Краткое изложение содержания книги первой.

В детстве Мирон Тэйни бредил легендами о космических исследованиях. Он странствовал в воображении по далеким закоулкам Ойкумены, трепетно сопереживая приключениям звездных старателей и разведчиков-заявителей, пиратов и охотников за рабами, МСБР и ее отважных агентов.

В противоположность его фантазиям, будни в буколическом поселке Лиллинг на отрадной планете Вермейзен, где он родился и вырос, буквально убаюкивали непринужденной безмятежностью. Вопреки дерзновенным мечтам Мирона, родители настойчиво напоминали ему о прозаических требованиях действительности. «Если ты хочешь стать финансовым экспертом, таким, как твой отец, для тебя важнее всего образование, — говорили ему. — Когда закончишь Институт и получишь диплом, у тебя будет время немного расправить крылья, так сказать, перед тем, как ты займешь должность на Бирже».

Будучи покладист и прилежен от природы, Мирон заставил себя на какое-то время забыть об опьяняющих грезах и поступил в Колледж конкретных совершенств при Институте Варли в Саалу-Сейне, на другом краю континента. Родители, хорошо понимавшие предрасположенность Мирона к беспечному времяпровождению, сопроводили сына строгими напутствиями. Ему надлежало сосредоточить внимание на учебе. Академические успехи имели огромное значение для дальнейшей карьеры молодого человека.

Мирон обязался сделать все от него зависящее, но, когда настало время выбрать предлагаемое расписание занятий, оказался в западне нерешительности. Несмотря на лучшие намерения, он никак не мог избавиться от картин, представлявшихся внутреннему взору: роскошные пассажирские звездолеты величественно плыли в бесконечном пространстве, инопланетные города полнились незнакомыми ароматами, в старинных тавернах, открытых теплым ветрам, смуглые девушки в пурпурных юбках подавали пенистый пунш в кувшинах из резного дерева…

В конце концов Мирон составил список курсов обучения, по его мнению отражавший своего рода компромисс: в него входило изучение статистической математики, экономических закономерностей Ойкумены, общей космологии, основных принципов конструкции космических двигателей и ойкуменической антропологии. Он заверял родителей в том, что эта программа, изобретательно названная им «анализом экономических производных», служила надежной основой для достаточного общего образования. Родители Мирона не были убеждены его заверениями. Они знали, что за благопристойными, хотя и несколько рассеянными манерами их отпрыска скрывалась наклонность к нерациональному упрямству, преодолеть которое не могли никакие доводы. Они больше ничего не могли сказать — Мирону предстояло самому убедиться в ошибочности его представлений.

Мирон не мог с легкой душой избавиться от мрачных предчувствий, навеянных прогнозами отца. Это заставило его наброситься на занятия с небывалой энергией. В свое время он закончил Институт, получив почетный диплом, и перед ним открылась перспектива успешной карьеры на Бирже. Но к тому времени предусмотренный распорядок жизни Мирона нарушило неожиданное вмешательство. Виновницей вмешательства стала двоюродная бабка Мирона, леди Эстер Ладжой, унаследовавшая огромное состояние своего первого мужа. Леди Эстер содержала роскошное поместье, окружавшее усадьбу Сарбитер в Дингл-Террасе, на южной окраине Саалу-Сейна. Когда Мирон учился на последнем курсе Института Варли, леди Эстер заметила, что ее двоюродный племянник больше не был тощим подростком с рассеянно-мечтательным — «телячьим», по выражению леди Эстер — выражением лица, но превратился во все еще худощавого, но пропорционально сложенного юношу приятной наружности, с гладкими светлыми волосами и глазами цвета морской лазури. Леди Эстер нравилось, когда ее окружали молодые люди приятной наружности: она считала, что они создавали нечто вроде орнаментальной оправы, выгодно оттенявшей блистательные достоинства ее драгоценной персоны. Так или иначе, по той или иной причине, пока он готовился к выпускным экзаменам, Мирон проживал в усадьбе Сарбитер со своей двоюродной бабкой, что, как оказалось впоследствии, позволило ему приобрести поучительный опыт.

Леди Эстер не соответствовала общепринятым в Ойкумене закономерностям или категориям женского поведения. Высокая и костлявая, она настаивала на том, чтобы окружающие восхищались ее стройностью. Она ходила размашистыми шагами, выставив голову вперед подобно хищной птице, разыскивающей добычу. Артистически растрепанная лавина волос цвета красного дерева обрамляла ее продолговатое бледное лицо со впалыми щеками. Черные глаза леди Эстер были окружены, подобно глазам попугая, множеством морщинок и складок, а ее длинный горбатый нос заканчивался заметным крючком. Лицо ее мгновенно запоминалось и поражало собеседника: рот непрерывно кривился и гримасничал, пристальные птичьи глазки часто моргали, выражение то и дело менялось под натиском эмоций. Леди Эстер была знаменита бурными вспышками темперамента, капризами, причудами и странностями. Однажды, когда в саду ее усадьбы собрались многочисленные гости, некий господин наивно предложил ей написать мемуары. Лихорадочная ярость ее реакции заставила его испуганно отшатнуться: «Смехотворно! Нелепо! Непристойно! Тошнотворная идея! Почему бы я стала писать мемуары сейчас, когда я только начала жить!»

