Глава 5

– И вот… Эту чашу поднимаю я за потомков моих…

Князь Вершина поднял братину – третью, после тех, что были подняты и пущены по кругу за богов и предков. В обчине Ратиславля тоже шумел пир в честь весеннего пробуждения Лады. Ветлица, пятнадцатилетняя дочь Молигневы, сидела во главе стола между князем и своей матерью – одетая в белую сорочку и шушку, с распущенными волосами, убранная серебряными заушницами, что ее прабабки принесли с Дунай-реки, увешанная ожерельями из пестрых бус. Без Лютавы и Молинки оставшись старшей из дев княжеского рода, она стала немного важничать и даже напоминала порой близким, что настоящее-то ее имя, данное при рождении, – Ратислава, а вовсе не Ветлица!

– И в этот день… – продолжал Вершина, с трудом подбирая слова, – хочу я сказать вам, род мой и племя, кто будет наследником моим…

Сам он ничего не помнил. Но все, кто его слышали, сразу вспомнили тот страшный день, когда князь уже произносил эти же самые слова, стоя с этой же братиной в руках на этом же самом месте. На новогоднем пиру Корочуна ему подсказывал голосок духа-подсадки, шепчущий из глубины души и несущий чужую волю.

Глядя, как он стоит с братиной в руках, старейшины вспоминали, как со страхом ждали в тот день: чье имя он назовет. Все знали, кого он в то время хотел видеть своим преемником. Или думал, будто хочет.

После изгнания духа князь проспал еще сутки. А когда очнулся и уразумел, что произошло, Замиля все так же сидела, бессмысленно глядя в никуда и двигая челюстями. Ей не стоило прикасаться к Вершине в миг изгнания подсадки, которая в ней увидела удобное новое пристанище.

За минувшие дни князь еще не вошел в прежние силы, но уже заметно окреп. Взгляд его стал осмысленным – это был прежний Вершина, только очень постаревший. Изгнание подсадки не могло убрать седые волосы и глубокие морщины, однако ушла пугающая бледность, в голосе появилась бодрость, даже лицо уже немного округлилось. Он уже с удовольствием гулял над Угрой, впивая прохладный свежий воздух.

Князь совсем ничего не помнил, будто проспал все то время, пока им владел подсадной дух. Последнее, что сохранила память, – прощание с отъезжающими Лютомером и Лютавой, но он не мог вспомнить, как приказал сыну не возвращаться, пока сам не позовет его назад. Этот приказ исходил уже не от него.

Зато Вершина хорошо понимал, чем обязан своим старшим детям – и за себя, и за племя угрян, которое судьбой и богами был поставлен хранить. С ужасом глядя на Замилю, не мог представить, что несколько месяцев сам был таким.

Не сразу, а лишь через пару дней Вершина, осознав полностью, какой опасности подвергся, решился заговорить со старшим сыном о Замиле.

– У тебя же есть… кольцо… – Он кивнул на руку Лютомера. – Если ты смог из меня, может быть… если я тебя попрошу…

Князь понимал, как трудно ожидать от Лютомера помощи хвалиске, через которую пришло к детям Велезоры столько бед. Но он слишком привык к ней и жалел несчастную, глупую женщину, для которой двадцать лет был единственной опорой и защитой в чужой стране. И пусть за эти годы она располнела и ходила переваливаясь, в черных волосах появились белые нити седины, вокруг чарующих черных глаз образовались морщины, а голос сделался пронзительным, он все еще видел в ней ту юную, нежную, гибкую красавицу, чей взгляд, полный тревоги и мольбы о защите, когда-то пронзил его сердце.

Лютомер помолчал. Он и сам был очень недоволен тем, что подсадной дух не уничтожен, не изгнан в бездну, а остался здесь, в Ратиславле, найдя новую жертву среди отцовых домочадцев. Ему было не за что любить Замилю, но он не собирался мстить ей таким образом. Стоило отдохнуть, восстановить силы, а потом решиться на новую схватку с выкормышем покойной Галицы. Но… Кольцо на его руке было наделено силой истинного Темнозора только на три чуда. Один приказ он ему уже отдал, осталось всего два…

И вдруг впереди, за спиной сидящего напротив отца, Лютомеру померещилось некое сияние. Он вскинул глаза. Из облака жемчужного света выглянула дева – такая красивая, что захватило дух. Нежное лицо, дышащее лаской и впервые пробудившейся страстью, румянец – будто проблеск зари, волны золотых волос до самых пят, в которых прямо на глазах расцветали белые бусинки свежих ландышей, голубые очи, сиявшие всей чистотой небес…

Лютомер застыл, перестал дышать, оторопев от восхищения и тревоги. А Дева Будущего улыбнулась, поднесла палец к румяным губам, а потом предостерегающе покачала головой. «Не делай этого!» – без слов велела она, и Лютомер, себя не помня, кивнул.

Сияние растаяло, а он еще какое-то время сидел, глядя туда, где она ему явилась. Возникло две мысли. Первое: Младина признала в нем нового возлюбленного. А второе: уж она-то знает будущее! Кому и знать, как не ей, которая и есть будущее всякого смертного! И она предрекает, что сила кольца понадобится ему самому.

– Я не могу, отец, – в конце концов выговорил он и опустил глаза. – Сила Темнозора дана мне на благо нашего рода. И я сейчас не знаю, когда и в чем она понадобится.

Вершина тоже опустил голову, но спорить не стал. Он и так слишком далеко зашел, не желая огорчить Замилю и подавая ее сыну надежды, которые не могли сбыться. Как бы он ни любил Хвалиса, племя угрян никогда не приняло бы такого князя. А тот, пытаясь вырвать у судьбы больше положенного, погубил и себя, и мать, и отца, и едва не увлек в бездну всю угрянскую землю.

На другой день Замилю увели на Волчий остров, где баба Темяна взялась присматривать за жертвой подсадного духа. В Ратиславле вздохнули с облегчением, будто избыли наконец проклятье, тяготевшее над родом целых двадцать лет. А Замиля, кажется, и не заметила переселения: она все так же молчала и никого не замечала. Правда, ела теперь за троих.

И вот уже только две Вершинины жены – Обиляна и Любовида – сидели в этот день в обчине, сияя серебром узорочья и цветным шелком очелий. Столы ломились от блюд с блинами, пирогами, кашей, мисок с киселем, сметаной и маслом, гороховыми пирожками, плошек с медом. Горело множество лучин и факелов, бревенчатые стены были увешаны длинными белыми рушниками с вышитым изображением Лады и Лели на конях, с ралом позади. И в этой обстановке, напоминающей свадебную, еще более неестественным и тревожным казалось молчание собравшихся.

– Я… постарел, – медленно говорил Вершина среди напряженной тишины. – Не чувствую себя в силах дальше княжий меч держать… Потому и передаю его сыну моему старшему, Лютомеру. Встань, сыне!

Он перевел взгляд на Лютомера, сидевшего от него по правую руку. Тот поднялся – в белой вышитой рубахе, с тканым поясом, с причесанными и убранными волосами. Без привычной всем волчьей накидки он казался перерожденным – будто старый Велес сбросил с плеч шкуру и стал Ярилой, удалым молодцем, сияющим, будто солнце.

– С сегодняшнего дня он, угряне, ваш князь, – продолжал Вершина. – Любите его и почитайте, как меня почитали, а он будет хранить вас, как я хранил… Дай Перун, чтобы еще лучше!

