Глава 11
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Селезень оторвался от винтовки, еле сдерживая себя, чтобы не зареветь громко, утер слезы с лица и век, мешающие разглядывать в окуляр прицела горящую мельницу, и снова прильнул к оптике. Там, метрах в трехстах от него, пылало огромным пионерским костром здание, в котором защищались и укрывались боевые товарищи. Они не сдались, не погибли от пуль врага, а сгорали, стоически перенося боль и страдания. И рядовой Селезень ничего не мог поделать, не мог помочь им, понимая, что против многократно превосходящих сил противника он в одиночку ничего не сделает. Только погибнет сам и оставит Лизу с этими двумя ценными пленными офицерами, бросит ее на произвол, откуда девчонке не выбраться одной и не выполнить задачу, ради которой их группу сюда направила Родина.

– Простите, братцы! Мы никогда не забудем ваш подвиг, – прошептал снайпер, снова промокнул глаза и, замерев, выстрелил.

Один из солдат, шедший в оцеплении в сторону опушки, взмахнул руками, выронил оружие и упал в траву. Тотчас редкий строй фашистов открыл беспорядочную стрельбу, выкашивая кустарник на меже между лугом и лесом. Селезень отполз назад и, пригнувшись, побежал на восток, в глубь чащи.

Мельница и правда вздымала ввысь яркое пламя пожара.

Лейтенант, задыхаясь в дыму, сначала шепотом, потом громче и громче начинал петь знаменитую песню погибающих матросов «Варяга». Он постреливал из немецкого автомата в отдельные фигуры, маячившие по кустам, почти уже не менял позиций и… умирал. Крови Неупокоев потерял много, вдобавок очередное ранение ноги поначалу вернуло его в сознание, но затем опять жизнь стала покидать его. Он шастал по третьему этажу, похожему на решето от пуль и взрывов, периодически напоминал врагу о себе редкими выстрелами и уже ни о чем не мечтал. Лейтенант знал, что победа будет за Красной Армией, она освободит свою территорию и выкинет фашистов далеко-далеко. Что литерный этот не дойдет до фронта, его завалят здесь, в этих прусских землях. Непременно завалят!

Снизу раздался надрывный рев старшины – стон боли и ужаса. Васюков с пробитой ногой, двумя ранами плеча и головы, объятый огнем, встал в дверном проеме, разбитом ранее бронемашиной, и стрелял из ППШ, веером посылая пули. Он вторил песне лейтенанта и горланил из последних сил:

Грудь бойца пробила пуля, он кашлянул, захлебнулся, но устоял на перебитых ногах, опустил автомат и с трудом поднял руку. Взору затаившихся гитлеровцев в свете единственной неразбитой фары предстал непристойный жест русского, давно выученный фашистами.

– Черт вас побери, недоноски! Какого вы стоите… уставились на этого… Кончайте с ним! – зашипел на солдат офицер, держа разряженный пистолет в опущенной руке.

Васюков ехидно ухмыльнулся и закрыл глаза. Потому что умер прямо стоя на входе в полыхающую огнем мельницу. Штурмовики уже не увидели плавящегося от жара лица диверсанта, как и попадания пуль в его тело, – разведчик повалился назад, в бушующее пламя пожара.

– Герр офицер, вас к рации, – сообщил солдат из кабины броневика, – прибыл патруль Майера, спрашивает, нужна ли помощь.

– Явились, черт бы их побрал! Наверное, пятки натерли от такой спешки?! – съязвил офицер и закинул ногу на ступеньку кормы бронемашины. Но в этот момент очередь из дымящего окна третьего этажа мельницы прошила шею и плечи командира штурмовиков. Он грубо повалился на землю, усыпанную пустыми гильзами, и уставился в ночное небо стеклянными глазами. На его лице запечатлелась недоуменная мимика.

А в темном небе уже гудела эскадрилья дальней авиации, из бомболюков которой на зарево ветряной мельницы вдруг посыпались черные точки.