Действительно, леди Эстер не всегда умела вести себя сдержанно и благоразумно. Она воображала себя очаровательным созданием, возбуждающим сладострастные порывы и неподвластным разрушительному влиянию времени. Невозможно отрицать тот факт, что она представляла собой великолепное зрелище, энергично вращаясь в высших кругах в самых поразительных нарядах красновато-лиловой, сливовой, лимонно-зеленой, киноварной и черной расцветки.

Незадолго до переселения Мирона в ее усадьбу леди Эстер обвинила Гоуэра Хэчки, состоятельного члена Общества гильоширов, в клевете, порочащей ее репутацию. Суд вынес решение в ее пользу, и леди Эстер получила, в качестве возмещения ущерба, космическую яхту «Глодвин».

Первоначально леди Эстер рассматривала яхту всего лишь как доказательство того, что любой, кто осмеливался называть ее «старым лысым огородным пугалом в красном парике», должен был дорого заплатить за такую привилегию. К изумлению Мирона, она не проявляла никакого интереса к космическому судну. «Поистине, стремление нестись куда-то сломя голову в безвоздушном пространстве абсурдно, неестественно! — язвительно заметила ему леди Эстер. — У меня, например, нет ни времени, ни желания проводить время зря, сидя в кувыркающемся жестяном гробу и глядя в непроглядный мрак. Все это сплошное безумие, умерщвляющее дух и тело. Скорее всего, мне придется продать это судно».

Мирону оставалось только застонать и схватиться за свои гладкие светлые волосы.

Леди Эстер пристально наблюдала за ним: «Твое замешательство очевидно — ты думаешь, что я боязлива и придерживаюсь старомодных воззрений. Заблуждаешься! Плевать я хотела на условности и традиции. И почему, как ты думаешь? Потому что тот, кто молод духом, никогда не стареет! Можешь считать меня сумасбродной фантазеркой — что с того? Такова цена, которую я плачý за то, что сохраняю бодрость юности, и в этом секрет моей неувядающей красоты!»

«Да-да, разумеется», — поспешил согласиться Мирон, но тут же задумчиво прибавил: «И все же, жаль было бы расстаться с таким замечательным звездолетом».

Последнее замечание вызвало у леди Эстер приступ раздражения: «Мирон, смотри на вещи с практической точки зрения! С какой стати я стала бы слоняться среди звезд, подыхая от скуки, или бродить по грязным глухим закоулкам, зажимая нос и рискуя вдохнуть какую-нибудь заразу?»

Не находя слов, Мирон ушел к себе, чтобы продолжить чтение увлекательного труда «Трансцендентные биографии: космические разведчики-заявители и их сверхсветовые ржавые посудины модели 11-B».

В редкую минуту покоя леди Эстер случайно наткнулась на журнальную статью, опубликованную под псевдонимом «Серена» и повествовавшую о пребывании «Серены» на планете Кодайра, где она прошла на удивление эффективный курс омоложения. Леди Эстер вдохновилась этой статьей. Наведя справки, она изменила свои взгляды на космические путешествия и решила посетить Кодайру, воспользовавшись яхтой «Глодвин».

Для леди Эстер принять решение значило немедленно перейти к действию. Она вызвала Мирона и приказала ему узнать, где, в точности, находилась планета под наименованием «Кодайра». Она назначила капитаном «Глодвина» своего дражайшего интимного компаньона Донси Труза, но тот скомпрометировал себя, и эта должность была предложена Мирону.

«Глодвин» вылетел из космопорта Саалу-Сейна, и Мирон взял курс на планету Нахариус — таково было настоящее наименование Кодайры. Поначалу путешествие оправдывало надежды Мирона. Леди Эстер роскошествовала в полном покое, в отсутствие забот и треволнений — никто не претендовал на ее свободное время. Она спала, сколько хотела, болтала от души за завтраком и за ужином, даже прочла несколько книг. «Наш полет, — говорила она Мирону, — уже производит омолаживающее действие сам по себе».

Шло время, и энтузиазм леди Эстер начал истощаться. Она никак не могла найти себе занятие и в конце концов вызвала Мирона.

«Да, тетушка Эстер?»

«Сколько мы уже пролетели?»

«Насколько я понимаю, мы где-то на полпути».

«Всего лишь? У меня такое ощущение, словно мы уже вечно тащимся и глазеем в пустоту».

«Нахариус далеко, ничего не поделаешь, — признал Мирон. — Тем не менее, в полете вы можете пользоваться множеством приятных преимуществ — отдыхать в тишине и предаваться размышлениям. Ну и просто радоваться красоте Вселенной, глядя на проплывающие мимо звезды».

