Хектор Родригес Альварадо, в лицо называемый Папа Тио, а за глаза – Эль Дьябло, сидел в центре почти круглого стола, напоминавшего огромный бублик с откушенным куском. На столе выстроились семь плоских мониторов. Как кто-то сказал однажды: по одному на каждый смертный грех. Сейчас они показывали биржевые сводки, новости Аризоны и статью на сайте «Форбса», где говорилось о том, как Папа Тио снова попал в список первых миллиардеров года. Остальные экраны заполняли увеличенные фрагменты фотографий, размещенные, словно картины в галерее: синие татуировки на мертвой плоти, числа, контуры пистолетов, бледный человек с красным ожогом на руке, обугленный череп под дождем, на котором в сумраке сияла металлическая пластина. Тио выделил эту фотографию, послал ее на принтер, откатился на кресле от стола и, хрустнув коленями, медленно встал.

Тио потянулся, чтобы расслабить спину, неуклюже двинулся туда, где принтер методично рисовал фото на плотном листе бумаги. Выдвинул ящик из шкафа под принтером, вынул один из лежащих там мобильных телефонов, включил его и посмотрел сквозь щель в жалюзи на сухой каменистый мир снаружи.

Особняк стоял на крутом холме в горах Сьерра-Мадре, в пятидесяти милях от границы с США. К холму нельзя было приблизиться незамеченным. Идеальное место для обороны. Но чертовски ветреное. Ветер нес песок, завывал в балках крыши, словно разбушевавшееся привидение. Тио жил здесь последние восемь лет – с тех пор, как позволил себе небрежность и оказался в тюрьме, откуда пришлось дорого и долго себя выкупать. А после – прятаться. Жить будто бы на свободе, но ощущаемой лишь как перемена тюрьмы. Мир сузился до комнаты вдвое больше гаража. Окнами наружу стали экраны мониторов.

Тио увеличил яркость монитора, показывающего новости. Они все еще были о пожаре в пустыне. Лил дождь, кверху поднимался пар. Люди, испятнанные сажей, счастливые, махали в камеру. Сын Тио умер, а эти люди радовались. Тио захотелось пойти к ним и ударить их всех ножом в лицо.

Принтер умолк. Тио взял в руки фото и посмотрел в пустые глазницы черепа. И вспомнил, сколько ненависти было в глазах, когда-то живших в этих глазницах. С Рамоном Тио в последний раз встречался после какой-то мелкой, уже ускользнувшей из памяти неприятности несколько месяцев назад. Из памяти ушло и сказанное сыну тогда. Наверное, что-то злое. Это не всегда было так. Отец и сын были близки до тех пор, пока Рамону не исполнилось семнадцать и его не избили так сильно, что пришлось ставить пластину в череп. Он долго принимал сильные болеутоляющие. Развилась зависимость, переросшая в наркоманию. Рамон подсел на героин. Сын обвинял в своих бедах отца – и не ошибался. Быть сыном Тио – тяжело и опасно. А теперь Рамон умер, как и его сестры. Умерли все дети Тио.

Он проверил батарею и качество сигнала на телефоне, бросил последний взгляд на комнату, в которой провел последние восемь лет, и щелкнул рубильником на стене. Семь экранов мгновенно почернели. Исчезли счастливые лица победителей пожара. Все так легко: щелкнул – и они исчезли. Тио мог заставить их исчезнуть по-настоящему. Он много раз проделывал подобное, сидя перед экранами. Но теперь не хотел. Сейчас нужно не просто послать приказ и ждать результатов. Сейчас затронута его, Тио, семья – и должно отомстить самому.

Он снял с крюка на стене потрепанную ковбойскую шляпу, вынул из кармана рубашки старые солнцезащитные очки со стеклами в радужных разводах, будто от нефтяной пленки на воде, нацепил их на нос, открыл дверь и шагнул наружу.

После долгого сидения в сумраке солнце напоминало ядерный взрыв. Жара казалась такой страшной, будто весь мир перегрелся и готов был вспыхнуть в любой момент. Из тени выскочили двое охранников и заспешили к боссу, изображая на ходу идеальную бдительность, картинно рассматривая окрестности – а вдруг кто шевельнулся? – с ладонями на прикладах «Хальконов М-60».

– Выводите машину и суньте в багажник несколько канистр с бензином, – приказал Тио.

Охранники недоуменно переглянулись, затем один помчался за дом, второй же остался рядом, высматривая посторонних, которых здесь просто не могло быть, учитывая, что целая армия охраны патрулировала наружный периметр. Вдобавок все дороги к холму окаймлялись минными полями и растяжками.

