Глава 8
– Живи, Кострома! – восклицал девичий хор, окружавший поле.
Все были одеты в белые рубахи с длинными, почти до земли, рукавами, лица скрывали берестяные личины, из-под которых голоса звучали глухо и навевали жуть.
– Живите и вы! – отвечала с середины льнища Кострома – русалка, вместо одежды закутанная во множество стеблей необмятого льна.
Как и последний сноп жита, последний льняной сноп сохраняли после уборки до самого посева нового лета. У ног ее было выстроено угощение: горшочки с киселем, кринки молока, миски с блинами и яйцами.
– Что делаешь?
– Куделю мну!
– Мни хорошенько!
И круг шел дальше, а Кострома плясала, размахивая длинными рукавами белой рубахи. Это неуклюжее существо совсем не напоминало человека – живой лохматый сноп, на верхушке украшенный берестяной личиной.
– Живи, Кострома!
– Живите и вы!
– Что делаешь?
– Куделю чешу!
– Чеши хорошенько!
Велик-день Ярилы Сильного уже клонился к вечеру. Нынче с утра «прыгали в поневу» девушки, достигшие зрелости за прошедший год и теперь допущенные в игрища взрослых девиц. Впервые Золотава и ее ровесницы встали в этот круг, за которым раньше лишь наблюдали от опушки, и их распирала смешанная с жутью гордость оттого, что и они теперь делают самое важное дело на свете – помогают вырасти льну. Жаль, огня их глаз и сияния лиц не было видно под берестяными скуратами.
Руководила всеми Лютава – самая старшая из девушек и по возрасту, и по роду. Все те, кто о ней говорил нехорошо, на заре явились с подарками – мириться. Ведь если она не допустит кого в круги Ярилина дня, то и о замужестве на ближайший год можно забыть, а это девицам хуже смерти. К тому же весь Ратиславль уже был убежден, что Лютаву отдадут за княжича Ярогнева, и досада младших улеглась – вслед за ней и им дорожка проляжет из родного дома. Ублаготворенные девицы с удвоенным усердием завивали в венки березовые ветви, украшали их лентами, низками глиняных раскрашенных бус, платками, рушниками, новыми сорочками – чтобы русалкам было в чем поплясать. Живые девушки брали русалок «в сестры», а те за это наделяли их своей благодетельной силой, чтобы нести ее на поля. Дошел черед и до русалки Костромы – покровительницы льнища.
– Что делаешь, Кострома?
– Ох, заболела я! – Русалка согнулась и жалобно застонала.
– Лечись хорошенько!
Но несмотря на эти пожелания, Кострома улеглась на землю и объявила, что померла. А как иначе, если каждый год созревший лен дергают из борозд и безжалостно треплют, мнут, чешут, раздергивают по жилочкам, по волоконцам?
– Кострома померла! – завопила Ветлица, снова вспомнив ссору на этом самом льнище. – Ох, померла!
И по знаку все девушки бросились в середину поля и стали рвать наряд Костромы. Льняные стебли, мусор и пыль от сухой костры летели во все стороны, так что девки визжали, жмурились, прикрывали глаза ладонями и все-таки дергали, рвали с таким усердием, будто уже работают ради своего приданого. И вот весь последний сноп оказался разметан по полю, где скоро проклюнутся новые стебельки, а Кострома в одной белой рубахе с длинными рукавами и берестяной личине лежала «мертвая» посередине.
С притворными причитаниями девки подняли ее, водрузили на носилки и понесли к реке. Где и вывалили в воду под плач и вопли, отдававшие некоторым злорадством, а потом пошли прочь.
Только одна плакальщица задержалась, незаметно скользнув за кусты. Сидела тихо, ничем не выдавая своего присутствия, пока «покойная» Кострома выбиралась на берег, снимала рубашку, отжимала волосы и вновь одевалась в сухую долгорукавку, оказавшуюся, о чудо, под этим самым кустом. Только когда она опять надела личину и расправила длинные мокрые волосы, ее подруга вышла из-за куста.
– Пойдем, поищи мне кукушкину траву, – попросила она.
– Кукушкину траву? – повторила Лютава. Ни обрядовые рубахи, ни личины не могли помешать им с Далянкой узнать друг друга – слава богам, знакомы, сколько себя помнят. – И тебе до смерти замуж хочется?
– Я хочу узнать, кто у меня родится! – Далянка негромко засмеялась. – Жених-то у меня уже есть.
– Вот как! – Лютава взглянула на нее сквозь прорези личины. – Под каким же кустом ты этот грибок нашла?
– Да что я! – Далянка махнула рукой. – Мне мать утром сказала. Они с отцом и стариками уже все решили и с жениховым родом сладили.
– Кто же это такой?
– Да… твой брат!
– Который? – У Лютавы екнуло сердце при мысли о Лютомере, но она никогда не забывала, что братьев в разной близости родства у нее с два десятка.
– Угадай! – дразня, смеялась Далянка, но даже под личиной было видно, что она довольна своей участью.
– А вот сейчас угадаю!
Лютава отвернулась от нее и устремила взгляд в глубину березовой рощи, где они так часто гуляли вдвоем в последние лет пятнадцать. В начале этих прогулок Далянка, на два года моложе Лютавы, цеплялась за ее руку, потому что еще плохо умела ходить на своих пухлых ножках. И вот – не пройдет и нескольких лет, и ее маленькая дочка станет здесь гулять…
Сквозь прорези берестяной русалочьей личины Лютава по-иному видела мир. Вот эта дочка, так похожая на маленькую Далянку. Вот сама Далянка – в женском уборе, волоснике и убрусе, с красивой красной тесьмой и серебряными заушницами, в навершнике, вышитом красными нитями и полыхающем, будто маков цвет… И кто-то стоит рядом с ней… мужчина… знакомое лицо…
– Деди… Дедислав! – воскликнула она, вспомнив настоящее родовое имя двоюродного брата, который вернулся из стаи в город вместе с Лютомером. – Это же он, да?