«Бред собачий!» — отрезала леди Эстер.

Мирон указал на иллюминатор: «Взгляните, как мерцают бесчисленные созвездия! Разве это не самое романтическое зрелище из всех возможных?»

«Я хотела бы остановиться на время в каком-нибудь месте, где люди все еще соблюдают старинные обычаи, где мы могли бы подышать свежим воздухом, полюбоваться на странные, пленяющие воображение пейзажи и на причудливые уютные селения».

«Все это хорошо и замечательно, — возражал Мирон. — Не сомневаюсь, что такие колоритные места существуют, но если мы отклонимся от проложенного курса, нам будет не так легко оказаться поблизости от конечного пункта назначения, то есть Нахариуса».

Леди Эстер ничего не хотела слышать: «Я читала о туземных рынках, где можно купить единственные в своем роде вещи: фетиши и маски, эмблемы плодородия, экзотические ткани. Там, если немного поторговаться, можно заключить самые выгодные сделки».

«Да-да, разумеется! Тем не менее, такие миры встречаются не в каждом районе Галактики».

Леди Эстер выпрямилась, сидя в углу мягкого дивана: «Мирон, будь так любезен! Я выразила свои пожелания! Изволь их выполнить».

Сдерживая раздражение, Мирон терпеливо ответил: «Дражайшая тетушка Эстер, если бы я мог сотворить такой чудесный романтический мир для вашего развлечения, я сделал бы это сию минуту. Но я не чудотворец!»

Леди Эстер произнесла ледяным тоном: «В таком случае научись творить чудеса. Надеюсь, тебе понятно, наконец, в каком я настроении?»

«Да, — сказал Мирон. — Понятно».

«Вот и хорошо», — леди Эстер снова развалилась, откинувшись на подушки дивана.

Мирон поклонился и направился в рубку управления, чтобы свериться со справочниками.

Через некоторое время он вернулся в салон. «Я внимательно просмотрел «Путеводитель по планетам», — сообщил он капризной владелице яхты. — Ближайший доступный обитаемый мир — Заволок, на пятой орбите белого карлика, звезды Модвелла. Насколько я понимаю, он вполне удовлетворяет самым странным и причудливым вкусам.

Справочная информация носит несколько расплывчатый характер. Никто не утверждает всерьез, что Заволок — привлекательная планета. Позвольте мне прочесть отрывок из «Путеводителя»: «Заволок никак нельзя назвать безмятежно очаровательным миром, хотя его ландшафты нередко отличаются суровым величием. Бóльшую часть поверхности планеты покрывают труднопроходимые горы и ледники. Несколько небольших округлых равнин, расположенных ниже уровня моря — древние метеоритные кратеры. На равнинах воздух нагревается благодаря теплу, исходящему из-под земли, что делает их пригодными для обитания. Город Фладжарет и космический порт находятся в одном из таких кратеров.

Заволок и его обитатели, мягко говоря, необычны, хотя их необычность может не показаться достаточно любопытной разборчивому туристу. Горячие источники создают в ледниках туннели, служащие убежищем презренной касте собаководов, которых на Заволоке называют «случниками». Представители элиты содержат собак в своих жилищах и наряжают животных в прихотливые костюмы и платья. Для взаимоотношений случников и элиты характерна подспудная враждебность, так как случники питаются собаками, а обеспеченные домовладельцы холят и лелеют четвероногих любимцев, скармливая им остатки блюд со своего стола.

Самый популярный спорт на Заволоке — собачьи схватки, играющие важную роль, так как они задают тон всей местной общественной жизни. Во Фладжарете каждый одержим азартом собачьих боев, все делают рискованные ставки на того или иного пса. Даже маленькие дети, едва научившиеся ходить, прибегают посмотреть на арену и приносят с собой монеты, чтобы поставить на самую свирепую, с их точки зрения, собаку. Еще одним всеобщим развлечением, превратившимся в нечто вроде азартной игры, стала местная система исправительных наказаний. Неподалеку от Фладжарета большой залив сплошь покрыт «матами» водорослей. Преступников изгоняют на поверхность этих «матов», причем дальность изгнания прямо пропорциональна тяжести преступления, и дальнейшая судьба наказанных вызывает у публики острый интерес.

Заволок не знаменит кулинарными достижениями, так как на этой планете почти не производятся и не потребляются продукты естественного происхождения. Пищей местным жителям служит, главным образом, синтетическая каша, приправленная тем или иным искусственным ароматизатором — в жареном, печеном, вареном или пареном виде, хотя на вкус приезжего она одинаково несъедобна в любом варианте».

Мирон прервался: «Продолжать? «Путеводитель» предлагает несколько рецептов приготовления тушеной собаки — если вам это интересно».

«Нет уж, спасибо!»