Он отпил из братины и передал Лютомеру; тот тоже отпил и передал дальше. Каждый из Ратиславичей, по старшинству принимая и передавая братину, тем самым признавал волю старого князя, присоединялся к священному договору между новым князем, племенем и богами. Резная ладья с солнечно-желтой медовухой плыла вокруг стола в торжественной тишине. Еще придет время для песен и ликующих криков, а пока Ратиславичи молча, но всей душой благодарили богов и чуров, что не дали роду и племени рухнуть в бездну, подхватили концы рвущейся цепи…

Дело было решено на совете Ратиславичей, и теперь нужно было собирать вече, чтобы получить согласие всех угрян на вокняжение Лютомера. Но шло время самых важных работ: сожжения порубленных делянок, пахоты, сева, и время на сборища у людей появится не раньше осени. Однако Вершина сам не хотел ждать, опасаясь, что более не угоден богам и навлечет на все племя неурожай и прочие невзгоды. И то, что Лютомер принес венок вещей вилы, да еще и полученный от смолянского князя, подтверждало: будущее – за ним.

Хотел Лютомер или не хотел, но откладывать возвращение в род было больше нельзя – никому другому угряне не верили так, как ему. И несколько дней назад он простился с бойниками, передав свою власть над ними младшему брату Славяте. Бороня, Хортомил и прочие старшие возвращались «в люди» вместе с ним. Сбрасывая шкуры у брода на Волчьем острове, они переходили уже вскрывшийся ручей, а на «живом» берегу баба Темяна надевала на них новые сорочки со знаками рода, опоясывала ткаными поясами вместо лесных, кожаных и возвращала человеческое имя. Только Лютомеру не пришлось его менять, как не менял он его тринадцать лет назад при переходе на Остров. Имя волхва во всех мирах одно и то же.

Теперь, вновь сделавшись сыном рода, он мог сидеть за столом со всей родней. До обретения полных прав мужчины и князя ему оставалось сделать одно – жениться.

Об этом часто шла речь между старшими Ратиславичами. Вспомнили о том, что Святомер гостиловский летошный год сам отдавал Лютомеру дочь Гордяну, но тот ее не взял, чтобы вытащить сестру Молинку. Но Святомер, по слухам, был в то же лето разбит хазарами – такой родич сейчас никому тут не требовался. Вспомнили про сестру Бранемера дешнянского, даже про Избрану Велеборовну, которую брат Зимобор сместил-таки с отнего стола, но вроде еще не выдал замуж. Перебрали еще несколько княжеских родов, где могли оказаться невесты. Лютомер молчал. Когда наконец его спросили, куда сватов-то посылать, он вынул из-за пазухи венок вещей вилы и поднял на ладони:

– Вот моя невеста. Пока она со мной, другой не будет.

– Но как же! – Богорад всплеснул руками. – Где же видано, чтобы от вилы…

– Видано! – кивнул старик волхв Велетур. – Бывало и такое. Или ты не слышал, Богоня, как иные молодцы берегинь в лесу встречали, лебединые крылья у них отнимали и за себя замуж брали? Жили с ними, детей плодили…

– А потом берегини те крылья свои находили да в оконце улетали! – мрачно закончил Богоня. – Я тебя, стрыюшко, превыше всех почитаю и сказания твои слушать страсть как люблю, но у нас-то тут не колядошный пир! Нам княгиня нужна, дети княжьи! Ну, богам служить и Обиляна пока может, но дети-то…

– Погоди, старче! – Лютомер улыбнулся, движением руки призывая его успокоиться. – Может, я и вправду мою вилу в дом приведу и женой сделаю.

– Стрыюшко, ты скажи, – Богорад устремил на Велетура недоверчиво-требовательный взгляд, – это может быть или он нас морочит?

– Никогда я не видел, чтобы вещая вила кому-то свой венок подарила. – Велетур покачал головой. – А коли девка венок парню дарит, значит, замуж идти согласна. Разорвал венок – взял за себя. Венок, вижу, цел покуда… Может, если его разорвать, вещая вила человеческий облик примет и человеческую жизнь с избранным мужем проживет. Только если… Ты решишься на это, сыне?

– Придется, старче, – просто ответил Лютомер. – Вот придут Ярилины велики-дни, тогда и пойду мою белу лебедь ловить.

Выйдя из подземелья, Лютава собралась домой в ближайшие же дни. Ее уговаривали остаться, пока не сойдет паводок и просохнут дороги, но она, смеясь, отвечала, что должна принести весну и в другие места. Она понимала, что ехать сейчас – безумие, но не могла ждать в такой дали от родного дома, не зная, что там творится. Что отец? Что Лютомер, обладающий сразу двумя дарами иномирных покровителей? Теперь она не боялась заглядывать в Навь и могла бы погадать, но одного знания ей был мало. Она хотела быть рядом с ними.

Сват Ратислав с женой уехали домой еще осенью, и в обратный путь Лютаву сопровождал сын Яроведа – Мстивед с женой, а еще бойники – угрянские во главе с Дедилой и дешнянские во главе с Витимом. Толпа народа собралась провожать Ладу; все княжеские родичи обнимали ее, как будто она была их сестрой и дочерью, и даже Миловзора пожалела, что Лютава не осталась с ними навсегда, пусть бы даже в качестве младшей Бранемеровой жены.

– Ничего – здесь не взошло, на другой борозде взойдет! – говорил Бранемер. – Не сами, так детей поженим! Если будет у тебя дочь – другой жены моему сыну искать не стану!

Лютава только смеялась, не выдавая чувств. Если она пойдет за своим вожаком, то никакой дочери у нее не будет…

Дорогу до Чадославля одолевали по суше, стараясь захватить последние остатки санного пути. Ехали большей частью рано утром, пока грязь и снег прихватывал ночной заморозок. До Чадославля добрались измученные, но благополучно. Тут приходилось задержаться: снег растаял, берега тонули в грязи, и к тому же вскрылся лед. Теперь приходилось ждать, пока он сойдет, заодно отдыхая перед дальнейшей дорогой. Мстивед со своими людьми намеревался здесь передать княжну родичам и повернуть обратно. Благота сильно удивился тому, что сватовство расстроилось, но, разумеется, согласился послать в Ратиславль старшего сына Чадомила.

Чадославль и его округа для Лютавы значили немало. Здесь она впервые узнала от умершей ведуньи Лесавы о том, что к ее отцу подослан подсадной дух, услышала о кольце Велеса и получила в дар кудов-помощников. Прослышав о том, что дочь князя Вершины едет назад, многие жители Чадославльской волости приходили разузнать, в чем дело. И одним из первых явился Мыслята – молодой еще старейшина Медвежьего Бора, где когда-то жила Лесава и ее загадочные предки.

– Здравствуй, Мыслята! – Лютава очень ему обрадовалась. Этот ладно сложенный, красивый, русобородый и голубоглазый старейшина, которому было чуть больше тридцати, всегда был весел, дружелюбен и пользовался большой любовью в округе. – Я уже сама хотела тебя навестить. Ну, как дела? Как жена молодая?

Помня его намерения и предсказания Лесавы, она в шутку надеялась удивить его своим ясновидением. Но не тут-то было.