В ответ Далянка лишь кивнула, смущенная, но и довольная.
– Как он воротится, сразу свадьба будет, – добавила она. – Решили осени не ждать. Вот бы на Купалу они вернулись!
– Ты рада? – спросила Лютава. – Он тебе нравится? А что же раньше не говорила?
– Пока он в бойниках был, чего было и думать? Вот только не знаю… Он-то обрадуется?
– Еще как! Он сам меня просил помочь тебя высватать.
– Правда? – Далянка вскинулась и схватила ее за руку через два длинных рукава.
– Еще там, на Десне. Когда я была Ладой… – Лютава вспомнила тот предвесенний вечер, когда вернулась на Ладину гору, чтобы занять место в священном подземелье. – Он тогда и просил помочь, чтобы ты ему в жены досталась. Я говорила, что же я могу, это отцы будут решать. А он сказал: «Чего ты хочешь, того Лада хочет – то и сбудется». Вот и сбылось…
Она замолчала, вспоминая свои многочисленные чаяния – из них не сбылось пока ничего, хоть она и была той Ладой, к которой обращают мольбы о счастье. Говорят, боги властны менять судьбы людей. Может быть. Но, как и люди, они не властны изменить свою собственную судьбу.
– Пойдем кукушку искать! – Далянка потянула ее за руку.
– Можно поискать. Но я и так скажу – дочка у тебя первой будет. Сказать, как назовут?
– Дочка! – Далянка счастливо засмеялась. – Имя я сама знаю! Только жениху не говори – а то откажется, станет искать такую, чтобы одни сыновья!
– У тебя их будет много…
Сквозь прорези личины Лютава смутно видела реющие в полутьме вокруг Далянки светлые детские личики – семь или восемь. Из них два-три были полупрозрачны – знать, недолго им на свете жить доведется, но этого она не стала говорить.
Темнело. Летний вечер подкрадывается так медленно, так мягко и неприметно овладевает миром, что кажется – еще совсем светло. Но вот загорелся костер на Ярилиной плеши – сперва один, потом другой. И яркое пламя обнаружило тьму, не давая ей больше сливаться с воздухом.
В роще ощущалось тихое движение – то здесь, то там скользили белые фигуры, наклонялись, срывая цветы, в эту ночь имеющие волшебную силу. В том числе и кукушкину траву – тонкий зеленый стебелек с мелкими белыми цветочками, неприметными, но наполняющими вечерний воздух одуряющим запахом. От этого запаха загорается кровь, путаются мысли, все силы и побуждения устремляются к любви – оттого и зовут эти звездочки еще травой любкой. «Русалки», с трепетом глядя на мир сквозь прорези личин и чувствуя в себе нездешние силы, дрожащими руками собирали указанные старшими подругами травы. Все хорошо, когда ходишь со всеми в кругу, но, оставшись наедине с духами, впущенными в душу, как грозные гости в дом, каждая ощущала пронизывающий ужас. И старалась поскорее собрать на венок, чтобы вернуться в мир живых, где эти травы будут хранить тебя весь год.
– Вот она! – Какой-то мужчина вдруг выскочил из-за деревьев. – Попалась!
Далянка, к которой он протягивал руки, взвизгнула от неожиданности и отскочила. Тот метнулся было за ней, но Лютава бросилась ему наперерез. Ее он раньше не замечал и сам вздрогнул, когда перед ним вдруг выросла высокая худощавая фигура с мокрыми волосами, делавшими ее еще более жуткой.
– Попался! – закричала Лютава и через его голову сделала знак Далянке. – Сейчас мы тебя защекочем, будешь знать, как по лесу ночью бродить!
И еще пока говорила, она узнала свою жертву – это был Ярогнев. С наступлением вечера парни, забавлявшиеся борьбой, получали право принять участие в играх с девушками, и только самые робкие еще оставались на лугу, а остальные отправились «ловить русалок».
– Еще кто кого защекочет!
Ярогнев вдруг засвистел во всю мочь, и тут же с трех сторон раздался ответный свист. Звучал он довольно близко, и Лютава схватила Далянку за руку:
– Бежим!
Подхватив подолы, они во всю мочь пустились по траве. Но Далянка стала отставать – не привыкнув смотреть через личину, она плохо видела. Кто-то схватил ее за другую руку, она упала; Лютава выпустила ее и обернулась, готовая к борьбе. Противников у них было уже двое: Ярко и другой парень из вятичей, чье лицо Лютава помнила по прошлому лету, только имя позабыла. Этот и схватил Далянку, а Ярко устремился к ней.
– А ну пойдем со мной! – Он попытался сгрести ее в охапку, да не на такую напал.
Ростом Лютава была не ниже его, и хотя уступала силой, зато превосходила быстротой и ловкостью. А Ярко к тому же не ожидал от девки такого умелого и яростного сопротивления и было растерялся. Лютава ловко подбила ему ногу и опрокинула наземь, села сверху и, изо всех сил вцепившись в запястье, завернула руку за спину.
– Вот так русалка! – засмеялся рядом еще чей-то низкий голос. – Нет, паренек, тебе с такой не совладать! Больно шустра!