– Прошли госграницу СССР, скоро будем над заданными квадратами, – громко сообщил летчик, высунувшись из кабины внутрь фюзеляжа.

– Отлично! – офицер, сопровождающий Сергачева, показал вытянутый большой палец кулака и взглянул на ветерана. – Готовы, Семен Степанович?

– Нет, – честно ответил Сергачев, съежившись у самой двери самолета большим грузным тюком. На нем сейчас висело столько амуниции и снаряжения, что поковыряться в носу не получалось. А ведь так нещадно чесались ноздри, и пот застилал стекла пилотных очков.

– Не бойтесь, мы поможем! – продолжал улыбаться разведчик, но какой-то неискренней и напряженной выглядела его мимика.

Вдруг самолет тряхнуло, а вокруг забухали разрывы снарядов. Зенитки укрепрайона, ожидавшие противника по информации операторов постов наблюдения за воздухом, поймали в лучах прожекторов самолеты и начали артобстрел. Буквально сразу один из бомбардировщиков загорелся и стал снижаться, оставляя за собой черный шлейф в темном небе. Остальные совершили небольшой вираж и продолжили полет. Вслед за ПВО укрепрайона «заговорили» зенитные посты литерного, боясь, что советская авиация летит уничтожать именно их объект. Но с воздуха спецсостав не было видно, только вспышки выстрелов зениток и трассирующие линии крупнокалиберных пулеметов, прошивающих низкую облачность.

А вот опознавательный знак в виде огня в черной бездне земли летчики увидели воочию. И стали заходить на обозначенный квадрат. Потому что именно в этих местах, по телефонному сообщению и огневому сигналу РДГ Неупокоева, должен был находиться литерный.

– Парни действительно совершили невозможное! – сказал один пилот другому, оттягивая штурвал и выводя самолет в пике. – Добрались до изделия и подожгли его. Теперь держись, «Крыса»! Мы идем к тебе.

Всего две минуты понадобилось пролетевшим один раз над целью самолетам, чтобы покрыть местность бомбами. Пылающую мельницу разнесло в клочья, отчего летающие головешки и искры долго озаряли округу, прощальным фейерверком освещая место гибели двух храбрых разведчиков – лейтенанта Неупокоева и старшины Васюкова. Накрыло и разбегающихся в ужасе штурмовиков. Наутро подтянувшиеся силы немцев застанут печальное зрелище в этой холмистой местности: выжженная земля, дымящие воронки, полсотни трупов, исковерканную технику, тлеющие останки мельницы.

– Обратно уходим по новому маршруту, старый пристрелян ПВО, – сообщил пилот повернувшего назад «Пе-2», – и еще… У нас перебит масляный шланг, там течь, будьте осторожны, возможен пожар. И вероятна опасность не дотянуть до Литвы. Готовьтесь к сбросу, парни!

– Зашибись! Алексей, ты слышал?

– Нам нужно десантироваться в квадрате…

Договорить разведчик не успел – на глазах ошарашенного Сергачева произошло то, чего любитель твердой почвы под ногами всегда боялся. Близкий разрыв зенитного снаряда разорвал оболочку фюзеляжа бомбардировщика прямо за спинами двух силовиков НКГБ и их тела тоже. Внутрь самолета ворвались облако огня, дыма и порция осколков. Бойцов разбросало по стенам транспорта, Сергачева оглушило и опалило ему усы и кожу лица. Глаза спасли очки, а один из горячих осколков впился в цевье висящего на груди автомата, не поранив его хозяина.

