Глава III
В дер-ревню!

На часах было без пятнадцати пять. Я встала и начала собираться в дорогу. Слёзы катились по моей щеке, в горле стоял ком обиды, который невозможно было проглотить даже вместе с чаем. Утренний напиток не лез в горло. Горячей воды у нас отродясь не было, поэтому, умывшись адски холодной водой и почистив зубы, я потащилась в комнату к ребёнку Голод, проснувшийся неожиданно внутри меня, не давал думать ни о чем другом, как о еде. Казалось, если я не съем хоть миллиграмм какой-нибудь конфеты или не отломлю кусочек печенюшки, то всё – мне хана.

Ноги в руки и я уже на кухне, жую конфету. Сладкая нуга в моём рту обволакивает язык и прилипает к нёбу, выделяется обильная слюна, я сглатываю её, и снова откусываю вкуснющую конфету. Пить, пить, пить. А-а-а! Здорово! Теперь можно и Варьку собирать.

– Давай, милая, покушай, – пихала я ей бутылку с молоком в рот.

Она жадно схватила соску и осушила сто грамм. «Теперь неголодная, можно ехать», – успокаивала себя я.

Укутав малютку потеплее, я взяла её в одну руку, а в другую – сумку. На улице было темно и слякотно. Теплело. Добравшись до автостанции, я купила билет до Вологды. Громкоговоритель пропел свою обычную песенку: «Объявляется посадка Кириллов – Вологда». Какой-то мужчина мне помог водрузиться в автобус и затащить туда сумку и Варьку. Я держала её на руках и смотрела в недавно оттаявшее окно. Капельки-льдинки сползали по стеклу, оставляя за собой след от слезы. И, если бы в салоне этого автобуса было светло, то пассажиры с легкостью могли бы наблюдать такую же картину на моём лице. Варя ворочалась, и я никак не могла уснуть. Да и какое там! Даже, если бы она спала, как хорёк, я бы всё равно не смогла и глаз сомкнуть. Внутренний голос не давал мне покоя: «А что дальше? Куда ты едешь? Что тебя там ждёт?» На все эти вопросы я могла чётко ответить: «Не знаю». И с видом «будь, что будет», я ехала дальше. За окном мелькали голые деревья и какие-то деревушки. В некоторых домах, стоящих у самой дороги, уже горел свет, и топились печи. Дым выбивался из труб и уносился в небо. Рассветало.

На вокзале кипела жизнь. Народ спешил в разные места: кого-то встречают, кого-то провожают, а нас с Варькой… никто. Снова ком подкатил к горлу, но вскоре думать об этом уже не было времени. Мы с Варькой неслись в кассу железнодорожного вокзала. Сумка за спиной, дочка под подмышкой, а я на двух ногах – всё, как в плохом кино. На платформе у жэдэ– вокзала меня всё-таки встретили, да так радостно, что не в сказке сказать, ни пером описать – цыгане!

– Памочь, красавица?

– Нету меня денег, отстаньте!

– Да мне и ни нада ничиво, – говорила седая цыганка.

«Геда! – окликнул её молодой чернявый парень. – Что ты там возишься?»

– Эй, Шандор, памагика этой девице! Вишь, как нелегко приходится! – скомандовала ему властная женщина.

– Да не надо мне помогать! – идя дальше, пыталась я отговорить откуда-то взявшихся помощников. Их яркие цветастые одежды выбивались из-под меховых шубеек, и было видно, что они сшиты не из самого дешёвого материала.

Высокий цыган взял мою сумку и спросил, куда отнести. «Туда, – показала я на дверь вокзала. – К кассе».

Он подхватил мой баульчик и закинул его к себе на плечо: «Куда с малой такой едешь? Далеко?»

«Далеко, – ответила я. – Доберусь только к самой ночи. Сейчас на электричке, потом ещё на тепловозе, а там и пешком километра два».

– И куда ж ты едешь-то? – спросил цыган.

– К свекрови. В деревню, – бросила я.

У кассы толпилась длинная очередь. По пятницам всегда так.

– Я тебе помогу, – предложил цыган. –  Подержу твои вещи.

– Вот спасибо, – обрадовалась я. – А то у меня Варька вон совсем не сидит, вся вихляется, ногами дрыгает. Тебя как хоть зовут-то, помощник?

– Шандор, – посмотрел он на меня своими чёрными глазами.

– Интересное имечко…

– А что в нём интересного?

– Не знаю. Довольно-таки необычное для меня.

– Ну, для тебя-то, может, и необычное. Русская? – расспрашивал меня он.

– Да! – уверенно кивнула я.

– Погоди, сейчас угадаю, как зовут, – говорил, улыбаясь, Шандор.

– Ну, давай-давай, – подначивала я.

– Наташа!

– А вот и нет! Надо было с тобой на деньги поспорить, – заливалась от смеха я. – Представь, какая нелепица, с цыганом на деньги спорить! Ой, прости, я, наверно, тебя обидела.

– Да нет, перестань. Это просто стереотипы. Штампы. Если цыган, значит, обязательно вор или мошенник. Я же видел, как ты от нашей помощи отказывалась. Сама молоденькая, с маленьким ребёночком на руках да ещё и с котомками. А кто-нибудь из русских тебе помог? Что-то не заметил.

Я замолчала. В очереди стали оглядываться на нас.

– Слушай, Маша, а хочешь, я тебе помогу? Мы тут с Гедой дядю моего встречаем, он из Москвы в гости к нам едет, мы же на машине – довезу, куда скажешь. Не бойся. Я не обижу, – уговаривал меня молодой цыган.

– Нет, Шандор, ты и так помог. Спасибо тебе на добром слове, но дальше я сама.

«Куда билет брать будете?» – послышался строгий голос кассира.

– До Вожеги один.

Билетерша выдала мне долгожданный проездной, и я пошла к электричке. Шандор дотащил сумку до места и помог забраться в вагон. Как только он отошёл, я на всякий случай проверила – всё ли на месте. Всё лежало на своих местах. «Фу-у-у, не обманул», – выдохнула я с облегчением. Поезд тронулся, и Варя снова уснула на моих руках. Я сидела у окна и смотрела на людей, которые ехали со мной в вагоне. Справа от меня была бабулька в красной шляпке и красном пальто. В руках она держала маленькую сумку, из которой все время что-то выпадало: то очки, то кошелёк. Она копалась в своей кошелочке и не могла найти, по-видимому, чего-то очень важного. Заиграла музыка и она оживилась, на её лице появилась улыбка. Точно! Она искала мобильный телефон. «Вот же он!» – пробубнила старушка, доставая из сумки красный мобильник. «Ну и модница», – подумала я, и сама того не замечая, улыбнулась этой странноватой бабуле.

«Алё», – сказала она в трубку. «Да. Еду. Во втором вагоне. У окна сижу. На какой станции ты войдешь? Семигородняя? А это где? Что? Всё равно не знаю? Ну да… ну да», – смеясь, бубнила бабулька в красном. «Даже её кто-то ждёт», – пронеслось в моей голове.

Я перекладывала Варю с одной руки на другую и подминала свою сумку под ноги. Девушка напротив сидела в наушниках и слушала музыку. Ботинки на высоком каблуке, тёплая кожаная куртка, мини-юбка, длинные ногти на руках, покрытые фиолетовым глянцевым лаком. Стильная вся такая… Мне даже стало как– то не по себе. Я сидела в коричневой болоньевой куртке, в сапогах, похожих на дутыши, и коричневой шапке. Волосы растрепались и вылезали из-под головного убора. От Вари мне было очень жарко, и я обливалась потом.

– Куда едешь, милая? – вдруг спросила меня интересная старушка.

– Да к свекрови.

– А что ж одна-то? Без мужа?

– Мы с ним поссорились уж как пару месяцев назад. Я поначалу терпела, потом, когда замахиваться на меня начал, к маме перебралась, но и там не получилось. Пришлось вот к свекрови ехать.

– Да. Видать, не сахарно тебе пришлось, – пряча красный мобильник в сумочку, продолжала она разговор.

– Не сахарно. Не сахарно, – вздыхала я.

Миловидная женщина ёрзала на месте, и было видно, что она хочет спросить что-то ещё.

– Девочка или мальчик? – указав пальцем на Варюшу, поинтересовалась она.

– Девочка, – ответила я.

– Хорошо. А у меня вот до сих пор правнуков нет. Всё жду– жду. Внук уж пять лет, как женат. А толку никакого. Директором в строительной фирме работает, жена – пигалица, толку хватает только на гулянки и все тут, – сожалела моя великовозрастная, но подтянутая попутчица.

– Всему своё время. Может, она еще не осознала, для чего по белому свету ходит, – глянув в окно электрички, тихонечко ответила я.

– Ишь ты, и для чего же? Я вон сколько лет живу, и сама до сих пор понять не могу, – встрепенулась женщина в красном.

– Правда? А мне кажется, что смысл жизни в детях. Не столько в продолжении рода, а в тех радостных моментах, которые они могут тебе подарить, пока ты здесь, на этой земле обетованной. Вот смотрю на Вареньку и тепло от этого. Что моя. Родная. Кровинушка. Пусть и не похожа почти на меня, а моя. Вот улыбнется мне – будто Боженька рукой по щеке провел. Хорошо… – смотрела я на дочку.

– Так-то оно так. А без мужика дома делать нечего! – напирала на меня бабулька в красной шапке.

– Как это нечего? Сколько баб в одиночку детей подняло! И воспитали не хуже других! – гнула я свою линию.

– Ой, да и не лучше! И посмотри, кого воспитали. Кругом одни слюнтяи! Все на бабах сидят и ножки свесили. Меня вообще нынешняя молодёжь удивляет. Девки работают, парней своих кормят, обстирывают, обглаживают, да еще и ублажают всячески, а они на диванах полёживают, да в потолок плюют – вот счастье-то привалило! Дуры девки! – рассуждала старуха.

– Дуры! Да еще и какие! – соглашалась я. – По себе знаю.

– Да уж. У нас всё поколение воспитано однополыми парами: мамами да бабушками. Чему ж тут удивляться-то? – рассмеялась та громким смехом.

Она обвела меня взглядом и снова полезла в свою сумочку. «На вот, – рука в красном перстне протянула мне свою визитку. –  Анной Николаевной меня зовут. Я являюсь учредителем строительной фирмы, о которой сегодня уже упоминала. Если понадоблюсь, вот мои координаты. Мне кажется, что ты девка путная. А таких я люблю. Помогу, чем смогу. Бери, бери. И не смотри, что я на электричке еду, у меня, знаешь ли, машина в ремонте. Считай, что я так молодость свою вспоминаю».

«Станция Семигородняя», – декламировал машинист. Бабулька зашевелилась и стала поглядывать по сторонам. В наш вагон вошёл крепкий и коренастый молодой человек. «Андрюшенька, я здесь!» – подзывала она его. Этот «Андрюшенька» большими шагами прибежал к Анне Николаевне и сильно удивил меня своим отношением к ней: «Привет, Анка!» Он поцеловал её в щёку и, завидев, что я наблюдаю за ними, посмотрел на меня и быстро перевёл взгляд на бабушку: «Кто это?»

– Попутчица, – объяснила она ему.

– Милая, ты не удивляйся. Андрюша меня с самого детства Анкой кличет. Я за это на него не обижаюсь. Он у меня знаешь, какой хороший!

– Андрей Меньщиков, – мужчина протянул мне жилистую руку.

– Мария Жданова, – сделала ответный манёвр и я.

– Наконец-то я узнала, как тебя зовут, – сказала Анна Николаевна.

– Я вот объект только что сдал. Дом многоквартирный строили, – продолжал новый знакомый.

Варя завозилась у меня на руках и начала плакать. «Кушать хочет, – объяснила я и достала пузырёк с молоком. – Вы извините, мне некогда пока что».

Малышка проголодалась и вспотела в своём жарком костюме. Я попыталась расстегнуть ей пуговицы, но держать бутылочку и той же рукой снимать одежду, у меня не получалось. Я заметила, как Анна Николаевна ткнула внука в бок. Он сразу же поднялся и помог раздеть Варюшку. Странное дело, у самого детей нет, а так ловко управился! Я поблагодарила его за помощь и дальше ехала молча. Варя высасывала молоко из бутылки и должна была срыгнуть. Поезд остановился, и машинист стал объявлять следующий населённый пункт. В это время я подняла малышку вверх, и нам удалось избежать неприятного казуса. Воздух вышел из лёгких моей девочки – она отрыгнула. Анка улыбнулась этому и сказала Андрею: «Гляди, какая малышка хорошая. Когда ты меня такой же порадуешь?»