Мирон украдкой поглядывал на леди Эстер, пытаясь предсказать ее дальнейшие намерения. Нередко она проявляла извращенное упрямство исключительно для того, чтобы драматизировать наскучившую ей ситуацию. Немного подождав, Мирон решился высказать свое мнение: «Предлагаю не останавливаться на Заволоке. Довольно скоро мы сможем приземлиться в Танджи на планете Тобри — уверен, что этот мир развлечет вас гораздо лучше».

«Мы ненадолго остановимся на Заволоке — хотя бы для того, чтобы составить представление об этой кошмарной планете! — решительно произнесла леди Эстер. — А после этого навестим Тобри, чтобы сравнить лучшее с худшим».

Мирон церемонно поклонился: «Как вам будет угодно».

Во Фладжарете леди Эстер познакомилась с инопланетной перелетной птицей по имени Марко Фассиг — располагающим к себе широкоплечим молодым бездельником с пушистыми усами и снисходительными карими глазами. Шутливые присказки и галантные манеры Фассига произвели положительное впечатление на богатую старуху — настолько положительное, что леди Эстер наняла его стюардом «Глодвина» вопреки энергичным возражениям Мирона.

Как только «Глодвин» приземлился в Танджи, Мирон уволил Фассига и приказал ему немедленно покинуть яхту. Но уже через полчаса самому Мирону, кипящему не находящим выхода возмущением, пришлось спуститься по трапу «Глодвина» с чемоданчиком в руке — в его ушах все еще звучали последние язвительные замечания двоюродной бабки.

Мирон побрел в город и устроился на ночлег в дешевой гостинице «Приют скитальца». Вечером Мирон навестил таверну «Осоловей-разбойник», где ему удалось познакомиться с командой грузового судна «Гликка», состоявшей из капитана Адэйра Малуфа, стюарда Винго, механика Шватцендейла и суперкарго Хильмара Крима.

Каждый из этих астронавтов заметно отличался от других, но больше всех — Крим. Долговязый и сухопарый, с высоким лбом и любопытной маленькой шапочкой черных волос, с длинным подбородком и задумчиво полузакрытыми черными глазами, Крим выражал догматические мнения, противоречить которым его спутники даже не пытались. Мирону сообщили, что Крим старательно изучал юриспруденцию и готовил к изданию трехтомный трактат, посвященный анализу законодательств Ойкумены.

В этот достопримечательный вечер Крим был в духе и осушил несколько кружек горького эля «Старый Габон». Когда посетители начали танцевать, Крим вскочил и присоединился к ним, энергично отплясывая импровизированную джигу. Хорошо одетый дородный господин с красивыми темно-рыжими усами тоже вышел на танцевальную площадку, чтобы исполнить со своей напарницей то, что в Танджи называли «воровской рысью» — слегка отклонившись назад, как важничающие вельможи, танцоры передвигались быстрыми размашистыми шагами, высоко вскидывая ноги, после чего вихрем разворачивались и продолжали такое же движение «гоголем» в другую сторону. Самозабвенно пляшущий Крим столкнулся с этой парой. Последовала ссора, во время которой разгоряченный Крим нанес дородному господину пару оскорблений, а когда к судовому суперкарго уже направились констебли, Крим отвесил обладателю темно-рыжих усов несколько пинков. Оказалось, однако, что обиженный им щеголь-усач — городской магистрат, уполномоченный судить правонарушителей и выносить им приговоры на месте преступления.

Магистрат проковылял к находившемуся там же, в таверне, возвышению с пюпитром, констебли подтащили Крима к этой трибуне, и судья во всеуслышание перечислил допущенные Кримом правонарушения. Суперкарго тщетно пытался выступать в свою защиту, цитируя инопланетные законодательные положения вперемешку с такими не имеющими общепринятого юридического смысла терминами, как «вшивая деревенщина» и «дубина стоеросовая». Его не отпустили. Возложив на себя официальные полномочия, магистрат рассмотрел дело Крима. Сохраняя подобающую случаю беспристрастную сдержанность, городской чиновник огласил приговор: «Подсудимый сделал несколько любопытных замечаний, свидетельствующих о недюжинном юридическом образовании. Тем не менее, его аргументы не имели непосредственного отношения к делу. Мой долг заключается в том, чтобы разъяснить подсудимому неукоснительность местных законов и оградить мирное население нашего славного города от дальнейших безрассудных проявлений насилия. Посему я приговариваю господина Хильмара Крима к четырем месяцам, одиннадцати дням и девятнадцати часам воспитательных работ в каменоломне».

Крим приводил другие законные основания для возражений и ссылался на прецеденты, свидетельствующие о существовании применимых средств правой защиты, но его подхватили под локти, вывели из таверны и безотлагательно препроводили в каменоломню.

Тактично помолчав несколько минут, Мирон выдвинул свою кандидатуру на должность суперкарго «Гликки». Поразмышляв, капитан Малуф сказал: «Это непростая работа, требующая компетенции и находчивости».