Не сразу Семен Степанович пришел в себя, а когда очухался, больше от матерного крика торчавшего из кабины пилота с окровавленным лицом, орущего, чтобы разведчик срочно прыгал, то осознал, что произошло. Самолет падал, кренясь на бок, погибшие разведчики не могли уже ничем помочь ветерану-железнодорожнику, а мысль о прыжке без тандема, в одиночку, помутила его рассудок. Он начал молить Христа Спасителя и товарища Сталина дать ему сил, бранился так, что у самого уши вяли, но смерть неотвратимо приближалась к нему. И Семен Степанович понял – нужно сделать это, нужно прыгать. Единственный шанс на спасение – там, в воздухе или на земле, но не в этой пылающей топке. Дрожавшие руки попытались повернуть рукоятку двери и отдернуть створку, но не получилось. Он, ломая ногти от остервенения, вцепился в ручку сильнее, надавил, и в тот момент, как дверь раскрылась, бомбардировщик дернулся, заваливаясь брюхом вверх, а Сергачева неведомой силой выдернуло из самолета в чернь небосвода.

Он дико орал, усердно махал руками и брыкал ногами, пытаясь как-то вернуть себя в нормальное положение и ощутить почву под собой. Холодный воздух ветром обжигал щеки и глотку, вверху ухали взрывы, внизу молотили и стучали на все лады. Ветеран на миг со страхом в сердце глянул вниз, хотя в основном падал зажмурившись. И обомлел. Много позже он не раз будет вспоминать эту необыкновенно красивую картинку: черное море земли, огни выстрелов, светлячки трассеров, зарево пожара, гул и уханье, свободное парение над всем этим.

Чернота стала всеохватывающей, пугающей, пахучей. Именно эти запахи лесов, почвы и дыма вернули Сергачеву свойство соображать и понимать, что нужно сделать. Он лихорадочно стал шарить рукой по плечу, схватил лямку, догадался, что не то. Нащупал скобу и дернул ее, до ледяного ужаса в гениталиях боясь, что не сработает. Но черное тряпье послушно выскочило из спинного рюкзака, парашют раскрылся, резко дернув владельца, и сразу успокоил его.

Дальше было дерево, хлесткие удары ветками по телу и конечностям, хруст сучков и хвои и много-много запахов сырой почвы. Сергачев как плюхнулся на тюк, прикрепленный к груди, так и остался лежать минут десять, пока гробовая тишина не ударила в уши.

Сержант Машков немало струхнул, когда из ближайшего куста, чернеющего между двух сосен, послышался хриплый голос:

– Хальт! Хенде хох, хунде.

– Сам ты собака драная, чертяка гребаный! – верховой убрал руку с уже открытой кобуры и тяжело выдохнул. – Вылазь уже, хрен собачий. Я те щас подниму руки… так, что в гроб не влезешь потом с ними. Шишка, ты, что ли?

– А то кто же? Я, товарищ сержант, прошу прощения, что напугал… Не разобрал сначала, кто на кобыле тащится по лесу.

Рядовой Шишкин вышел из укрытия, опустил ствол пулемета и расплылся в радостной улыбке:

– Как я рад, Васек, тебя видеть живым! Прям слезы выступили, и колики в паху начались.

– Ты это… про колики свои мне тут не свисти, – сержант слез с лошади, подошел к товарищу, – а то подумаю, что скучаешь и хочешь меня. Привет, что ли, боец?!

Они обнялись, пожали руки, присели на хвою. Ночь затмила все напасти и изъяны чужой земли, в лесу пахло шишками и свежестью, одинокая птичка недалеко периодически вскрикивала, обозначая свои владения.

– А если бы я пальнул от бедра? Где положенный сигнал совы?

– Дык… Чего ухать, если не врубился, свой или чужой прет?! Понял уже, когда ближе разглядел, решил шуткануть. Курить будешь, Василий?

– Давай.

– Накроемся?

– Не, тут точно никого на ближайший километр. Давай подымим.

Они закурили, сержант отпил из фляжки воды и недоуменно спросил:

– Ты какого здесь один? Неужели лейтенант в дозор водилу послал?! Где наши-то?

Шишкин опустил голову, и угрюмый вид его насторожил сержанта.

– Что? Кто-о?