– Да, бабушка, как только, так сразу. Ты же знаешь Ингу. Ей пока рано.

– Молчу-молчу… Так, видимо, от тебя и не дождусь никого…

– Молчит она. Как же!

За окном мелькали остановки, я пыталась отвлечься от раздумий и вглядывалась вдаль. Такое ощущение, что в деревушках, попадающихся нам на пути, никто не живет: ни тропинок тебе, ни дорог. Всё заметено снегом.

Мы проезжали километр за километром. Время тянулось медленно. Девушка, сошедшая с обложки глянцевого журнала, сидевшая недавно напротив меня, уже давно вышла из вагона на своей станции, и мне уже не за кем было наблюдать. Крепко обняв Варюшку, я уснула. Не знаю, сколько времени мы с ней дремали, но проснулась я от лёгкого прикосновения за плечо. Анка нагнулась надо мной и шептала: «Машуня, про-сы-пай-ся… Приехали»!

– Правда? – еле разомкнув слипшиеся от заспанок глаза, произнесла я.

– Ага. Вон, все выходят. Давай в толпу-то не полезем. Подождём, когда все выйдут. А то вдруг заденут, а у нас Варька спит, – ответила мне на это Анка.

И так по-доброму у неё это получилось. «У нас, главное, – слышалось в моей голове. – А сама знает нас лишь несколько остановок».

– Варьку мне давай, Андрюшка сумку вынесет, а ты следом иди, – добавила моя попутчица.

Я повиновалась и сделала, как она сказала. Вожега встретила нас не очень-то радостно: повсюду слякоть, грязь. Дождь вперемешку со снегом падал с серых облаков, чем создавал не самую приятную атмосферу.

– У-у-у: ещё до деревни 20 километров на чём-то добираться, – промычала я.

– Чего это на чём-то? – резко сказала Анна Николаевна. –  А мы на что? Сейчас всё устроим!

Она снова достала из своей маленькой красненькой сумочки мобильник и набрала какой-то номер: «Женя? Так, Женя, подъезжай к жэдэ-вокзалу, ты мне срочно нужен. Даю на сборы пять минут!»

– Теперь нормально уедете – не переживай, – кинула она в мой адрес.

– А кто это? Что за Женя? – любопытничала я.

– Помощник это мой, – протараторила Анка.

Уже через несколько минут возле наших ног стояла новенькая «Тойота». «Ого, – подумала я. – Ничего себе. Раз уж у помощника такая машина, какая ж тогда у Анки. в ремонте.»

– Садись, давай! – командовала мною Анка. – Андрюша вещи твои уже в багажник положил. Садись и держи Варюшку.

– Спасибо, – благодарила я Анну Николаевну за помощь в то время, как она подавала мне дочь.

– Да перестань, ты бы на моём месте также поступила, – заглядывая в глаза, произносила Анка.

– Наверно… – отозвалась на это я. –  Но сейчас очень мало таких людей.

– Но они всё же есть, – добавила милая старушка.

Она захлопнула двери автомобиля и крикнула: «Женя, давай!»

Мы помахали друг другу руками, и Женя дал по газам. «Родственница?» – спросил он у меня.

– Чья?

– Как «чья»? Анны Николаевны, конечно! – удивлялся водитель.

– А, нет, конечно! – дошло до меня.

– А кто же тогда?

– Просто попутчица.

– Наверно, очень хорошая попутчица. Анна Николаевна очень разборчива в людях.

– Об этом ведь не мне судить.

По извилистой, ухабистой дорожке мы доехали до переезда, на котором стоял тепловоз. Чёрный дым выбивался из трубы кабины, за которой тянулся маленький, зелёненький вагон. «Ну, вот и приехали», – с улыбкой сказал Женя. –  Давайте помогу Вам выйти».

Он достал мою сумку из машины, а потом и нас с Варюней. По сугробам мы дотащились до нового транспорта. В вагоне тепловоза было темно и грязно: некоторые окна были наглухо забиты вагонкой, на полу валялась шелуха от семечек, а также – горы окурков и пустых бутылок. Мы с Варей сели к окну. Скамейка, на которой нам предстояло ютиться два часа, была обшарпанной и дыроватой. Где-то в углу топилась печка, которая и обогревала весь вагон. Она-то, кстати, и дымила. Именно поэтому в вагоне витал стойкий запах гари. «И почему мы не едем?» – думала я.

На задних скамейках сидели две бабульки, одна из которых была довольно пьяна. Она всё время материлась и чего-то доказывала второй. «Ой, Ийка, хватит врать – слушать тошно!» – отвечала на болтовню алкашки её соседка, по-видимому, не дошедшая ещё до такой кондиции…

– Ну! Долго ещё? Чё стоим-то? Кого ждём? – возмущалась Ийка.

– Кого-кого? Двадцать лет ездишь, а не знаешь, да? – дразнила её подруга. – Студентов! Пока они до сюда доберутся.»

В вагоне показалась чья-то голова, а за ней и пьяное тело. «О, Колян! Муженёк! Мы уж думали, ты не успеешь! Взял?» – кричала ему Ийка. Тот, доставая из кармана тройной одеколон, кивнул головой. «Иди к нам», – обрадовалась та. «От ваших фанфуриков в вагоне продыху никакого нет!» – сетовала трезвая попутчица.

«Вот это поездочка, – не прекращали посещать меня мысли. –  Полный вагон пьяных, вонь на всё помещение, да ещё неизвестно, когда тронемся. Варенька моя бедная. И зачем я куда-то попёрлась?! Вот дура!»

«Женька, Ленка, хватит курить! Пошлите в вагон! Вон, какой ветер на улице, я замёрз», – кричал чей-то мужской голос. «Да щас, на одну затяжечку осталось!» – отвечали те. Двери вагона открылись со скрипом, и в тёмном проёме можно было увидеть только очертания фигур. Две девчонки лет восемнадцати и какой-то дядька зашли и уселись у самой печки. «Ща нагреемся», – сказала одна из них.

Мы с Варей сидели не пошелохнувшись. Я ощущала на нас тяжёлые взгляды незнакомых людей. Казалось, всем им было интересно, кто ж тут такой едет, да ещё и с ребёнком. И точно. Скоро они не выдержали и решили спросить.

«А Вы к кому?» – заигрывающим голоском спросила у меня девчонка. Свет луны падал на её лицо, и я разглядела маленькие глаза и курносый нос. «К свекрови», – еле слышно ответила я. Настроение было совсем не для разговора и знакомств. Тем более что всем деревенским и так есть о чём посудачить. Не хочу быть новой темой для разговора.

– А кто у вас свекровь? – не унималась та.

– Мать мужа, – схитрила я.

– А мужа-то как звать? – курносая как будто допрашивала меня.

– Да его не зовут… Он сам приходит! – ответила я.

– Хм. Вадя что ли?

– Что ли Вадя.

– Так Жданов, поди?

– А, поди, и Жданов!

– Ну так, стало быть, Вы – Маша! – чуть ли не криком выпалила та, радуясь своей смекалке.

– А стало быть, Маша! – удостоверила её я.

– А, значит, на руках у Вас Варя спит!

– Варя спит, – на автомате повторяла я.

– Здорово! Вот тётя Вера обрадуется!

– Уж не знаю. Я ведь её даже не предупреждала о приезде– то. – почему-то открылась я этой приставучей девице.

– Да это вообще не проблема, она вас всегда ждёт. Всей деревне уши прожужжала, что у неё внучка родилась. Обрадуется, вот увидите!

– Ну, будем надеяться.

– Так, а чего? Больше никто не придёт? – орала Ийка.

Никто ей не отвечал. Вскоре в вагон тепловоза залезли еще

пять пареньков. Все расселись по местам, и, наконец-то, мы двинулись в путь.

Ветки деревьев стучали о железо вагона и пытались забраться вовнутрь. Они так и бились об оконные стёкла. Каждый раз, когда корявая ветка ударяла в моё окно, я вздрагивала от неожиданности. Варя проснулась и пилькала глазами, как маленький воробей. Она лежала на моих руках и вглядывалась в темноту. Потом начала агукать, чем привлекла к нам всеобщее внимание. «Проснулась?» – спросил паренёк, и двинул сидящего рядом с ним соседа плечом. Тот повернул голову в нашу сторону и стал рассматривать мою дочь. «Так, говорите, к Ждановым едете?» – интересовался он у меня. «Едем», – услышал тот мой короткий ответ.

«Э, ребята, сзади холодно стало! Ну-ка, подбросьте ещё дровишек в печь!» – просила Ийка. Запах гари и тройного одеколона смешался, и эта вонючая смесь так и била мне в нос. Да что мне?! Я переживала за свою малютку. А ехать надо было ещё целый час!

«Тю-тю-тю», – подсела к нам трезвая женщина и, вертя в руках какой-то фантик, заигрывала с Варей. Малышка водила глазами за шуршащей бумажкой и радостно улыбалась. Потом соседка достала коробок со спичками и начала им трясти. Интересный звук понравился Варюшке, и она продолжала радоваться. А у меня в груди сердце защемило: «Господи, зачем я туда еду? Малышку на такие терзания кидаю. Одна эта поездка чего стоит! Она, бедная, устала, не знаю и как. Да и я-то вымоталась»…

Колёса тепловоза затормозили, и вагон остановился. Все стали вылезать и прыгать прямо в сугроб. Дороги замело – ни тропиночки не видать! Еще не легче! Деревенская молодежь столпилась у вагона. Приезд тепловоза для них – целое событие. Всем интересно посмотреть, кто приехал. Ведь именно от этого зависит, будет ли дискотека в клубе. Девчонки с мальчишками быстро выбрались из вагона, а я с Варькой и сумкой на руках еле шла по тёмному проходу. Никакой платформы, на которую можно было бы спокойно перейти с тепловоза, не было и в помине. Местные жители, привыкшие к этому, спокойно обходились и без нее. Мне пришлось испытать большие трудности, чтобы выбраться из этого ужасного транспортного средства. Я поворачивалась и одним, и другим боком к выходу, высчитывала, как лучше мне выйти, но ничего не получалось. Варькины чёрные глаза сверкали в темноте и смотрели на меня с каким-то удивлением. «Давай, ребёнка подержу», – пробурчал пьяный голос. Оказывается, Ийка всё это время наблюдала за нами. «Нет, уж. Я как– нибудь сама», – покосясь на неё, ответила я. «Ну сумку хоть тогда давай», – предложила та. Она сняла с моей руки котомку и слезла со ступенек. Подала мне дрожащую конечность в зелёной варежке, и помогла спуститься. «Спасибо», – поблагодарила я её.

– Да не стоит. В одну сторону все-таки идем.

Я вопросительно на нее посмотрела.

– Да-да, на одной улице мы с Верой-то живём.

Варька сидела на моих руках и поглядывала из-под шапки. Лесной массив, который окружал поселок, наводил на меня страх. Я боялась диких животных, которые, поговаривали, заходили иногда и в населённый пункт. Во многих домах горели огоньки, а где-то вдалеке мерцал фонарь. Единственный в этом захолустье. Проторенная когда-то тропинка была занесена свежим снегом, и я топала след в след за Ийкой. Её качало из стороны в сторону, и каждый раз мне казалось, что вот-вот она упадет. Но она держалась. Справа от тропинки стоял её дом. У самой калитки она вспомнила про своего мужа, кинула мою сумку в сугроб и помчалась обратно к тепловозу, крича на всю ивановскую: «Где ты, Коля»? Но Коля не отзывался. Ийка, запыхавшаяся и уставшая, бежала, несмотря ни на что. Её ноги заплетались одна за другую, изо рта шёл дымок, и, запнувшись за какую-то ледышку, как назло намерзшую на тропинке, она упала лицом в сугроб.

– Этого ещё мне не хватало! – в негодовании стояла я.

– Ия! Ия! Вставайте! – пришлось мне крикнуть.