– Ох, не взошло! – Мыслята поморщился и отмахнулся. – Помогайлу-то я женил, а сам холостой хожу.

– Вот как! – изумилась Лютава. – Так ты же должен был…

Она ведь ясно помнила, что сказала ей умершая колдунья. «Скоро Мыслята, Дивокраев сын, возьмет жену. Сперва у него родится двое сыновей, а потом на Корочун – единственная дочь…» Этой-то дочери, в которой обещала возродиться сама Лесава, и надлежало через многие годы передать полученных от бабки духов-помощников. Но Мыслята не женился – так что же теперь, ведунья не вернется?

– Что же так? Ты ведь собирался, сам говорил!

– Да видишь, где думал сватать невесту, одни недоросточки остались, едва в поневу прыгнувшие. Вдову мне предлагали, да что-то неохота мне, чтобы мои дети невесть на кого потом походили… У Нерядичей еще хорошие девки, дельные да плодовитые, да…

– Что?

– Знаешь, как надумал свататься, такая тоска напала… Вроде и все хорошо, а грудь давит, хоть в петлю полезай. Всю осень проходил до Корочуна, как мешком накрытый, а там какие уж свадьбы? Наши думали, сглаз, а стали снимать – не помогает. Да и что у нас за ведуны! – Мыслята пренебрежительно махнул рукой. – Вот бабка была – это да! Хоть мертвого за ногу укусит! А без нее… Хорошо, что ты снова приехала, – доверительно шепнул ей Мыслята. – Я ведь бабку нашу с Корочуна во сне вижу. Ясно так вижу, будто тебя, и сама она молодая такая – я ее такой только в детстве застал, тридцать лет назад. Веселая, улыбается, говорит что-то, а я будто глухой – ни слова не разберу, хоть тресни!

– Она хочет, чтобы ты женился поскорее!

– Ну, коли так, пусть подскажет, куда свататься. Поговорила бы ты с ней опять.

– Придется поговорить, – вздохнула Лютава.

Она уже поняла, что новой встречи с прежней всадницей Ветровея не избежать.

В сопровождении Мысляты она отправилась на следующий день. В прошлый раз была осень, и по дороге они с Помогайлой набрали грибов; теперь лес был еще почти голым, чернел отсыревший валежник. На высоких местах, чуть подсохших, молодая трава уже пробивалась через палую листву, в низинах еще лежал сероватый жесткий снег. Лес был полон влаги, ноги быстро промокли, и не раз Мысляте приходилось прихваченным из дому топором рубить ветки и жерди, чтобы замостить особо топкие места – иначе не пройти. И все же сейчас лес казался богаче: он словно прятал какую-то восхитительную тайну и обещал открыть ее, если зайдешь еще чуть подальше.

В таких случаях говорят: «леший манит». Лютава смотрела на это по-другому: лес – естественное пограничье Яви и Нави, и близость ее начинает чувствовать всякий, едва войдет сюда. И особенно сейчас, когда оттаявшие после зимы чуры собираются навестить потомков.

Покинутая избушка ждала на прежнем месте, слегка скособоченная.

– Ты про избу не забывай, – сказала Лютава, повернувшись к Мысляте. – Присматривай, подновляй, чтобы не рухнула. Она пригодится еще.

– Кому ж пригодится? – настороженно спросил тот.

Лютава глубоко вздохнула. Люди не любят новостей вроде той, что она собиралась ему сообщить, но что поделать?

– Дочери твоей. Через несколько лет на Корочун родится у тебя дочь, и ты назовешь ее Лесавой. Понял, в чем дело?

– Вот это… Это что же… – Мыслята взялся за бороду, потом вытаращил глаза. – Это будет… она?

– Да. Потому она и велит тебе жениться скорее, чтобы через тебя вновь в белый свет ей выйти. Но ты не грусти: она будет третьей после двоих сыновей.

– Это иное дело! – Мыслята и правда повеселел. Сыновей у него уже было четверо, из них один сам женатый, но разве помощников бывает слишком много? – Но она что же… непременно в лес уйдет потом?

Он нахмурился. Все знают, для чего роду нужны волхвы: передавать волю предков и поддерживать связь поколений. Без них нельзя, это все понимают, но никто не радуется, когда сын или дочь оказываются призваны к этому делу. Никто не любит, когда дитя начинает служить роду во всем его протяжении от давно умерших к еще не пришедшим, для чего приходится повернуться к родителям и братьям в лучшем случае боком.

На лице старейшины уже отражалась работа мысли: как бы этого избежать? Может, замуж будущую дочь отдать поскорее? Пусть хоть детей родит и вырастит, а потом как знает…

– Не ведаю я, – ответила Лютава. – Но она, как только в возраст войдет, получит назад своих прежних духов. А духи у нее – редкостной силы. Не знаю, в роду она захочет жить или как, но избу я бы на твоем месте не запускала.

– А где сейчас эти духи?

Лютава постучала по берестяному коробку у себя на поясе. Там лежали, завернутые в тряпочку, три бабкиных кудеса: свитая в шнур прядь конского волоса, огромный медвежий клык и вырезанное из дерева грубое подобие лягушки.

– Когда будет ей двенадцать лет, пришли ее ко мне. Я ее обучу всему, что требуется, и кудесы передам, когда будет она в силах с ними управляться. Смотри, не удерживай ее. С тем, чему научится, она великую пользу роду и всей волости приносить сможет.

Пока не стоило рассказывать, что будущая юная чародейка станет расти в одном доме с сыном самого Огненного Змея…

Вздохнув, Мыслята толкнул разбухшую за зиму дверь избы. Внутри после зимы ощущалась сырость и затхлость: ведь здесь не топили.

– Растопить тебе печь? – спросил старейшина.

– Не надо. Мне здесь не ночевать.

Расспросив и убедившись, что она помнит обратную дорогу, Мыслята ушел. Лютава смотрела ему вслед, пока спина в серой суконной свите не исчезла среди деревьев. Мысляте она сказала. Поведать примерно то же самое Бранемеру дешнянскому у нее так и не хватило духу. Со своими плохими вестями она еще успеет – впереди целых двенадцать лет.

Вздохнув, Лютава вошла в избу умершей ведуньи, поплотнее закрыла дверь и села на холодную лавку. Тишина. Печка, лавка, укладка… Видно было, что здесь никто не живет: остался лишь скарб, принадлежащий самой избе, а не жильцам. Чисто выскобленный стол. Лопаска прялки. Светец, лохань, два корыта – большое и поменьше. Разновеликие самолепные горшки. Ступа с пестом – высокая, на рослую хозяйку. Все неживое, остывшее, будто не изделия рук человеческих, а камни. Вещи становятся такими, когда к ним долго никто не прикасается, кроме мертвых духов, – но и те лишь тянут к дорогим привычным предметам бесплотные руки, а притронуться не могут. Вот они где – в чуровом куту полочка, а на ней две грубо вырезанные, черные от копоти фигурки. Когда после смерти хозяйки Мыслятины женщины прибирались здесь, чуров они оставили как есть. Будто знали, что их прямые потомки еще сюда придут.