«Думаю, что я достаточно компетентен и находчив», — смело заявил Мирон.

«Посмотрим! — покачал головой капитан Малуф. — Прежде всего, позвольте спросить: известны ли вам первые десять простых чисел?»

«Конечно, известны!»

«Вам известно, как они обычно применяются?»

«Да».

«И вы способны пересказывать, вкратце и в понятных выражениях, содержание бюрократических письменных документов?»

«Да».

«Если я поручу вам обязанности суперкарго, будете ли вы возражать против того, чтобы более или менее точно подводить баланс поступлений и расходов?»

«Что можно было бы против этого возразить?»

Капитан Малуф с облегчением вздохнул: «Судя по всему, ваша квалификация более чем достаточна. Считайте, что с этого момента вы — суперкарго на борту моего корабля».

«Благодарю вас, капитан!»

«Благодарить меня, в сущности, не за что, — признался Малуф. — Не хотел бы подвергать сомнению репутацию бедняги Крима, но ему будет полезно некоторое время заниматься перемещением тяжелых камней, а не перемещением цифр в финансовых ведомостях. Насколько я понимаю, вам предстоит преодолеть существенное препятствие, а именно разобраться в применявшихся Кримом методах бухгалтерского учета. Можете явиться на борт «Гликки» завтра утром».

Утром Мирон покинул «Приют скитальца», позавтракал в кафе под открытым небом на краю центральной площади, направился в космопорт по бульвару, окаймленному облачными вязами, и, пройдя через космический вокзал, нашел «Гликку» на посадочном поле, примерно в ста метрах от вокзала. Старое неказистое судно, «Гликка» перевозила грузы в трех трюмах, а также, в зависимости от спроса, то или иное количество попутных пассажиров. Корпус «Гликки» некогда был покрыт суровой синевато-серой эмалью с темно-красными обводами, но теперь через полустертую эмаль проглядывал серовато-белый грунтовочный слой, местами заляпанный оранжевым вяжущим материалом, необходимым для герметизации глубоких царапин, оставленных мелкими метеоритами пробоин и прочих повреждений. Приблизившись к судну, Мирон поднялся по короткому трапу и прошел через открытый шлюз в главный салон. Там он нашел капитана Малуфа и механика Шватцендейла, задержавшихся за завтраком.

«Садитесь, — пригласил Малуф. — Вы уже завтракали?»

«Я съел две рыбные котлетки под томатным соусом и выпил горшок перечного чая, — признался Мирон. — По сути дела, я уже позавтракал».

Винго, гремевший кастрюлями в соседнем камбузе, услышал его слова и тут же принес Мирону миску фасоли с беконом и две поджаренные ячменные лепешки, сопровождая свои действия следующим строгим наставлением: «На дрянных планетах кормят всякой дрянью. На борту «Гликки» мы не предаемся гурманскому обжорству, но и не корчим из себя эстетов-аскетов. Так или иначе, в изучении всех тонкостей местной кулинарии обычно нет необходимости».

«Такие вопросы у нас решает Винго, — сообщил Мирону Шватцендейл. — Если он находит на местном рынке что-нибудь достойное внимания, это подают на ужин. Винго внимательно следит за последствиями и, если нам не становится плохо от нового блюда, иногда осмеливается попробовать его сам».

Винго ухмыльнулся до ушей. «Мне редко приходится выслушивать жалобы, — успокоил он Мирона. — Если вы соблаговолите последовать за мной, я покажу вашу каюту. Мы с Шватцендейлом уже сложили вещи бедняги Крима в камеру хранения на космическом вокзале. Каюта проветрилась, на койке свежие простыни. Думаю, что вы тут освоитесь».

Мирон отнес свой чемоданчик в каюту и вернулся в салон.

За столом остался один капитан. Он спросил: «Надеюсь, вас устраивает каюта?»

«Да, разумеется — и я готов приступить к работе».

«В таком случае я объясню, в чем будут заключаться ваши обязанности. Они разнообразнее, чем вы могли бы ожидать». Малуф задумчиво взглянул на потолок и продолжил: «Попытайтесь разобраться в методах, применявшихся Кримом. В этом отношении у вас могут возникнуть затруднения. Несмотря на множество его талантов и познаний, Хильмар Крим относится к категории людей, которых… как бы это выразиться… невозможно отнести к какой-либо категории».

Мирон кивнул: «Это меня не удивляет».

«Крим неприязненно обращался с некоторыми пассажирами, что приводило к излишним трениям. В ответ на запрос, казавшийся ему нерациональным, вместо того, чтобы затратить пять минут и удовлетворить запрос, Крим разъяснял, почему пассажиру следовало изменить взгляд на вещи. Например, если пассажир жаловался на несварение желудка, Крим мог рекомендовать ему холистический подход вместо того, чтобы выдать требуемую пилюлю, и споры по этому поводу могли продолжаться несколько часов, пока позеленевший пассажир не скрывался в туалете, схватившись за живот. Если я пытался вмешаться, Крим заявлял, что придерживается самых высоконравственных принципов, в связи с чем мне оставалось только чувствовать себя беспринципным шарлатаном».