И едва Лютава успела оглянуться, как неведомая сила оторвала ее от Ярко и подняла в воздух. Сквозь прорези личины она успела заметить что-то огромное, черное: мелькнуло воспоминание о Радомире, который приходил к ней в виде такой же смутной тени. Но это была не тень, а живой человек; вскрикнув от неожиданности, Лютава вдруг обнаружила себя где-то в темной выси. Земля ушла вниз, лишь остался в пальцах пучок травы, за которую она пыталась уцепиться, а ее уже перебросили через плечо, так что она повисла головой назад, а задней частью вперед. Вопя, она попыталась подобрать волосы, чтобы не цеплялись за ветки, а ее уже несли куда-то через рощу. Рядом раздавались крики других девушек, и всех тащили на поляну, где горели костры.
Изловивший «русалку» парень должен прыгнуть вместе с ней через костер – так русалочий дух изгонялся и возвращалась живая девушка. Обычно «русалки» не противились – им и самим поскорее хотелось избавиться от гостий из Нави, – поэтому каждая охотно прыгала, держась за руку того, кто ее поймал и вывел из леса. Но пленивший Лютаву не ожидал от своей добычи такой покорности. Вися вниз головой, держа обеими руками волосы, чтобы не волочились по кустам, она ничего не видела и только по усилившимся многоголосым крикам догадывалась, что ее уже принесли на Ярилину плешь. Она ожидала, что вот сейчас ее наконец спустят на землю, но не тут-то было!
Ее пленитель лишь прибавил шагу, потом побежал – и прыгнул! Лютава ощутила резкий толчок, вокруг полыхнуло жаром, она снова испугалась за волосы – как бы не загорелись! – и только тогда сообразила, что все уже позади.
Наконец ее спустили на землю, но после всего этого она плохо стояла на ногах и вслепую уцепилась за незнакомца. А он снял с нее личину – теперь было можно. Она отняла одну руку убрать волосы с лица, он наклонился, собираясь ее поцеловать, как положено после этого прыжка… И оба они охнули от неожиданности и отшатнулись друг от друга – будто каждый увидел зверя лесного.
«Это не он!» – прозвучал в памяти обоих один и тот же возглас.
От изумления у Лютавы будто каждая жилка в теле вспыхнула огнем. Боги, кто это? Она его уже видела, вот почему он показался таким знакомым! Чужим, но знакомым. Они встречались – минувшей зимой, в Доброхотине, куда его привезли, пленного, сыновья Толиги. Лют потом вернул его Зимобору, и они уехали восвояси, в Смолянск. Но, о боги, здесь-то он откуда взялся? На Угре, возле Ратиславля, в велик-день Ярилы Сильного! Не мерещится ли он ей?
От игрищ, бега, прыжка через огонь и вида этого лица, перенесшего ее в минувшую зиму, Лютава не помнила себя. Земля под ногами таяла, собственная кожа казалась чужой, руки горели, по телу бежали мурашки, голова кружилась – как при выходе в Навь. Было чувство пребывания сразу в двух мирах, и все вокруг одновременно было своей противоположностью: пламя костра – тьмой, крики толпы – вязкой тишиной, земля – туманом, а этот человек напротив – совершенно чужим и уже хорошо знакомым, будто она знала его в раннем детстве, а потом потеряла.
Красовит тоже был ошарашен. Сперва он лишь вытаращил глаза от изумления, не понимая, кто эта дева и почему она кажется ему все же знакомой. А потом отшатнулся – вспомнил. Эта девушка улыбалась смолянам в Селиборле на пути их памятного полюдья, а потом ушла, исчезла, как тень. Ее лицо потом склонилось над ним в тот чудный день, когда его, связанного, черноглазая женщина в богатой шубе спрашивала, хочет ли он жить. А потом эта дева оказалась ни много ни мало сестрой нового угрянского князя. Парни в дружине уверяли, что она – оборотень: дескать, сами видели, как она превратилась в волчицу. Или нет, из волчицы в человека. Правда или нет – кто разберет?
Но что она сестра ратиславльского князя – это правда, а значит, где ей и быть, как не здесь?
– Вот так русалку я поймал! – проговорил Красовит и взглянул на берестяную личину в своих руках.
– А ты не хватай в лесу невесть кого, – отозвалась Лютава. – Хорошо, что я попалась, другая загубила бы совсем.
– Кого ты не загубишь, тому другие не страшны, – буркнул он. – Ну, уж поймал так поймал, не назад же волочь…
И швырнул личину в огонь.
И вот тут морок отступил: земля сгустилась и обрела твердость, душа вернулась в тело, в глазах прояснилось. Лютава хорошо слышала удивленный гомон и крики вокруг, видела устремленные на них десятки изумленных взглядов.
Но нельзя было стоять столбом – раз уж взялся ловить русалок, так доводи дело до конца. Справившись с изумлением, Красовит вновь придвинулся к ней и взял за плечи. Нужно было ее поцеловать, но он был вполне готов к тому, что в его руках эта дева вдруг превратится в волчицу: вытянется морда и покроется шерстью, блеснут звериные зубы под тонкими черными губами… Красовит был зрелым и отважным человеком, привыкшим к опасностям, но сейчас ему понадобилось собрать все свое мужество, чтобы решиться на такую безделицу, как поцелуй. Он почти ждал этого превращения. Но ее лицо не менялось – она лишь потрясенно смотрела на него и пятилась, как от огня.
– Да стой ты! – в сердцах пробормотал он. – Не укушу я тебя!
«Еще кто кого укусит!» – одновременно подумали они.
Лютава взяла себя в руки и замерла: он прав, обряд «обращения русалки» надо довести до конца. Когда он наклонился к ней, ей вдруг стало страшно, сердце ухнуло куда-то в живот. Он поцеловал ее весьма сдержанно, но она успела ощутить тепло его щеки, борода щекотно прошлась по ее коже, и возникло удивительное чувство близости – при обычных русальих играх ничего такого не бывает. И от этого она растерялась и смутилась, будто тринадцатилетняя девочка, допущенная к этим игрищам впервые в жизни и впервые ощутившая прикосновение чужого мужчины. Сердце стучало, уши и щеки пылали, пробирала дрожь.
