Глава 15. Черные скоморохи
– Эй, глазей, не робей, держи хрен бодрей! Будет мишка косолапый грести денежки лопатой!
Громкий голос Льота сверлил мозг раскаленной иглой. За пологом душного шатра хрипло надрывался пастуший рожок и бухал бубен.
Ватага Женолюба называла себя Черными скоморохами. Работать так было удобно – бродячие шуты по традиции скрывали лица под жутковатыми кожаными личинами с дырками для глаз и рта. Их пускали в села и даже приглашали в богатые усадьбы. Чем суровее становилась жизнь, тем больше хотелось праздника людям.
Люди Льота ставили сшитый из разноцветных тряпок шатер у людских жилищ, наспех сколачивали из горбыля помост и надевали маски. Под дурашливое пение, кувырки и ужимки проходила подготовка к ночному налету. Днем селяне высмеивали на представлении страх и горечь, ночью душегубы Женолюба возвращали их с лихвой.
Холстину, закрывавшую вход, отодвинула жилистая рука в рукаве из красно-зеленых лоскутов.
– Твой выход, трэль!
Раб встал. Побрел, звеня цепью на ногах. Ухмыляющийся Льот набросил на него медвежью шкуру. Собственная задумка до сих пор приводила его в восторг. Шкуру хорошо выделали, на ней были лапы с когтями и верхняя часть головы. Столь дерзкий в прошлом трэль смотрелся в ней потешно.
– Надевай!
Тяжелая шкура легла на костлявые плечи. Льот любил морить его голодом. Несколько раз Трэль падал от слабости прямо во время выступления. После этого ему клали в миску больше объедков.
Он послушно лакал прокисшее молоко, рвал зубами копченую требуху, запихивал в рот подтухшие рыбьи головы. Трэль поддерживал в себе жизнь. Ватага скоморохов двигалась в Бирку. С каждым днем порт, откуда ходили корабли в Гардарику, становился ближе. Когда они придут в Бирку, он убежит. Или умрет.
Бежать Трэль пытался и раньше, потому что выживать становилось все сложнее – проклятие монаха росло в нем, словно опухоль. Он больше не мог причинять боль людям, даже тем, кто давно уже перестал таковыми быть. Одна лишь мысль о насилии разрывала мозг в клочья.
Народ встречал появление человекомедведя на помосте радостными воплями. В него летели мелкие монеты. Гнусавые трели пастушьего рожка становились громче, удары бубна ускорялись.
– Танцуй, трэль! – шипел сквозь прорезанную в кожаной личине улыбку Льот.
И он танцует. Смешно размахивает лапами, переваливается, качает головой. Сквозь дыры на месте медвежьих глаз видит улыбающиеся лица. Скоро они сольются в одну серую вереницу, а потом он упадет без сил, и Льот будет пинать его в ребра. Это особенно веселило публику. Некоторые люди, видя страдания других, легче переносят свои.
Нужно сказать им, чтобы гнали этих тварей прочь и крепче запирали засовы. Когда-то он так и сделал, и Женолюб зашил ему половину рта. Залатал бы весь, но тогда Трэль умер бы от голода. Теперь он мог лишь рычать.
– Рычи! – говорил Льот.
И он рычал. Толпа взрывалась хохотом. Глаза заливало что-то едкое: то ли пот, то ли слезы.
Скоморохи давно догадались о его проклятии. Если он не слушался, Льот приводил в лагерь после налета женщину. Их привязывали к деревьям напротив друг друга.
Ни одна из пленниц Льота не доживала до утра. Он не ограничивался удовлетворением своей похоти. Женолюб любил пробовать на вкус женское мясо, оттого и получил свое прозвище. Он был настоящее чудище, затянутое в человеческую кожу. Трэль никак не мог понять, как это обожающее мучить людей существо живет и преуспевает назло варфоломеевскому богу милосердия.
Льот расчленял еще живую, визжащую от ужаса жертву прямо на его глазах. Он опускал веки, но это давно не помогало.
Боль ближнего ощущалась как своя. Хруст костей, разрывы сухожилий, ожоги факелов. Он сжимал зубы что есть мочи. Когда силы заканчивались, он представлял корабль в порту. Гудящий в парусах ветер нес его в Гардарику. Откуда он помнил ласковый шелест листвы дубрав, просторные поля под бескрайним небом и летний звон жаворонка?
Боль отступала, корабль плыл прямо к воздушным облакам, становился одним из них, светлым, белым и легким, и страдание исчезало вместе с сознанием, оставляя вместо себя благодарную пустоту.
И еще всегда была надежда, что Женолюб сжалится и не приведет мучить жертву. Он сам предложил трэлю договор: чем лучше танец медведя и больше монет, тем больше вероятность того, что ночью не будет пленницы, криков и смертельной боли.
Трэль, задыхаясь, шел вприсядку, тряся лапами над мохнатой головой. Публика хохотала до упаду. Льоту должно понравиться. Ему обязательно понравится. Трэль заклинал хозяина, будто древнего кровожадного бога, старательно корчась у его ног.
Вечером его, как обычно, привязывали за шею к дереву у лагеря. Скоморохи уходили на промысел. Они выворачивали разноцветную одежду черной изнанкой наружу – чтобы все видели, какого цвета их души, как любит говорить Льот, – и снова надевали кожаные маски.
Трэль прижимался к шершавому стволу спиной и закрывал глаза, моля неизвестно кого, чтобы они вернулись без добычи. В варфоломеевского бога он не верил, а северные боги больше не верили в него. Север не любит слабых. Но ничего… Когда они доберутся до Бирки, он сбежит. Или умрет…
Посреди ночи он вздрогнул от прикосновения к щеке. Открыл глаза и вздрогнул снова, увидев перед собой заросшее кучерявым коричневым волосом лицо своего мучителя. От предчувствия новых издевательств тоскливо заныло в груди.