Мирон снова кивнул и занес в маленькую записную книжку следующую пометку: «Инструкция № 1: умиротворять пассажиров; выдавать лекарства по требованию».

«Вот именно. А теперь — о записях и счетах. Опять же, в этом отношении я вынужден подвернуть Крима критике. Он был настолько одержим монументальной компиляцией законодательств Ойкумены, что рассматривал финансовый учет как невыносимый каторжный труд, которого следовало избегать всеми возможными средствами. Когда его упрекали в нерадивости, он утверждал, что безошибочно хранит в памяти все существенные цифры и может восстановить их на бумаге в любой момент, когда это потребуется. Однажды я спросил его: «Что, если какая-нибудь превратность судьбы заставит вас покинуть наше судно — например, если вас убьет бандит или вы умрете от кровоизлияния в мозг?»

«Чепуха, абсолютный вздор!» — безапелляционно заявил Крим.

«Тем не менее, — настаивал я, — что, если вас арестует полиция и вы окажетесь в кутузке? Кто, в таком случае, сможет расшифровать ваши каракули?»

Крим рассердился. По его словам, такая перспектива была слишком маловероятна, чтобы ее можно было рассматривать всерьез. Никакая полиция не посмела бы задержать человека, вооруженного такими средствами правовой и процессуальной защиты, какими располагал он, Хильмар Крим! Но он ошибался. Его арестовали и бросили в тюрьму — и теперь для нас потеряно все огромное множество учетных записей, которые он держал в голове. На мой взгляд, этот эпизод говорит сам за себя».

Мирон пометил в записной книжке: «Инструкция № 2: вести учетные записи; избегать полиции».

«Вы меня правильно понимаете». Малуф приступил к описанию других обязанностей суперкарго. Мирону надлежало регистрировать загрузку и разгрузку товаров, оформлять транспортные накладные и, по мере необходимости, обеспечивать получение разрешений на импорт и экспорт. Наблюдая за погрузкой и разгрузкой в каждом порту, он должен был удостоверяться в том, что все надлежащие грузы доставлялись получателю, даже если бы для этого ему пришлось самому перетаскивать их из трюма на передвижную платформу.

Мирон записал: «Инструкция № 3: следить за погрузкой и разгрузкой, подробно регистрируя все, что перемещается из трюмов и в трюмы».

Малуф продолжал: «Суперкарго должен проверять оплату перевозки товаров перед их загрузкой — в противном случае вполне возможно, что мы будем перевозить грузы, не извлекая никакого дохода, так как грузополучатели нередко отказываются оплачивать счета за перевозку, и в результате у нас на руках остаются бесполезные товары, что приводит к множеству затруднений».

Мирон записал: «Инструкция № 4: требовать предварительной оплаты всех счетов, сборов и пошлин».

«Как видите, — говорил Малуф, — идеальный суперкарго — человек непреклонный, всевидящий и неумолимо настойчивый. Его ум подобен западне, не упускающей никакие сведения, он не верит никаким нахальным утверждениям складских работников и не уступает никакому давлению с их стороны, как бы они ни пытались его запугивать».

«Сделаю все, что смогу», — упавшим голосом отозвался Мирон.

«Надеюсь, этого будет достаточно, — сказал капитан. — У нас на борту вечно не хватает рук. Каждый выполняет несколько функций одновременно — в особенности суперкарго, время от времени вынужденный помогать стюарду или механику, а также брать на себя обязанности подсобного рабочего. Вы это понимаете?»

«Теперь понимаю».

В тот же день, после полудня, капитану Малуфу представились одиннадцать пилигримов, направлявшихся в Бесовскую Высадку на планете Кирил, где им предстояло пятилетнее паломничество в обход всего этого мира. Капитан пояснил, что «Гликка» может отвезти их в Коро-Коро на Флютере, после чего им предстояло найти другой корабль, способный доставить их на Кирил. Пилигримы долго торговались, но в конце концов согласились с условиями Малуфа.

Дополнительные возражения вызвал размер оплаты. Калаш, перрумптер паломников, настаивал на предоставлении им скидки, причитавшейся представителям религиозной организации. Капитан Малуф не согласился с таким взглядом на вещи: «Если бы божества, которым вы поклоняетесь, пожелали бесплатно отправить вас прямиком на Кирил, им ничего не стоило бы продемонстрировать таким образом свое всемогущество».

Калаш предпринял последнюю попытку объяснить очевидный парадокс: «Пути богов неисповедимы».

Малуф задумчиво кивнул: «Пожалуй, что так! Тем не менее, кому-то — вам или богам — придется заплатить за полет сполна».

Перрумптеру больше нечего было сказать. Пилигримы промаршировали вверх по трапу, после чего Винго и Мирон проводили их в каюты.

