Глава VII
«Amore Dei», или Чудеса случаются!

«Ты где шлялась?» – спрашивал меня муж, стоявший на пороге квартиры. «Работала, – ответила я, подзывая к себе Варюшу. –  Иди, милая, иди…»

Малышка подбежала ко мне и обняла своими маленькими ручками. «Ма-ма», – протянула она.

«Любимая моя», – гладила я её по голове.

«Где ты шлялась, я повторяю, – смотрел он с высоты своего роста на меня, стоя у кухонного стола. – Никак у Женечки в больнице была? Всё-т флиртуешь!» «О чём ты?» – вопросительно смотрела я на него. Он кинул меня на маленький угловой диван и сорвал с ног босоножки. «Вот что я с тобой сейчас сделаю», – разъярённый муж разорвал обувь на две части.

– Что ты делаешь? – испуганно спросила я.

– У меня голова скоро взорвётся от ревности! Ходишь, крутишь своим задом везде! – размахивал он своими длинными и большими руками.

– Где кручу? Перед кем? Перед маленькими детьми что ли? – пыталась я вступиться за себя.

– Не оправдывайся, – он подошёл ко мне поближе и, схватив одной рукой за голову, другой ударил по щеке.

Кожа под правым глазом тут же загорела красным жаром и от боли и обиды у меня хлынули слезы. Он сел мне на грудь, зажав мои руки своими коленями, и продолжал хлестать. Варя заплакала и прыгнула мне на лицо, чтобы тот не смог больше ударить. «Ма-ма!» – кричала она в то время, как он отдирал её от меня. «Варечка, мы играем… Мы просто играем! – сквозь слёзы улыбалась я, делая вид, что мне весело, чтобы не напугать ребенка.

Он же продолжал наносить мне удары, схватив за волосы и держа мою голову навесу. «Остановись, – шёпотом молила я. – Не при Варе. Пожалуйста, не при Варе». Но мои слова только раззадоривали его, и он отвешивал мне сильные шлепки по всему телу. Потом схватил за бок и повернул кожу так сильно, что казалось, она сейчас лопнет. Я закричала и укусила его за пах.

Пока он прыгал, схватила ребенка и, в чём была, выбежала на улицу.

Мои ноги ощущали каждый камень. Босиком я добежала до мамы, которая в растерянности не знала, что со мной делать дальше.

– В полицию иди! Заявление пиши! Не для того я тебя растила, чтоб какой-то урод руки об тебя свои разминал! Не для того! – расходилась она. – Вот я ему задам! Вот он получиту меня!

– Ма-ам! – плакала я навзрыд на её плече. – Ну за что мне это? За что?

– Не знаю, милая моя, не знаю. – гладила она меня по голове. – Ну неужели тебе ещё чего-то не ясно? Неужели тебе ещё чего-то не понятно?

– Мам, я к нему больше не вернусь.

– И не надо. Я вас к нему и не пущу. Здесь поживёте.

Из комнаты на моё жалобное всхлипывание выбежали Танька с Юлькой: «Чего опять? В пожаре что ли кто-то сгорел вчера?»

– Нет, слава Богу! Нет! – отвечала я.

– А чего тогда плачешь?

Я подняла свое иссиня-красное лицо и посмотрела на сестру.

– Это кто тебя так? – закричала она.

– Не важно.

– Козёл твой? Убить его мало! Скотину этакую! Я тебя больше никуда не пущу – у нас жить будете.

Она взяла Варюшку на руки и отвела на кухню: «Чаю?»

Пока Танька разливала горячий напиток, я мыла в ванной ноги. Своего синего тазика я не нашла и, не придумав ничего другого, запихала ногу в раковину и вымыла её прямо там. Также поступила и со второй ступней.

Красная и опухшая я сидела на табуретке и смотрела, как Варенька пьёт из блюдечка чай. «Мам, поплобуй!» – просила она меня, протягивая маленькую тарелочку. Она вытягивала губы трубочкой и дула на чай: «Я остудила тебе…»

Некоторое время мы жили у мамы. Кстати сказать, Николаевна ночевала у нас три дня, за которые успела с ней сдружиться, а потом, когда Женьке стало легче, она забрала его из больницы и они уехали к себе.