Лютава сидела не шевелясь, сложив руки на колени в знак того, что и не собирается ничего делать. Пройдет пятнадцать лет, и здесь появится новая хозяйка – двенадцатилетняя девочка-подросток в новой жесткой поневе, испуганная своей участью, решенной еще до рождения. А может, и нет. Может, она будет рослой, сильной, боевитой и жаждущей поскорее овладеть своим наследством из Нави; она войдет сюда как победительница, а не как жертва…

Увлекшись, Лютава не заметила, как переступила грань. Та новая Лесава уже как будто была здесь: дом наполнился жизнью, в нем зашевелились тени, старые горшки вспомнили, чьи руки их держали и что в них варили… После всего пережитого за зиму Лютаве стало легче переходить в Навь, а здесь это и не потребовало от нее вовсе никаких усилий – не более чем чтобы выглянуть вон в то оконце над столом.

Она не знала, какую избу видит перед собой – ту, что сейчас, или ту, какой та была лет тридцать назад. У стола напротив нее сидела женщина – немолодая, но и не старуха, как раз такая, какие пляшут на свадьбах своих старших детей. Была она крупной, плотной, широкой в кости, некрасивой, но очень основательной и уверенной. Темно-красный платок был повязан так, что концы его образовали над головой нечто вроде медвежьих ушек. Так было принято в округе, и Лютава знала, что местные женщины начали делать так в подражание семье Лесавы, жившей здесь еще до прихода Чадослава Старого: дескать, и мы вашего медвежьего рода!

Пышущая жизнью хозяйка избы ничем не напоминала ту скрюченную тень дряхлой старухи с черным провалом на месте лица, которая встретилась Лютаве в этой избе в первый раз. Уйдя наконец в Навь и воссоединившись с чурами, дух Лесавы ожил и готов был вновь вернуться в Явь.

– Здравствуй, подруга! – первой приветствовала гостью хозяйка. – Спасибо, что заглянула. Я ждала тебя, знала, что зайдешь. Как поживаешь? Как детки мои, куды да игрецы – слушаются ли?

– Здравствуй. Спасибо за кудов, большие услуги они мне уже оказали.

– И еще окажут. Знаешь, для чего я тебя позвала?

– Говорил мне Мыслята, что не сладилась его женитьба и что ты ему являешься, будто сказать хочешь что-то.

– Еще бы не хотеть! Не там он затеял невесту сватать. Я думала, старики ему расскажут, с каким родом затеяно невестами меняться, а он к Нерядичам лыжи навострил. Зачем ему жена из Нерядичей?

– Откуда же надо? – спросила Лютава, сообразив, что осенняя тоска, на которую жаловался Мыслята, Лесавой и была наведена.

– А вот слушай. Был сынок у меня…

Хозяйка умолкла, на лице ее отразилась светлая нежная печаль, и сразу стало ясно, что при всей ее грубоватой внешности сердце у нее горячее и звонкое. Лютава вспомнила, что слышала от Мысляты: сын у Лесавы был невесть от кого и утонул, когда ему еще не сравнялось восемнадцати.

– Медвежкой звали… – почти прошептала Лесава, и Лютава вздрогнула, вдруг увидев этого парня за спиной матери. Огромный рост, широкие плечи, сильные руки, грубоватое лицо, заросшее ранней бородкой… и левое ухо – медвежье…

– Какой хороший он был… – тихо говорила хозяйка. – Добрый такой сын… заботливый… И девки от него бегали только глупые. Одна была умна – Малятина дочь, Борянка. Я уж думала идти ее в невестки просить, шкур приготовила… Да… – Она вздохнула, не желая говорить о том, как еще до сватовства ее сын утонул, провалившись под лед. – А ее замуж отдали на Угру, в Ясновеково гнездо. Там она жизнь прожила, там и детей вырастила. Старшую ее дочь зовут Озорка, замужем в Щедроводье, где Проворичи живут. Муж ее – Любомил, у них пятеро сыновей и дочь единственная, Честобожа. Они ее Росалинкой зовут, потому как родилась она на самую Русальницу. Правнучка моя. Вот ее надо Мысляте в жены взять. Тогда все и взойдет, как я задумала.

При упоминании Щедроводья Лютава кивнула: это место она помнила. Крайнее селище угрян перед впадением Угры в Оку. Там они ночевали, когда возвращались от вятичей минувшим летом.

– Постой! Любомил сын Гордятин – это же сын Твердомы, сестры моей бабки Темяны. Эта девушка – ее внучка, а мне сестра…

– Вот потому тебе и ехать за ней. Коли станет Мыслята свататься, не отдадут ему. Скажут, чужой человек, не знаем ни его, ни рода его. А ты им родня, ты княжья дочь, тебе везде будут рады.

Лютава попыталась вспомнить Росалинку, но в памяти мелькало лишь смутное пятно. Таких сестер в разных степенях родства у нее была по всей земле угрян чуть ли не сотня: княжий род считает своим долгом заново родниться со всеми хорошими родами, раздавая дочерей в семьи старейшин и беря взамен старших дочерей себе.

– О боги! – Лютава всплеснула руками. – Ну, ты, мать, даешь! Мне себе бы жениха найти наконец, а ты хочешь, чтобы я девок сватала!

– Разве я тебе плохие советы даю? – Лесава с намеком глянула на нее. – Так уж и быть! Если ты Мысляте невесту привезешь, я твоему горю помогу.

– Моему горю?

– Твой дух-покровитель ведь, как я, вновь на белый свет человеком родиться хочет?

– Да.

– Ты – его мать, а кто отец, не ведаешь? И надо тебе найти того, кто твоего духа потомок. С одним князем ты обманулась, с другим обманулась, теперь думаешь, вовсе никого не надо, в своем роду на всю жизнь останусь?

Лютава отвела глаза. Да, расставшись с мыслью найти зятя в Зимоборе, Лютомер намерен был не отдавать ее более никому.

– А как же брат твой без жены век думает прожить? Он теперь – князь угрянский, а какой князь без княгини? Не позволят люди. Раньше ли, позже ли, а придется ему себе белу лебедь ловить, гнездо вить, лебедяток выводить. А ты что же – при них нянькой сядешь? Нет, внученька, ищи себе сокола. Да только нету тебе к нему легкой дороги. Ты не знаешь, где тебе его искать, и я не знаю. Но я знаю… – Лесава поколебалась. – Знаю ту, что знает это…

– Но кто это? – с нетерпением, близким к отчаянию, выкрикнула Лютава.

– Вещая вила – Старуха. Та, что всех на свете новорожденных принимает и нить судьбы их запрядает.

Вещая вила! Лютава вспомнила венок младшей из вещих вил, которым теперь владеет ее брат. А ей предлагают познакомиться со старшей!

– Я проведу тебя к ней. И она даст тебе ответ. Но сначала привези Мысляте правнучку мою в жены.

Глядя мимо ведуньи, Лютава лихорадочно думала. Мысль о вещих вилах могла бы прийти ей в голову и раньше. К старшей из них можно поискать дорожку через Младину, которая теперь придет на зов Лютомера когда угодно. Может быть, и не стоит ничего обещать Лесаве и брать на себя чужие заботы.

Но тут же Лютава устыдилась этих мыслей. Как глупо бояться пустячных хлопот – не за Хвалисское же море ее посылают! – если в награду можно будет увидеться со старшей из прях судьбы! Дева Будущего сладко улыбается каждому и манит надеждами на грядущее счастье, но никто не предает так жестоко, как она. Причем нередко – невиновных, ни в чем не нарушивших заветы и поконы. Против того, Старуха, хранительница прошлого, найдет утешение каждому. Она, как добрая бабушка, всякого усадит на теплые колени, позабавит добрым воспоминанием, хотя бы и из раннего детства…

Очень неплохо иметь такую союзницу, в то время как Лютомеру распахнула объятия ее обольстительная, но коварная младшая товарка.