– Ты откуда здесь взялся? – стараясь привести в порядок мысли, спросила она у смолянина. – Полюдье ваше вроде как закончилось? Или решили еще походить?
– Решили с вами навеки поселиться, – хмыкнул он. – Рада?
– Себя не помню от счастья.
– Угодил с гостем? – раздался рядом еще один знакомый голос.
Вот теперь уже действительно не помня себя от недоверчивого счастья, Лютава обернулась. В паре шагов от нее стоял Лютомер.
– Князь воротился! – закричал рядом кто-то, кто опомнился первым. – Братцы, князь наш!
Со всех сторон поднялся ликующий ор. А Лютава, убедившись, что ей не мерещится, шагнула вперед и бросилась ему на шею. Лютомер крепко обнял ее, прижал к себе, приподнял. Лютава прижалась лицом к его щеке, к бороде, крепко зажмурясь, чтобы как можно полнее и ярче чувствовать его объятия. Ее брат вернулся. Загадочные явления еще не получили объяснения, но утратили важность. Теперь все будет хорошо, что бы там ни было.
* * *
– Ты уже знаешь, что умер Святомер? – первым делом спросила Лютава, оторвавшись от брата, но еще держа его за руку через свой длинный рукав.
– Знаю. Я потому и домой заторопился.
Мимоходом Лютава отметила что-то твердое у него на пальце и повернула кисть, чтобы посмотреть. Неужели он принес Темнозор, который у нее на глазах рассыпался прахом?
Но это оказалось совсем другое кольцо, незнакомое. Серебряное, с небольшим щитком и выбитым на нем черненым знаком, который называется «нива засеянная».
– Это еще откуда? – Лютава в изумлении подняла глаза. – Ты что, обручился?
От этой мысли она мигом вспыхнула: земля покачнулась под ногами, пробрала дрожь. Было чувство, что весь мир на глазах у нее переворачивается вниз ветвями, вверх корнями.
– Нет, – коротко ответил Лютомер.
То, что случилось на самом деле, описать было куда сложнее.
…Еще в Смолянске ему привиделся сон. Точнее, во сне к нему явился старший брат. Их было трое – земных сыновей Велеса, живущих в Яви, в Нави и в Занебесье: Черный Ворон, Белый Волк и Огненный Змей. Наяву Лютомер никогда не видел этого человека и даже не знал, как его зовут, где его дом. Судя по внешности, в нем текло сколько-то хазарской крови. Но он был высок, могуч и по-своему красив: широкие темные брови блестели, будто лучший куний мех, густые волосы были так черны, что, думалось, прикоснешься к ним – и на пальцах останется след, как от сажи. Смуглая кожа на вид казалась горячей. В твердых чертах лица читалось нечто нездешнее, степное. Лютомер даже не знал, где старший брат живет в Яви: где-то в лесостепи, на рубежах славянских и хазарских владений. Возможно, в Саваряни.
В Яви странно было бы увидеть подобного человека, с распущенными длинными волосами, обнаженного, непринужденно сидящего на толстой ветке дуба. Но в Нави не было ничего странного, вернее, странное здесь и было обычным.
– С вестью я к тебе, средний бр-рат, – сказал он. В его человеческой речи сохранялось раскатистое вороново «р-р», хотя, возможно, в Яви его речь этой особенности не имела. – До тебя прямо дело касается.
– Что за весть такая? – Лютомер остановился и положил руку на кору дуба.
– Умер-р он.
– Кто? – У Лютомера похолодело в груди.
Отец? Кто-то еще?
– Князь Святомер-р.
Сердце екнуло. Опечаленный вид Черного Ворона говорил о том, что весть эта – горестная, но Лютомер невольно ощутил затаенную радость. Ему эта смерть несла надежду. Не так чтобы живой князь Святомер сильно мешал ему… но все-таки усложнял то, о чем он теперь уже, избавившись от венка вещей вилы, мог себе позволить мечтать.
А взгляд Черного Ворона – пристальный и осуждающий – говорил о том, что он прекрасно видит эту радость и понимает ее причины.
– Твоя вина.
– Что ты говоришь, братец? – Лютомер положил на ствол обе руки, будто думал взобраться. – Чем я виноват? Меня там и близко не было – и когда его ранили, и потом. Я только от тебя и узнал…
– Руки твои не виноваты. Но он умер-р, потому ты этого пожелал.
Лютомер помолчал, пытаясь это осмыслить. Старший брат был мудрее его и знал больше.
– Ты… далеко забрался, – отчасти с уважением продолжал Черный Ворон. – Я думал, ты так всю жизнь по лесу и пробегаешь. Особенно как ты венок вещей вилы взял. Я думал, ты выбрал навсегда остаться молодым – жить со своей стаей и не знать другого мира, кроме леса. Дева – это молодость, дикая юность, упоенная своей растущей силой и не знающая узды обязанностей. Дева исполнила бы все твои желания, пока ты желал бы оставаться в молодой стае. Но ты все изменил. Ты взял любовь Девы и сделал ее Матерью. А тем самым ты переменил всю свою судьбу и судьбу тех, кто с тобой связан. Ты заставил реку течь в другую сторону! Теперь твоя покровительница – Мать. Она выведет тебя из Леса и проводит в Дом. Из дикого волка она сделает тебя человеком, князем, хозяином, отцом, дедом… И эта смерть Святомера – первый ее шаг к твоей новой судьбе. Пойдем, – добавил он, видя глубочайшее недоумение в серых глазах своего младшего брата.