С заходом солнца «Гликка» отправилась в путь по маршруту, пролегавшему от одной планеты к другой через удаленные, малоизвестные области Галактики, изредка посещаемые только трамповыми судами, такими, как «Гликка». Паломники быстро привыкли к корабельному распорядку жизни: пили чай, критиковали кухню Винго, отправляли обряды, резались в карты и обсуждали планету Кирил, где им предстояло совершить пятилетнее «кругохождение».

Мирон тоже быстро приспособился к повседневным обязанностям. Гораздо труднее оказалось справиться с записями Хильмара Крима и его необычайными методами бухгалтерского учета. Крим использовал систему сокращений, неразборчивых стенографических пометок и не поддающихся расшифровке иероглифов. Кроме того, многие финансовые подробности, такие, как портовые сборы, суммы, полученные складскими рабочими, авансы, выплаченные команде, и прочие случайные расходы, Крим вообще никогда не регистрировал. Он предпочитал держать промежуточный итог в голове до тех пор, пока у него не появлялось желание занести значение баланса в учетные книги. Такое желание появлялось у него нерегулярно, по капризу, в связи с чем в ведомостях нелегко было найти какие-либо осмысленные цифры.

В конце концов Мирон изобрел ретроактивный метод учета — он называл его «усреднением по вдохновению». Его упрощенная система позволяла получать определенные результаты, хотя исходные данные в ней носили скорее интуитивный и даже произвольный характер. Руководствуясь этим методом, Мирон заменял иероглифы Крима воображаемыми суммами, каковые он корректировал до тех пор, пока они не позволяли получить надлежащее значение. Таким образом Мирон восстановил какую-то видимость порядка в учетных книгах, хотя не мог гарантировать абсолютную достоверность записей. Мало-помалу он обнаружил, что точность цифр не имела особого значения постольку, поскольку цифры были указаны четким и уверенным почерком и в общей сложности позволяли подвести осмысленно выглядевший итог и согласовать счета. Капитан Малуф периодически пытался проверять учетные записи, но процессы, применявшиеся Кримом, превосходили его понимание. Теперь, просматривая «вдохновенные» цифры Мирона, снабженные удобопонятными краткими пояснениями, капитан был вполне удовлетворен.

Дни проходили за днями, и Мирон все ближе знакомился со своими коллегами-астронавтами. Шватцендейл оказался, по ближайшем рассмотрении, стихийно непосредственной, непостоянной личностью с необузданным воображением, полной сюрпризов и вызывающих изумление способностей. Рядом с ним Винго выглядел человеком спокойным, методичным, склонным к глубокомыслию. С первого взгляда Шватцендейл производил впечатление мошенника привлекательной наружности, но с сомнительными привычками. Его сердцевидная физиономия с треугольным выступом волос на лбу и словно светящимися прозрачными глазами нередко побуждала незнакомцев принимать его за томного молодого эстета, даже за сибарита. Такое представление нисколько не соответствовало действительности. По сути дела, Шватцендейл был человеком дерзким, непоседливым, с расточительными привычками и сумасбродными настроениями. Он спешил по жизни вприпрыжку, как ребенок, никогда не испытывая ни малейшего смущения. К практическим обязанностям инженера-механика Шватцендейл относился с презрительной яростью, как если бы это занятие было недостойно серьезного внимания со стороны человека с изящными вкусами и блестящим интеллектом — то есть такого, как он. В том, что касалось самооценки, Шватцендейл был одновременно тщеславен и романтически наивен; он воображал себя азартным игроком и благородным искателем приключений.

Время от времени Винго отзывался о выходках Шватцендейла с почтительным ужасом, смешанным с восхищением и неодобрением. Будучи полной противоположностью механику, Винго — низенький, полный, голубоглазый, с редкими прядями светлых волос, ничуть не прикрывавших розовую лысину — был мягок и дружелюбен, всегда готов проявить сочувствие. Он страстно коллекционировал редкости, небольшие антикварные безделушки и любопытные диковины, причем ценил в них не столько стоимость, сколько изобретательность и мастерство изготовления. Кроме того, Винго увлекался фотографированием и занимался составлением того, что он называл «подборкой настроений» — стюард надеялся когда-нибудь опубликовать большой альбом под наименованием «Карнавал Ойкумены».

Винго проявлял исключительный интерес к сравнительной метафизике — к сектам, предрассудкам, исповеданиям и трансцендентальным философским воззрениям, с бесконечным разнообразием каковых он неизбежно сталкивался по мере того, как «Гликка» порхала с планеты на планету. Оказавшись в том или ином незнакомом месте, он непременно уделял внимание местным мистическим верованиям. Шватцендейл осуждал в нем эту склонность:

«Винго, ты зря тратишь время! Все они говорят одну и ту же чушь разными словами, причем все, чего они от тебя хотят — денег, больше денег и еще больше денег! Какой смысл разбираться в этой болтовне? Во всей Вселенной нет ничего глупее и постыднее религиозного юродства и ханжества».