О случае в детском доме вспоминали часто, но работать я там больше не смогла. Маленького Серёжку было жаль лишь первую неделю, потому как выяснилось, что из далёкого посёлка Хелюля, что в самой Карелии, за ним приехала родная тётка, такая же белобрысенькая, как он, и с голубыми глазами. У самой у неё детей нет, а про этого малыша лишь недавно узнала. Забрала его. Знаю только, что её Аллой, вроде, зовут и работает в сельском ДК директором. Владлена сказала, что тётка она по виду добрая. Ну, номерами на всякий случай обменялись, если что, можно будет позвонить…

ЯРКОЕ ЛЕТО СМЕНИЛОСЬ ПЁСТРОЙ ОСЕНЬЮ, КОТОРАЯ ПРОМЧАЛАСЬ ТАКЖЕ БЫСТРО, КАК СТАЯ ЖУРАВЛЕЙ НАД НАШИМ МАЛЕНЬКИМ ГОРОДКОМ. НА СМЕНУ ПРИШЛА ЗИМА. ГЛУБОКАЯ. СНЕЖНАЯ.

«Дзы-ы-ын!» – разрывался стационарный телефон в маминой прихожей. Солнечный луч скользил по стене, на которой висел аппарат, и заглядывал на кухню. «Эх! Хорош чаёк!» – ставила мама чашку на стол и не спеша шла к серой трубке.

– Алло!

– А Машеньку можно? – проговорил мужской голос.

– Машу? – удивлённо спросила мать.

– Машу можно, но нельзя.

– А это как? – засмеялось в трубке.

– А нет её. На работе она.

– Да? Правда?

– А чего ж я – врать что ли буду? Конечно, правда!

– А в таком случае, где она работает?

– А в таком случае, с кем я разговариваю?..

– Ой! Тёть Нин, совсем забыл представиться! Это ж я – Женя!

– Женя? – мама перебирала в памяти всех моих знакомых Жень. – Это какой же, интересно?

– Да как же! А летом помните, я Машу привозил? Она ещё в детском доме тогда трудилась…

– Ах, Женечка! Что ж ты молчишь-то!

– Да я и не молчу, – послышался сконфуженный мужской голос.

– Ты как там? Не болеешь?

– Да всё отлично: я здоровее всех живых!

– Ну, слава Богу! А Машенька. Машенька в школе преподаёт. В первую смену она сейчас: шестые да восьмые классы учит.

– Ох, ничего себе! Ну, Маруся даёт!

– Да. Не хотела она в школу-то идти, да куда денешься. Работы-то у нас в городе совсем нет. Туда и то еле устроилась. С первого сентября там.

На том конце провода слышалось внимательное молчание.

Мама продолжала:

– Денег немного платят. Так она ещё и классное руководство взяла. Да кружок какой-то ведёт.

– А дома она во сколько появляется?

– Дома? Да уж под вечер совсем. В декабре же, сам знаешь, вечер быстро наступает. Сейчас уж после трёх темнеет. А там Машке ещё полы на первом этаже мыть.

– Какие полы?

– Деревянные! Какие ж ещё? Маруся в школе подрабатывает – техничит по вечерам. Деньги ж лишними не бывают.

– Ой, бедная. Так, а когда же она свободна тогда?

– Когда спит.

– Как это?

– А свободное время у неё на проверку домашнего задания уходит.

– В смысле?

– Да в прямом! Она же русский да литературу преподаёт!

– А я приехать хотел…

– Да кто ж тебя не пускает? Завтра ж суббота! Почему бы и нет?

– А у Вас остановиться можно?

– А у тебя здесь ещё кто-то есть?

– Нет. Нету.

– Вот и порешали, – засмеялась маман.

Двухэтажное кирпичное здание светилось огнями. Я шла по вычищенной дорожке к детскому саду. Пролетела через четыре ступеньки бетонного крыльца и побежала по тёмному узкому коридору. В маленькой раздевалке стояли низенькие жёлтенькие шкафчики. Я открыла самый первый, с вишенками на дверях. «М-м-м… Штаны-то сыроваты… Гуляли, наверно», – подумала я.

Дверь в группу открылась, и оттуда послышались детские голоса. «Варвара Жданова, за тобой мама пришла. Собирайся!» – менторским тоном произнесла воспитательница. Моя малышка бросила игрушки и, засеменив полненькими ножками, побежала ко мне. «А кто игрушки убирать за тебя будет?» – притормозил её взрослый голос. «Я сейчас!» – кинула она мне и бросилась прибирать на полу. «Всё! – отряхивая розовенькое плюшевое платьице маленькими ручками, она с улыбкой шла ко мне. – Домой хочу!»