Он спрыгнул с ветки, но не пал на землю. В воздухе мелькнуло нечто черное, хлопнули крылья, и вот уже ворон взмыл над дубом и сделал круг, ожидая, пока Лютомер встанет на четыре волчьих лапы.
Бежать пришлось недолго. Дубрава сменилась березовой рощей, и на поляне Лютомер увидел источник – песчаную яму, где бьющие снизу струйки поднимали венчиком мелкие золотистые песчинки, хорошо видные в прозрачной воде. На склоне пригорка рядом с источником сидела женщина в ярком наряде молодухи и кормила грудью младенца. На голове у нее был высокий убор с красными рогами и шерстяной бахромой, и юное свежее лицо под этим убором казалось еще белее и румянее.
Увидев ее, Черный Ворон мигом снизился и принял человеческий облик. Лютомер сделал то же, благо в Нави это не стоило им почти никаких усилий.
Женщина подняла к ним глаза, оба разом поклонились. Лютомер покосился на Черного Ворона: у того был столь почтительный вид, что не оставалось сомнений, к кому он его привел.
Оба осторожно приблизились, будто пробуя с каждым шагом, насколько близко им дозволено подойти к источнику судеб мира. Женщина приветливо улыбалась. На лице ее отражалось утомление, как у всякой матери маленького ребенка, но в то же время оно сияло, будто внутри ее головы жило само солнце, чьи лучи пронизывали кожу, а небо ясной голубизной выглядывало из глаз.
Лютомер смотрел то на нее, то на ребенка. Его было трудно удивить чем-то даже в Нави, но сейчас он не чувствовал земли под ногами, не чувствовал своего тела, будто растворялся в этом теплом воздухе. Уж слишком мал был даже он, сын Велеса, перед этой силой…
В лице юной Матери он видел явное сходство с той Девой, с которой встретился на поляне в день Ярилы Молодого. Но чем дольше смотрел, тем яснее различал приметы самых красивых женщин, каких знал. Своей матери – княгини Велезоры. Жены Святомера гостиловского – Семиславы. Потом Дивины, Зимоборовой молодой княгини… Мелькнуло нечто общее с Лютавой. Его собственная душа наделяла Мать наиболее желанными для него обликами.
А ребенок… Он смотрел и не мог поверить. На руках у Матери лежала новая Дева. Та самая, что неизбежно появляется, когда прежняя становится Матерью. И он был ее отцом… Он – и Велес. Через Велеса он стал отцом новой Девы, богини будущего. А Велес – через него. И сейчас, глядя на мать и дочь, он не помнил себя и не знал, кто он такой…
– Здравствуй, друг мой желанный! – тихо, чтобы не потревожить задремавшего младенца, проговорила Мать. – Спасибо, что навестил. Хороша ли моя дочка?
Она улыбнулась, и на поляне стало еще светлее.
– Хороша… – каким-то чужим голосом прошептал Лютомер.
Это был просто младенец, такой же, как бесчисленное множество других – и, как бесчисленное множество других, прекраснейший в мире. В этом круглощеком маленьком личике со светлыми, чуть заметными бровками и закрытыми глазками сосредоточились вся красота, вся сила, все будущее мира. Богиня будущего – в каждом младенце, поэтому каждый младенец – божество. И эта одна из немногих истин, открытых каждому смертному.
– Ты дал мне ее. – Мать приподняла дочку и нежно прижалась щекой к ее личику. – Взамен и я дам тебе все, чего ты желаешь. Дам жену, которую ты хочешь, дам детей, которыми ты сможешь гордиться. И семья твоя будет – все твое племя. А когда жена родит тебе дочь, помни, кто ее сестра…
Она снова прижалась лицом к головке младенца, улыбнулась и поманила Лютомера:
– Подойди.
Он сделал еще несколько шагов. Неужели она хочет дать ему ребенка? Лютомер не знал, как мог бы его взять. Боялся, что не справится с руками – настолько огромным казалось собственное тело, размером во все мироздание.
Но Мать, держа девочку на коленях, сняла с пальца кольцо и протянула ему:
– Возьми. Этим перстнем я с тобой обручаюсь, как ты со мной другим обручился. И пока он с тобой, моя любовь с тобой.
Лютомер протянул руку, видя ее будто издалека. Не вставая, Мать надела перстень ему на палец. На щитке он увидел ромб, рассеченный крест-накрест на четверти, в каждой из которых стояла точка. Это «нива засеянная», знак плодородия и плодовитости. Знак Матери.
…Очнувшись, он помнил все произошедшее совершенно отчетливо. На пальце было серебряное кольцо со знаком засеянной нивы. Он совершил невозможное: сделала Деву Матерью, стал отцом новой Девы и запустил новый виток бесконечно возрождающейся жизни всемирья. Но вместе с тем он поневоле, о том не думая, переменил и собственную жизнь. Теперь у колодца судеб ждет его не ревнивая мстительница, а любящая мать его ребенка. И она сама направит дороги его земной судьбы из леса – к дому, от стаи – к семье. То, что раньше было невозможным, теперь стало неизбежным.
Приняв венок Девы ради борьбы с Хвалисом и Радомиром, он уже не мог ни остановиться, ни свернуть с этого пути, как не может река остановиться на пути к морю, сколько ни петляй. Дева стала Матерью и властно потянула его за собой – из леса в дом. После этих двух встреч что-то изменилось в нем самом. Родной дремучий лес вытолкнул своего сына-волка и сомкнулся за спиной, впереди лежала дорога через чистое поле. Прежние мечты прожить всю жизнь вдвоем с Лютавой, будто в глухой древности, теперь казались далекими, – как сказка, услышанная в детстве, в зимней полутьме. Иная воля вынудила его «переметнуться» – сорвала привычную волчью шкуру не только с тела, но и с самой души.
