие занавески в бело-голубую клетку – все здесь напоминало о детстве. Когда я подрос, Чарли заменил кровать и прибавил к обстановке письменный стол. Теперь на нем стоял подержанный компьютер с проводом модема, прибитым скобками вдоль плинтуса до ближайшей телефонной розетки. Такое условие поставила мама, чтобы нам было легче поддерживать связь. В углу по-прежнему находилось кресло-качалка времен моего младенчества.
На втором этаже только одна ванная, значит, пользоваться ею будем вместе – и Чарли, и я. Но раньше у меня была общая ванная с матерью, а это гораздо хуже. Барахла у нее намного больше, вдобавок она решительно против любых моих попыток хоть как-то привести его в порядок.
Чарли хорош тем, что не стоит над душой. Он оставил меня одного, чтобы я распаковал и разложил вещи, – от мамы этого не дождешься. Приятно хоть немного побыть в одиночестве, не улыбаться и не делать довольный вид. Можно с отсутствующим видом поглазеть в окно на проливной дождь и ненадолго дать волю мрачным мыслям.
В средней школе Форкса всего триста пятьдесят семь учеников, со мной триста пятьдесят восемь; дома, в Финиксе, в одних только старших классах их насчитывалось более семисот. Все здешние школьники выросли вместе, их деды знали друг друга еще детьми. А я окажусь среди них новеньким, да еще из большого города. Все будут на меня глазеть и обсуждать.
Будь я крутым парнем, я, наверное, обратил бы это себе на пользу. Явился бы как всеобщий любимец, душа компании. Но от истины никуда не денешься, а истина в том, что я совсем не такой: и не звезда футбольной команды, и не президент класса, и не плохой парень на мотоцикле. Если не видеть, как я передвигаюсь, можно подумать, что я из тех ребят, которые неплохо играют в баскетбол. А на самом деле меня запихивали в шкафчик в школьной раздевалке до тех пор, пока на второй год учебы в старших классах я вдруг не вырос почти на двадцать сантиметров. Словом, бледный ботан, который ни черта не смыслит в играх, тачках, бейсбольной статистике или в чем там еще положено разбираться.
В отличие от других ребят мне всегда не хватало времени на увлечения. Дел и без того хватало: подбивать баланс по чековой книжке, прочищать тросом забитый слив и закупать продукты на неделю.
По крайней мере, раньше было так.
Я с трудом сходился с ровесниками. А может, и с людьми вообще, и точка. Даже мама, ближе которой у меня нет никого на земле, никогда толком меня не понимала. Порой я гадал, действительно ли вижу своими глазами тот же самый мир, который видят остальные. Может, то, что я вижу зеленым, все остальные видят красным. Или от меня пахнет уксусом, а от них – кокосом. И у меня в мозгах какой-то глюк.
Но причина, в сущности, не главное. Важнее следствие. И завтрашний день будет лишь началом.
В ту ночь я никак не мог уснуть даже после того, как наконец велел своим мозгам заткнуться. Несмолкающий шум дождя и ветра над крышей просто достали. Я с головой забрался под старое вылинявшее стеганое одеяло, потом прихлопнул сверху голову подушкой. Но уснуть смог лишь после полуночи, когда дождь наконец сменился бесшумной моросью.
Густой туман – вот и все, что я увидел, выглянув утром в окно, и почувствовал, как ко мне подкрадывается клаустрофобия. Здесь никогда не видно неба – такими мне представляются тюремные камеры.
Завтрак с Чарли прошел тихо. Он пожелал мне удачи в школе, я сказал «спасибо», зная, что его надежды напрасны: удача меня обычно избегает. Чарли первым уехал в полицейский участок, который заменял ему семью. После его ухода я еще немного посидел на одном из трех разных стульев за старым дубовым кухонным столом и окинул взглядом тесную кухню с темными панелями стен, ярко-желтыми кухонными шкафами и белым линолеумом на полу. Здесь все осталось как раньше. Шкафы покрасила мама восемнадцать лет назад, пытаясь добиться, чтобы в доме стало хоть немного светлее. В тесной соседней гостиной над маленьким камином на полке выстроились в ряд фотографии. На первой – Чарли и мама во время их свадьбы в Лас-Вегасе, на следующей нас уже трое – услужливая медсестра держит меня на руках возле больницы, где я родился, а затем шли мои школьные снимки вплоть до прошлогоднего. Смотреть на них было неловко – уродские стрижки, брекеты, прыщи, которые только недавно наконец прошли. Надо бы уговорить Чарли куда-нибудь убрать эти фотки, по крайней мере, пока я живу здесь.