Варюшка вытряхнула всё из своего шкафчика и скомандовала: «Одевай!»

– Ух, ты, командир какой! Ну, давай, оденемся, и к бабушке! – натягивала я на неё синтепоновый пуховик.

– А фапка где? – смотрела она на меня своими глазами-пуговицами.

– Вот твоя фапка, – натягивая красную ушанку на кудрявую головушку, приговаривала я. – На потолок посмотри – шарф завяжу!

– Ма-ша! – высоким тоном обратилась ко мне Варина воспитательница. – А ведь Варя ничего не ела!

– Как?

– Целый день папу вспоминает. От всего отказывается. Ты бы придумала чего. Вам, наверно, надо с ней поговорить.

– А не рано?

– Рано – не рано, а какое-то объяснение она должна получить.

– Я попробую, – пообещала я и, подхватив дочурку на руки, отправилась к выходу.

Тоненькое байковое одеяло было припорошено белым снежком и почему-то сбилось на голубых санках. Варька, ёрзая попой, устраивалась поудобнее и кричала: «Поехали!» Фонари, выстроенные в ряд до самого нашего дома, светились желтизой. Мы поднимали голову вверх и смотрели, как огромные хлопья декабрьского снега падают из чёрной бездны, кружась в воздухе и медленно опускаясь на нашу землю. «Как в космосе, Варька, правда?» «Павда, мама», – открыв рот и пытаясь поймать им снежинки, произносила малышка.

Я шла по заснеженному тротуару и поглядывала по сторонам: голубые ели возле старой школы были засыпаны снегом так сильно, что нижние лапы буквально лежали на насте; каток светился яркими красками, а стадион блестел застывшим льдом. На проводах, нависших над дорогой, висели огромные сосульки, а на них восседали чёрные вороны. «И неужели им не холодно?» – думала я.

Моя малышка откинулась на спинку саней, а потом села, выпрямилась и развела руки в стороны: «Нету!»

Я вопросительно посмотрела на неё.

«Нету! Нету у нас папки!» – произнесла она и тяжело вздохнула.

Маленькая такая, пухленькая. И уже такая несчастная. Я не знала, что ответить моей малютке. Это был первый раз, когда я не знала ответа на её вопрос. Она смотрела на меня круглыми глазами и, хмуря лоб, приподнимала брови. Она ждала ответа…

Аллея из берёз и ивовых кустов, таких знакомых и таких заснеженных, заставила нас забыть об этом вопросе. С одного из деревьев на нас посыпался снежный водопад. «Ма-ма!» – кричала в испуге и восторге Варюша. «Не бойся – не бойся! – хохотала на всю улицу я. – Глянь вверх!»

Когда снежные брызги осели на дорогу, на чёрно-белой берёзке мы увидели рыжего кота. «Варька! Варька! Смотри – котяра рыжий! К счастью! Это к счастью!» – уверяла её я. «Да-а! – смеялась моя малышка. –  К щасью!»

Я покрепче ухватилась за металлическую ручку саней и, напирая на неё всё больше и больше, бежала вперёд к дому. «И-иху!» – кричала Варвара.

Красный шарфик развевался по ветру, а я, задирая ноги, неслась к дому.

«Девочки мои! – встретила нас мама. – Идите кушать!» Я передала ребёнка ей и попросила раздеть: «Некогда мне. Полы ждут!»

По коричневато-оранжевому полу с ямками и пузырчатыми вкраплениями скользила серая тряпка. Иногда она сползала с лентяйки и терялась под партами, а порой оставалась где-то у основания палки, оголяя деревянный остов, который брякал по половицам и скрябал свежую краску.

За окном горели фонари, а больше… А больше ничего было не видно. Темнота несусветная!

Я остановилась на минуту, чтобы передохнуть – уж пятый кабинет всё-таки мою. Обтёрла сухим рукавом пот со лба и присела на парту. «Эх! И когда это всё закончится!» – перекидывая палку от лентяйки в другую руку, думала я. Люминесцентные лампы горели тускло и невесело. Таблицы со схемами, висевшие на стенах, добавляли ещё большей печали. Я смотрела на них и думала, как же они мне надоели! Я ненавижу эти коридоры, стены, кабинеты, а ещё больше – полы! Их здесь так много! И все они какие-то не гладкие и шероховатые! Ну неужели было не покрасить нормально! Или, ещё лучше, – постелить линолеум! Нет же! На всём сэкономить надо! Зато зеркало в кабинете у директора какое висит! «Надо чем-то жертвовать, Машенька!» – вспоминала я слова Татьяны Александровны в ответ на мои возражения по поводу качества пола.