Его ждет судьба, как у всех людей: жена и дети-наследники. И Мать не откладывала дела на потом. Еще пока Лютомер был в разъездах, вятичи привезли ему невесту. Лютава рассказала ему об этом, пока они сидели вдвоем на опушке. Вернее, она сидела, а он лежал, вытянувшись на траве и положив голову сестре на колени, душой и телом наслаждаясь покоем и радостью возвращения домой. Что бы там ни изменилось, пока он не знал большей радости, чем встреча с ней.
– Как Святомер на хазар сходил – с успехом?
– Не знаю. Отцы пытались выспрашивать, вятичи уклоняются: мол, приедет князь, ему все расскажем.
– Видать, похвалиться нечем. Хазар воевать – не по ветерью бежать. Сдается мне, разбили их. А Ярко теперь должен эту кашу расхлебывать. Ему сильные родичи как воздух нужны. А мы – сильные. За нами теперь сам смолянский князь.
– Думаешь, поможет, если что?
– Он мне теперь лучше брата родного. Вон воеводу прислал нас от хазар беречь.
– Княже, где ты там! – Брат Бороня замахал рукой от костра. – Иди, посиди с нами, мы тебя с зимы не видали!
Крики и беготня уже смолкли, утомившиеся парни и девки сидели вокруг костра – кто на бревнах, кто на земле, кто друг у друга на коленях. И все слушали – кто бы мог подумать? – мрачноватого смолянского воеводу. Лютава улыбнулась.
– Ты зачем в рощу полез – куда тебе с парнями и девками играть, небось семеро детей по лавкам скачут! – поддела она его, когда Лютомер поведал ей, откуда смолянин здесь взялся.
Не самый юный возраст, темная борода и шапка с шелковым верхом указывали, что он женат, а ловля русалок – забава неженатой молодежи.
– Да в рощу-то я по нужде зашел, а смотрю – русалка паренька обижает, – ухмыляясь, пояснил он. – Жалко стало, вступился. Меня-то уж не возьмешь!
Все смеялись – кроме Ярко. По его глазам было видно, что этой жалости и ухмылки Ярко не собирался ему прощать.
– Ну, что, всех русалок переловил? – обратилась Лютава к Красовиту, подходя. – Гляжу, утомился.
– Садись, русалка! – Он подвинулся на бревне, покрытом чьей-то серой свитой. – А русалок ловить нам не привыкать стать. Мой дед, Селибор Живятич, с ними когда-то близко спознался, мы с тех пор не боимся.
– Это как?
– А вот расскажу. Дед Селяня тогда еще молодой был, неженатый. И захотелось ему русалок повидать. Наслушался, видать, россказней, будто они все красавицы… – Красовит окинул Лютаву насмешливым взглядом, но она только усмехнулась в ответ. – Вот пошел он к волхвиту и говорит: научи русалок видеть. Тот говорит, ладно. Как раз на Русальей неделе было. Ступай, говорит, на росстань, где три дороги сходятся. Возьми с собой поросенка да черевьев три пары. Разложи на росстани костер, чтобы издалека было видать, и сиди жарь поросенка на вертеле. И как будет полночь, послышится свист, крик, явится русалок целая толпа и станут песни петь. Будут тебя спрашивать: что, мол, жаришь? Ты отвечай: лягушку. Спросят: где взял? Скажи: вон там, в речке! Они пойдут речку искать, а ты беги домой что есть мочи, а не то вернутся – разорвут тебя… Пошел дед Селяня и все сделал, как волхвит ему сказал. Вернулись русалки на росстань, смотрят – нет парня. Поросенка разорвали, съели и пустились вдогон. Он увидел – догоняют, бросил им пару черевьев. Русалки схватили их и давай примерять. Пока все примерили, совсем изорвали. Опять бегут, он им вторую пару бросил, потом третью. Уже у самого дома был – догоняют. Бросил тогда им сорочку. Они думали, теперь-то человек попался, давай рвать. А тут и петух пропел – они все и пропали.
– Наш дед, Братомер Ратиславич, тоже с вилой однажды боролся, – сказала Лютава. – Но он тогда уже женат был. Ехал дед как-то через поле, жарко было, захотел пить, смотрит – лужа. Дай, думаю, попью. А тут из леса голос ему говорит: не пей, тут полудница дитя мыла. Едет он дальше, с поля в рощу, смотрит – там бочажок, да такой мутный. Хотел напиться, наклонился, а голос ему говорит: нельзя, тут лесовица дитя мыла. Пошел дальше, приходит к озеру. Только наклонился, а голос ему говорит: здесь нельзя, тут водяница дитя мыла. Дед говорит: вот леший, да где же мне воды хорошей найти? А голос из леса ему отвечает: ступай вон на ту гору, там наверху – колодец. В нем вода чище ясного неба, только хозяйка его – вила. Если разбудишь ее, худо тебе придется…
Дальше было про то, как вила все-таки проснулась и напала на Братомера; как они долго боролись, но человек все же победил, и на выкуп своей свободы хозяйка колодца подарила ему меч, способный одолевать любого врага.
– И где теперь этот меч? – недоверчиво спросил Красовит.
Его дед тут выглядел раззявой: не только не получил от русалок ничего хорошего, но еще и полуголый домой прибежал.
– Да ты же видел его зимой, он со мной был, – просто ответил Лютомер. – Вила обещала, что трем поколениям он будет служить. Дед был первый, отец второй, на мой век еще хватит!