Она молчала. Тогда я снова крикнула её: «Тётя Ия!» Заснувши в пьяном угаре посреди снежной тропинки, она храпела на всю округу. Я подошла к ней, дабы удостовериться, все ли нормально. Волна спертого, огуречного запаха тройного одеколона попала мне в нос, я поморщилась: «Вот блин, еще и эта! Господи, когда и дома буду…»

От тепловоза в нашу сторону двигалась чья-то фигура. Маленькая такая, худенькая. «Ийка! Где фанфурик?! – кричал этот человек издалека. –  Куда упёрла?» Муженёк этой пьяной особы шёл напропалую: сугробы – ни сугробы, тропинка – ни тропинка. «Ну, стерва, чего молчишь?» – не унимался тот. Его черные вьющиеся волосы растрепались в разные стороны и собрались в клочки, с носа текла противная сопля, на щеке виднелся след от сажи, доставшийся от топки тепловоза. Распахнутая настежь фуфайка съехала с левого плеча и шаркала по рваным штанам. Колян шёл к жене. Жена лежала и ни сном, ни духом ни чуяла, что к ней приближается её благоверный.

– Эй, тварь такая, вставай! Чё на дороге разлеглась? Где тя носило?

Единственное, чего он добился от Ийки, это протяжного «х-х-х-р-р-р, х-р-р, п-ш-ш-ш».

– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Каждый раз! Каждый божий раз! Сколько это может повторяться! Больше я тебя не потащу! Напилась? Ладно! Фанфурики увела? Ладно! Ушла? Тоже ладно! Но каждый раз уснуть вот на этом самом месте! – Колян прыгал по снежной тропинке близ деревянного колодца. – Это же уже ни в какие ворота не лезет! Алкоголичка! Вонючая алкашка! Пьянь! Дрань! Не потащу тебя домой!

– Пота-ащишь, – протяжно прохрипела жена.

– Что? Что ты сказала? – кричал тот, вырывая на себе кудри.

– Иди, говорю, за чунками в сарай. И тащи! Собака этакая! – послышалось от лежащей в снегу Ийки.

– Я, значит, собака?! Вот потаскуха-то где! А? Люди! Вы посмотрите, кто мне это говорит! – не унимался кудрявый.

– Да всё-всё… Не собака – не собака… – промолвила та.

Колян уже хотел смилостивиться и бежать во двор за санями, как Ийка дополнила: «Не собака ты. Кобель!»

Вытерев грязным рукавом фуфайки свой скользкий нос, харкнув Ийке на голову порцию ядовитой слюны, Колян ретировался.

Я стояла с Варькой на руках и смотрела на падшую женщину. «Машенька, Машенька, помоги мне», – шептала Ийка.

– А как? Чем? – спрашивала я. – У меня ж ребёнок на руках!

– Не знаю, придумай что-нибудь. Но подняться я не в силах.

– Чёрт с тобой! – кинула я ей.

– Дядя Коля, подожди, подожди! – кричала я сбежавшему алкашу.

Тот даже не обернулся.

– Иди, у меня фанфурик есть! – быстро придумала я.

Хромой, косолапой походкой распьянущий дядя Коля подкатил ко мне.

– Доставай! – упрашивал он меня.

– Ага! Как же! Ты сначала Ийку в дом снеси, а потом я и отдам тебе!

– Чё мне – трудно што ли? Ща стащчу!

Он взял Ийку за ноги и со злостью рванул на себя: «Поехали – прокатимся!»

– Давай-давай! Я в тебя верю! Тяни! – вопила пьяная жена.

Наблюдать за этой картиной мне было некогда, я и так на них

много времени потратила. Теперь, когда эта полудурошная была не одна, я могла со спокойной душой идти дальше. Подхватила Варюшку повыше, сумку закинула на плечо, и снова в дорогу. Помогла, блин, выйти из тепловоза… Тфу!

Шаг за шагом идти становилось все тяжелее. Тропинка уже не была такой проторенной, и жилых домов попадалось все меньше на моем пути. Свет от мобильного телефона, который приходилось временами держать во рту, чтобы хоть что-то видеть, был довольно тусклым. Казалось, от луны и снега на улице светлее, чем от моего дисплея. Бесконечные покосившиеся от старости и ветхости деревянные заборы, брусовые хибары-времянки, сарайки мелькали перед моими глазами. Где– то за домами можно было разглядеть небольшой пустой участок, за которым был только лес. Лес, лес, лес. И ничего больше. Огромные тёмные деревья качали своими головами, заводя тем самым новую песню для ветра. Сильный гул, который они раздавали, меня совсем не радовал. Я пыталась уткнуться носом в Варюшку и хоть так почувствовать какую-то защиту. Я гнала от себя чувство страха, но у меня это плохо получалось. Вдруг недалеко от себя, в чьем-то заснеженном огороде, я услышала звериный то ли рёв, то ли рык. Звук для меня был настолько необычным, что я остолбенела. Повернув голову налево, я увидела, как из лесного массива выходит какой-то зверь. Господи! Я прижала Варьку к груди и побежала, что есть мочи. Свет далёкого фонаря манил меня к себе. Я бежала и не знала, гонится ли за мной то животное или всё-таки нет. Но так страшно было повернуть голову и посмотреть… От ветра на глаза выступили слезы, и, как я ни пыталась их утереть, у меня это не выходило. Из-за пелены перед глазами и непроглядной тьмы я и не заметила, как предо мною вырос дом. Правда, света в нем не было. С крыльца спускался человек, грузный такой, высокий. Он выбежал ко мне на тропинку и. завыл! Да так громко, что я чуть в обморок не упала.

– Тихо. Тихо. Успокойся. Меня баба Нюра зовут. Этот зверь тут часто ходит, вишь, как я его гоняю. Теперь точно уйдёт, – протараторила старушка.

Свет луны озарил её лицо, и я увидела перед собой женщину преклонного возраста с крупными чертами лица: полные губы, большой и широкий нос, разросшиеся брови и какие-то уж очень зоркие глаза. Она осмотрела меня и спросила: «Что ж ты тут делаешь? В такое-то время?»

– Да мы вон с города только приехали. Идем вот к бабушке.

– А-а, к Верке что ли?

– Ну!

– Пойдем, провожу, а то тут мой товарищ ходит. Вдруг опять тебе попадётся.

Что это был за товарищ такой, я спрашивать у бабы Нюры не стала, не до этого было, но встречаться с ним мне приходилось после этого еще не один раз.

Большой деревянный дом, освещаемый тем самым фонарем, на который мы, собственно, и шли, оказался… нашим! Открыв калитку и пройдя по узенькой расчищенной дорожке, мы вошли в помещение. На входных дверях висело плисовое одеяло, которое не давало тёплому воздуху выходить из дома, когда открывались двери на улицу. Стоя у входа с маленькой Варькой на руках, я крикнула: «Эй, дома-то кто есть?»

На кухне работал телевизор, и во всех комнатах горел свет. Но никто не отзывался. Неожиданно для меня одеяло распахнулось, и я увидела в дверном проёме полную спину и ноги, которые сбрасывали с себя сланцы. «Ой!» – вскрикнула свекровь, повернувшись к нам после закрытия двери. Её светлые, голубые глаза засверкали от счастья: «Девочки! Приехали! А что не предупредили-то»?! «Ой, а у меня и поесть нету ничего. Ну сейчас, сейчас», – хлопотала она по хозяйству. Я переодела Варьку и быстро навела ей смесь.

«Укладывайтесь на мою кровать, – предложила мать мужа. –  Устали с дороги-то». Я положила малышку на бочок и подала ей бутылку с тёплой смесью. Обхватив обеими руками свой небольшой сосуд с едой, Варюша начала жадно глотать содержимое. Её глаза то открывались, то закрывались, и она выглядела какой– то хмельной. Под ватным одеялом она быстро согрелась и крепко уснула на всю ночь. Мои глаза закрывались тоже, но подойдя сзади, мама Вадима позвала меня ужинать.

На столе стояла тарелка горячего борща и банка с жирнющей сметаной. У них же корова – всё молочное в доме своё. На печке подогревалась жареная картошка с мясными котлетами, и свистел пузатый чайник. М-м-м… Блаженство. Я, как будто с голодного острова, накинулась на все эти яства. Давно мне суп не казался таким вкусным. Наевшись от пуза, я пошла спать.

Шибко свекровь меня ни о чем не расспрашивала – видела, что я устала. Отобедав в час ночи, я пошла в комнату к дочурке. Она тихо сопела в кровати. Я прилегла рядом и приобняла её. Потом повернулась на спину, потянулась и приятная усталость пробежалась по каждой клеточке моего тела. Я уснула.

Утро выдалось морозным. -35! Вот тебе и к весне дело!.. Печка топилась часов с пяти. Мы проснулись где-то в восемь. На столе стоял завтрак, а мама Вади пригласила нас уже к столу. «Выспались? Давайте, поднимайтесь. Пойдемте кушать, пока все не остыло». Я протерла глаза и пошла умываться. Горячая струйка воды медленно вытекала из самодельного умывальника, я набирала её в ладони и брызгала на лицо. В это время входная дверь хлопнула, и послышался до боли знакомый голос: «Ма, я приехал!» Свекровка в одно мгновение свилась к сыну и начала обнимать его да причитать вокруг него: «Сыночка моя любимая, Вадечка мой, радость-то ты моя, ах, как я соскучилась. Ну, как ты, дорогулечка, доехал?»

А «дорогулечка» стоял и молчал, на такое количество маминых реплик он не знал, что и ответить. «Да, проведать вот решил», – вымолвил он.

«А Маша где?» – шёпотом поинтересовался он у мамы. «Умывается. Встала только», – таким же тоном ответила она ему.

Я вытерла лицо свежим полотенцем и вышла из умывальной комнаты.

– Здрасьте! – саркастически сказала я. – А мы и не ждали!

– Да меня тут паренёк один подбросил… – оправдывался он.

– А-а, хорошо тебе. Что ж раньше сюда не ехал? Никак за нами?

– За вами.

– А не много ли чести?

– Нормально чести.

Свекровь стояла рядом и слушала наш разговор. Её глаза перебегали с меня на сына и с сына на меня: «Да хватит вам ругаться! Только зашёл – и с порога уже! Перестаньте! Вадя, иди

обними жену, скажи, что любишь. И помиритесь!»

«Ах, помиритесь?! Нет уж, мама! Мириться с ним я не намерена. Я вчера не успела тебе всего рассказать, ну так слушай сейчас: мы не живем с ним уже несколько месяцев. А теперь спроси почему?» – захлёбываясь от злости, говорила я.

– Почему? – по инерции сказала мать мужа.

– Да потому, что у меня больше нет сил! Он не работает, денег не носит, дома не помогает, да еще и пьет! Но и это все я терпела. А когда стал замахиваться, то уж извините…

– Я замахивался? Мама, она врёт! – защищался мой благоверный.

– Ах, это я вру? – кричала я. – Давай-ка я тебе напомню. Что там у нас на кухне? Потолок оттёр от супа? А стол, который летал по всей комнате, собрал? Или же, может, ты сковородку выпрямил, после того, как она согнулась от твоего удара? Что ж ты молчишь?..

– Вадя?.. –  свекровь побледнела. –  Вадя? Ты же никогда таким не был. Что за агрессия? Это ведь не ты даже.

– Мама, да перестань, она все не так рассказывает, – хотел успокоить мать Вадим.

Она подошла к нему и дала пощёчину. Его глаза сузились, губы поджались, и сквозь зубы он пробурчал мне: «Ну, посмотрим кто кого.»

Несколько дней мы не разговаривали друг с другом, да и когда было это делать? Он постоянно уходил из дома, а возвращался пьянее вина. Мать его оправдывала: «Молодой еще. Потерпи, Машенька». А мне что? Мне-то 56 что ли? Или, быть может, 85? Чего мне это терпеть-то.

Больше свекровь ничего не говорила. Просто как-то собрала вещи и без какого-либо предупреждения уехала в больницу – с сердцем стало плохо. Мы с Ваденькой остались одни.

Когда я проснулась, было уже светло, утро все-таки, и далеко не раннее. Варюшка спала. Я решила, что пора мне вставать и помогать свекрови, прибирать да готовить. Как только я вынула руку из-под одеяла по ней пробежались тысячи мурашек: «Блин, ну и поморозня»!

«Мам, пошли печь топить, а то долго спим сегодня», – кликнула я свекровь. Но ответом мне была тишина. «Ма-ма, мам, ну ты где?» – звала я её в надежде, что она где-то рядом. «Может, в туалет ушла?» – подумала я и, накинув на себя чью-то куртку, висевшую на вешалке рядом с дверью, выбежала во двор. Белое поле, свежий воздух, звенящий от мороза, и зелёный лес. Вот и все, что там было. Тропинка, ведущая в поселок, оказалась пустой, за домом тоже никого не было, и только из сарайки, почему-то не запертой на замок, выбежала собака. «Жулик! Так вот ты где был! А я-то уж думаю, чего ты нас не проведываешь!» – обрадовалась я живому существу. Пес ласкался о мои ноги и так и просил его погладить. Взяла его домой.