– Я согласна, – как и полгода назад на этом самом месте, сказала Лютава.

В начале месяца березозола в лесу было еще голо и мокро. И все-таки Лютомер часто приходил сюда – сидел на влажном бревне среди островков тающего снега и смотрел в переплетение едва проснувшихся ветвей. Из своих двадцати пяти лет он тринадцать прожил в лесу – большую половину. Ему трудно было привыкнуть к Ратиславлю. Дело даже не в том, что чем-то отличались жилища, одежда, пища и прочее, нет. В этом разница была невелика. Но раньше он жил почти как зверь, отвечая только за себя и свою стаю. А теперь он стал не просто человеком, но еще и князем, и казалось, что каждое его движение как-то сказывается на всей земле угрян. Смешно, однако Лютомер старался двигаться бережнее. С непривычки ему причиняли досаду суета вокруг, женский говор, детская возня и крики. К нему приходили с вопросами насчет хозяйства, ждали указаний. Но всю свою взрослую жизнь он имел дело с хозяйством гораздо проще и теперь испытывал непривычное чувство растерянности. Хорошо, что княгиня Обиляна согласилась и дальше управляться с делами, пока он не найдет себе жену.

К тому же он остался один в бывшей Замилиной избе, не считая челяди. Назавтра после Медвежьего велика-дня Вершина покинул Ратиславль. Бывших князей не бывает. В прежние времена тому, кто больше не в силах нести эту должность, пришлось бы умереть, об этом сохранилось немало жутковатых сказаний. О том, например, как состарился отец, стал никуда не годен, и тогда посадил его сын на салазки и повез в лес – помирать…

Вершина не хотел ехать в лес на салазках и принял решение «умереть» для белого света – другого ему, в общем-то, и не оставалось. С немногими пожитками он ушел на Волчий остров, чтобы жить со своей матерью Темяной и помогать ей в служении предкам и богам Нижнего мира. Для рода он отныне считался покойным; Обиляна оделась в горевую сряду вдовы и получила право выбрать через год нового мужа.

Из прежних домочадцев Замили в доме оставалась поначалу дочь Амира. Ее в Ратиславле жалели. Хвалис и старшая дочь Салика, уже умершая, унаследовали от матери и ее красоту, и губительное честолюбие; Амире не досталось ни того, ни другого. Из всей ближайшей родни она осталась в Ратиславле совсем одна. Даже видеть свою мать ей больше было нельзя: на Волчий остров ходить не разрешалось, а Замиля никогда его не покидала. Обручение Амиры развалилось, поскольку жениха, Окладиного сына Переслава, Зимобор увез в заложники. Обиляна звала ее жить к себе, но в конце концов девушку забрал Толига и отдал в жены своему сыну Утешке. Тот уже был прежде женат на ее старшей сестре, поэтому имел преимущественное право и на младшую, а к тому же его маленький сын приходился Амире сестричем.

А Лютомер, оставшись один, не считая угрюмой Новицы, с нетерпением ждал, когда же вернется с Десны его собственная сестра – та, с которой он никогда не чувствовал себя одиноко.

Вынув из-за пазухи мешочек с вилиным венком, Лютомер извлек свое сокровище и положил на колени. Венок всегда пах цветущей молодильник-травой, даже зимой. К весне его запах стал сильнее.

Держа на ладонях, Лютомер приподнял венок, поднес к лицу, вдохнул цветочный дух, потом нежно подул на стебли, будто хотел разбудить.

Послышался звон – будто капель с ледяных сосулек кровли падает в чистую талую воду. Повеяло теплом, свет вокруг стал ярче, запах ландыша усилился. Сердце забилось в ожидании, что сейчас перевернется мир, откроются золотые ворота небес и оттуда польется чистейший свет…

Венок испускал сияние; оно превратилось в столб света, а потом в этом столбе появилась женская фигура. Она будто стояла на его ладонях внутри венка, и Лютомер вновь видел те черты прекраснейшей из дев, которая ему уже являлась.

– Здравствуй, мой желанный! – Дева потянулась и обвила руками его шею.

И хоть была она не больше белки, все его существо наполнилось блаженством. Наверное, так чувствует себя Велес, когда в первый миг обнимает плененную Ладу, еще не зная, что она так и не откроет глаза…

– Почему ты такая маленькая? – Он засмеялся.

– Потому что судьба твоя еще не выросла! – Дева Будущего тоже засмеялась с очаровательным лукавством. – Да и весна только на пути. Как расцветет молодильник-трава, тогда я в полную силу войду. Тогда буду любить тебя, сокол мой ясный, и такое счастье тебе дам, о каком никто и не слыхивал. Но только смотри: не вздумай обмануть меня! – От нее вдруг повеяло холодом, и возникло ощущение близости очень глубокой воды, жадно тянущей живое тепло. – От меня не скроешься! Я всегда буду впереди, сколько ни проживи, и всегда найду, как отомстить. Кто сам от меня ускользнет, у того детей погублю, внуков погублю! Я всегда буду впереди!

– Вот какая ты!

– Я не делюсь с настоящим и прошлым! – Младина гневно сверкнула голубыми очами. – Кто хочет моей любви, тот должен жить только для меня! Слышал про князя Столпомера с Дивны-реки?

– Чего же не слышать, мы родня в… восьмом колене.

– Я и с ним в молодых его годах зналась. Помогла ему, когда он один-одинешенек через лес бежал, свою жизнь от смолян спасая. Он изменил мне, жену себе смертную нашел, двоих детей родил. Но я никого из них из-под моей власти не выпустила. Они все навек принадлежат мне. И не узнать им старости! – Дева Будущего засмеялась. – Его сын хотел повзрослеть и жениться – я не позволила ему, он остался молодым. Его дочь спрятали от меня Мать и Старуха, но теперь и она хочет стать женой и матерью, а потому вышла из-под защиты Матери и Деда. Теперь я достану ее. Нынешней весной Зимобор привезет ее в Полотеск, к отцу ее, и там соберется свадьбу играть. Зимобора я еще простила бы – он мне получше жениха дал, чем сам был! Но ее не прощу. Со свадебным венком он жизнь ее разорвет!

И снова Лютомер едва удержался, чтобы не соскользнуть в эту голубую бездну, холодную, как весенняя талая вода. Но кольцо Темнозор на руке потеплело, и он ощутил прилив сил. Словно обрел землю под ногами: истинный отец из Нави дал ему опору, о которую разобьется эта волна.

– Я тоже ревнив, – медленно проговорил он. – Зачем тебе они все – Столпомер, Зимобор? Забудь о них! У тебя есть я, и я хочу, чтобы ты только мне принадлежала.

– Я принадлежу тебе! – Младина снова обняла его и прильнула с такой самозабвенной страстью, будто и впрямь не хотела знать больше ничего в целом мире. – Будет велик-день Ярилы Молодого, когда сила моя достигнет наивысшего рассвета. Я покончу с теми, кто оскорбил меня, и забуду. Тогда мы с тобой останемся в мире только вдвоем!

– В тот день и свидимся… – прошептал Лютомер.