Увидев нож, Трэль сжался, прикрыв связанными руками глаза. Худое тело с выпирающими ребрами пробрала крупная дрожь.
– Нет, я не буду лишать тебя глаз, – почти ласково сказал Льот, – не бойся меня. Я тоже умею быть милосердным. И справедливым.
Трэль зажмурился и зажал уши, чтобы не слышать эту ложь. Женолюб перерезал веревки на его запястьях. Пленник изумленно открыл глаза и уставился на своего хозяина.
– Ты свободен, – улыбнулся тот и вложил нож в грязную дрожащую руку. – Вот, разрежь остальные веревки сам.
Трэль, чувствуя давно забытую тяжесть скрамасакса в ладони, не отрываясь, смотрел на бьющуюся на шее Льота жилку. Если бы он был прежним, земля избавилась бы от чудища, спрятанного под человеческой кожей, в одно движение.
Острая боль проникающего в горло лезвия заставила его захрипеть. Повалившись на траву, он долго не мог прийти в себя. Когда очнулся, не сразу сообразил, был ли это удар Женолюба или его собственного проклятья.
– Ты напоминаешь мне слизня, – сидевший рядом Льот продолжал улыбаться. Оружия в его руках не было. Крови на шее Трэля тоже. – Ты самый жалкий слизень из всех, кого мне доводилось видеть. Но, как я и говорил, справедливость не чужда мне. За эти месяцы ты заработал на свою свободу. Благодари медведя и веселых поселян. Держи на память.
Женолюб протянул ему шкуру. Трэль, съежившись, торопливо накинул ее на плечи.
Льот звякнул ключом, размыкая цепь на его ногах. Обрезал веревку на щиколотках.
– Желаю тебе удачи на пути в твою Бирку, – сказал Женолюб и добавил, увидев изумление в глазах пленника: – Я знаю про твою мечту. Ты часто говоришь во сне. Про порт, корабль и Гардарику. Про свое проклятье. Что ж… Следуй навстречу мечте.
Он приблизил страшные прозрачные глаза близко к лицу Трэля, и тот привычно зажмурился. Но ощутил лишь прикосновение сухих губ ко лбу.
– Прощай, – сказал Льот и махнул рукой. – Тебе туда. Иди. Ну что застыл? Понравилось быть моим животным?
Трэль вскочил и со всхлипом перевел дыхание. Почти не разбирая дороги из-за душивших слез, он неуклюже бросился по тропе, что вела от их лагеря к Дороге.
* * *
Он все время ожидал удара в спину и долго петлял по осенним лесным зарослям. Пробирался через непроходимые острова бурелома, цепляясь скрюченными пальцами за мертвые сучья. Раздирал в кровь костлявое тело, ныряя в густую старую хвою.
Когда над верхушками елей посветлело небо, ослабевшие ноги стали подкашиваться от смертельной усталости. Колени подогнулись, как две сломанные ветки, когда он пытался перелезть через овраг у подножия небольшого холма.
Остановки он боялся больше, чем смерти. Попытался встать и снова упал в траву. Заскулил, пополз на холм, цепляясь за стебли и листья. Извивался отяжелевшим туловищем, помогая себе коленями и локтями.
Вперед, вперед, ВПЕРЕД!
Когда Трэль услышал собачий лай, он позволил потратить последнюю каплю сил на улыбку.
– Люди! Я здесь! – Задуманный крик прошелестел слабым шепотом. Испугавшись, что его не услышат, Трэль отчаянно завозился в траве, стараясь поднять как можно больше шума. – Я ЗДЕСЬ!
В искаженное надеждой и страхом лицо ткнулся влажный собачий нос, горячий шершавый язык лизнул в щеку. Нашедшая его собака негромко, но требовательно тявкнула.
Трэль уже был не в силах поднять голову. Он смотрел, как рядом остановились две пары ног в крепких кожаных сапогах. И вдруг услышал знакомый голос, окативший его ледяной волной ужаса:
– Видишь, Раут, сын Лейфа. Мои слова были правдой. Я и мои люди искали этого сбежавшего Трэля. И, если бы вы не помогли нам с поисками, он бы наверняка присоединился к тем разбойникам, о которых ты говорил.
Это говорил Льот Женолюб. Трэль перевернулся на спину, увидел прозрачные глаза и понял, что на него смотрит смерть.
– Негоже рабу сбегать от хозяина, – глухо пробурчал стоявший рядом с топором в руке рыжий бонд с торчавшей во все стороны бородой.
– Больше он бегать не будет, – заверил Льот и повернулся к своим скоморохам, которые натягивали на толстой ветке веревку с петлей. – Ну что там?
– Все готово, – тяжело отдуваясь, сказал один и вытер со лба капли пота.
– Пожалуйста… – прошептал Трэль, когда его подхватили под руки и понесли к дереву.
– Некоторым мечтам не суждено сбыться, – сказал ему на ухо Черный скоморох, надевая на шею веревку. Он взял двумя пальцами Трэля за дрожащий подбородок и повернул его вбок: – Твой порт – там.
Из глаз приговоренного к смерти брызнули слезы. Льот отступил от него на шаг, словно резчик по дереву, любующийся своей законченной работой.
– Вот так, – удовлетворено склонил он голову и кивнул своим людям: – Тяните.
Трэль почувствовал, как натягивается на шее петля, и закрыл глаза. В последние мгновения жизни он хотел подумать о тех, кого оставлял в мире живых. Зашевелил губами, называя их имена. Когда веревочное кольцо перекрыло воздух, а ноги оторвались от земли, он улыбнулся.