Белые печки создавали ощущение еще большего холода, чем он был на самом деле. Одевшись потеплее, я взяла коробки, в которых мамуля таскала дрова в дом, и вышла на крыльцо. Чунки, предназначенные для перевозки дров из сарайки в дом, исчезли. Я облазила всю округу, но так и не нашла их. Ну вот, придется на руках тащить! Чёрт!

Накидала дров в картонные коробки, взялась за края и рванула посильнее. Резкий крик вырвался из моих уст – спину, кажись, сорвала. Ни разогнуться, ни пошевелиться не могу. Варя одна дома. Поблизости ни души… Согнувшись над коробкой и ухватив её за угол, я тащила тяжесть к дому. Коробка еле двигалась и оставляла за собой вмятый след на снежном насте. Каждый шаг причинял мне боль. На глаза наворачивались слёзы, но я шла и шла. У самого крыльца стоял мужчина. Его иссиня-чёрная борода доставала до груди, тёмно-синяя шапка закрывала лоб, а маленькие глаза смотрели на меня.

– Что, Марья, не узнаёшь? – проговорил хриплый голос.

– Теперь узнаю. Ты хоть бы побрился, – бросила я свёкру.

– Успею ещё. А где мать-то? – спрашивал он меня.

– Да и сама не знаю.

– А ты чего внаклонку-то стоишь? Спину сорвала?

– Может, и сорвала. Кто ж знает.

Он что-то пробубнил себе под нос и вошёл в дом. «Ну и мужик! Этот уж хрен поможет!» – бесилась я. Кое-как затащила дрова домой и стала растапливать печь. Этот ходил рядом и косился на меня. «Есть чё пожрать-то?» – заглядывал он в холодильник. «Не знаю, ты ж хозяин. Должен знать…» – язвила ему я.

Большим ножом я отслаивала лучину от полена. Чиркала лезвием по деревяшке, и тоненькие стружки отделялись от него. В топку положила несколько поленьев, пихнула туда бересты да бумаги и этих белых стружек. Зажгла спичку о коробок, и поднесла её к бумажке. Всё содержимое занялось огнём. Я закрыла дверку в печку и сразу почувствовала запах гари. «Блин, да тут же трещина! Сейчас же всё провоняет!» – закричала я, увидев прореху на плите у печки. «Не провоняет, – услышал моё сетование дед. –  Немного протопится и перестанет дымить. Погоди».

Прошло минут десять, и, как и сказал свёкр, от этого дыма не осталось и следа. Помещение стало наполняться тёплым воздухом и дышать уютом.

В шкафу от кухонного гарнитура я нашла мешок картошки – ну хоть чем-то сегодня поживимся. Очистив овощи от кожуры, и нарезав ровными дольками, я кинула их в черную чугунную сковородку с кипящим маслом, которая давно пылала на плите. Все заскворчало и зажурчало. Горячие капельки масла подпрыгивали в воздухе и выбивались из сковороды. Картошка быстро подрумянилась. И я уже была готова её съесть. Голодная ж! Вдруг зазвонил телефон, и на дисплее заиграли буковки: «Свекровь!». «Маш, ну как вы там? Уж встали?» – спрашивал меня какой-то сонный голос.

– Да встали, уж давно. А ты-то где?

– Да я в больнице. Не хотела никого будить. Так сердцу плохо стало, а с утра тепловоз за продуктами в село поехал, ну я на нем и добралась.

– Дак хоть бы разбудила тогда, или, на худой конец, хоть бы записочку оставила! Я уж все здесь обыскала – нигде тебя нет!

– Да сердце у меня так и сжимается, так и сжимается. Тут мне обследование проведут, а там и посмотрим.

– Давай, выздоравливай! Нечего болеть! Лечись! Мы как-нибудь тут справимся, – хотела уж было класть я трубку.

– Ой, Маш, – прервала мои действия свекровь, – я ж чего сказать-то хотела… Деньги-то я с собой все взяла, вам оставить забыла…

Связь почему-то оборвалась, и мы так и не договорили. Хотя, может, так у нее и было все запланировано.

Из комнаты послышался громкий плач – Варя проснулась. Голенькая и вспотевшая от жары в доме, она барахтала руками и ногами и звала к себе. Завидев меня, начала улыбаться своими четырьмя зубами и осматривать свою кормилицу сверху донизу. «Ма-ма, ма-ма…» – открывала Варюшка маленький ротик и говорила свое любимое слово. Её нежные пухленькие ручки тянулись к моей шее. Я подхватила дочурку на руки и прижала к себе: «Ничего, Варенник, справимся! Вот сейчас я тебя накормлю, а там и посмотрим, как быть». Переодев ребенка и посадив её в старую ободранную коляску, которую свекровь откуда-то притащила заранее, дабы не носить внучку на руках, а возить по дому, я направилась на кухню. Пока наливала молочную смесь в бутылочку, мой взгляд упал на чугунную сковородку, ещё совсем недавно доверху наполненную золотистой картошкой. На дне её были остатки моего обеда. Точнее то, что свёкр не успел или не смог отколупать. Прижарившаяся к стенкам сковороды засохшая картошка стыдливо коричневела в самых краях дна. «Чёрт! – со злостью в голосе произнесла я– Поела, называется! Ну, хорошо, дед. Подожди же!»

Негодование, обуявшее меня изнутри, не давало мне покоя. Как это так? Знает, что в доме нет еды, и съел всё? Презрение. Только презрение вызвал у меня поступок этого человека. Бутылочка со смесью была готова. Я подложила под спинку Варе подушку и подала ей её еду. Наклонившись на бок, Варя пила из соски и поглядывала на меня. Чувство голода перехватывало мне глотку и начинало подташнивать. Возникало ощущение, что еще чуток, и меня вырвет. В белом холодильнике я обнаружила только половинку желтого лимона, на который, мой желудок мгновенно отреагировал. Целый рот кислой слюны и рези в животе стали результатом моей вылазки в холодильник. На другой полке лежал маленький кусочек старого обветрившегося сыра и банка с маринованными огурцами. «Супер! Хоть бы не объесться!» – в голос проговорила я. Варюшка жадными глотками высасывала молочную смесь, а я радовалась, что хоть её кормить не надо.

«Так и с голоду подохнуть можно», – подумала я. В моём загашнике еще была одна деньжонка. Но тратить её я очень не хотела. Ведь это был единственный путь для возврата домой. Я знала, что мне смогут запретить уехать. Сердце разрывалось на части, и я проклинала тот день, когда решила забраться в эту Богом забытую деревушку. «А ведь мама говорила, нечего выпендриваться. Нет же – опять не послушала. Что ты – у меня же характер! Вот тебе, Машенька, раз характер, так и давай, выкручивайся теперь, коли вляпалась!» – бурчала я себе под нос. Слюна во рту приобретала какое-то безвкусие и нейтральность, а вода, которой я пыталась заглушить чувство голода, не могла насытить мой организм. Перед глазами всплывали яркие картины с жареной курицей, пюре, сосисками, где– то возникал образ гуляша и… конфеты. Мне почему-то жуть как захотелось конфеты! Сладкой, с тянущейся нугой. Такую бы конфету, как дома! Во рту снова прибывало слюны, которой в это утро я только и питалась. Я забралась на стул и стала рыться во всех шкафах и банках, проверила все коробочки, но ничего существенного мне не попадалось. «Гав-гав», – послышался лай Жулика, влетевшего с улицы и устремившегося под кухонный стол. Я подняла края скатерти и увидела заснеженного пса, который жевал какую-то кость, а рядом с ним, у ножки деревянного стола, лежала. шоколадная конфета! Я мигом протянула руку к ней и, схватив, поднесла к глазам. Сине-белая глянцевая обертка была увенчана надписью: «Пилот». Пилот. Это вам, конечно, не «Рафаэлло», но все-таки. Сладко-приторная конфета таяла на моих зубах. Маленькими кусочками я откусывала от неё тоненькие стружки, можно сказать, что я их даже соскребала…

Вдруг распахнулась входная дверь, и в проёме показалась слегка полноватая женщина. «Маш, Вера-то в больнице. Знаешь, да? Скотину-то ты кормила? – спрашивала меня сестра свекрови, жившая неподалеку от нас. –  А то Верка сказала, чтоб я глянула сходила. Так чего ей передать-то?»

– Скотину?.. – замялась я. –  Покормила?.. А чем?

– Как – чем? Комбикормами, конечно! Вон, у печки целый мешок их стоит, – тётя Зоя ткнула пальцем мне на пакет.

– А как их заваривать? – широко раскрывая глаза, спрашивала я у тёти Зои.

– Накладываешь несколько черпачков вон в ту кастрюлю, – она указала на медную лоханку, – и заливаешь это дело кипятком. А там, как настоится, так и иди кормить.

– Я?.. – не переставала я удивляться. –  Так ведь не умею я этого. Даже и не представляю, как это делать.

– Ой, придёшь, двери в стойло отопрёшь, Звёздочку отгонишь, да и вывалишь всё ей в кормушку. А как та есть станет, так на засов дверь запирай и иди. Ладно, некогда мне тут, у самой дел по горло, пойду я.

Засунув ноги в черные валенки, тётя Зоя скрылась за дверью. Я в растерянных чувствах осталась стоять на кухне. Варька допила свой пузырек и кинула бутылку на пол. Фантик от «Пилота» напомнил, что пора бы и поесть, а пустая кастрюля, приготовленная для комбикормов, так и сверлила мне глаз. «Ой!» – я тяжело вздохнула. Руки опустились и, казалось, уже не поднимутся. Входная дверь хлопнула снова, и предо мной появился муженек. «Есть чё пожрать?» – заглядывая в холодильник, спрашивал он. Жёлтый лимон поприветствовал и его, указав лишь на банки с огурцами. «Чего? И кушать что ли нечего? Ты почему ничего не приготовила?» – кричал он на меня. «Ах, это я не приготовила? – кричала я ему в ответ. – А ты что сделал? Для начала ответь, где ты был? Я с утра тут как белка в колесе кручусь! Ах, простите-простите! Поесть я ему не приготовила! А ты, миленький, продукты-то принес? Али денег дашь в магазин сходить?»

– Да, и комбикорма сам готовь! – кинула я ему вослед.

Но брошенную мною фразу он не слышал. Его пятки сверкали уже где-то за поворотом. Я включила музыку, чтобы Варя не плакала, а сама стала запаривать корма: из большого пыльного мешка я накладывала в серую кастрюлю какие-то то ли шарики, то ли диски и заливала их горячим кипятком. Через пару часов я заглянула в лоханку и увидела кашеобразную коричневую массу, от которой несло не то хлебом, не то силосом. Все вперемешку. На улице начинало смеркаться, и я понимала, что ждать уже некуда. Никто не придёт и не поможет, а скотину оставлять голодной нельзя ни при каких условиях.

Валенки с галошами, фуфайка и свекровкин зелёный платок – в принципе я готова! «Варюшка, посиди пока здесь, – положила я её на расстеленное в её комнате на полу тёплое ватное одеяло. – Я мигом».

Оставлять ребёнка одного было страшно, но другого выхода из сложившейся ситуации я просто не видела.

Захватившись за горячие ручки огромной кастрюли, я несла её впереди себя. Снег хрустел под моими ногами, а из лоханки шёл специфический запах. У хлева убрала я батог, который напоминал о том, что животное уже давно заперто, и в прихлевке оставила еду для коровы. Слышно было, как она ходит по своему дому и фыркает носом. Сняв засов с петель, я заглянула к Звёздочке. Большая черно-белая корова смотрела на меня из угла стойла. Повсюду разбросанное сено было сырым – животина разлила всю воду. Пришлось убирать и его. Вилы с четырьмя зубьями стояли у двери в хлев. Я быстро метнулась за ними и резкими движениями стала собирать сено с пола. Звёздочка смотрела на меня большими глазами и хлопала длинными черными ресницами. Каждый раз, когда я поворачивалась к ней спиной, мне казалось, что она меня боднёт. Мурашки пробегали по моей спине и прятались где-то за ушами. Корова стояла, не двигаясь. «Сейчас, Звёздочка. Сейчас, хорошая», – приговаривала я, убираясь в хлеву. В кормушке было пусто, и, наполнив её комбикормами, я еле успела отпрыгнуть в сторону – Звёздочка незамедлительно ринулась к еде. В одну секунду я выпрыгнула из хлева и заперла его на засов. Душистый запах сена, стоявший в прихлевке, так и дурманил голову. Открыв дверь на улицу, я увидела звездное небо и заснеженный лес, которым был обнесён весь наш поселок. Впотьмах я добежала до дома. Варя тихо игралась на полу в погремушки, а неподалеку от неё сидел Жулик, который не отходил от ребенка ни на шаг.