И Младина исчезла. Погасло сияние, стал таять запах цветущего ландыша. Лютомер не мог оторвать глаз от венка у себя в руках. В душе странно уживались ощущения силы и бессилия. Его человеческие силы были выпиты этим кратким свиданием с девой первозданных вод, которой всегда всего мало. А мощь Навьего Владыки лишь искала дорогу к его жилам, чтобы человек в нем мог уступить место божеству, когда это понадобится.

«Мы с тобой останемся в мире только вдвоем…» Лютава никогда не говорила ему подобных слов, но именно этого он хотел – остаться вдвоем со своей сестрой, лучшей частью его самого. Ему отчаянно не хватало Лютавы. Не то чтобы она могла взять на себя часть досаждавших ему забот – она ведь тоже привыкла вести хозяйство лишь для двух женщин, которым почти все припасы приносят, – но ее присутствие дало бы ему опору, и тогда он справился бы со всеми делами сам.

Остаться вдвоем… Ему ясно виделась жизнь вдвоем с Лютавой… в лесу… и никого… никаких иных забот… Как в той старой-старой сказке, где брат с сестрой жили в лесу после смерти отца, брат ходил на охоту, а сестра хозяйничала…

Но возможно, это было лишь в мечтах – хотел Лютомер или не хотел, поток жизни уже унес его прочь. Исполняя долг перед родом, он уже покинул лес и стаю, принял священную братину из ослабевших отцовских рук. Ему предстояло строить свою жизнь среди людей. Младина же позволит ему уладить эту жизнь лишь наполовину. Оборвет и растопчет все цветы, предназначенные не ей. И пока она не завладела им целиком, нужно попытаться самому стать ее владыкой.

Для этого был способ. Во всем мире доступный только ему, и небезопасный, но все же был.

«Со свадебным венком он жизнь ее разорвет…» – сказала Младина. Вот Лютомер и заглянул через ее венок в будущее. Выходит, Зимобор сумел-таки разыскать свою пропавшую невесту – или скоро сумеет. Для юной удельницы это уже произошло, а значит, свершится в ближайшее время. И смолянский князь намерен играть свадьбу. Но опасения его не напрасны. Вещая вила – не девка, которую можно бросить и забыть. Никому не уйти от своего будущего, не повернуть вспять в потоке времени, что несет всякого живущего вперед – только вперед.

Ступив в эту реку, он, Лютомер должен двигаться дальше. Помочь самому себе, а заодно сделать князя Зимобора своим вечным должником. Ведь Дева Будущего готовит им погибель – и Зимобору, и его невесте.

Ближе к концу месяца березозола Лютомер с бойниками подъезжал к Полотеску. Там жил князь Столпомер, с чьей дочерью Зимобор был обручен и собирался играть свадьбу. Ехали они среди облаков дыма: везде выжигали палы, участки леса, срубленные прошлым летом и просохшие после таяния снега. Выгорит древесина, остынет зола – и в нее бросят семена, чтобы они вернулись в десятки раз больше посеянного.

Пришлось проделать путь очень длинный и очень сложный, особенно в такую пору года: с Угры перебраться сперва на притоки Днепра, а потом и Дивны-реки. Первую часть пробирались по берегу, верхом и пешком, в то время как раздувшаяся Угра мчала вниз по течению талые воды и всякий древесный сор. На притоках Днепра купили лодки, оставив лошадей. Дальше весь путь лежал вниз по течению, и хотя шальные весенние реки грозили немалыми опасностями, они же несли лодьи очень быстро.

В Смолянске Лютомер надеялся повидаться с Зимобором, но того дома не оказалось. Сюда дошел слух, что его сестра Избрана захватила власть в Плескове и готовит поход на Смолянск, поэтому брат собрал войско и ушел ей навстречу. Повидаться удалось лишь с воеводой Красовитом, но Лютомер здесь и не задержался. Предсказание Младины сбывалось: Зимобор был близок к встрече с невестой.

Дальше плыли вниз по Днепру, еще не очень широкому в этих краях, но бурному от талой воды. Лютомер был уверен, что одолеть препятствия почти невозможного пути ему помогает только венок вилы.

Перед отъездом его пригласила к себе Обиляна. Пока Лютомер не обзавелся семьей, она продолжала со своими маленькими детьми жить в большой княжеской избе. После Медвежьего дня она предлагала ее освободить, но Лютомер отказался: не к спеху. Теперь она ждала его, одетая в белую сряду вдовы, с платком, повязанным «кукушкой» и затеняющим лоб. Выглядела она поникшей, но не убитой горем: за те месяцы, что Вершина хворал, она уже пережила всевозможные ужасы и недавняя развязка принесла ей облегчение. Она лишилась мужа, но все же утешалась тем, что он избежал позорной смерти. В отличие от Замили Обиляна никогда не ссорилась с детьми Велезоры и верила, что новый князь не обидит ее и своих сводных братьев.

– Я хотела поговорить с тобой, – начала она, вертя в руках платок. – Старики много толкуют о твоей женитьбе… Ты собрался в Полотеск, и я слышала, хочешь сватать дочь Столпомера. Это пра… – начала она и осеклась, увидев, что Лютомер ухмыльнулся.

– Это неправда! Дочь Столпомера обручена с Зимобором, а я не так глуп, чтобы пытаться отнять невесту у князя старшего племени.

– Но что-то же ты думаешь об этом! Я спрашиваю не просто из любопытства.

– Мне пока рано говорить о невестах. – Лютомер очень хорошо понимал, почему Обиляну волнует это дело. Его будущая жена могла сильно испортить жизнь ей и ее детям. – У меня венок вещей вилы, и я принадлежу ей. Если я вздумаю найти другую невесту, она погубит меня. Это не значит, что я отказываюсь от мысли иметь семью. Но… все будет не так просто.

– Я знаю, что вещая вила не даст тебе жениться, как все люди. – Обиляна происходила из княжеского рода и тоже кое-что понимала в этих делах. – Но ты не думал о том, что… Она не даст тебе жениться на девушке, потому что она сама – дева, и такая невеста станет ей соперницей. И вила погубит невесту в свадебную ночь, когда та должна умереть как дева и родиться вновь как жена. Верно?

– Верно. – Лютомер слушал со все большим вниманием.

– Но что она сможет сделать той, которая уже перешла за эту грань?

Обиляна выразительно смотрела на него, ожидая, чтобы он понял ее мысль.

– Что она сможет сделать, если ты возьмешь в жены вдову? Вдова давно миновала смертную грань, еще на своей первой свадьбе. Она уже немного на Том Свете, обручена со смертью. Она не подвластна деве!

Княгиня была права. Лютомер догадывался, почему она завела этот разговор. Не говоря прямо, Обиляна предлагала ему взять в жены ее саму. Годами она, вышедшая замуж пятнадцати лет, была моложе Лютомера. Не сказать чтобы ее красота разила наповал, но все же это была приятная женщина, здравомыслящая, а потому не вздорная, хорошая хозяйка, высокого рода, крепкая и плодовитая. Но Лютомер молчал, захваченный иной мыслью, на которую она его навела.

– Спасибо, – сказал он наконец. – Но сначала я попытаюсь поймать берегиню. А если я при этом погибну… Ну, что ж, у моего отца остались еще сыновья!