– Матвеич.

– Твою-ю ма-ать! Как же так? От ран умер? – Машков перестал пыхтеть папиросой и пристально вгляделся в лицо друга.

– От фрицев уходили по ту сторону железки. Командир приказал. Матвеич к станкачу встал, отбивал наседавших штурмовиков. Ну… и срезало его. Сам еле отбился, машине крындец, фрицы одолели, чуть за жопу не схватили. Унес ноги и все, что смог. Броневик уничтожил. Матвеич там остался. Вот…

– А остальные что? Где лейтенант, Лиза, наши?

– Не знаю. Сам ищу, вот… вышел в квадрат, как уговаривались. Там рота штурмовиков насела, часть я увел… С остальными командир схлестнулся. Кажется, со старшиной он прикрывал Лизку и пленных. Селезень с Пешковой вроде как должен… Вась, боюсь, накрыли их! Там такая пальба стояла, гранаты ухали, бой долго шел, пока я глубоко в лес не свалил. Вот уже час тут околачиваюсь. Около часу бегал по чаще, отрываясь от уродов этих. Вась! Если мы литерный не найдем, а потеряли всех, хана нам…

– В смысле?

– Да я не за себя боюсь, – Шишкин нервно затряс рукой, окурок светлячком загорелся в ночи, как в брачную ночь, – за дело. Че, зря, что ли, положили головы, чтобы ни с чем остаться?

– Кто зря положил? Ты, Шишкин, не каркай тут. Ишь, орел, так и воробьем недолго стать! Я издалека тоже слышал взрывы, а еще самолеты наши. Один даже сбили.

– Я два сбитых насчитал. Один туда, другой обратно. «Пешка» вроде как. Наши бомбили чего-то. Недалеко. Гром стоял как в грозу хорошую. Вась… А, Вась? Может, литерный накрыли бомберы наши, а? Ну, не свинарник же пруссаков они колотили?!

– Литерный цел. Не его они бомбили.

– Что?

– Говорю, не литерный бомбили «пешки», – задумчиво прошептал сержант, докуривая и пряча окурок в кулаке от ветра и лесной темноты, – а вот что или кого, хрен знает. Я нашел грызуна.

– Что-о?! – Шишкин даже привстал и сделал удивленную мину. – Шутишь?

– Что-что? Капшто… Сыскал я литерный, напоролся на него в двух кэмэ отсюда. Там ветка тупиковая или какая, хрен их разберет, они туда-сюда, кажись, его таскают, не пойму только зачем. Поди, стоял в ветке этой в маскировке, а на ночь вывели на магистралку. Боюсь, уйдут дальше на восток, пока мы тут жопы отсиживаем да наших ждем. Одно не пойму – где они литерный укрывали. Просто стоял в тупике, ничем не прикрытый? Бред. Авиация бы днем увидела. Тоннелей тут нет, ангаров и депо тоже… И еще… Шишка, ты за эти часы хоть один поезд или товарняк видел на магистралке?

– Нет. Ни одного. Раз дрезина только проплыла, и все.

– Вот то-то и оно, рядовой! Я тоже не слышал и не видел никаких поездов, – Машков затушил остаток папиросы о голенище сапога, сморщил лоб, – а почему? На фронт должны состав за составом чесать, грузы и солдат везти, а тут словно вымерли все. Неужели чисто под грызуна отдали перегон?

– Днем несколько эшелонов прошло. А ночью ни-ни.

– Вот же… Получается, днем фрицы разрешают гнать поезда на восток, а ночью нет. Почему? А, видать, днем литерный отстаивается… э-э… не на самой магистрали, а на ветке, не мешаясь проходящим составам, чтобы ночью выходить на главный путь и по нему двигать.

– Точно, Василий! Ну, ты голова-а! Это же элементарно, – Шишкин даже похлопал товарища по плечу.

– Чего ты радуешься, рядовой? А какого черта паровозы двигали его не в сторону границы, а, наоборот, на запад?