Я вскочила со школьного стола и продолжила уборку. Тряпка летала из стороны в сторону, пока не упёрлась в. чёрные ботинки. Я подняла голову и не могла разогнуться (спина после родов дала сбой и постоянно затекала и болела). «Ты здесь откуда?» – смотрела я на высокого крепкого парня. «Оттуда!» – помог он мне выпрямиться. «Так, значит, гостей встречаем?» – улыбался мне Женька. «Женька, ну, прости! Это я от неожиданности!» – обняла его я. Представ пред Женькой со шваброй в руках, я чувствовала себя не очень-то комфортно. Сказать точнее, мне было стыдно. Он взял её и начал мыть пол сам: «И сколько тебе за это платят?»

Я подошла к нему и попыталась забрать лентяйку, но в спину снова вступила резкая боль, от которой я вскрикнула: «Ай!»

– Что с тобой, Машенька? – кинулся ко мне Женька.

– Да ничего… Приступ хитрости, – боялась напугать его я.

– Да нет уж. Враньём тут и не пахнет. Болит? Да?

– Да есть немного. Но сейчас пройдёт. Сейчас отпустит, – успокаивала его я.

– Сиди. Я домою, – скомандовал Женька.

Он запустил швабру с тряпкой в эмалированное ведро с коричневой водой и, поболтав ей там, отжал сырую материю большими жилистыми руками.

– Как ты ей моешь? – спрашивал он меня, махая лентяйкой, как волшебной палочкой.

– Обычно. А чего? – болтая ногами под партой, не понимала я.

– Да больно мал инструмент! – засмеялся он.

– Так уж и мал? По мне так в самый раз! – твердила я. – Ты сколько ростом, Жень?

– Да я, малыш, всего лишь метр восемьдесят шесть! – ухмыльнулся мой помощник.

– Ну, вот! А я на двадцать сэмэ ниже! – улыбалась и я.

– Сиди давай! Размахивай своими короткими дальше! – заметив, как я вихляюсь на парте, сказал Женя. – Смотрю, спина-то уже и прошла!

Я же, забыв о своём недуге, сидела уже навеселе. «Точно! Прошла! Давай сама домою! – подбежала я к нему. – Давай-давай!»

– Иди на место! Я сам! – не сомневаясь ни секунды в своём решении, проговорил он.

– А мама твоя сказала, что ты тут не так давно трудишься. Нравится?

– Да не очень.

– У меня к тебе предложение есть.

– А-а, вот оно что! – обрадовалась я, но, не зная, чего ожидать, заглянула Женьке в глаза. – А какого характера?

– Такого! – схватив ведро, пошёл он в конец коридора.

– Э, а ты куда? – окликнула его я.

– Воду менять! – не поворачиваясь, ответил он.

– Так в другую ж сторону надо!

– Так бы и сказала! – развернулся он.

«Здравствуйте, Вера Борисовна! Я всё! Спокойной Вам ночи! До понедельника!» – говорила я пенсионерке-охраннику, выходя из школы. «До свидания!» – кивнул ей и Женька. Он открыл заледенелую с внешней стороны дверь и подал мне руку: «Здесь скользко». Серая варежка попала ему в руку, и он сжал её сильно-сильно. «Зимний вариант рукопожатий!» – улыбнулась я. «Нормально! Ты же девушка. Тебе снимать рукавицу не пристало! Тем более холод такой», – улыбнулся он своей белозубой улыбкой. Он помог мне спуститься с неудобного крыльца. У школьных ворот стояла чёрная «Тойота». Я улыбнулась: «Твоя?» «Моя», – ответил Женька и побежал открывать мне дверцу. Я подошла к машине и ойкнула. «Чего? – смотрел на меня он. –  Что случилось-то?!» «Сумку с тетрадями в кабинете оставила. Погоди – сбегаю!» «Может, помочь?» – предложил он. «Тут сиди – сама спавлюсь!» – быстрым шагом я шла по заснеженной дорожке.