«Ты во многом прав, — признавал Винго. — Тем не менее, разве не существует вероятность того, что одно из вероучений в самом деле определяет смысл и назначение космоса? Если мы упустим такую возможность, мы так никогда и не узнáем, чтó есть истина».

«В теории все может быть, — ворчал Шватцендейл. — На практике у тебя нет никаких шансов».

Винго покачивал в воздухе розовым указательным пальцем: «Не скажи! Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Откуда ты знаешь, что не просчитался? Тот, кто не играет, не выигрывает».

«Одними рассуждениями ничего не добьешься! — рычал Шватцендейл. — Сколько бы ты ни играл, тысячу раз или тысячу тысяч раз, ты останешься с носом, если у тебя нет никаких шансов!»

«Я проверю математическую достоверность твоего расчета, — с печальной улыбкой отзывался Винго. — Может быть, ты в чем-то ошибаешься».

Шватцендейл не мог не согласиться с тем, что такая вероятность существовала, даже если она была пренебрежимо мала — и на этом спор заканчивался.

Шватцендейл служил для Мирона неистощимым источником любопытнейших наблюдений. Механик прекрасно сознавал тот факт, что природа наделила его идеальным телосложением и привлекательной внешностью, но полностью игнорировал это обстоятельство. В двигательном отсеке он работал быстро, с безукоризненной точностью, абсолютной самоуверенностью и характерным для него апломбом. Как правило, Шватцендейл выполнял любую работу так, словно демонстрировал восхищенной публике, как это делается, после чего отходил на шаг, окинув отремонтированную деталь угрожающе-высокомерным взглядом — и тем самым предупреждая ее никогда больше не повторять допущенную ошибку. Мирон исподтишка следил за причудливыми повадками механика — ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного — за его неповторимыми манерами и приемами, язвительными шутками и неожиданными предположениями, за вопросительным наклоном его головы и приподнятыми, будто взлетающими локтями, за его повадкой стремительно переходить с места на место размашистыми шагами. Иногда Мирону казалось, что все компоненты Шватцендейла были деформированы — но так, что они подходили один к другому и поэтому слаженно функционировали. В нем все было асимметрично, эксцентрично, наперекос. Шватцендейл напоминал шахматного коня, способного передвигаться по доске только прыжками, совершая непредсказуемый пируэт в воздухе перед самым приземлением.

«Гликка» перелетала от одного мира к другому согласно назначению груза, указанному в транспортных накладных. В Жирандоле на планете Фьяметта «Гликка» приземлилась рядом с большой космической яхтой «Фонтеной», роскошью отделки не уступавшей «Глодвину». Владельцем «Фонтеноя» был Джосс Гарвиг, куратор отдела закупок Пангалактического музея искусств в Дюврее, на Альцидоне. Гарвига сопровождали его супруга Вермира, сын Мирль и дочь Тиббет.

В Медовом Цвету команда «Гликки» присоединилась к семье Гарвигов на праздновании фестиваля Лалапалузы, представлявшем собой сложное сочетание ярмарки, карнавальных шествий, аттракционов, представлений и проповедей. Там они наблюдали за тем, как Проныра Монкриф и его труппа умело и настойчиво надували доверчивых зевак. Шватцендейл живо заинтересовался происходящим, так как именно Монкриф в свое время выиграл у него в «калиостро» почти пятьдесят сольдо. Уже тогда Шватцендейл поклялся себе, что не упустит случай отомстить ловкому шулеру, если такой случай представится.

Тем временем Мирон и Тиббет ускользнули от внимания родителей девушки, углубившись в «Грот любви» — и не вернулись до позднего вечера. Им пришлось расстаться, однако, и расставание было сладостно-горьким, ибо Ойкумена невообразимо велика — они почти не могли надеяться на то, что когда-нибудь встретятся снова. Напоследок Тиббет сказала Мирону: «Ты можешь мне писать по адресу Пангалактического музея искусств в Дюврее. Когда твои письма перестанут приходить, я пойму, что ты меня забыл».

Под конец того же дня шарлатан Монкриф отвел в сторону капитана Малуфа и условился о перевозке всей его труппы, в том числе его самого, в Какс на планете Бленкинсоп. На следующее утро атмосферу на борту «Гликки» оживили шесть новых пассажиров: Проныра Монкриф собственной персоной, три очаровательные и непоседливые девушки — почти неотличимые близнецы Фрук, Плук и Снук, а также две дерзкие темнокожие амазонки из племени клутов, Сиглаф и Хунцель, уроженки Мутных холмов Нумоя.

«Гликка» продолжала свой нескончаемый полет. Оставив за кормой вызывавшие гнетущие опасения четыре космических порта планеты Мария, старое грузовое судно отправилось в далекий путь к легендарному Коро-Коро на Флютере.