– Ты серьезно? Не ошибся?

– Нет. Какое тут. Пока эсэсовцы мне втолковывали про запретную зону и материли, помахивая стволами, я воочию убедился, что «Крыса» на платформах, а спарка паровозов тянет его влево… на запад.

– Может, маневры? Откатка, загон?

– Может, и маневры. Хрен их разберет.

– В любом случае сейчас легче будет – литерный ты нашел, квадрат знаем. Дождемся сейчас наших, к утру в тумане выйдем на литерный, сфотографируем, отметим, нашим доложим…

– … Голубя почтового отправишь? Или сам посыльным побежишь? – съязвил сержант, сплюнул и обнял колени. – Рации нема. Да и средств уничтожения тоже. Так бы самим вдарить по литерному.

– Чем? Вась, чем ты огромный танк с его полуметровой броней собрался пробивать? Охраны там много?

– Батальон, судя по всему. Не считая зениток.

– Да-а, рацию бы достать… Но ты уже герой, тебе орден полагается и увольнительная домой за обнаружение литерного. Красава!

– Ага… орден горбатого и путевка в жизнь. В Магадан, бляха муха! Тут разобраться бы… чую, что-то здесь не так… Как-то все у них открыто и замысловато. Нет чтобы скорее доставить «чудо-оружие» до фронта, они уже месяц в Пруссии околачиваются. Обратно таскают его. Будто специально навлекают авиацию и нас, диверсантов, на свою штучку. А, Шишкин?

– Да уж… Как-то странно все это, товарищ сержант.

– Ладно, лейтенант разберется. Нам нужно провести ревизию снаряжения и выработать варианты получения рации. Чего языками молоть зазря?! Пока наших ждем, хоть что-то сделаем.

– Правильно. Но… – Шишкин улыбнулся, пожал плечо товарища. – Рад встретить тебя, Вась! И молорик ты, что литерный нашел. Полдела уже в кармане.

– Ага. Что там у нас с оружием и припасами?..

«Пе-2» догорал в поле, вокруг суетились немцы, лаяли собаки. Виднелись пара верховых, три-четыре мотоцикла, одна бронемашина и взвод солдат. Мысль о том, что самолет разбился вместе с пилотами и волкодавами НКГБ, а он, ветеран-железнодорожник, остался один на этой проклятой чужой земле, гнобила Сергачева пуще любой другой.

Он не умел воевать в тылу фашистов, не знал, куда ему идти, что именно делать – голова будто распухла и стала не своей. Ничего здравого не лезло в нее, руки-то тряслись, как у немощного старца, а тут еще немцы. Вон они, во всей своей красе, – важные, деловые, грозные! У себя на земле, в глубоком тылу, бравые и смелые, когда сбивают самолеты и тешатся над трупами летчиков.

Семен Степанович опустил бинокль, уткнулся лицом в мокрый мох. «Что делать? Как быть? Я один… Один!.. Кого бомбили в полночь? Где остальная авиация? Вот позор! Вот же, будь неладна эта… Эта… Кто? Командировка? «Крыса»? Война?! Чего они стреляют? В кого? Поди, добивают раненого пилота… Сволочи! Мразь фашистская. Не-е, нужно вам задать урок… Нужно выполнить задание Родины. Собраться… Соберись, тряпка! Вспомни инструкции… Что сначала необходимо сделать? Давай, пенсионер, думай, вспоминай…»

Сергачев еще раз посмотрел в бинокль, убедившись на этот раз, что гитлеровцы не бегут к нему и не собираются убить черт-те как спасшегося простачка. В желтом рапсовом поле при бледном свете луны и в лучах фар место падения бомбардировщика в оптику было видно нормально даже на расстоянии одного километра. Тем более кто-то редкими выстрелами отвлекал фашистов, уводя их в противоположную от поля и лесополосы с лежащим Сергачевым сторону. Он еще не знал, что это был один из выживших пилотов «Пе-2», выбросившийся с парашютом вслед за «пассажиром». Но если затяжной прыжок Сергачева и черный купол его парашюта немцы не заметили, то белое полотно долго снижающегося летчика они засекли. И теперь, прибыв на место гибели самолета, бросились к осиновой роще, откуда летчик начал стрелять по ним, учуянный собаками. Пилот будет отстреливаться до последнего, а потом пустит пулю в висок, чтобы не попасть в лапы СС.