Я включила свет в аудитории и со спинки учительского стула сняла пузатую сумку, наполненную тонкими зелёными тетрадями с контрольными работами. Из бокового карманчика достала складное зеркальце и сразу же раскрыла его. Тушь скаталась комочками на моих ресницах и предательски спадала на кожу вокруг глаз, губы потрескались и болели… И только щёки розовели по-прежнему, предательски твердя о том, что всё хорошо. Я на минуту остановилась у стола, и первый раз подумала про Женьку, не как про друга. Ведь говорят же: иногда нужно обойти весь мир, чтобы понять, что эвкалипт рос у твоего собственного дома.

«Ну, я готова!» – подкидывая сумку на плече, садилась я в блестящий автомобиль. «Домой?» – спросил меня Женька и, не отводя взгляд какое-то мгновение, пристально посмотрел на меня. Я поймала себя на мысли, что чувствую, как по мне бегут мурашки, и не могу вздохнуть до конца. Как так-то? Он же просто друг… Женька наклонился надо мной и полез рукой куда-то в ноги. Покрасневший он вынырнул от моих сапог и, мотнув головой, подал мне рукавичку: «Потеряешь ведь!» Я покраснела не меньше его, придумав за эти несколько секунд миллион причин, из-за которых он туда мог полезть.

Мы посмотрели друг на друга и громко рассмеялись. «А ты чего подумала?» – смеялись его ямочки на щеках. «А то! – хохотала я. – Откуда ж я знаю, чего тебе надо от моих ног! Может, молнию решил подправить!»

Женька завёл автомобиль и, отпуская сцепление, надавил на газ: «Поехали!»

Всю дорогу он смотрел вперёд и лишь изредка – на меня. Нет, я не заглядывала больше ему в глаза. Но, когда отворачивалась, чтобы посмотреть в другую сторону, чувствовала, что он наблюдает за мной. «А-а-а! Какое это нервное чувство!» – еле сдерживая улыбку, чувствуя его взгляд на своей левой щеке, думала я.

Снег падал на лобовое стекло и дворники не успевали с ним справляться.

– Вот это снегопад! Да, Машенька? – разбавил тишину Евгений.

– Ага-а! – натягивая рукавицу на руки, проговорила я. –  А мне нравится! Глянь, какие деревья пушистые! Будто с картинки срисовано!

– Да.

Вдруг Женька затормозил и приоткрыл окно. Стая собак неслась около машины. «Ав-ав! Ав-ав!» – дразнил их Женька. Он открыл окно и у меня и сказал: «Глянь, как за нами несутся!» «Э-эй! – напугалась я. – Закрой у меня! Поехали скорей! С ума что ли?» Тот остановился на мгновение и, дождавшись, когда свора соберется полностью, дал по газам. Громкий лай нескольких десятков собак, пустившихся в погоню за нами, был слышен ещё несколько перекрёстков. «Нуты дурак! – смеялась я. –  Я чуть с ума не сошла!» «Весело, да?!» – глубоко дышал Женька. «Нет уж! Не больно!» – отходила от страха я.

«Варенька! Привет!» – здоровался он с моей дочкой. «Ой, глупый-то я какой! Я же совсем забыл! Совсем забыл!» – залезая ногами в ботинки, тараторил Женька. Он убежал и появился на пороге с большим мешком. «Это тебе, малыша моя!» – раскрыл он огромный пакет. Варька кинулась ему на шею: «Зеня! Зеня пиехал!»

«Узнала, моя хорошая! Узнала! Помнишь, как мы с тобой у Николаевны играли? А как в больницу ездили? Помнишь?» – гладил он мою дочку по голове. Та, внимая каждому его слову, не отводила от него глаз.

Женька посадил её к себе на колени и сказал, чтобы я достала всё из пакета. Когда Варька увидела все сладости и игрушки, её ликованию не было предела. Она хлопала в ладоши и целовала Женьку в щёки и глаза.

Я стояла в недоумении и не понимала, как себя вести дальше. О чём таком важном он хотел со мной поговорить? Какое предложение сделать? Мы не виделись несколько месяцев. И даже не созванивались ни разу. Он только передавал приветы через Николаевну и спрашивал о Варькином здоровье…

– Ну? Долго вы там ещё? – звала нас мать на кухню. – У меня всё готово! Идите есть!

Женька посмотрел на меня: «А я проголодался!.. Поломойщику полагается пайка за труд?»

– Полагается! – взяла его за руку я и потащила к столу.