В этом доме сразу становилось ясно, что Чарли так и не оправился после развода с моей матерью. Неуютное ощущение.
Заявляться в школу слишком рано не стоило, но и дома не сиделось. Надев куртку, похожую на костюм биозащиты, я вышел под дождь.
Он моросил по-прежнему, слишком мелкий, чтобы сразу же промокнуть под ним. Я достал ключ, который мы всегда прятали под карнизом у двери, и запер замок. Новые непромокаемые ботинки странно хлюпали, мне недоставало привычного хруста гравия под ногами.
В машине было сухо и хорошо. Видимо, Бонни или Чарли вычистили кабину, но от бежевой обивки сидений по-прежнему слабо пахло табаком, бензином и мятной жвачкой. Двигатель завелся сразу, только очень громко – пробудился к жизни, взревел и на полной громкости продолжал работать вхолостую. Ну что ж, должен же быть хоть один минус у этого антиквариата. Зато древнее радио работало – на такой подарок я не рассчитывал.
Школу я отыскал без труда – как и многие другие здания, она располагалась чуть в стороне от шоссе. Догадаться, что это школа, было бы непросто, если бы не указатель «Средняя школа Форкса». Школа представляла собой несколько одинаковых корпусов из темно-красного кирпича. Деревья и кусты здесь росли так густо, что о размерах школьной территории можно было только догадываться. А как же казенная атмосфера? Где забор из сетки и металлоискатели?
Я припарковался перед первым зданием, на двери которого висела неприметная табличка «Администрация». Поблизости больше никто не ставил машины, и я сообразил, что это запрещено правилами, но все-таки решил узнать, как пройти к учебным корпусам, вместо того чтобы нарезать круги под дождем. Что я – идиот?
Внутри горел яркий свет и было теплее, чем я рассчитывал. Помещение оказалось маленьким, в приемной со складными стульями и оранжевым в крапинку ковролином теснились на стенах объявления и грамоты, громко тикали большие часы. Повсюду в больших пластмассовых горшках торчали комнатные растения – как будто снаружи мало зелени! Комнату делила пополам длинная стойка, заставленная проволочными лотками, полными бумаг, с яркими этикетками, приклеенными к лоткам спереди. За одним из трех столов, помещавшихся за стойкой, сидел лысеющий очкастый толстяк. Он был в футболке, и мне сразу стало неловко за собственную одежду, словно я утеплился не по погоде.
Очкастый поднял голову.
– Чем могу помочь?
– Меня зовут Бо Свон, – сообщил я, и его глаза сразу вспыхнули. Так я и знал – обо мне уже сплетничают. Сынок шефа полиции и этой вертихвостки наконец-то вернулся на родину.
– Ясно, – отозвался очкастый, порылся в опасно накренившейся кипе бумаг на своем столе и наконец нашел то, что искал. – Вот, Бофорт, здесь твое расписание и карта школы, – он выложил на стойку несколько листов бумаги.
– Пожалуйста, просто Бо.
– А, хорошо, Бо.
Он перечислил мои уроки, пометил маркером на карте, как пройти до каждого корпуса, и вручил мне карточку, в которой должен был расписаться каждый учитель, а я – принести ее обратно после уроков. Потом он улыбнулся мне и так же, как и Чарли, выразил надежду, что в Форксе мне понравится. Я в ответ постарался улыбнуться как можно естественнее.
Когда я вернулся к своему пикапу, остальные ученики уже начали съезжаться. По территории школы я ехал, следуя размеченным полосам движения. Машины здесь были по большей части еще древнее моей, а дорогих тачек я вообще не заметил. В Финиксе мы жили в небогатом районе, но относился он к престижному округу Пэрадайз-Вэлли. Новый «мерседес» или «порше» на школьной стоянке – обычное явление для тех мест. А здесь самым шикарным был новенький серебристый «вольво», который сразу бросался в глаза. Но я все равно заглушил двигатель сразу же, как только нашел, где припарковаться, чтобы его громовой рев не привлекал ко мне внимания.