– А зато мой прадед, Живята Держикраевич, сам себе чудо-меч отковал, – не сдавался Красовит. – Сам железо плавил, а потом то железо в болото заложил на семь лет. Лежало, силы набиралось. Потом он достал его, ковал в сосновом бору, на белом камне, закаливал первый раз в луговых травах, второй раз в желтом песке, третий раз в ягоде лесной. Зато силу тот меч имел особую. А в те поры вокруг нас все голядь жила…
В это время сидевший рядом с ним Солога зевнул во всю пасть, аж с подвыванием. Многие вокруг, уже наладившиеся клевать носом, вздрогнули и вскинули головы.
– А спать не пора? – пробурчал Бороня. – Вон светает уже.
Все взглянули на небо, будто очнулись, возвратились в нынешний день из древности, полной чудесных сказаний.
– Дай про деда Живяту расскажу! – не успокаивался Красовит. – Он у нас такой удалой был, ваших прадедов за пояс заткнет!
– Не будет этого! – закричала Лютава. – Наши прадеды поудалее твоих!
– А вот побьемся об заклад, что про моих прадедов больше сказано!
– Побьемся! Я про своих прадедов могу рассказывать хоть до самого Крива!
– Меня не обскачешь, русалка! – Красовит азартно хлопнул себя по колену. – Спорим, что я уж вспомню пращура постарее твоих!
– Это ты много хочешь, воевода! – засмеялся Лютомер. – Моя сестра столько сказов знает, ее никому не переговорить!
– А вот и посмотрим! – воскликнул Красовит. – Давай через раз: я про своих рассказываю, потом ты про своих. Кто первый смолкнет, тот проиграл.
– Но не прямо сейчас? – улыбнулась Лютава. – А то и правда светает, а мы не спавши.
– Зачем прямо сейчас? Нам расставаться не скоро еще. Я теперь тут у вас, на Угре, жить буду. Городец буду строить, как князь повелел.
– А что в заклад ставишь?
– Ну… Перстень золотой! – Красовит поднял руку, показывая витое кольцо. – А вот ты что поставишь? Косу девичью разве что?
– А я… Коли проиграю, каждому из твоих отроков дам по невесте! Вам же на место садиться, хозяйство заводить.
Смолянские отроки, сидевшие вокруг Красовита, радостно загомонили. Он привел с собой три десятка отроков, чтобы они, по примеру пращуров, обживались на новых землях, и добыча невест была среди важнейших их задач.
– Это дело! – одобрил Красовит. – Это нам подходит.
Руку ему протянул Лютомер. С девкой мужчина все же об заклад биться не станет…
* * *
Ближе к полудню Лютомер пригласил гостей в обчину, где накрыли длинные столы. По одну руку от него сидели старшие из родичей, по другую – гости с Оки и Днепра. Красовит и Ярко оказались рядом; смолянский воевода молчал с непроницаемым видом, юный гостиловский князь косился на него без особого дружелюбия. Пришло время поговорить начистоту.
– Приехали мы к вам не по лисицу, не по куницу, а по красную девицу! – принялся за дело старший вятичский посол, Начеслав. – Сам ты, Лютомер, обещал нам сестру твою отдать в жены княжичу Ярогневу. Теперь, когда стрый его Святомер к дедам ушел и ему на отний стол садиться, без княгини никак нельзя. Прикажи невесте из дому собираться.
– Если обещал, то слова не нарушу, – заверил Лютомер. – Княжич вчера на Ярилиной плеши всех моих сестер видел – пусть выбирает любую из тех, что уже в возраст вошли.
– Князю в жены только старшая из дев пригодна, – заметил Живорад, вуй Ярко. – Сестра твоя Лютава. Раз уж той, какую мы чаяли взять, нету больше… дома.
Он так и не знал, верить ли в похищение Молинки Огненным Змеем, хотя за прошедшие дни в истинности этого их заверили все старейшины Ратиславля.
– И рад бы, да не могу! – с недрогнувшим лицом заверил Лютомер. – Она уж обещана.
– Кому? – воскликнул Богорад, впервые об этом слышавший.
Он надеялся, что молодой князь послушает разумных советов и отдаст вятичам засидевшуюся Лютаву.
– Да вот… подумываю за воеводу Красовита отдать. – Лютомер устремил взгляд на смолянского гостя. – Он мужчина видный, родом высок, к князю Зимобору близок, а теперь ему жить среди нас, нашу землю от врага беречь.
Еще вчера, рассказав Лютаве о встрече с Матерью и понимая, к каким последствиям для них обоих это ведет, он спросил: не хочет ли она пойти за Ярогнева? Но Лютава ответила «нет». За минувший год она слишком привыкла к мысли, что Ярко любит Молинку. И несмотря на доводы Обиляны, не верила, что это все-таки ее судьба.
И тогда Лютомеру пришла мысль объявить Лютаву невестой Красовита – пока он слушал, как она смеется над воеводой, вмешавшимся в забавы молодежи. Красовит спокойно принимал насмешки побежденной русалки, отвечал добродушно, потом стал рассказывать о похождениях своей юности, когда участвовал в русальих игрищах вместе с другими смолянскими парнями. За разговором выяснилось, что он ровесник Лютомера, а выглядит старше только из-за темных волос и бороды, мощного сложения и малообщительного нрава. Впрочем, уже не выглядит… Едва увидев Лютомера в свете костра, Лютава заметила в его волосах седину. Пепел Огненной реки ему смыть не удалось.
Средняя из вещих вил собиралась одарить Лютомера счастьем, но даже этого дара он не принял бы, если бы не было возможности поделиться с сестрой. Уходя из леса, он не бросит ее одну в избушке. Если Мать действительно хочет помочь ему, пусть пришлет наконец к Лютаве того загадочного жениха, который единственный может помочь ей выполнить завет духа-покровителя! А обручение со смолянским воеводой можно тянуть сколь угодно долго – пока Лютава не поймет, в чем же ее судьба.