– Ну, вы кушайте, а мы пойдём укладываться спать. – уводила мама Варюшку в комнату.

Пюре с котлетами так и лежало на моей тарелке. Я почему-то не могла при нём есть. Мне казалось, вдруг у меня упадёт что-то с ложки или я не так начну жевать. А вдруг я подавлюсь или ещё что-нибудь в этом роде. Женька, запивая еду компотом, поглядывал на меня: «Ты почему не ешь?» «Да ем я, ем…» – бралась я за вилку. «Ешь давай, да спать пойдём: завтра у нас трудный день!» – проговорил Женя. «Трудный? – удивилась я. – Выходной же!» «Ну, не так выразился. Вечно ты к словам цепляешься! Плодотворный ещё можно сказать!» – уточнил он.

«А о чём ты хотел со мной поговорить?» – допытывалась я. «Серьёзные разговоры на ночь ни к чему – утром поговорим. Вдруг, спать не будешь?» – сказал Женька. «Ага! Атак дак, можно подумать, буду!» – обижалась я. «Ну, опять губу надула! Хватит, Марусь!» – уговаривал меня Женька.

«Идите! Я Вам постелила! – зашла на кухню мама. – Правда, спать придётся на полу и вместе с нами в комнате.» «На полу – это хорошо! Спину хоть подлечу!» – успокаивал маму Женька.

Танька с Юлькой спали в одной комнате, а мы с Варькой и мамой – в другой. В квартире – одни девки. Сквозь ночную темноту Женька пробормотал откуда-то снизу: «Как в малиннике!»

«Точно!» – прошептала я. Мамин храп сказал о том, что она глубоко дремлет и Женька больше не стеснялся в рассуждениях. Такое ощущение, что он только этого и ждал.

– Я когда из городка вашего уехал, места найти себе не мог – стоишь у меня перед глазами и всё тут! Вспомню, как живёшь, и так жалко тебя становится – всё же на себе, всё же на себе! Не должно так быть! Не должно! Мужик должен всё тащить! А ты, как лошадь запряжённая! И днём, и ночью. Зачем терпеть такое? Раз всё равно всё сама? – шептал он с пола.

– А я и не терплю. Мы с Варькой здесь уж как полгода живём. Почти. Сегодня вот семнадцатое уже. Через два дня аккурат столько стукнет! Во гульнём!

– А ты чего – отмечать это собралась?

– Да не. Не это. У Варьки ж день рождения в этот день.

– Правда? А я не знал!

– Ну так теперь будешь знать!

Варька заворочалась у меня под боком, и мы замолчали. Послышалось детское сопенье, и Женька продолжил:

– Маш, а с мужем как у вас дела?

– Никак. Он даже не приходит.

– И давно?

– Да поначалу ходил, потом запил, а сейчас и вовсе не знаю что…

– А ты его ждёшь?

– Давно не жду. Мы развелись официально месяца уж три назад. До этого-то он Варьку проведывать заходил, а потом – всё. Не стал больше. Из квартиры съехал, живёт теперь в другом городе: ни ответа – ни привета. А Варька по нему скучает.

– Да уж. Ситуация. А ты не переживай так. Слышу, голос как дрожит. Знаешь, скоро тебя это всё отпустит. Легче станет. Знаю, что слова мои кажутся тебе бессмысленными и утопическими, но так и будет. Придёт человек из ниоткуда и исцелит тебя. Знаешь, иногда такие люди появляются. Попомни меня: на каждую ситуацию есть не только решение, но и человек, который тебе его подбросит. Быть может, тебе кажется, что ты одна во всём мире, а мир жесток и не справедлив, но стоит чему-то случиться и ты убедишься в обратном.

Я внимательно слушала, а Женька замолчал и, встав с пола, начал одеваться. «Ты куда?» – приподнялась я на одной руке. «Да тошно что-то стало. Пойду на крылечке постою», – всё также шепотом отвечал Женька. «Я с тобой!» – слезая с дивана, накидывала я на себя халат.

В коридоре висела мамина шуба, и стояли валенки на подшитой подошве. Я запрыгнула в них и поплелась за Женей.

Фонари уже не горели. У нас их отключают после двенадцати. Женька достал сигарету и прикурил от зажигалки. Красный уголёк сигареты то подлетал к его рту, то опускался куда-то за деревянные перила крыльца. Изо рта шёл пар и медленно рассеивался в морозном воздухе.