В пикапе я изучил расположение корпусов, стараясь запомнить его: если повезет, мне не придется весь день разгуливать по территории школы, уткнувшись в карту. Потом я затолкал свои вещи в рюкзак, закинул его за спину и тяжко вздохнул. Все не так уж плохо, соврал я себе. Ну реально же это не вопрос жизни и смерти, а просто учеба в школе. Никто меня не укусит. Наконец я выдохнул и выбрался из машины.
Набросив капюшон, я зашагал по дорожке в толпе подростков. И с радостью заметил, что в своей простой черной куртке выделяюсь среди них разве что ростом, но тут уж ничего не поделаешь. Я ссутулился и опустил голову.
Третий корпус я заметил сразу же, как только обогнул здание школьного кафетерия: большая черная цифра «три» была нарисована на его восточном углу, на белом квадрате. Я вошел в дверь следом за двумя дождевиками не пойми какого пола.
Класс оказался маленьким. Хозяева дождевиков остановились у двери и повесили их на крючки в длинном ряду. Я сделал то же самое. Оказалось, я шел за девчонками – блондинкой с кожей как фарфор и еще одной, тоже бледной, с русыми волосами. По крайней мере, я не буду выделяться здесь своим цветом кожи.
Я отдал свою карточку учительнице – строгой, с редеющими волосами, которую, судя по табличке на столе, звали мисс Мейсон. Увидев мою фамилию, она уставилась на меня, к моему лицу, само собой, прилила кровь, щеки и шея наверняка пошли позорными красными пятнами. Хорошо еще, что мисс Мейсон отправила меня на заднюю парту, не устраивая цирк с представлением всему классу. Я постарался втиснуться за парту для карликов как можно незаметнее.
Пялиться на меня, сидящего сзади, моим новым одноклассникам было непросто, но они все же ухитрялись. Я не поднимал глаз от списка литературы, который вручила учительница. Список был обычным: Бронте, Шекспир, Чосер, Фолкнер. Все это я уже читал. Хоть какое-то утешение и… скучища. Я задумался, пришлет ли мать мою старую папку с сочинениями, или сочтет, что это нечестно. Мысленно я заспорил с ней, пытаясь убедить, а тем временем мисс Мейсон бубнила свое.
Затрещал звонок, и бледная тощая девчонка в прыщах, с черными волосами, блестевшими жирно, как разлитая нефть, наклонилась через проход между партами, чтобы поболтать со мной.
– Ты Бофорт Свон, да?
От нее прямо-таки несло услужливостью, как от подсказчика из шахматного клуба.
– Бо, – поправил я. Все сидящие в радиусе трех парт разом обернулись.
– Где у тебя следующий урок? – спросила она.
Пришлось искать в сумке расписание и сверяться с ним.
– В шестом корпусе, политология у Джефферсона.
Куда ни посмотри, всюду любопытные взгляды.
– Я иду в четвертый корпус, но могу показать тебе дорогу… – не просто услужливая, а прилипчивая. – Я Эрика, – добавила она.
Я выдавил из себя улыбку.
– Спасибо.
Надев куртки, мы вышли под дождь, который сразу припустил сильнее. Несколько человек шли за нами вплотную, чуть не наступая на пятки, как будто подслушивали. Не хватало мне паранойи.
– Ну как, большая разница с Финиксом, а? – спросила Эрика.
– Очень.
– Там ведь редко идут дожди?
– Раза три-четыре в год.
– Ого! И как же там тогда? – изумилась она.
– Солнечно, – ответил я.
– Что-то ты не выглядишь загорелым.
– У матери частичный альбинизм.
Она нерешительно вгляделась в мое лицо, и я чуть не застонал. Похоже, с дождевыми тучами чувство юмора несовместимо. Еще несколько месяцев – и я отучусь от сарказма.
Мы обогнули кафетерий в обратном направлении, направляясь к южным корпусам возле спортзала. Эрика проводила меня до самой двери, хотя номер корпуса был виден издалека.
– Ну, удачи тебе, – пожелала она, когда я взялся за дверную ручку. – Может, на других уроках еще встретимся, – полным надежды голосом добавила она.