С этим намерением он и пустился в поход. Весна душила его неясной, но неистовой жаждой – жаждой любви, обновления, перерождения. Каждую ночь он не ложился спать вместе с бойниками, а уходил в лес и там, едва войдя под свод опушки, перекидывался через голову и вставал на четыре волчьи лапы. И мчался через мокрый весенний лес, не разбирая дороги, перепрыгивая через валежник, будто заблудшая метель, забытая уходящей Мареной. Ветер свистел в ушах, чуткие ноздри ловили сотни обостренных во влажном воздухе запахов, и все казалось, что где-то впереди ждет нечто важное. Его томила тоска и одиночество, и впереди мерещились чьи-то любовно распахнутые объятия, но он даже не думал о том, какой облик должна принять любовь, которой он так жаждет: девы или волчицы?

А когда он, утомившись, ложился где-нибудь под низкую кровлю еловых лап и засыпал, ему все время снился один и тот же сон. На цветущем лугу лежала прекрасная дева с целым снопом золотых волос, сияющих ярче солнца. Цветы окружали ее, оплетали, одевали тело, будто сотканное из солнечного света, но глаза ее были закрыты. И он склонялся над ней, приникал поцелуем к ее сомкнутым устам, надеясь, что вот сейчас они оживут и раскроются ему навстречу… И на этом сон обрывался. Иногда, вспоминая сон, он узнавал в этой деве черты Лютавы, а иногда она бывала похожа на Младину или… на другую, тоже красивую женщину, которую он знал совсем недолго, но помнил очень хорошо.

Было ясно, что означают эти сны. Однажды Велес позволил ему разбудить и увести с цветущего луга Ладу – его сестру. Позволил, потому что ему нужна была не она. И сейчас он должен достать для своего божественного отца другую невесту. Этим он послужит Велесу и поможет своей человеческой судьбе. Это был и приказ, и обещание награды. Лютомер не сомневался, что справится, – Велес поможет ему. И не боялся последствий – что бы там ни было, он рожден для того, чтобы следовать по пути богов, и с детства привык принимать свою судьбу.

И чем ближе к концу пути, тем становилось легче: сама весна словно торопилась навстречу, с каждым днем теплело, солнце пригревало жарче, земля высыхала, свежая трава среди блеклой зеленела все ярче. Иной раз, глядя в небо сквозь березовые ветви, Лютомер ясно видел запутавшиеся в вершинах пряди золотых волос той девы, что являлась ему во сне…

Цель пути – место жительства князя Столпомера – пришлось еще поискать. Проплыв по Днепру от Смолянска на запад, Лютомер с дружиной перешел на притоки Дивны-реки, среди которых вилась где-то среди лесов и небольшая речка Полота. За поприще от ее устья стоял городец – такой же, как другие многочисленные полуголядские-полуславянские городцы, с частоколом на невысоком валу, с длинными обчинами, огибавшими верхнюю площадку. Издалека он в глаза не бросался, и Лютомер нашел его лишь благодаря проводнику, взятому у смолян. Полочане жизнь вели замкнутую, торговых гостей здесь видели редко, и главной их заботой было обороняться от земиголы, летиголы, ливи и прочих сильных сородичей голяди, обитавшей вниз по Дивне.

Здешний владыка, князь Столпомер, жил в селище напротив городца. С ним Лютомер не был знаком, а вот с дочерью его уже встречался. Правда, не в Яви. Кое-что о ней он знал и не от вещей вилы. Прошедшей зимой он навещал ее – в своем навном облике Князя Волков. Велес послал его за новорожденным волчонком-солнцем, которого она оберегала и выкармливала в избушке посреди заснеженного леса на Той Стороне. Сама она была в то время и пленницей, и гостьей Леса Праведного: дед-воспитатель прятал там свою внучку от мести вещей вилы, которая присудила ее к смерти. Лютомер хорошо помнил эту девушку: сильную, крепкую, красивую, с правильными чертами округлого лица, темно-голубыми глазами, черными бровями. С Зимобором у них было что-то общее и во внешности, и в расположении духа, так что всякому сразу становилось ясно: этих двоих сама Макошь слепила сразу парой. И они доказали это, преодолев такие препятствия на пути к встрече, что о них уже сейчас можно было начинать складывать сказания. Или еще не совсем одолели. Главное испытание ждало впереди, но вот здесь от них двоих уже ничего не зависело.

Сама Дивина тоже помнила Лютомера и страшно удивилась: и самому его появлению, и облику, который, конечно, в Яви был не тот, что в Нави. Глаза были серыми, а не сияли двумя смарагдами, а главное, пропали волчьи клыки, которые так поразили ее в заснеженном лесу Той Стороны.

Зимобор тоже оказался здесь и удивился появлению Лютомера куда сильнее, чем тот – его присутствию.

– Я едва успел послать за тобой! На синем облаке прилетел? Или на сером волке прискакал… Ох, прости!

Лютомер засмеялся этой обмолвке:

– Меня о твоей свадьбе загодя упредили.

– Кто? – Зимобор сам еще ничего толком не знал о своей свадьбе.

– Ну, кто? – Лютомер насмешливо посмотрел на него. – Тот, кто больше всех желает, чтоб этой свадьбе не бывать.

– Тут многие этого желают… – Оживление Зимобора погасло.

У князя Столпомера не было сыновей, поэтому права его зятя значили очень многое. Но оказалось, все не так просто. Не далее как пару дней назад Столпомер признался Зимобору, что вынужден взять назад свое обещание выдать за него дочь.

– Боится, что погубит ее вила, как погубила Бранеслава, брата ее, – рассказывал Зимобор Лютомеру, когда они остались вдвоем.

– Правильно боится, – одобрил Лютомер. – Она свадьбы не переживет. Ты сам-то от вилы отвязался, когда мне венок отдал, а она еще за отца это проклятие несет.

– Это верно. – Зимобор опустил голову.

Он всего несколько дней как узнал об этом проклятии, которое делало почти бесполезным все, чего он добился. Он сумел вывести Дивину из-под власти леса и вернуть отцу, но ему самому она оставалась недоступна.

– Но ты ведь не просто так приехал? – Он с надеждой посмотрел на Лютомера.

– Пирогов поесть на свадьбе! – усмехнулся тот. – А чтобы была свадьба, придется самому позаботиться.

– Ты что-то можешь? – Зимобор уже едва держал себя в руках, измученный метаниями от отчаяния к призрачной надежде. – Разорви уже ее венок, волк ты мохнатый, может, она тогда отвяжется от нас всех, от меня и Столпомера!

– Я это и собираюсь сделать, – заверил Лютомер. – Мне нужна будет помощь твоей невесты. Но ты не бойся, ее не заденет. Я надеюсь…

Та солнечная дева уже не спала. Ее голубые глаза, распахнутые во всю небесную ширь, наблюдали за ним в ожидании, и в теплом ветре весны он ощущал ее взволнованное дыхание.

Лютомер лежал на опушке – между луговиной, куда сама княжеская дочь в первый раз после зимы выгнала коров, и березовой рощей, уже одетой первыми мелкими листочками. Они походили на пальчики, которые деревья робко высунули – проверить, тепло ли. Совсем скоро они развернутся и будут всей ладонью гладить солнечные лучи. Эти лучи согревали ему лицо, а спиной он чувствовал холод земли. Он находился на грани – леса и простора, тепла и холода, света и тьмы, зимы и лета. Он пришел на место встречи и ждал ее – свою возлюбленную, невесту Велеса.