Мы молчали. Я смотрела на небо и вглядывалась в звёзды. «Яркие какие, да?» – ждала я Женькиного ответа, не понимая, что с ним случилось. «Ага-а», – протянул он. Я стояла, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь запахнуть шубу так, чтобы ветер не цеплялся за мои голые коленки. Женька смотрел в пустоту и не произносил ни звука.

– О чём молчим? – пыталась достучаться до него я.

– О тебе… – услышала я неожиданный для себя ответ и осеклась. – Мне так больно смотреть, как ты мучаешься. Не живёшь, а выживаешь. Скажи мне – тебе же нелегко? Ведь так?

– Ах, какой же ты наблюдательный! – чуть не криком ответила я. – Мне кажется, тут и дураку понятно!

– Дураку? Но ты всё время на улыбке! Чего бы не скажи – тебе смешно! – защищался Женька, выбросив сигарету на протоптанную тропинку и повернувшись ко мне.

– Ах, мне смешно! Вы посмотрите, мне смешно! Последний раз я искренне смеялась, наверно, лет в семнадцать – восемнадцать! Тогда ведь не было причин грустить! Всё хорошо и без проблем! А сейчас. Сейчас я не знаю, как мне пережить каждую ночь! Время, когда хочется выть на луну. Когда обнажаются все струны души и осознаешь всё то, от чего прячешься за дневными заботами и хлопотами. Ты знаешь, что такое одиночество? Ты знаешь, какая хреновая штука, это одиночество! Оно выедает мозг, выворачивает вены, заставляет содрогаться в нервных конвульсиях каждую клеточку мятежной души и воспринимать любое изменение, как угрозу поколебимости внутреннего мирка. Я не люблю напыщенных фраз и непонятных умозаключений, я говорю о том, что чувствую. Я не знаю, что меня ждёт завтра, но мне приходится сражаться за свою жизнь каждый день. Да, я делаю это только так, как умею, и пусть это не всегда правильно. Но всё так, как получается, и не иначе.

Длинная чёрная шуба давно была распахнута, и мой тоненький, коротенький халатик развевался на ветру. Женька схватил меня за талию и прижал к себе. Я хотела вырваться и убежать, но он удержал меня силой. Силой, которую я почувствовала и не хотела отпускать. Его руки скользили по моему лицу, вытирая горькие капли с горячей кожи.

– Не плачь, – уговаривал он меня. – Я же тебе не вру.

Ты мне верь. Иногда достаточно повернуть голову и посмотреть вокруг себя. А вдруг тот, кто должен быть рядом… Вдруг он уже с тобой. А вместо того, чтобы подойти к нему и взять его за руку, ты ищешь его в непролазных дебрях и зовёшь на разные голоса диким эхом? А вдруг иногда стоит делать резкие шаги и доверяться людям? Вдруг нужно просто шагнуть вперёд и узнать, а что там дальше? И может ли быть по-другому? Неужели ты не понимаешь, что не всегда нужно жить по правилам и планам?

– Я понимаю. Я всё понимаю, – уткнувшись своим носом в его грудь, говорила я. – Но как верить людям, когда столько раз ошибалась? Когда столько раз предавали? Причём самые близкие. Самые родные.

– Наверно, это были не те. – Смотрел он в темноту, продолжая гладить меня по голове.

– Не те? – подняла я голову на него. – А где те? А кто те? У меня столько вопросов, на которые нет ответов. И, знаешь, я не знаю, где их взять. Иногда так охота высказать всё, что накопилось! И не просто высказать и быть услышанной! Хочется быть понятой! Ты даже не представляешь, какая это огромная потребность для меня!

– Милая моя. А хочешь? – Начал, было, Женька. Вдруг его осветило светом из коридора. Мама открыла дверь, выйдя на улицу в одном халате: «А вы чего не спите?» «Да идём, идём.» – проговорили мы в один голос и друг за другом прошли в комнату.

Я легла к Варюшке и уставилась в потолок. Тени от проезжающих мимо машин так и ползали по белой штукатурке. За окном сыпали снежные хлопья, а на стекле намерзал ледяной нарост. «Эх», – тяжело вздохнула я. «Эх!» – вздохнул и Женька.

«Машут! Вставай! – гладил меня по голове Женя. – Давай– давай! Хватит нежиться. Варька с Юлькой уж на горку ушли!» Я открыла глаза, и меня ослепил яркий свет. «Дел много! Мне показать тебе кое-что нужно!» – расшторивал он большие окна комнаты.