Стараясь не слишком обнадежить ее, я улыбнулся и вошел в здание.
Остаток утра прошел примерно так же. Учительница тригонометрии мисс Варнер, которую я в любом случае невзлюбил бы за ее предмет, стала единственной, кто велел мне выйти к доске и представиться классу. Я заикался, краснел, а по пути на место путался в собственных ногах.
За два урока я запомнил несколько лиц в каждом классе. Всякий раз находился кто-нибудь посмелее остальных – называл свое имя, спрашивал, нравится ли мне Форкс. Я старался проявлять дипломатичность, а чаще просто врал. Зато карта мне ни разу не понадобилась.
На каждом уроке учителя поначалу звали меня полным именем, и это здорово бесило, хотя я сразу поправлял их. Понадобились годы, чтобы отучить людей вокруг называть меня Бофортом: спасибо деду, удружил – помер за несколько месяцев до того, как я родился, и мать, конечно, сочла своим долгом назвать меня в его честь. В Финиксе давно уже никто не вспоминал, что Бо – просто уменьшительное от имени. И вот теперь придется начинать все заново.
Один парень сидел со мной и на тригонометрии, и на испанском, а потом мы вместе отправились обедать в кафетерий. Парень был коротышкой, не доставал мне даже до плеча, но его буйная курчавая шевелюра немного сглаживала разницу в росте между нами. Его имени я не запомнил, поэтому только улыбался и кивал, а он трепался об уроках и учителях. В смысл слов я не вдумывался.
Мы устроились в конце длинного стола вместе с его приятелями, которых он тут же познакомил со мной. Их имена я забыл сразу же, как только услышал. Похоже, все были довольны, что мой новый знакомый позвал меня к ним. Девчонка с английского, Эрика, помахала мне с другого конца зала, и все заржали. Ну вот, не успел приехать, как стал посмешищем. Прямо новый рекорд установил. Но смеялись вроде бы беззлобно.
Вот там-то, в кафетерии, пытаясь поддерживать разговор с семью любопытными незнакомцами, я и увидел их впервые.
Они сидели в углу кафетерия – самом дальнем от меня, противоположном углу длинного зала. Их было пятеро. Они не разговаривали и не ели, хотя перед каждым стоял поднос с нетронутой едой. В отличие от большинства других учеников, они не глазели на меня, поэтому я мог рассматреть их без опаски. Но вовсе не то, что я перечислил, привлекло мое внимание.
Все они казались совершенно разными.
Девчонок было трое. Одна, насколько я мог судить, высоченная: даже сидя она казалась такой же рослой, как я, а ее ноги – бесконечными. Выглядела она, как капитан волейбольной команды, и я был почти уверен, что под ее резаные удары лучше не подставляться. Ее темные вьющиеся волосы были собраны в пушистый хвост.
Медовые волосы второй свисали до плеч, она была ниже ростом, чем брюнетка, но, пожалуй, выше, чем чуть ли не все парни за моим столом. В ней ощущались какое-то напряжение и резкость. Странное дело, я вдруг вспомнил актрису, которую видел в одном боевике несколько недель назад, – там она разделалась с дюжиной мужиков, вооруженная одним мачете. Помню, тогда я еще подумал, что верится с трудом – ну, не могла эта актриса сразиться с целой толпой подонков и победить. А теперь у меня мелькнула мысль, что я поверил бы, если бы в фильме играла вот эта девчонка.
Последняя из троих была ниже ростом, с волосами цвета между рыжим и каштановым, но ни тем и ни другим, а каким-то бронзовым с металлическим блеском. И выглядела она младше двух других, которые вполне могли оказаться студентками колледжа, в легкую.
Два парня были полной противоположностью друг другу. Тот, что подлиннее – ростом точно выше меня, метра два, – явно был лучшим спортсменом школы. Таких выбирают королем выпускного бала, для таких в качалке всегда свободен любой тренажер. Прямые золотистые волосы он собрал в пучок на макушке, но больше в нем не было ничего женственного, да, собственно, прическа странным образом придавала ему мужественности. В общем, он был даже чересчур крут для этой школы, да и для любой другой тоже.
А другой, невысокий, был жилистым и гибким, с темными волосами, подстриженными так коротко, что они казались тенью у него на черепе.