Годами Тио пытался завести больше детей. Бог знает, сколько Тио перетрахал шлюх. Наверное, пролитого семени хватило бы на целую династию. Но в этом-то и коренилась беда. В молодости он жил жизнью улицы. Населявшие ее женщины относились к своим телам и юности, словно к разменной монете. И те, как всякие деньги, быстро трепались и пачкались от употребления. Тио цеплял почти всякую заразу и даже этим гордился как доказательством мужества. Трое детей – есть чем похвастаться. Когда-то он думал, что этого достаточно. Родил сына, которому оставит свою империю в должный час. А что еще надо?

А позже, когда сын стал глядеть на отца как на врага, Тио заметил красивую девушку на песенном конкурсе на телевидении, сумел завоевать ее сердце миллионными контрактами и бриллиантами – и узнал, что изгнанная лечением зараза возвращается снова и снова. Хворь сожгла чресла Тио, лишила возможности иметь детей. А теперь все его потомство мертво. Род кончился. Имя Тио умрет вместе с ним.

– Жди здесь! – приказал он и толкнул высушенную солнцем бугристую дверь сарая.

Мучительно заскрипели старые петли.

Внутри было темно и душно, пахло маслом, разогретым металлом, пылью. Сквозь щели между досками, закрывавшими окна, просачивалось солнце. Тонкие полосы света падали на двоих, стоявших, обмякнув, на коленях посреди сарая. Разодранные джинсы и рубашки обоих были мокры от темной крови, кисти рук связаны вместе скалолазной веревкой, перекинутой через центральную балку под потолком; связанные руки задраны над бессильно повисшими головами, будто пленники безмолвно просили Бога о прощении, которое вряд ли могли бы получить. Словно ангелы из мрака, с увеличенных фотографий на стенах глядели две девушки, в чьих лицах отчетливо виделось сходство с Тио.

Тот снял очки, поморгал, привыкая к темноте, и двинулся вдоль стены, чтобы не приближаться к середине, к окровавленным людям. Над головой потрескивала жестяная крыша. От нее веяло таким жаром, что казалось, будто там, наверху, развели костер.

– Да, тепло тут, – заметил Тио в темноту и снял с полки пятигаллонную канистру. – Но я вам вот что скажу, – продолжил он, свинчивая крышку и направляясь к дальней стене, – в аду будет куда теплее.

Тио поставил канистру на пол, затем перевернул ее ногой.

Керосин растекся по утрамбованному земляному полу, отравляя воздух испарениями. От середины сарая донесся стон, судорожное дыхание перепуганного человека – хлюпающее, свистящее. Да, со сломанным носом и заклеенным скотчем ртом дышать непросто.

– Слышишь запах? – осведомился Тио, снимая вторую канистру и отвинчивая пробку.

Дыхание ускорилось. Пленник приподнял голову, посмотрел на Тио одним глазом. Другой заплыл. Второй пленник не двинулся. Возможно, умер. Если так, то ему повезло.

Шагнув вперед, Тио облил керосином первого, находившегося в сознании. Тот дернулся, сдавленно завопил – внутри острый край сломанного ребра впился в плоть. Тио плеснул еще, облил и второго, неподвижного. Первый вдыхал и выдыхал с лихорадочной скоростью, широко раскрыв оставшийся глаз, дергаясь, стараясь вырваться, несмотря на боль.

Тио опорожнил канистру, швырнул ее в пленников. Она ударила второго по голове. Несчастный заворчал, но не поднял головы. Тио улыбнулся. Значит, все-таки живой! Первый продолжал трепыхаться. Тио с удовольствием наблюдал за ним. Бедняга так старался освободиться! А ведь каждое движение должно причинять неимоверную боль – Тио уже изрядно поработал над пленными. Но сил хватило ненадолго. Первый посмотрел на Тио, втягивая и выбрызгивая кровь и слизь из разбитого носа, зная, что случится вскоре.

– Ты ведь Рауль, так? – спросил Тио.

Пленник кивнул.

– Рауль, ты знаешь, что случилось с Рамоном, после того как ты высадил его у летного поля? Ты знаешь, что произошло после того, как ты сунул Рамона в старый самолет и позвонил тому гребаному куску дерьма, который пообещал тебе деньги, шлюху или что-то там еще, чего тебе хотелось бы больше, чем жуткой мучительной смерти? Очень скорой смерти.

Мужчина яростно затряс головой. Из-под изоленты на губах вырвался жалобный звук.

– Что такое? Говоришь, ты его не продавал? Так это понимать?

Дыхание еще убыстрилось. Кивок.

– Уверен?

Тио вытащил коробок спичек, потряс им.