– Что – сейчас прямо?!

– Ну да… Идём!

В чёрной «Тойоте» мы быстро домчались до места.

– Выходи! – сказал Женька.

– Но тут же. – удивлённо смотрела я на заваленный снегом сгоревший детский дом.

– Да-да, твоё место работы! Идём!

Я сидела в машине и не собиралась из неё вылезать.

– Ну давай же! – упрашивал меня Женя. – Ну это быстро. Пошли.

Ради приличия я вышла к этому дому, а Женька, взяв меня за руку, повёл во двор. «Мы куда? – ступая за ним след в след, пыталась узнать я. – Что там»? «Видишь то окно, откуда я тогда вывалился? – указывал он рукой в кожаной перчатке на засыпанный снегом подоконник первого этажа. – Ты помнишь, что на нём было написано?» Я всплеснула руками: «Такое разве забудешь?!»

«А сейчас читай!» – он очистил весь подоконник от снега и соскоблил наледь.

«Заповедь седьмая» исчезла. На её месте теперь зияла другая надпись: «Amore Dei». Я провела по надписи рукой и посмотрела на Женьку: «Что это?»

– Любовь к Богу.

– Я знаю, как это переводится. Но почему здесь?

– Ты знаешь, мне приснился сон. Буквально несколько дней назад, а в нём дом этот. Слова эти. И ты. Я даже работу забросил. Всё ответ пытался найти. Думал, обычный сон. Ну чего не бывает? Сюда приехал, скорее – к этому подоконнику! Так и затрясло от неожиданности. В Интернет залез – перевёл.

– А причём тут любовь к Богу и мы с тобой?

– Машань, а может, это и есть тот ответ, которого тебе не хватало?

– Ты о чём?

– О разговоре нашем вчерашнем. Помнишь, ты говорила, что нет ответов. А тут – вот тебе подсказка! Возлюби Бога своего, а значит ближнего своего… И всё, что из этого следует…

– А куда делась «Заповедь седьмая»?

– Ушла.

– Куда?

– В небытие.

– Ну ты, Женька, и философ! Пошли давай отсюда. Что-то мне как-то жутковато. Как так: вместо того, чтобы выжечь надпись огнём от пожара, на её месте появляется другая? И почему именно такая?

– А я знаю! То есть догадываюсь!.

– Это о чём же интересно?

– Грех прелюбодеяния можно предотвратить только всеобщей любовью. Когда человек будет уважать свои чувства и чувства других людей, он никогда не решиться на какой-то проступок.

– Думаешь, так?

– Думаю, так.

– А кто эти слова выжигает, может, тоже знаешь?

– Знаю.

– Уж не нечистый ли тот?

– Не-ет! Его там боле нет.

– Ну хорошо, а кто тогда?

– Провиденье.

– Ты, кажется, не выспался сегодня, Жень. Поехали домой.

Он повернул ключ зажигания, посмотрел на меня и, поддав газку, поехал вперёд. В лучах солнца переливались и струились чистейшей водой блестящие сосульки. Заснеженные тротуары белели на свету. А мы проезжали дома и магазины. В салоне приглушенно играла спокойная музыка и, остановив автомобиль у маминого дома, Женька произнес: «А пошли со мной?» «Куда?» – обернулась на него я. «По жизни»! – внимательно глядел он на меня. «Меня нельзя звать одну…» – отвечала я. «Но я думал, ты и Варя – это и есть одно». – открывая ещё шире карие глаза, говорил Женька. «Ты знаешь, я подумаю!» – затаив дыхание и не зная, что сказать, выпалила я.

Послышался звук играющего домофона. Из входных дверей в чёрной шубе и серых валенках выбежала мама и, заметив, что я собралась выходить из машины, начала кричать с крыльца: «Торт купите! Торт купите! Завтра ж День рождения! Я пока в мясной схожу, за говядинкой». Она выбежала по тропинке и свернула за дом.

«Рождения. – Женька постучал пальцами по рулю. – Какого рождения? Рождения чего?» «Рождение чуда! – подмигнула ему я. – Забыл что ли? Завтра ж 19-е!»

Мария Хаустова за помощь в издании книги «Мамочка из 21-го бокса» благодарит:

Александра Ивановича Николаева,

Валентину Александровну Филимонову,

Алёну Алексеевну Алексееву,

Ivan Raikov Kolev.