И все-таки кое-что объединяло всех пятерых. Все лица были белыми, как мел, бледнее, чем у любого школьника в этом городе, не знающем солнца. Бледнее, чем у меня, альбиноса. Цвет волос у всех пятерых был разный, а цвет глаз – одинаковым, почти черным. И густые тени под глазами, темные с лиловым оттенком, похожие на синяки, как после бессонной ночи или перелома носа. Однако их носы, как и все черты, были прямыми и заостренными.
Но не потому я смотрел на них, не в силах оторвать взгляд.
Я уставился на них в упор потому, что их лица, такие разные и настолько похожие, были офигенно, нечеловечески прекрасны. Красивыми были и девчонки, и парни. Такие лица не ожидаешь встретить в реальной жизни, разве что на отфотошопленных снимках в журнале мод или на рекламных щитах. Или на старой картине с изображением ангела. С трудом верилось, что они настоящие.
Я решил, что самая красивая из них – невысокая девчонка с бронзовой гривой, а женская половина школы наверняка проголосовала бы за блондина с внешностью кинозвезды. Ну и зря. Все пятеро, конечно, выглядели шикарно, однако той девчонке досталась не просто красота. Но и совершенство. Тревожное, беспокойное совершенство. Пока я пялился на нее, мне стало не по себе.
Все они ни на кого не смотрели. Они вообще ни на что не смотрели, насколько я мог судить. Они напоминали моделей, с подчеркнутым артистизмом позирующих в рекламе, – художественное олицетворение скуки. На моих глазах жилистый скинхед поднялся, взял свой поднос с неоткрытой газировкой и ненадкусанным яблоком и направился прочь легко и свободно, как по подиуму. Я смотрел на него, соображая, есть ли здесь, в городе, балетная труппа, пока он не выбросил свой поднос в мусорный бак и не выскользнул через заднюю дверь так стремительно, что я обалдел. Я перевел взгляд на остальных, по-прежнему сидевших на месте.
– Кто это? – спросил я парня, имя которого забыл, но помнил, что сидел с ним на испанском.
Он обернулся посмотреть, о ком я говорю, хотя, вероятно, уже догадался по моему голосу, и вдруг голову подняла девчонка, которую я мысленно назвал Совершенством. Долю секунды она смотрела на моего соседа, а потом метнула взгляд темных глаз на меня. Глаза были чуть раскосые, с густыми ресницами.
Она отвернулась сразу же, гораздо быстрее, чем я, хотя я моментально отвел взгляд. И понял, что на лице опять проступают красные пятна. Этот краткий, как вспышка, взгляд был совершенно равнодушным, словно мой сосед произнес ее имя, а она машинально отреагировала, даже не думая отзываться.
Мой сосед неловко хохотнул, уставившись в стол, как и я.
Еле слышным шепотом он объяснил:
– Это Каллены и Хейлы. Эдит и Элинор Каллен, Джессамин и Ройал Хейл. Парня, который ушел, зовут Арчи Каллен. Они живут у доктора Каллен и ее мужа.
Я мельком взглянул на девчонку-совершенство, которая теперь сидела, уставившись в свой поднос, и тонкими бледными пальцами расщипывала в клочки бублик. Ее подбородок быстро двигался, но идеально очерченные губы оставались сомкнутыми. Остальные трое по-прежнему не смотрели на нее, но мне казалось, она что-то тихо им говорила.
Странные у них имена. Старомодные. Вроде моего – так обычно зовут стариков. А может, здесь, в маленьком городке, такие имена – обычное дело? Только теперь я наконец вспомнил, что моего соседа зовут Джереми – нормальное простое имя. Дома в Финиксе у нас на уроках истории было сразу двое парней с таким именем.
– Они… ничего, симпатичные.
И это еще мягко сказано.
– А то! – снова хохотнув, согласился Джереми. – Вот только ходят они исключительно со своими – Ройал и Элинор, Арчи и Джессамин. Неразлучные парочки. Да еще живут вместе.
Не знаю, почему, но мне вдруг захотелось вступиться за них. Может, потому, что Джереми явно осуждал их. Но что я мог возразить? Я же их впервые видел.