Вечер подходил к концу, а поесть за весь день мне так и не удалось. Я села к дочке на пол и молча наблюдала за ней. Маленький носик приобрел другую форму, глаза стали больше, а волосы завились в красивые кудряшки. Но на меня она была совсем не похожа. Даже взгляд, который она изредка бросала на меня, отвлекаясь от своей игры, был, как у отца. Она так же улыбалась, пожимала плечами и морщила нос. «Вот так носишь– носишь, выкармливаешь, а она еще и не на тебя похожа», – думала я.

По коридору кто-то промчался, и в дверном проеме нашей комнаты показалась Ольга, двоюродная сестра мужа. Улыбаясь во весь рот, она стояла в шубе и валенках, и в съехавшей набекрень какой-то чудаковатой шапке. В руках у неё была кастрюля: «Ну, чего сидите? Пойдёмте кушать. Мы только с мамой из хлева пришли. Освободились. Она меня к вам с Варькой послала. Пойдемте на кухню – кормить буду!»

Полная девчонка с детских лицом и взрослым телом заглядывала на меня своими ясными глазами. Мягкий голос, добрый смех… Она так и лучится теплом. Давно я не встречала солнечных людей. «Маша, у тебя всё в порядке?» – поинтересовалась она, завидев, что я печальна. «Да, знаешь, Оль, не знаю, как и сказать», – ответила я. «Да говори, как есть», – не унималась Ольга. «Да я уж вся извелась – кушать нечего, печки топить мне тяжело – дрова таскать приходится на руках, помочь мне некому, дед пьет, Вадька шляется, я одна с маленьким ребёнком на краю поселка, у самого леса.» – тараторила без запинки я. «А хочешь, я к тебе жить приду?» – пожалев меня, предложила Ольга. «Конечно, хочу! – ликовала я. – А тётя-то Зоя тебя отпустит?» «Естественно», – протянула Оля. «Погоди, я тогда сейчас в туалет сбегаю, и сходим до тебя, отпрошу тебя у мамы, а ты Варьку пока одевай», – сказала я и, накинув шлепки на ноги, выбежала во двор.

Деревенский туалет находился метрах в тридцати от дома. Бежать приходилось по скользким мосткам. Огород, окруженный темным лесом, не внушал чувства спокойствия. Деревья монотонно качали своими верхушками и издавали томный гул. Забежав в помещение туалета, я закрылась там на крючок. В дверные щели было видно звёздное небо, кусты, росшие рядом, и ели, которые так и качали своими зелёными лапами. На обратном пути где-то в кустах послышалось какое-то шевеление. Я, выпучив глаза, встала, как вкопанная. Мне бы бежать, а ноги будто не мои. Онемели и все тут! Кричать не могу – от страха голос перехватило, только хриплю: «Ольга, Ольга»! А что Ольга? Разве ж она услышит? Какое-то существо передвигалось вдоль нашего забора, который разделял лесную полосу от сельской местности. И вдруг я услышала страшный вой, тот самый, который «подгонял» меня с тепловоза. С каждым разом он доносился все громче, и, казалось, этот невиданный зверь вот-вот меня настигнет. Какая-то сила понесла меня домой. Захлопнув за собой дверь, быстрехонько защелкнув шпингалет, я примчалась в комнату к девчонкам. Варя сидела в тёплом комбинезоне и меховой шапке. «Раздевай! – скомандовала я. – Никуда не идём»! Ольга смотрела на меня и не понимала, что я хочу этим сказать. «И ты здесь остаёшься, – продолжала я в том же тоне. – Звони маме, и говори, что заночуешь у меня!»

– Да что случилось-то? – расспрашивала меня удивленная таким решением Ольга.

– Там какой-то зверь ходит. Я боюсь. Утра надо подождать!

– Какой зверь? Тут же люди кругом! Неужели пришёл? – продолжала сестра Вадика.

– Я не представляю, как он выглядит, но тебя из дома никуда не отпущу! Звони! – отрезала я.

Ольга быстро набрала мамин номер и второпях рассказала, что тут творится что-то неладное. Тётя Зоя, смахнув всё на наши домыслы, сказала дочке: «Оставайся».

Ночь выдалась тихая и на редкость тёмная. Жёлтую луну, свет от которой падал дорожкой на наш огород, закрыло большой тучей; деревья, нетронутые ветром, стояли бездвижно, и только шорох, доносившийся откуда-то с крыши, не давал нам покоя.

«Кошки, поди, ходят», – предположила Олька. «Наверно», – подтвердила я. Версию о том, что там может быть что-то противоестественное, вслух не озвучивали. Хотя обе об этом думали.

Варя смотрела на нас осоловелыми глазами, и, спев ей несколько колыбельных, мы быстро уложили её спать. «Пюре с котлетами будешь?» – заигрывая, спросила меня Оля, и пошла в сторону кухни.

Широкое окно, занимавшее половину кухонной стены, выходило на задний двор, где с давних времен стояли баня, хлев и туалет. Тут же были разные хозяйственные постройки и маленький домик, в котором свекр ремонтировал технику.

«Маш, нуты долго будешь пялиться в окно? – спросила меня Олька. –  Иди уже поешь наконец-то. Я все разогрела».

Запах свежей котлеты и вид хорошо взбитого пюре заставили меня ринуться к столу. «Давай-давай, уплетай», – проговорила моя кормилица.

Несколько первых кусков проскользнули в моём горле незамечено, но зато потом я уже смаковала и вылизывала всю тарелку дочиста. Девчонка смотрела на меня и улыбалась: «А у меня дак уже и глаза на них не глядят (указала она на две оставшиеся котлеты), каждый день их едим. Тут у нас недавно такое было… Мама котлет налепила, нажарила, покидала всё в тарелку и, накрыв полотенцем, ушла обряжаться. У телушки была долго, все прибирала да кормила. А по приходу домой увидела за столом Ийку с Колькой. Они сидели с набитыми ртами и доедали по последней котлете. Вот тогда смеху-то было! Мама на них ругаться было собралась, а Ийка как заорет: „Зо-я! Не надо! Ну, виноваты, виноваты. Ну, не удержались. Да. Я чего пришла-то?

То есть… мы… На буханочку черного не займёшь?» Тут уж мамка не выдержала: „Сейчас я займу тебе и на буханочку, и на молочко! Вот погоди!» Мама схватила кочергу, и ещё бы чуть-чуть и она бы заиграла ею по хребтам этих влюбленных. Ийка же сообразила, что к чему и, схватив Кольку за руку, кинулась бежать».

Мы залились смехом, но быстро осеклись: во дворе кто– то выл. С какой стороны шел этот рев, было непонятно. То ли от леса, то ли – с деревни. Олька посматривала то на меня, то в окно. Я выключила свет на кухне и решила приблизиться к окну. Ничего не изменилось – по-прежнему было никого не видать. Мы обошли все комнаты и заглянули во все окна. Холодок мелкими мурашками пробегал по спине. Что-то непонятное и необъяснимое происходило за тонкими стенами нашего дома. Оля взяла меня за руку и шепотом проговорила: «А ведь баба Нюра знает, кто это». «Баба Нюра?» – переспросила её я.

– Ну да. Она. Тут недалеко живёт. Такая толстая, старая. У неё ещё в доме света нет никогда. Она, правда, странная какая-то: иногда выйдет на тропинку и стоит, смотрит по сторонам, и долго так. Даже жутко становится. А иногда посмотришь – одна в лес попёрлась. Это в наш-то! Одна! – рассказывала Олька.

– А что в этом такого? Я, например, многих знаю, кто в одиночку по лесам ходит!

– Ну да. Но это не про наш лес сказано. У нас ведь по нему водит. Да ещё и как. Если человек потерялся – считай, не найдут.

– Да ну, – не верила я.

– Вот тебе и «да ну»! Говорю же. Лет пять назад бабулька с внучкой ушли по ягоды, да так и не вернулись, с вертолетами искали – и всё без толку. Там, если заплутаешь, то всё. Нашли только однажды – у нас девчонка из школы потерялась, за хворостом, говорит, пошла. Кстати, было-то совсем недавно. Так мы её всем посёлком три дня искали. И МЧС-ники приезжали, и полиция. А нашли только после бабы Нюры.

– В смысле?

– В прямом. Она к лесу вышла, веточку сломила, пошептала– пошептала, покричала, ухом поводила, а потом сказала: «Идите на „Дунягу“, там и найдёте!» А «Дуняга» – это место такое, оно недалеко от нашей деревни и находится. А плутают там постоянно. Поговаривают, что молодая водит.

– Как это? Ну, девушка тут жила – Дунька… С парнем с одним дружбу водила, тот её сильно ревновал. Так сильно, что в одну ночь на берёзе-то и вздернул.

– Вздёрнул?

– Ну, повесил. А потом, видать, одумался, да поздно было. Из петли-то её вынул, к себе на колени положил, да так до утра и промаялся. А как рассвело, стали Дуньку искать. Ну, и нашли. С тех пор в это место никто не суется, а уж, если сунется, то Дуняга так заводит, что и сам не обрадуешься.

– Так, а девочку-то где нашли?

– А у той берёзы и нашли. Сидела на снегу, съёжившись. Мы её по следам нашли. Мужики сказывали, что покуда шли по её следам, рядом были видны и волчьи. Всю дорогу думали, к чему придут. Живая ли. Пришли, а она жива! Обрадовались. Сразу её там и переодели, и накормили, да на руках домой снесли. А, если б не баба Нюра, кто знает, что бы с девчоночкой-то было.

– А баба Нюра – колдунья что ли?

– Ну вроде того. Она и исцелить может, и предсказать. Говорят, у неё сил немеренно. Поэтому дом её стороной обходят. Боятся. Ну, и поперек ей ничего не говорят, со всем соглашаются.

Время близилось к утру, вой прекратился, и мы легли с Ольгой спать. Кровать в той комнате была одна, и пришлось ночевать нам вместе. Только глазоньки прикрыли, слышим: ходит кто-то за стеной. Мы затаили дыхание и по инерции переключили взгляд на окно – там что-то мелькало. Тёмная тень не давала покоя. Сна ни в одном глазу! Лежим, переглядываемся. «Ольга, кто это?» – шепчу я. «Как кто? „Этот“ ходит!» – утвердительно сказала Оля. «Этот?» Что ещё за «Этот»? “ – не унималась я. „А у нас в деревне его видали несколько раз: осенью с огорода всё таскает, а зимой может и в телятник залезть, и кур украсть, и ещё чего-нибудь натворить. Кто это такой никто не знает, так как появляется он только в сумерках да потёмках, поэтому все его видели или издалека, или смутно, вот и назвали «Этот».

– А он опасен?

– Да кто его знает, если ж это зверь какой, то конечно, а если не зверь, то кто?

– Дилемма. Вообще не представляю. Что ж он тут шастает– то?

– Жрать, поди, хочет! Может, ему дать?

– Что? Рехнулась что ли?! Дать поесть она ему решила! Ещё чего придумаешь?

– А ну и дам! Чего бояться-то?

– Самим есть нечего, она какому-то «Этому» понесёт!

– Не ругайся давай. Я тебе завтра еще еды принесу, а эту отдам ему.

Ольга выскочила из-под одеяла и быстрыми шагами в полной темноте пошагала на кухню. Не включая света, достала из холодильника кастрюлю с пюре и выложила остатки в глубокую тарелку. Я прибежала следом за Ольгой: «А если мы дверь откроем, а он нападёт?» «Да нет, не нападёт. Мы быстренько! – успокаивала меня Оля. – Только дверь откроем, тарелку на крыльцо выставим и скорее её захлопнем». «Да… Приехала в деревню к бабушке. Пожила в тишине и покое.» – пробубнила я. «Ой, хватит уже, пошли, я всё приготовила», – перебила меня Ольга.