Лежа неподвижно, он тем не менее уже был далеко отсюда – от луга, от повеселевших коров, от княжны Дивины, глядевшей на него с недоумением и некоторой опаской. В белой шерстяной шушке, с пучком вербы в руке, с длинной косой и красным очельем, посреди зеленой лужайки она сама напоминала весну – задумчивую, но полную решимости бороться за свое счастье. Ее силы тоже были ему нужны – ведь она, дочь старинного рода, происходила от Владыки Нави, как и все князья кривичей.

А он был уже внизу, на том цветущем лугу, где прежде спала богиня, но луг оказался пуст. Цветы, примятые телом Лады, уже расправили стебельки. Он был в Забыть-реке, текущей в Закрадный мир, был на краю бездны и вглядывался в глубину первозданных вод, ждущих, пока их озарит луч изначального огня. Он перестал понимать, где он и кто он; темные реки подземного мира стали его кровеносными жилами, и само полуночное солнце сияло кольцом на его руке…

Лютомер привстал и повернулся к девушке. Дивина не могла увидеть, какая перемена в нем свершилась, лишь смутно ощущала, что с ней говорит уже совсем иное существо. Даже шутит, ест пирог, предназначенный в жертву волкам – на выкуп скота. Откуда они взялись, эти волки, – это уже вились вокруг него духи-спутники, которых сила Велеса сделала зримыми даже для простого человеческого глаза.

А он с трудом мог дождаться той встречи, ради которой пришел сюда. Ни один жених перед свадебной ночью не чувствует такого; даже яростная весенняя жажда Перуна не более этой тоски Велеса, который всегда лишь обнимает спящую богиню, но не может добиться от нее ответной любви. И вот наконец она пришла, эта ответная любовь. В первый раз со времен создания мира? Или нет? Но неподвижно только мертвое, а все, что живо во вселенной, должно обновляться.

– Приди ко мне… – шептал он, обнимая ту девушку, что оказалась рядом с ним на этом лугу, и видя в ней всех бесчисленных дев, что рождались в земном мире и расцветали по весне человеческой жизни.

И голос его мягким шепотом отдавался между землей и небом, докатываясь до верхних слоев вышины и до темнейших глубин подземелья. Он обнимал весь мир, призывая ее оттуда, где она была, – невеста Бога Мертвых, новая жизнь.

Не грянул гром, по-прежнему был ясный тихий день. Но между берез появилась она – девушка, белая, как лебедь, золотая, как солнце, и цветки молодильника цвели в ее распущенных волосах.

Ее красота поражала, как удар ножом в самое сердце. Каждая из юных дев человеческих несет на себе отсвет ее красоты, а Младина была лучшим, что есть в них во всех. Ее тело светилось сквозь сорочку, сотканную из белизны облаков, а среди травы под ногами стремительно вытягивались стебельки ландыша и одевались белыми жемчужинами. Свежий, тревожный в своей прелести цветочный дух растекался волнами, кружил голову, теснил дыхание.

Но прекраснее всего были ее глаза – зеленые, как трава, устремленные на Лютомера с беспредельным обожанием. Оставайся он сейчас лишь собой – сила этой любви могла бы убить. В ее глазах сиял сам исток того могучего влечения, что даже самых благоразумных дев толкает в объятия едва знакомых удальцов, которых награждает в девичьих глазах всеми достоинствами солнечного бога. Она и боялась его, и тянулась к нему, и не могла ничего изменить – ибо ни в ком так ярко не проявляется заведенный богами порядок возрождения через смерть, как в ней. Дева Будущего жестока, но она же смелее всех на свете отважных воинов: ведь она первой идет и несет на себе свет в ту тьму впереди, где до нее не был еще никто – ни человек, ни дух, ни бог.

Лютомер встал и шагнул к Младине. Единственный шаг перенес его за леса и озера, блестящие лужицами на зеленом ковре далеко внизу: он стал так велик, что вся вселенная едва вмещала его мощь. Сам Велес через тело своего сына вышел в светлый мир Яви, а Лютомер, наполненный духом своего божественного отца, стал вровень с Девой Будущего.

– Взгляни же на меня, Дева, – низким, глубоким, как тьма, голосом позвал он. – Сколько раз я устилал для тебя цветами ложе, но ты спала и не видела их. Сколько раз я целовал твои закрытые очи, но не мог пробудить к жизни. Теперь ты моя, и взор твой – солнце подземья.

Голос его был будто факел, раздвигающий тьму и манящий к себе из-под воды; волны света вокруг колебались, раскрывая ворота Нави. Шаг за шагом Лютомер приближался к Деве, одолевая слои бытия, которые никогда прежде не были доступны ни человеку, ни богу, но раскрылись ему, сумевшему на это мгновение слить себя и бога воедино.

– Держу я венок твой, – он вынул из-за пазухи кольцо цветочных стеблей, будто маленькое солнце, – что дала мне, и как половинкам его не бывать больше вместе, так и тебе не покинуть больше меня…

И резко рванул венок на две стороны. Дева вскрикнула, взмахнула руками, будто пойманная лебедь, но не улетела. Приоткрыв рот, в ужасе она смотрела, как обрывки венка тают в руках Властелина, и вместе с ними – ее прежняя воля и сила.

– Теперь ты моя…

Он простер к ней руки, и Младина сделала шаг в его объятия. Сейчас она была так же беспомощна, как всякий смертный, которого поток времени несет в объятия будущего, хочет он того или нет. И так же, как сама она внушала другим, неодолимый голос сейчас шептал ей: не бойся, главное – любить и повиноваться любви, все прочее – неважно. Важен только этот миг…

Велес взял в ладони ее лицо и наклонился к нему. Кольцом ночного солнца коснулся ее лба. Впервые в своей бесконечной жизни он видел эти глаза открытыми и устремленными прямо на него. Вот он притронулся губами к ее губам; они безвольно раскрылись, и словно солнце вспыхнуло между их сомкнутыми телами, одетыми в белый свет неба и темный свет подземья.

И зримый мир взмыл в небеса – это земля расступилась, принимая в недра бога волшбы и его добычу. С похищенной девой в объятиях он летел вниз и вниз, сквозь бесчисленные зимы своего одиночества, сквозь тьму всех ночей, что миновали от сотворения вселенной, сквозь все ветра, что когда-то сорвались с его бороды. И вот вокруг них цветущий луг; Велес мягко опустил деву на траву и склонился над ней.

И впервые за все века она ответила на его поцелуй; ее ресницы трепетали, но веки не опускались, и он мог смотреть ей в глаза, видеть свое отражение в этих голубых озерах. Взгляд ее был робок, но затуманен страстью; впервые он был не один на этом цветочном ложе, и та, к которой он стремился от первых времен своего существования, покорялась и разделяла его влечение. Трепеща перед неизбежной утратой себя, она тем не менее отдавалась потоку перемен, ибо такова природа Девы – стремиться к будущему, к росту и плодоношению.

И он, бог мертвых и хранитель прошлого, влился в нее, будто река поколений, огибающая вселенную и впадающая сама в себя. И растворился в ней, как она в нем; воды прошлого и будущего смешались, окончательно уничтожая понятие времени. Осталась вечность, и кольцо ночного солнца сияло с самого ее дна, готовясь к восходу.