– Кто из них Каллены? – спросил я. – На родственников они не похожи… ну, мне так показалось…
– А они и не родственники. Доктор Каллен совсем молодая. Ей чуть за тридцать. Все ее дети – приемные. Хейлы, блондины, – близнецы, брат и сестра; они, кажется, временно воспитываются в семье доктора.
– Слишком взрослые они для воспитанников.
– Сейчас – да, Ройалу и Джессамин уже восемнадцать, но с мистером Калленом они живут с малых лет. Он им, по-моему, дядя.
– Здорово, да? Взяли в дом столько детей, заботятся о них, а сами еще такие молодые.
– Наверное, – откликнулся Джереми таким тоном, словно у него не находилось для них доброго слова. Как будто доктор и ее муж были чем-то неприятны ему. Мне показалось, он всем им немного завидовал.
– Кажется, у доктора Каллен не может быть своих детей, – добавил Джереми таким тоном, словно этот факт умалял благородство ее поступка.
Пока мы болтали, я не мог отвести глаз от странной семейки дольше, чем на несколько секунд. Они по-прежнему смотрели в стену и ничего не ели.
– Они всегда жили в Форксе? – спросил я. Почему раньше, приезжая сюда летом, я ни разу не встретил их?
– Нет. Всего два года назад переселились сюда откуда-то с Аляски.
На меня накатили и досада, и облегчение. Досада от того, что, несмотря на всю красоту, они чужие и явно не признанные здесь. А облегчение – потому что я не единственный новенький в городе и, уж конечно, не самый примечательный по любым меркам.
Пока я разглядывал их, девчонка-совершенство, одна из Калленов, подняла голову и встретилась со мной глазами, и на этот раз на ее лице отразилось явное любопытство. Я сразу отвел глаза, но мне показалось, что в ее взгляде мелькнуло что-то вроде несбывшейся надежды.
– Та рыжая – кто она? – спросил я. Делая вид, будто оглядываю кафетерий, я мимоходом посмотрел и на нее. Она по-прежнему смотрела на меня, но не таращилась, как остальные, а почему у нее недовольный вид, я так и не понял. И опустил глаза.
– Это Эдит. Она, конечно, супер, но лучше не трать на нее время. Похоже, никто из здешних парней ей не пара, – кислым тоном объяснил Джереми и хмыкнул. Интересно, сколько раз она его отшивала.
Я сжал губы, чтобы не дать им растянуться в улыбке, потом снова взглянул на Эдит. Она сидела, почти отвернувшись, но мне показалось, что ее щека слегка приподнялась, словно и она улыбалась.
Еще несколько минут – и все четверо встали из-за стола. Все они двигались легко и красиво, даже король выпускного бала. Странно было наблюдать, как они идут все вместе. Эдит на меня больше не взглянула.
С Джереми и его друзьями я просидел в кафетерии гораздо дольше, чем если бы обедал один. Не хватало мне только опоздать на урок в первый же день. У одного из моих новых знакомых, который вежливо напомнил мне, что его зовут Аллен, следующим уроком тоже был второй курс биологии. До класса мы дошли молча. Аллен оказался таким же стеснительным молчуном, как и я.
В классе он сел за лабораторный стол с черной столешницей, в точности такой, к каким я привык в своей бывшей школе. У Аллена уже был сосед. Занятыми оказались все места, кроме одного. Эдит Каллен, которую я узнал по странному металлическому блеску волос, сидела рядом с единственным свободным местом в среднем ряду.
Мое сердце вдруг заколотилось быстрее, чем обычно.
Направляясь по проходу между столами, чтобы назвать учителю свою фамилию и подать карточку на подпись, я как можно незаметнее посмотрел на Эдит. Когда я проходил мимо, она вдруг словно окаменела на своем месте. А потом вскинула голову с быстротой, которой я не ожидал, и уставилась на меня с необъяснимым выражением – не просто недовольным, а яростным, враждебным. Я в растерянности отвернулся и снова покраснел. В проходе я ненароком задел какую-то книгу, и мне пришлось схватиться за край стола. Сидящая за ним девчонка прыснула.
Насчет глаз я оказался прав: у Эдит были черные глаза. Черные, как уголь.