Взяв тарелку в руки, моя бесстрашная Брунгильда двинулась в сторону входной двери. Свет намеренно не включали – чтобы не спугнуть. Скинув крючок с петельки, мы отворили дверь и чуть ли не броском поставили посуду на пол. Дверь мгновенно закрыли, защёлкнув на замок и бегом бросились в кровать. И смешно, и страшно. «Вот дуры! Нашли, чем заняться ночью! В какого-то „Этого“ поверили. Ну, не дуры, а?» – удивлялась я вслух. Ольга молча выслушивала меня, а когда я предложила испить чаю, поняла, что она не хочет. Оля сопела. Я повернулась на другой бок и наконец-то уснула.

Морозное утро. Тропинка, ведущая к дому Из центра поселка возвращается свёкр. Прозрачные сосульки, выросшие на крыше, венчающей крыльцо, мерцают на солнце. Мужчина отряхивает с черных сапог прилипший снег, снимает шапку с головы и твердым шагом идёт в дом, на пороге которого замечает свою тарелку Дёргает дверь, а та не подаётся. Стучится. Никто не открывает. Приходит в ярость: «Ёлки-палки! В собственный дом попасть не могу! Тарелку мою на крыльцо, как собаке выставила! Пустили в дом стерву! Ну, погоди, сейчас я тебе устрою!»

Обегает дом и начинает стучать в окно. Тишина. Переходит к другому. Большим кулаком он брякает по стеклу. Ольга выглядывает из окна и не сразу его замечает. Дед начинает материться и кричать. Девчонка бежит к дверям и скидывает крючок. Свёкр вытряхивает из сапог забившийся туда снег и проходит в дом. Со стуком ставит на стол ту самую тарелку, которую мы вчера приготовили для «Этого», и грозно смотрит на нас. Ольга стреляет глазками то на него, то на меня. Батько начинает на меня ругаться: «Ты! Кто тебе дал право мою тарелку на крыльцо выкидывать? Хозяйкой себя почувствовала?! Я тебе быстро крылья-то обрежу!» С пеной у рта он доказывал мне, что он хозяин этого дома и не допустит, чтобы какая-то малявка тут командовала. Объяснять ему мы ничего не стали, так как сразу было понятно, что это дело обречено на провал. Зло посмотрев на него, я покинула кухню и, наспех одев Варю, вышла из дома. Ольга неслась за мной: «Погоди, погоди меня! Ты куда?!» Я, как ошпаренная, ничего не понимая, двигалась вперед с ребёнком на руках. Солнышко светило в глаза, и от этого я щурилась. Ольга, догоняя меня, кричала: «Слушай, Маш, постой! А тарелку-то он принес чистую!»

– И что? – громко отвечала я и шла не останавливаясь.

– А то! Была-то целая! И если бы даже дед выкинул всё, то остался бы какой-то след! А тут – ничего! Все будто вылизано!

Я остановилась и обернулась назад. Запыхавшаяся Олька смотрела мне прямо в глаза и спрашивала: «Ты понимаешь, о чём я?» «Думаешь, это был „Этот“?» – ответила я. «Не знаю. Но всё сводится к тому. Иначе, почему ж он перестал тут ходить и орать?» – убеждала меня Оля. «Не знаю… Не знаю…» – сказала ей я.

На горушке показались два дома, стоящих друг напротив друга. В одном из них до сих пор почему-то горел свет, а из другого доносился запах тёплых пирогов. «М-м-м, тётя Зоя уже и пирогов напекла по ходу.» – проронила я.

«Мама может», – улыбнулась Ольга.

Тётя Зоя встретила нас на пороге: «Так, идите чай с пирогами пейте. Там под полотенечком найдёте, а я до Ийки схожу. Чует моё сердце – что-то неладное там творится». Мы прошли на кухню и стали завтракать. Хоть в горле и стоял ком обиды, и я сидела раскрасневшаяся от злобы на свекра, чаю все-таки попила. Варю положили на широкую кровать, обложили большими подушками, чтоб не дай Бог, не выпала, и стали уплетать пироги. Окно на кухне выходило прямо на дорожку, и было видно Ийкин дом. Тётя Зоя в одних тапках допрыгала до него. Открыла дверь и пропала из виду.

Мы с Ольгой наблюдали за происходящим с кухни. Дверь открылась, и оттуда вылетел мой свекр. Каким образом он там оказался, я так и не поняла. Видимо, как я ушла из дома, он двинулся прямой наводкой к Ийке с Коляном, правда, непонятно, к кому конкретно он пришел: то ли к Коле побухать, то ли за Ийкой потащиться.

Одним движением ноги тётя Зоя выпнула его из того гадюжника. Там ведь дом-то какой? Собираются все местные алкаши и пьют фанфурики. Или, как их еще называют, шкалики. А вообще-то это тройной одеколон. Именно поэтому у них в комнатах стоит резкий огуречный запах. Там можно увидеть все «сливки» деревенского общества. Здесь и чета Чекушкиных, Ийка да Колька, здесь и Зинка Лазарева, правда, её иногда величают Зинаидой Астафьевной, ведь её отец когда-то тут председательствовал. Поэтому уважительное отношение к его доброму имени сохранилось, но лишь в том виде, что его дочку называют по имениотчеству. Она же его имя позорит и пользуется им направо и налево. Между прочим, до сих пор за счет этого бесплатно на тепловозе катается, когда остальные по 300 рублей за поездку отваливают. Ну, а что тут будешь делать? Есть, конечно, в этом и плюс – уж кто поболе-то с ней сдружится, того тоже смогут бесплатно провезти. Правда, Зинке потом придётся отдать в два раза больше. Поэтому с ней предпочитают и не связываться-то лишка. Восседает на табуретке за грязным столом там и Надя Лацис. Фамилия у неё не русская, но это все от мужа. Так-то она деревенская. Однажды довелось ей в пионерском лагере «Огонёк» вожатой работать. А там латыш один такой был, Мартыном звали. Трудился он в «Огоньке» разнорабочим. Ну, знаете, где подлатать чего, где переделать… В общем, принеси-подай такой. Правда, красивый шибко. Высокий, черноволосый, с большими карими глазами. Воспылала Надька к нему чувствами, да что говорить, по рассказам, и он не остался равнодушным. Так после лагерной смены свадьбу-то они и сладили. Правда, всю дорогу жили, как кошка с собакой. Никто уступать друг другу не хотел. Эта маленькая, тощенькая, как собачонка снизу на него лает, а тот басистым голосом её как осадит! Та притихнет на полминуточки, а потом забудется – и опять за своё! Так всю жизнь-то и промаялись. Ребёнка родили, а пить не переставали, бабушка его к себе забрала. Теперь живет парень в Латвии. А эти тут побираются. До пенсии так и не доработали, поэтому получают копейки. По осени клюкву да бруснику собирают да сдают, а зимой незнамо на что и живут Да, впрочем, здесь они такие не одни. Вон, Лерка Баранова, например. Та вообще. Поначалу была примерной такой. Муж, дети, семья. Вся в заботах. А как Генка у неё помер, поддалась тому же недугу, что и многие в деревне, – в пьянство ударилась. Что ни день, то гулянка. Ладно хоть дети подросли. Дак они от неё и отказались. Не сразу, правда.

Пытались и кодировать, и по бабкам возили… Да что толку?! Однажды, конечно, баба Нюра ей сказала: «Хочешь – сделаю, и не будешь пить?!» Так ведь та побоялась, не пошла. Сразу ответила: «Ты мне сделаешь, буду трезвой ходить, а Генки моего на свете этом нет, я ж еще быстрее сгину!» Баба Нюра головой покачала, да на том дело и остановилось. Обо всём этом мне рассказала тётя Зоя, когда пришла домой от этой дрянной компании.

Задыхаясь от нехватки воздуха, она прыскала себе в горло какое-то лекарство. «Сейчас пройдет, не бойтесь, девки. Астма проклятая надоела! Как поволнуюсь – так всё! Опять этот гад вывел из себя! Сколько можно? Удушу когда-нибудь! Ну что это? Никуда не годится! Верка в больнице, а он шляется. Глядите-ка, к Ийке завернул! Видели бы вы, как он летел с её крыльца!» – бубнила тётя Зоя. «Да мы уж видели», – засмеялись в один голос мы с Ольгой. «Я ему вслед-то крикнула, чтоб домой катился, да, чтоб к этим и носу не совал. Все проверю. Мне тут недалеко», – продолжала Ольгина мать. Мы сидели с ней на кухне и продолжали беседовать. Олюшка занималась с Варюшкой.

В коридоре послышались чьи-то шаги и в дверном проёме показалась злая Ийкина рожа: «Что? Довольна? Разогнала всех гостей у меня?!» «Довольна– довольна, – ответила ей тётя Зоя. – Я-то довольна, а тебе чего здесь надо? Чтоб я не слышала, что ты в моём доме орёшь! Ну-ка, повернулась на 180 градусов, и вперёд отседова!» «Нет уж! – плюхнулась на диван, стоящий в прихожей, Ийка. – Никуда не уйду, покуда не нальёшь! Всех разогнала – теперь сама наливай! Они бы нас напоили, и денег бы не спросили! А теперь я где возьму?»

«Знаешь, милочка! Меня совсем не волнует, где ты будешь брать это пойло! – начинала заводиться тётя Зоя. – Это, во– первых! А, во-вторых, по нескольку раз повторять не собираюсь. Ноги в руки – и пшла отсюда! Быстрёхонько! Ну-ка!» Она схватила Ийку за шкварник, а так как была помощнее той, да и находилась не в пьяном виде, в два счёта выставила алкоголичку за дверь.

«Ну, надо же – припёрлась! Ещё не легче! Ну, приди ты еще ко мне!» – возмущалась тётя Зоя. Я сидела и удивлялась тому, что происходит в этой деревеньке. Начинало смеркаться, и мы потихоньку собирались домой. Я одела дочурку и, подхватив её на руки, понесла домой.

Ноги проваливались в снегу, под которым их охватывала холодная талая вода. Теплело. Пройдя по такой тяпушке полпути, я увидела, что у нашего дома стоит большой бурый конь. Его грива замусолилась и сбилась, а шкура оставалась лоснистой. Он переступал с ноги на ногу и пыхтел. Из его ноздрей шёл густой пар, и, казалось, что он вот-вот рванёт мне навстречу. Варька сидела у меня на руках, а я осторожненько шла к дому. Через несколько метров я поравнялась с конем и встала, как вкопанная. Он посмотрел на меня большими глазами, махнул пушистым хвостом и отошёл в сторону. По скользким мосточкам я пробежала домой. Входная дверь была не заперта. В холодном доме никого не было. Только морозный воздух гулял по комнатам. Не раздевая Варьку, я посадила её в коляску, а сама, схватив коробку, отправилась за дровами. По-быстрому нахватав поленьев, понеслась домой. Открыла заслонку у печной трубы, а потом напихала дров в топку. Они сразу занялись огнем, и комната наполнилась весёлым треском. «Ну, вот. Сейчас будет тепло», – подумала я. Варюшка заплакала, и я поняла, что пора бы её и накормить. Остаток холодной воды в чайнике со свистком был наполнен известью. Пришлось ставить новую воду. Плита нагрелась не сразу, поэтому нам с Варей пришлось набраться терпения и ждать. Я взяла её на руки и стала петь ей песню: «Однажды россияне, собравшись на гулянье, пришли потанцевать…» Варюшка переминалась у меня на коленках с ноги на ногу, крутила попой и громко хохотала. В это время послышался звук свистка – чайник вскипел. Я вернула дочурку на её место и занялась приготовлением смеси. Накидала в бутылочку несколько ложечек сухой массы и залила все водой. В комнате к этому времени уже нагрелось, и я положила Варюшку в постель. Сама легла рядом с ней и помогала придерживать бутылочку в то время, как она из неё пила. Осушив пузырёк, дочь уснула. Я приткнула её одеялом со всех сторон, положила рядом подушку, чтоб она не упала, и пошла на кухню. Там, на гарнитуре стоял маленький телевизор, у которого, кстати сказать, была и спутниковая тарелка. Её свёкр из Москвы привёз, от родственников. Я включила какой-то музыкальный канал, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Укуталась в свекровкин тёплый платок и, забравшись на табуретку с ногами, и подвернув их под себя, облокотилась на стол. Клип сменялся за клипом, а стрелки на часах быстро бегали по циферблату. Вдруг предо мной появился свёкр. Уже не тот злой и яростный, а пьяный в зюзю. Он еле стоял на ногах и не мог произнести ни слова. Всё, что у него получалось, только заикаться. «М-м-маша… А В-в-варя г-г-где?» – пытался он спросить у меня. Я не отвечала на его мычание. Тогда он задал мне этот вопрос ещё раз. Я не выдержала:

– Где-где?! Не нарывайся на рифму! Где Варя нам известно, а вот, где ты был? Интересно бы узнать. – встав с табуретки, разнервничавшись, сказала я.