Рауля словно ударили током. Пленник снова затрепыхался, сдирая кожу с запястий. С крыши посыпалась пыль. Тио вынул из кармана телефон, ткнул в иконку, выбрал номер из списка. Рауль плакал, хлюпая и подвывая, – будто скулил щенок. Тио содрал с его рта ленту.

– Рауль, ты что-то хочешь сказать? Что-то мне сообщить?

Он отшвырнул окровавленный пластырь и вызвал выбранный номер.

Рауль сглотнул, замотал головой.

– Этонея, – выдохнул он. – Этонея.

Его распухший рот сплющивал слова в одно.

– Рауль, ты клянешься? – спросил Тио, увеличивая громкость динамика.

Телефон зазвонил. По сараю раскатилось дребезжащее эхо.

– Ты клянешься жизнью своей матери?

– Буэно? – спросил женский голос в трубке.

Услышав этот голос, Рауль завыл:

– Мама!!!

Но Тио оборвал звонок прежде, чем женщина могла бы услышать.

Рауль осел, всхлипывая, трясясь от страшной боли, раздавленный, сломленный. Тио спрятал телефон, достал спичку из коробка:

– Ты веришь в рай?

Он чиркнул спичкой. В пыльном сумраке Рауль поглядел на крошечный огонек над собой, затем медленно кивнул.

– Это хорошо, – заметил Тио, переворачивая спичку и наблюдая за тем, как разрастается пламя. – Но раз ты веришь в рай, ты должен верить и в ад, разве нет?

И швырнул спичку. Та описала огненную дугу. Рауль зажмурился, ожидая вспышки, поэтому не увидел, как спичка приземлилась в расширяющуюся лужу керосина и погасла с едва слышным шипением.

– Ну, посмотрите-ка, – изрек Тио, склонив голову набок и глядя на лежащий в луже скрюченный огарок спички. – Чудо. Наверное, Бог хранит тебя для высшей цели.

Широко раскрыв рот, Рауль судорожно глотнул воздух. Изо рта потянулся толстый жгут перемешанной с кровью слюны. Тио расхохотался, разбудив гулкое эхо:

– Эх ты, кретин! Это же дизельное топливо. Его спичкой не зажжешь. Его нужно сперва нагреть или сдавить, заставить задымиться, и уж тогда оно горит замечательно.

Тио снова подошел к полкам и принялся копаться среди коробок:

– А еще для поджигания годится фитиль.

Сквозь сумрак донесся треск раздираемого пластика. Затем Тио вернулся, неся рулон бумажных полотенец:

– А вот они подойдут.

Он оторвал несколько полотенец и запихал в середину рулона, так что вся конструкция стала походить на огромную свечу.

– Керосин – это тебе не бензин. Бензин пыхает прямо в лицо, выгорает мгновенно. Керосин же горит ровно, жарко, медленно и оставляет после себя только пепел.

Тио присел на корточки, окунул фитиль в лужу, медленно повернул его, пропитывая керосином:

– Если хочешь избавиться от чего-нибудь и не оставить следов, лучше нет керосина. Знаешь, а ведь самолеты тоже летают на керосине.

Рауль снова задышал судорожно и часто.

– Этонея! – истерично выдавил он между вдохами. – Этонея!

Тио поставил пропитанный керосином рулон посреди лужи, чиркнул новой спичкой.

– Знаешь, я тебе верю, – сказал он, поднося горящую спичку к фитилю. – Потому я и не стану навещать твою маму.

Он поднялся, наблюдая за тем, как желтое пламя ползет вниз по бумаге, обволакивает рулон. Подойдя к стене, где висели фотографии дочерей, снял их с гвоздя, подхватил еще пару канистр. Затем Тио водрузил на нос очки и, еще раз заставив мучительно взвизгнуть дверные петли, вышел наружу, где его ожидали охранники.

Первый уже сидел за рулем белого «эксплорера», второй с идиотическим усердием все еще осматривал пустой склон холма, сжимая свой М-60.

Из сарая донесся пронзительный крик. Охранники невольно посмотрели в ту сторону. Сквозь щели в двери пополз дым. Но Тио его не видел: он глядел – в последний раз – на скопище хибар, центр огромной бизнес-империи с годовым оборотом, превышающим годовой оборот большинства стран. На то, чтобы построить ее, ушла целая жизнь. И все оказалось напрасным. Тио жил в доме немногим больше того, в котором родился. Тио подумал обо всех улыбающихся лицах, виденных по телевизору, – лицах людей, не имеющих почти ничего, кроме жизни и свободы.

– Босс, куда едем? – спросил охранник.

– В Америку, – ответил Тио, садясь на заднее сиденье. – Землю свободы. Землю Искупления.