Миссис Баннер расписалась в моей карточке и выдала учебник. О знакомстве с классом и речи не было. Я сразу понял, что мы с ней поладим. Само собой, ей не оставалось ничего другого, кроме как отправить меня на единственное свободное место в центре класса. Не поднимая глаз, я направился к Эдит, смущенный, неловкий и не понимающий, чем заслужил ее враждебность.
Не глядя на Эдит, я положил учебник на стол и занял свое место, но успел все же заметить мельком, что моя соседка сменила позу. Она отклонилась от меня, отодвинулась на самый край своего стула и отвернулась, как будто от меня воняло. Я незаметно принюхался. От рубашки слабо пахло стиральным порошком. Но разве это вонь? Я отодвинул свой стул вправо, как можно дальше от нее, и попытался слушать учительницу.
Урок был посвящен строению клетки, а я его уже проходил. Но я все равно старательно записывал, не поднимая глаз.
Время от времени я, не удержавшись, поглядывал на свою странную соседку. За весь урок она так и не сменила неудобную позу на краешке стула, на максимальном расстоянии от меня, и все время прятала лицо за волосами. Я видел ее кулак, сжатый на левом бедре, жилы, проступившие под бледной кожей. До конца урока пальцы она так и не разжала. Длинные рукава ее белой рубашки без воротника были закатаны выше локтей, на предплечье под кожей перекатывались на удивление крепкие мышцы. Я невольно отметил, что ее кожа и вправду совершенство: ни веснушки, ни единого прыщика.
Этот урок, казалось, тянулся дольше остальных. Может, потому, что день наконец близился к концу? Или потому, что я все ждал, когда она разожмет кулак? Так и не дождался, а сидела она настолько неподвижно, словно даже не дышала. Что с ней такое? Неужели она всегда такая? Наверное, зря я поспешил осудить Джереми за то, как он неприязненно отозвался об этой девчонке за обедом. Может, дело вовсе не в том, что он затаил на нее обиду.
Но и я ни в чем не виноват перед ней, ведь она увидела меня сегодня впервые.
Перед самым концом урока миссис Баннер раздавала проверенные контрольные и попросила меня передать моей соседке ее работу. Я машинально взглянул на листок – сто процентов, высший балл – и только теперь узнал, как правильно пишется ее имя. Не через «i», а через «y». Никогда еще не видел, чтобы так писали, но в таком начертании это имя подходило ей еще больше.
Я взглянул на нее украдкой еще раз, придвигая ей листок, и сразу пожалел об этом. Она вновь пристально уставилась на меня черными, полными отвращения глазами. Я отшатнулся, такая от нее исходила ненависть, и в голове у меня вдруг мелькнуло выражение «убийственный взгляд».
В этот момент звонок вдруг грянул так громко, что я вздрогнул, а Эдит Каллен сорвалась с места. У нее была походка танцовщицы, все идеальные линии ее тонкого тела двигались в полной гармонии друг с другом. Повернувшись спиной ко мне, она выскочила за дверь прежде, чем остальные успели встать.
Я словно примерз к стулу, тупо глядя вслед Эдит. Какая она все-таки грубая и резкая. Я начал вяло собирать вещи, стараясь не поддаться замешательству и угрызениям совести. С какой стати я чувствую себя виноватым? Я ничего такого не сделал. С чего вдруг? Мы ведь с ней даже не познакомились.
– Это ты Бофорт Свон? – раздался девчоночий голос.
Обернувшись, я увидел симпатичную девушку с детским личиком и светлыми волосами, старательно выпрямленными утюжком. Она дружески улыбалась мне и явно не считала, что от меня воняет.
– Бо, – с улыбкой поправил я.
– А я Маккайла.
– Привет, Маккайла.
– Помочь тебе найти следующий класс?
– Вообще-то я в спортзал. Думаю, не заблужусь.
– Мне туда же. – Она страшно обрадовалась, хотя в этой маленькой школе такие совпадения неудивительны.
Мы отправились на урок вместе. Маккайла оказалась болтуньей – почти все время говорила она одна, и меня это вполне устраивало. До десяти лет она жила в Калифорнии, поэтому хорошо понимала, как мне не хватает здесь солнца. Выяснилось, что и на английском мы в одной группе. Из всех, с кем я познакомился в этот день, она была самой приятной и легкой в общении.