– Г-г-где я б-был, т-там у-у-уже н-нет! – еле выговорил свёкр.

– Эй, ты, хозяин! Что ж ты скотину не накормил? Что за дровами не сходил? Печь не истопил? – со злостью выговаривала ему я.

– А при ч-ч-чем ту-тут я? У тебя му-муж есть, п-пусть о-он и де-делает! А ещ-щё лучше – с-сама! – ответил тот.

– Ах, сама! Ты, значит, тут не причём! Как в тепле сидеть да жрать, так он хозяин! А, как дела делать, так давай сама! Вот как! – не унималась я.

Такой поворот событий пьяного свёкра не устроил, и он решил замахнуться на меня. Пока он заносил свою большую пятерню над моей головой, я схватила рядом стоящую табуретку и огрела его ею по голове. Не теряя ни секунды, в злом азарте залепила по его блестящей лысине стеклянной кружкой. Его ноги подкосились, и он упал на пол. Я взбешённая и раскрасневшаяся стояла над ним. Мои руки были холодными от пота, а на указательном пальце висела отбитая ручка от той самой чашки. Заика не произносил ни слова. По ходу, я его вырубила.

«Хорошо хоть в стельку пьяный – с трезвым бы мне не справиться», – пронеслось в моей голове. Я нашла в аптечке нашатырь и, накапав несколько капель на ватку, поднесла её к его большому носу. Тот зачихал. «Ну, слава Богу, живой. А то пришлось бы из-за такого говна…» – мыслила я про себя.

Я оставила его лежать на полу в кухне, а сама ушла в комнату. Потом слышу – ворочается. Ага, встал, значит. Припёрся ко мне в комнату за подушкой. «Всё-всё, Маша, – сказал он мне, уже не заикаясь. –  Ухожу. Вот подушку возьму и ухожу. Живите здесь!» Он взял мою подушку и ушел из дома. Я посмотрела в окно: в темном пространстве огорода виднелся отблеск света. В бане зажегся свет. Теперь все понятно.

Я вернулась на кухню и включила тот же канал. Трясущимися от пережитого руками я собирала с ковра осколки разбитой кружки. Мелкие стекляшки впивались в кожу, и я еле выцарапывала их ногтями. Глаза наполнились слезами, и одна за другой солёные капли сползали по моему лицу. Я фыркала носом и не могла остановить себя. Мои рыдания расходились все больше и больше. Я злилась на всё и всех и даже на саму себя. Без конца задавалась вопросом, зачем решила ехать в эту дыру и почему тут до сих пор живу. Но тут же находила для себя ответы, мол, в своём городке я на скудные декретные вообще не протяну; дров дома не запасено, а, стало быть, топиться будет нечем; с родственниками поругалась, да и здесь, как я уеду? Корову-то жалко. Кто ж её кормить станет. Тётя Зоя? Так у неё своей скотины хватает…

Шатаясь из стороны в стороны, в дом вошел мой муж. «Эй, где все?» – кричал он. «Я сейчас покажу тебе, где все! Ты на часы смотрел? По-ори мне ещё! – ругалась на него я. –  Разбуди мне ещё Варьку! Только попробуй!»

Летящей походкой он прошмыгнул на кухню и сунулся в холодильник. Кастрюля с пюре и котлетой стояла на верхней полке. «М-м-м, поесть приготовила?» – обрадовался он. «Приготовила, – сквозь зубы прошипела я. –  Приготовила-приготовила. Да не для тебя!»

«Как это не для меня? А для кого? – начинал расходиться пьяный Вадим. –  Для кого? Говори! Ну!»

«Я тебе сейчас понукаю! Так понукаю, что мало не покажется! Нукает он! Не запряг ещё!» – шла я на него. Высокий и большой, он возвышался надо мной, но, как только я поравнялась с ним, поняла, что муж мой еле держится на ногах. Оценив ситуацию, решила, что месть моя наступит именно сейчас. Кое-как схватив своего алкаша за волосы, я несколько раз дёрнула вниз. Вадик закричал и заныл: «Пусти». Пока он пытался меня обезвредить и распускал свои грабли, я захватила его мизинец и отогнула палец в другую сторону настолько, что муж застонал. «Ну все, скотина! Ты меня довел!» – кричала я. Он же извернулся и отмахнулся от меня. Шатаясь, как моряк на палубе во время сильного шторма, он шёл к дивану. Весь грязный и вонючий, брякнулся на чистую постель. «Ах, вот, значит, как!» – не выдержала я и стащила его на пол. «Тут тебе место»! – указала я на половик и для убедительности пнула по пьяному телу несколько раз. Оно храпело.

С кухни доносилась музыка, и с растрепавшейся косой я отправилась туда. Солёные ручейки скользили по моему горячему лицу и забегали в рот. Я поглядела на часы: 4 утра. Умывшись холодянкой и выключив телевизор, побрела в комнату к Варе. Малышка спала и, казалось, не слышала всего происходящего. «Слава Богу», – подумала я и забралась к ней под одеяло. Поцеловав маленькую щёчку, обняла дочурку и пыталась уснуть. Но не тут-то было. Я снова и снова вглядывалась в темноту, посматривала на окно, по которому скользил свет от луны, и не могла сомкнуть глаза. Слёзы все выплакала, и они уже больше не выходили наружу. Веки набухли и глаза превратились в щёлочки. Я трогала все свои неровности на лице дрожащими холодными руками. Вздыхала и тяжело дышала. Потом уткнулась в подушку и наконец-то уснула.

Холодная голова, замерзший нос и слипшиеся губы. Утро. Я открыла рот, чтобы зевнуть, и тут же из него повалил пар. Дубак! Скорее я надела свитер и штаны, ноги запихала в теплые шерстяные носки да напялила валенки. Меховой шубейкой укрыла Варю поверх одеяла и отправилась на экскурсию по дому. В комнате по-прежнему валялся на полу спящий муж. Жулик сидел у двери, а в бане также горел свет. «Хм… Интересно», – чуть не вслух сказала я.

Послышалось, как кто-то постучал ногами о порог. В дом вошла Ольга. Вся в снегу, запыхавшаяся и румяная с мороза. Она весело улыбалась и быстро тараторила: «Одевайся, пойдем! Пойдем, покажу что-то!»

«Да что ж ты мне покажешь-то? – засмеялась я. –  Ты посмотри на себя, ведь, как снежный человек зашел! Шапка в снегу, сама вся в снежных катышках! Ты что – валялась что ли?!» «Да, Ма-аш, – протянула Оля, – Немного. Давай, я жду тебя!» «Да какое „жду“! У меня вон дома, какой холод! Печь не топлена!» – оправдывалась я. «Давай помогу!» – мигом мне предложила девчонка. «А давай!» – согласилась я.

Скоро печка была затоплена, и в доме становилось тепло. «Блин! Я ж пакет дома забыла!» – вспомнила Ольга. «Какой ещё пакет?» – переспросила я. «Да мама вам еды положила, – ответила она. –  Ща сгоняю, принесу. Вон у тебя Варька просыпается, давай к ней иди пока».

Варюшка лежала вся мокрая от жары, но не плакала. Она улыбалась во весь рот и просилась на ручки. Я быстро переодела её, и посадила в коляску, в которой возила её по дому. Благо разбежаться там было где – 100 квадратных метров все-таки! Она играла в разноцветную погремушку, а я тем временем готовила ей смесь.

Ольга прибежала быстро: «Вот – сегодня рожки»! И, смеясь, добавила: «С котлетами! Эти Ийка не успела сожрать!» Мы расхохотались. «Тёплые», – попробовав, сказала я. «Ага, с печки только что сняла. На плите стояли, – ответила Ольга. – Ешь давай». Обычные рожки показались мне довольно вкусными. «Дилинь– дилинь, дилинь – дилинь», – звонил мой телефон. На дисплее высветилось «свекровь». «Хм… неожиданно», – подумала я. В трубке раздался тревожный голос: «Машенька, ну, как вы там? Как Вадечка-то? Чем занимается?»

– Спит Вадечка, – ответила я. Потом подумала и добавила – на коврике.

– А что с ним?

– Так устал ведь. Столько пил…

– Что-о? – протянула мать мужа.

– А то-о, – в таком же духе ответила я. – Запивается. Каждый день с утра до вечера. Ничего не делает. Как утро, так из дома наутёк. Ни печку истопить, ни воды наносить, ни корову накормить.

– А батько чего?

– А батько то же самое. Вон, в бане теперь.

– А чего?

– Да ничего. Моется, наверно. С ночи еще.

– Как это?

– А ночью, было, драться на меня полез, да передумал.

– Маша! Что у вас там творится! Ты что с ними, справиться что ли не можешь?!

– А как это интересно? Ты все 25 лет не могла справиться, а я сейчас в одно мгновение все изменю. Так что ли?

Свекровь бросила трубку. В недоумении стояла я минуты пол. Потом взбесилась и бросила телефон на кресло. «Да что это такое! Про сынка своего спросила, про мужа тоже, а, как Варя, даже не поинтересовалась! Что ты – все у неё хорошие такие! Я всех довела! Я плохая!» Слёзы горошинами брызнули из моих глаз. Всхлипывая, я жаловалась Ольге: «Не корова бы, собрала монатки и уехала! Скотину жалко. Хорошо, хоть тётя Зоя ещё помогает, сгинули бы к чертям с Варькой в этой и деревне!»

Ольга подсела ближе и обняла меня за плечи: «Вот честно, Маш, Вадька мне, вроде, и брат, а ты его лучше. Ты мать настоящая. Ему же на дочку плевать. А ты у нас не такая. Ты будто сестра мне родная. Успокойся давай. Лучше собери Варьку, да пойдем, покажу чего! У меня уже терпения не хватает! Сил нет, как рассказать хочется!» Огонёк зажёгся в Ольгиных глазах, и, чтобы не потушить его своим плохим настроением, я сделала, как она просила.

По узкой тропинке мы шли в центр посёлка. «Куда идем– то?» – допытывалась я у Ольки. «Сейчас увидишь», – говорила она. «Мне уж Варьку тащить тяжело», – стонала я и шла позади своей подруги. «Давайте отрежем Сусанину ногу! Не надо, ребята, я вспомнил дорогу!» – пошутила я над ней. Ольга залилась громким смехом.

«О, Ольга ржёт!» – послышалось откуда-то из-за забора, который мы проходили.

– Привет, Кирюха, – поздоровалась Ольга с высоким, тощим мальчишкой. – Чего – гуляешь что ли?

– Да нет, по домам с Лёхой ползаем. Гляди, чего нашли! – парнишка указал пальцем на дверь в дом.

– Да что там? – спрашивала Оля.

– А ты зайди, да посмотри! Лучше один раз увидеть, чем сто – услышать! – интриговал он нас.

В щитовом доме было темно, но не холодно. На полу валялся тюфяк, рваная подушка и черные мужские туфли. Старинные. Было заметно, что печка протопилась совсем недавно – угли в топке еще мерцали. «Так ведь дом-то не жилой. Дед Савватий лет пять, как помер. А больше тут никого и не было, – проронила Ольга. – Кто ж тут хозяйничать-то может?» «А ты в другую комнату сходи!» – предложил Кирюха.

Пройдя по коридору, мы оказались в маленькой комнатушке. Желтые обои в красную крапинку делали её светлее, чем она есть на самом деле. На полках стояли книги, а на полу лежали многочисленные фотографии. Ольга наклонилась, чтобы поднять снимок, как за окном послышались чьи-то мерные шаги. Черная шапка и черный ватный тулуп промелькнули у дома и исчезли за поворотом. «Кто там бродит?» – прищурив глаза, спросила Ольга Кирилла. «А я почём знаю», – ответил он. Мы поднесли фотографии к глазам, и заметили, что на каждой из них была одна и та же девушка: высокая, круглолицая, чернявая. Ольга долго всматривалась в лицо и не могла понять, кто же это есть. «Что-то знакомое»… – вспоминала Оля. «Что – совсем не узнаешь?» – спросил её паренёк. «Неа», – ответила Олька. Кирюха подал ей еще одну фотографию, которую только что откуда-то притащил, и добавил: «А теперь?»