– Собаки! Вот же срань. Точно! – Семен Степанович вспомнил наставление инструктора по выживанию и занялся первичной маскировкой.

Поначалу его действия были сумбурными, хаотичными, суетливыми, но постепенно превращались в более уверенные и размеренные. Он стянул с себя очки, шлем и лямки парашютного комплекта, смотал стропы и скомкал полотно черного купола, затем спрятал все это под корнем липы, выпирающим из земли над ямкой с лужей. Вынул и обильно посыпал схрон и место своей лежки специальным порошком от собак, немного оставил в пакете на будущее. Перевесил амуницию удобнее, переведя экипировку из десантного положения в походное. С сожалением обнаружил неисправность новенького пистолета-пулемета Судаева, причиненную осколком зенитного снаряда. Оружие не могло стрелять, поэтому пришлось его спрятать туда же, куда и парашют, предварительно отсоединив рожок. Запасные магазины от «ППС-43» Сергачев не стал прятать, надеясь, что они каким-то образом еще пригодятся в дальнейшем. Но желание распрощаться с бесполезным четырехкилограммовым боекомплектом, конечно же, возникло – на теле пожилого десантника и так покоилось около двадцати пяти кило снаряжения. Одна рация «Север» со всеми причиндалами весила с десяток килограммов. А еще пистолет с запасными обоймами, сидор с пайками, аптечкой, формой прусского железнодорожника, бинокль, нож «Вишня», средства маскировки и пара новейших средств сигнализации «Блеск». Обращению с последними лично Судоплатов обучал ветерана целых два часа. Разработанное на базе магнитной мины и дымовой шашки средство «Блеск», прикрепленное к металлической части танка или паровоза, после активации начинало источать тонкую струю ядовито-желтого дыма и тем самым позволяло на протяжении часа отслеживать источник задымления с самолета-разведчика или НП диверсантов, снабженных оптикой. Одни эти шняги весили по два кило.

Сергачев вздохнул, поправил пилотку и зашагал в глубь лесополосы. Нужно было уйти подальше от поля с немцами, выстрогать слегу, проверить по карте свое местонахождение, еще раз посыпать следы спецпорошком, выйти на воду и направиться в нужный квадрат. Потом найти литерный, целый или разбитый ночной бомбардировкой, определить его состояние и доложить на Большую землю. Совершать простые манипуляции с радиостанцией, которую хвалили все разведчики СССР, Сергачева тоже учили на базе НКВД под Москвой. Настроить на нужную частоту, выдать в эфир заранее заготовленную спецами разведшколы «рыбу», обозначавшую живучесть грызуна и его координаты не составляло труда – все было просто и понятно. Семен Степанович не с луны же свалился, в технике мал-мало понимал, да и в годы расцвета НЭПа интересовался достижениями советской промышленности и народного хозяйства. Даже на ВДНХ три раза посылался в качестве командированного делегата уральских мастеров, передовиков производства.

Теперь он уже не был пенсионером-железнодорожником и ветераном из уральской глубинки. Сергачев числился техником-лейтенантом Главного Управления наркомата путей сообщения, по совместительству старшим маршагентом РДГ, выполняющей задание особой важности и секретности в тылу врага. И это очень придавало сил новоиспеченному диверсанту.

«Не дрейфить, не сдаваться!» – говорил сам себе Сергачев и все более уверенно шагал по лесу, обдумывая план дальнейших действий.