Но перед тем, как мы вошли в спортзал, она спросила:
– Ты что, ткнул Эдит Каллен карандашом? Никогда не видела ее такой.
Я поморщился. Значит, не только я заметил ее странности. Видимо, Эдит Каллен обычно ведет себя иначе. Я решил закосить под дурачка.
– Ты про девчонку, с которой я сидел на биологии?
– Ага, – подтвердила Маккайла. – Унеслась как ужаленная.
– Без понятия, – ответил я. – Мы с ней не разговаривали.
– Странная она какая-то, – вместо того, чтобы уйти в раздевалку, Маккайла медлила. – Если бы тебя посадили со мной, мы бы обязательно поговорили.
Улыбнувшись ей, я ушел в мужскую раздевалку. Хорошая девчонка, и я ей, кажется, понравился. Но этого слишком мало, чтобы забыть странные события предыдущего урока.
Учительница физкультуры, тренер Клапп, нашла для меня спортивную форму, но не стала настаивать, чтобы я немедленно переоделся и приступил к занятиям. В Финиксе на физкультуру в старших классах надо было ходить только два года. А здесь она была обязательной все четыре. Мой персональный ад.
Я смотрел четыре волейбольных матча одновременно и вспоминал, сколько травм заработал – и причинил – играя в волейбол. Меня мутило.
Наконец прозвенел звонок с последнего урока. Я нехотя потащился в административный корпус, относить карточку. Дождь утих, но налетел сильный ветер, вдобавок похолодало. Я застегнул молнию на куртке и сунул свободную руку в карман.
Но едва войдя в теплую приемную, я обомлел.
Прямо передо мной, у стойки, стояла Эдит Каллен. Я сразу узнал ее по растрепанным бронзовым волосам. Похоже, она не слышала, как я вошел. Прислонившись спиной к стене, я ждал, когда очкастый секретарь освободится.
Эдит убеждала его негромко и нежно. Суть разговора я уловил сразу же: она просила перенести биологию в ее расписании с шестого урока на какое-нибудь другое время, какое угодно.
Не может быть, чтобы она добивалась этого из-за меня. Должна быть еще какая-то причина, что-то наверняка случилось до того, как я вошел в кабинет биологии. Недовольство на лице Эдит наверняка объяснялось чем-то совершенно иным. Не может быть, чтобы совершенно незнакомый человек с первого взгляда проникся ко мне столь сильной антипатией. Не настолько я важная персона, чтобы так остро реагировать на меня.
Дверь снова открылась, холодный ветер пронесся по приемной, зашелестел бумагами на столе, потрепал мои волосы. Вошедшая девушка молча подошла к стойке, положила какую-то бумагу в проволочный лоток и снова вышла. Но Эдит Каллен словно окаменела, потом медленно обернулась и снова уставилась на меня в упор. Ее лицо было неправдоподобно безупречным, без единого изъяна, который придал бы ей хоть что-то человеческое, а глаза смотрели пронзительно и горели ненавистью. На миг мне стало по-настоящему страшно, настолько, что волосы на руках встали дыбом. Как будто я предчувствовал, что сейчас она достанет пушку и пристрелит меня. Взгляд длился всего секунду, но был холоднее пронизывающего ветра. Эдит снова повернулась к секретарю.
– Ну ладно, – поспешно произнесла она мелодичным голосом. – Нельзя так нельзя. Большое спасибо вам за помощь, – она резко развернулась и скрылась за дверью, не удостоив меня взглядом.
Переставляя ноги неуклюже, как робот, и в кои-то веки побледнев, а не покраснев, я подошел к стойке и протянул секретарю подписанную карточку.
– Как прошел твой первый день, сынок? – спросил он.
– Прекрасно, – я соврал, голос дрогнул. Секретарь, кажется, не поверил мне.
Когда я дотащился до стоянки, мой пикап остался чуть ли не последней машиной на ней. В этом мокром зеленом аду он показался мне надежным убежищем, почти таким же родным, как дом. Я забрался в кабину и некоторое время сидел, безучастно глядя сквозь ветровое стекло. Но вскоре мне стало холодно, пришлось включить печку. Я повернул ключ, и двигатель с ревом пробудился к жизни. Я покатил к дому Чарли, стараясь ни о чем не думать.