Положив два снимка рядом и сопоставив черты лица, Ольга вздрогнула и посмотрела на друга. «Дошло?» – допытывался до неё Кирилл. «Это точно она? Ты уверен?» – недоверчиво смотрела Оля на тощего парнягу.

– А ты сомневаешься? Смотри: такая же фигура, ну, почти такая же. Форма носа. Глаза. – убеждал он.

– Да кто это уже?! – не выдержала я.

– Баба Нюра, – чуть не шёпотом проговорили они в один голос.

– Кто? – переспросила я.

– Да она, она. Та самая. Колдунья наша! – утверждал Кирилл.

– А что тут делают её фотографии? Она ж вообще в другом конце поселка живет? – посмотрела я на ребят.

– В том-то и дело. Это-то нам и предстоит узнать, – решил он.

– А вы по кой леший сюда вообще залезли? – допытывалась я.

– Гулять с Лёхой пошли, смотрим – дым из трубы идет. Дай, думаем, заглянем, кто тут колобродит. Ну и залезли, – мялся Кирилл.

– Теперь второй вопрос, – расследовала я. – Где Лёха?

Кирилл огляделся вокруг, Лёхи нигде не было. Он крикнул, но ответа не последовало. «Что-то мне тут не нравится, пойдемка, Оля, отсюда. Да и тебе, – поглядев на парнишку, сказала я, – лучше бы отсюда свалить».

Мы вышли из дома, и из-за сарайки выбежал запыхавшийся Лёха: «Эй, ребята, пойдемте, чего покажу»! Он махнул рукой и скрылся за деревянной развалюхой. Варька тихо сидела на моих руках, а Ольга тащила нас за парнями. За домашними постройками Лёха показал нам… следы! Много-много больших следов, которые можно было увидеть на снегу. Они петляли и уводили в лес. Тот самый таинственный лес, из которого может вернуться не всякий. «Ну, следы! И что? Таких вон сколько угодно в поселке!» – говорила я. «Да? А как ты думаешь, кто бы из наших мужиков и баб, туда поперся?! Вот и я о том – никто»! – доказывал мне Лёха. «Та-ак, а ты-то что хотела мне показать»? – обратилась я к Ольге. «Дак и я то же!» – выпалила она в ответ! «В смысле?» – переспросила я.

– Следы! Только не здесь! Они вокруг Ийкиного дома такие же!

– Какие – «такие же»?!

– А петляют также и в лес уводят.

Всей нашей компанией мы двинулись к дому этой славной персоны. И, правда, следы начинались от самых окон и шли по всему огороду. У окна, ведущего в Ийкину спальню, было натоптано. Заметно, что тут стояли ни одну минуту. Наслежено и у сеновала, и у туалета. Натоптыши вели к лесу. Кирюха перемахнул через забор и убежал. Мы с Ольгой, переглянувшись, пошли к её маме.

Тётя Зоя в белом переднике пекла блины. В теплом доме было уютно. Мы забрались на кровать к печке и стали обсуждать увиденное.

– Может, баба Нюра там раньше жила? – предположила Ольга.

– Если бы да кабы… Хорошо рассуждать, когда ни о чем не знаем, – говорила я.

– Так-то да. Погоди, а давай у мамы спросим. Ма!.. –  крикнула Ольга.

– Ну чего еще? – отозвалось с кухни.

– Иди-ка сюда! – звала тётю Зою дочь.

– Тебе надо, ты и иди! – послышалось в ответ.

Ольга сползла с кровати и пошла к матери.

– Ма, слушай, а тут вот дом в конце поселка один есть, знаешь, щитовой-то такой… – начинала Оля.

– Ну. Помню. И что?

– А кто там жил раньше?

– Когда – «раньше»? Сама что ли не знаешь? Одно время Федька жил, Анькин муж. Потом они поругались, куда-то делся. Дед Савватий жил, так помер. А чего надо-то тебе от этого дома?

– Да ничего. Так. Интересно просто. А что за Анька-то? – мялась Ольга.

– Ну, дожили – что за Анька спрашивает! Нюрка наша! – всплеснула руками тётя Зоя.

– Нюрка?

– Ну, тебе баба Нюра она!

– Колдунья что ли?

– Ну!

Ольга примчалась ко мне в комнату, и, заглядывая в глаза, спросила: «Слышала?» «Слышала», – молча, кивнула я ей в ответ. Я думала: «Баба Нюра когда-то давно жила с неким Федькой, потом этот тип куда-то делся, а куда – никто не знает».

– Тёть Зой, а что за Федька-то? – крикнула я на кухню.

– Да Федька! Высокий такой, коренастый. Муж Нюркин! Жил с ней лет восемь, наверно.

– И что? Из-за чего они с колдуньей поссорились-то?

– Ой, да вся деревня гудела тогда.

Тётя Зоя села напротив меня и начала свой рассказ: «Анька в молодости горячая была. Сейчас-то близко не подойди, а тогда вообще жуть, что творила. На неё Федька-то и позарился. Но её диктаторский характер Фёдору начал надоедать. Туда не ходи, того не делай. В одно время стала вокруг него крутиться наша местная библиотекарша. Чистенькая такая, ростиком небольшая, на голове кучка из волос аккуратненькая, туфельки на каблучках. Вся такая ладненькая да складненькая. Характер мягкий, покладистая такая… Знали бы, что с ней станется, дак не поверили бы тогда. Ну и вот, значит. Понравилась ему эта девушка. Стал он за книжками похаживать. Литературой увлекся. Якобы. Анька смотрит – стал Фёдор принаряжаться, за собой следить. И решила – дело пахнет жареным. А Фёдор, как придёт в читальный зал, так и заметет хвостом перед библиотекаршей– то. А малышня сидит – книжки читает да картинки разглядывает, а между тем за парой-то наблюдает, да по домам всё рассказывает. Стали по деревне сплетни ходить, что Фёдор за Ийкой ухаживает…»

«За кем?» – удивились мы. «За Ийкой, за Ийкой, – повторила тётя Зоя. – Она в девках, знаете, какая была! Не чета нынешней-то! Стали люди над Нюркой посмеиваться. Не в глаза, конечно, а так. по за спиной. А она тоже ведь не дура – видит, что творится-то. Пошла на разборки. В библиотеке, помню, тогда санитарный день был. Ийка полки протирала. На стулике стояла. Маленькая – до верхних стеллажей не дотянуться. А Нюрка, значит, высокая. Зашла она в читальный зал – а Ийки нет, на абонементе – нет! Стала кричать ей: „Выходи, да выходи“! А та не слышит. Песни поёт, заливается. Ну, Нюрка её по голосу-то и нашла. В закрытом фонде. Подошла, да табуретку-то из-под ног выпнула! Ийка на пол и рухнула. Смотрит снизу вверх на Аньку и понимает, что та сейчас ей покажет, где раки зимуют. А Нюрка своими карими глазами на неё зыркнула, за кофточку подняла и говорит своим басистым голосом: „С Фёдором было что?“ Ата смотрит на неё и слово вымолвить боится. Нюрка не унимается: „Было? По глазам твоим поганым вижу, что было! Ну, попляшете же вы у меня!“ Развернулась тогда Нюрка и бежать уж оттуда хотела, как в дверях показался Фёдор. Лучше бы ему и не приходить было. Разошелся мужик: „Ты, Нюрка, Ийку-то не трожь! А то я тебе, знаешь, что могу! Я тебе так влеплю, мало не покажется!» «Я тебе влеплю! Я тебе так влеплю! Ты у меня из больниц выходить не будешь! А ты, Ийка, будь ты проклята! Чтоб тебе места на этой земле не было! Вот погоди: будешь ты свой век одна коротать, да так, что в землю сама запросишься», – сказала Нюрка эти слова и, как ошпаренная, выбежала оттуда».

– А ты-то это откуда знаешь? – спросила я у тёти Зои.

– Ха, дак вся деревня потом эту историю перемывала. И не захочешь, да запомнишь! – усмехнулась она. – А на следующий день Нюрка из дому и носа не показывала, а потом еще дня два дома сидела. Мимо люди проходили, сказывали, что в окнах свечи видели. А уж чего она там делала – колдовала ли, заговаривала ли, кто теперь скажет? Только с того времени Ийка стала попивать, а Федька и вовсе пропал. Сначала думали, что вправду в больнице где-нибудь валяется. Мужики даже искать ездили. Не нашли. Время шло. Стали про Федьку забывать. А вы-то чего сегодня вспомнили, а, девки?

– Да, знаешь, мама, тут такое дело, – начала Ольга. – Помнишь мы тебе про зверя-то рассказывали… Мол ходит кто-то по ночам у дома, да воет…

– И? Чего таить – я и сама видала, как не то человек, не то зверь через забор перемахивает, да в лес убегает. Но все это по вечерам происходило. Дак и разглядеть не могла. Многие его видали. Это «Этот» ходит. Ни имени у него нет, ни прозвища.

– Мы так тоже сначала думали, – вступила я в разговор. – Только тут дело теперь другой оборот принимает. Гляди-ка: у Ийки с Федькой была любовь, Нюрка всех прокляла. В итоге Ийка спилась, а Фёдор и вовсе сгинул.

– Ну.

– А вот и ну! Следы у Ийкиного дома есть, а у бабы Нюры нет.

– Ой, что про следы говорить! Её любой зверь боится. Вон, сама же слышала, как она воет.

– Слышала. Так мы-то к чему ведём. В доме щитовом разбросаны фотки Нюркины.

– Вы что думаете, в доме Федька что ли живет? – выпучила глаза тётя Зоя.

– А что? А кто больше?

– А как же он там живет? Сразу бы его узнали! В деревне слухи быстро разносятся. Да и не дурак ведь он, выть-то ходить. Чего народ-то смешить?

В дверь вошла Алевтина: «Зой, почту принимай! Вот журналы, как заказывала! Бери да расписывайся!» Тётя Зоя ушла, а мы с Ольгой остались сидеть на кровати.

Сидим, в окно глядим, а там – Бог ты мой! Свекровь приехала!

«Ой, ой, Зоя-а… Зо-о-я-а!» – звала она сестру, опираясь на калитку у забора их дома. Тётя Зоя мигом выбежала на улицу, взяла под руку Верку, привела в дом и посадила за стол. Та снимала с себя шапку, расстёгивала куртку и стаскивала с шеи шарфик: «Ну, и устала же я с этими переездами!» Мы по-прежнему с девчонками сидели у печки. Жар разморил Варюшку, и она уснула. Ничто нас не могло выдать. Мы притаились, а тётя Зоя, по-видимому, забыла про то, что мы здесь. У них завязался разговор.

– Ну, как ты, Вера?

– Ой, Зоя, тяжеленько. Там на нервах вся была.

– А чего?

– Дак Машке сюда позвонила, она мне всего наговорила – ни ноченьки не спала. Вот стерва, все нервы мне испортила.

– Машка? – повысив голос, переспросила тётя Зоя.

– Она-она! Я позвонила ей, а она мне тут и про Вадю напела, и про Веню моего.

– А чего девке петь-то? Сама твоего Веню от Ийки выгоняла.

– От Ийки? – удивилась свекровь. – Опять туда ходил?

– Ходил-ходил. Так ходил, что пинками пришлось выставлять.

– Ой, Зоюшка… Нет, всё равно Машка преувеличивает. До чего характер у нее несносный. Скажет чего-нибудь да добавит: «Правда, мама? Правда?» А я ей ещё и поддакивать должна. Нет уж!

– Хватит, Вера, на Марью брехать. Она вон тебе все помогает, хоть и ребенок маленький. Если у самой мужики такие плохие, дак нечего кого-то винить.

Я сидела за стенкой и еле сдерживалась, чтобы не подойти и высказать всё, что я о ней думаю. Ольга твердила, что этого делать не надо: «Вам ещё жить вместе…»

«Ох, и хитрая же баба!» – разгорячась, бубнила я себе под нос. По звуку было слышно, как тётя Зоя наливала чай. А та, отхлебнув немного из чашки, продолжала: «Вся ведь испереживалась! Ну, доведут меня, доведут!»

– А ты что же, милая, девкам и на хлеб даже не оставила? – допытывалась у неё тётя Зоя.

– На хлеб! Забыла я! За-бы-ла! – кинула она сестре в ответ.

– Забыла, значит…

– Ну, а если и нет! Что такого? Хотелось посмотреть, как выкрутятся!

– Я помогла. Выкрутились! Оставила девок в деревне без крошки хлеба. Вера! Да как ты могла?