Ратиславичи воззрились на Красовита: тот остался невозмутим, только поднял руку, поправляя ус, чтобы скрыть усмешку. Лютава показалась ему не слишком красивой – он любил женщин попышнее и побелее, – да и ее слава волхвы и оборотня внушала настороженность. Но при новой встрече, особенно в свете дня, сидя в красивой бело-красной сряде взрослой девушки на выданье, она уже не казалась страшной. Девка как девка, тоща вот, но это дело поправимое. Не хворая, это видно. Вон какая резвая да сильная! Было в ней что-то такое – задевающее, заставляющее мысли снова и снова возвращаться к ней. Взять еще одну жену у угрян, да еще и сестру князя, раньше ему в голову не приходило, но если это предложил сам Лютомер – дурак он, что ли, отказываться? Поэтому Красовит лишь кивнул с почтительным видом, не выдавая, что сам впервые слышит об этом сватовстве.
Лютава едва не рассмеялась, но сохранила невозмутимый вид. Чувствуя, что все на нее смотрят, опустила глаза, как положено девице, и принялась застенчиво теребить конец косы.
Эта игра показалась ей очень забавной. Ночью она спала плохо: Красовит не то снился, не то мерещился. Стоило закрыть глаза – и казалось, будто он пришел сюда за ней и находится где-то совсем рядом, чуть ли не лежит на этой же лавке, только повернись – и на него наткнешься. Вспоминать о том, как он поймал ее, прыгал через костер, держа ее на плече, было немного стыдно, но отчасти и приятно, что изумляло Лютаву, не помнившую за собой подобных чувств. Он был какой-то слишком большой, яркий и внушительный, так что даже в тиши собственной избы ей не удавалось избавиться от ощущения его близкого присутствия. Другая бы решила, что ее приворожили, но Лютава знала, что ее-то так просто не возьмешь. Вспоминая его поцелуй, она чувствовала, как щекочет в животе. Даже встала среди ночи и умылась, надеясь избавиться от наваждения. И утром, собираясь в обчину, она причесывалась и одевалась особенно тщательно. А то подумает правда, что угрянского князя сестра – русалка, вежеству не ученая…
– Когда ж ты успел? – охнул Богорад. – Не спросил никого…
– А вчера мы сговорились. Князь Зимобор дал людей для нового городка сторожевого, а мы им даем невест, чтобы на месте крепко прижились. Ну а коли отрокам всем по невесте, неужели воеводу обойти?
Богорад пожевал губами: хотелось обругать братанича-князя за то, что принял такое важное решение без совета рода, но по существу возразить было нечего. Жених, конечно, не княжьего рода, но и невеста – перестарок, волхва, и к тому же хромает.
– Ну, только ему с ней и управиться! – хмыкнул Турогнев, видевший вчерашнее происшествие на Ярилиной плеши. – Воевода горазд русалок ловить…
Все засмеялись, и Ярко услышал насмешку над собой: он-то с этой русалкой вчера не управился и сам едва не был побит.
– Но я первый сватался к дочери Вершины! – не сдержался Ярко, хотя ему не полагалось говорить самому – за него это должны были делать старшие родичи. Однако он не мог стерпеть этой наглой кражи на глазах у трех племен! – Я первый! Я сватался еще прошлым летом! И старшая сестра должна достаться мне! Она будет княгиней вятичей, ты забыл, Лютомер? А ты хочешь отдать старшую дочь своего отца и матери ка… просто воеводе!
При Красовите он не мог сказать, как собирался, «какому-то шишку заезжему», но думал он именно это, и на лице его отражалось возмущение.
И, строго говоря, он был прав: в первенцах заключена особая сила, и старшая дочь наиболее годится в жены для князя.
– Мой род иным княжьим не уступит! – Красовит бросил на него грозный взгляд. – Пращуры мои в дунайской стороне в князьях сиживали!
– Ты сватался не к старшей моей сестре! – напомнил Ярко Лютомер. – А тогда у тебя был выбор.
– Ну… – Велетур задумчиво вздохнул. – Воевода уж не отрок, но и Лютава у нас не недоросточек. Кто твои жены, воевода?
Княжью дочь нельзя отдать в дом, где уже есть равная ей по знатности. Но двум женам Красовита оказалось до Лютавы далеко – даже Ведане. А младшую Секач и вовсе приволок из похода как полонянку.
– Кто родом выше, та и будет старшей, – невозмутимо заверил Красовит. – Я, чай, не дурак, свое счастье понимать умею.
Все снова посмотрели на Лютаву. Она молчала – но слов от нее и не ждали, – однако всем видом выражала смирение и покорность судьбе.
И почему-то ей казалось, что Красовит ее понимает. Она помнила его вчерашний взгляд перед костром – он смотрел на нее, как на лютую медведицу, с которой заставляют целоваться. Едва ли он в самом деле хочет ее взять за себя. Но ему необходима поддержка местных родов, а для этого нет иного средства, чем женитьба или хотя бы обручение. А там видно будет.
– Но тебе, Ярогнев Рудомерович, печалиться не о чем! – Лютомер дружелюбно улыбнулся обиженному парню. – У меня сестер – на целый хоровод. Одна другой краше.
– Какая из них после этой старшая будет? – осведомился Начеслав.
– Ратислава Вершиславна, дочь Любовиды. Она и по годам в самой поре, и собой хороша, и приданое готово. Хоть завтра свадьбу.
Убедившись, что все самое важное уже сказано, Лютава вышла. За дверями обчины волновалась стайка девок, очень желавших знать, какой ответ Лютомер дал сватам. Лютава нашла среди них Ветлицу, то есть Ратиславу и будущую княгиню вятичей, и сказала ей одно слово:
– Пляши!
