Анфиса
1940 год
Иван пожал руку Анфисы, ободряюще улыбнулся, и в двери больницы они вошли уже порознь. Ритуал этот продолжался вот уже на протяжении года: целомудренное касание руки, улыбка перед началом рабочего дня, а на работе – маска холодного равнодушия.
– Иван, в отделении о нас уже судачат, придумывают небылицы, – смущаясь, проговорила Анфиса.
– Пусть судачат, – уже погруженный в предстоящую работу, ответил тот. – На чужой роток не накинешь платок. Меня не жди, домой одна поезжай, как закончишь.
– Что-то случилось?
– Случилось.
Анфиса ждала объяснений, но Иван, как бывало уже не раз, шагнул в дверь, не договорив свою мысль. Здесь, в больнице, он превращался в Ивана Анатольевича, с которым у медсестры Анфисы не может быть ничего общего. По сути, так оно и было. Их сосуществование напоминало театр абсурда. О ее чувствах Иван давно догадался, о чем не преминул сообщить в свойственной ему сухой, почти официальной манере. И сразу же дал понять, что надеяться Анфисе не на что. Не потому, что она не подходящая для него кандидатура, которую не одобрит мама, и прочее. Просто он не хочет заводить серьезных отношений, которые будут для него только обузой.
Несколько раз в неделю Анфиса оказывалась в постели Ивана, где была самой счастливой женщиной в мире. Ровно до того момента, как он, начиная засыпать, выпроваживал ее в другую комнату, за которую, кстати, Анфиса продолжала исправно платить каждый месяц.
– Я привык спать один. – Иван целовал Анфису в лоб, давая понять, что ей пора. – Если ты останешься, утром я буду как вареный. Ты ведь понимаешь? Знаю, что понимаешь.
Утром под испепеляющим взглядом Паулины Андреевны Анфиса чувствовала себя последней шлюхой. Ей хотелось верить, что мать Ивана ни о чем не догадывается, но здравый смысл не позволял ей так думать. Он боялась себе представить, что будет, если однажды Паулина Андреевна увидит ее выходящей ночью из комнаты сына.
После того как Иван сказал: «Случилось» – и поспешно ушел от нее, Анфиса представляла себе самые страшные картины, на которых ее Иван последовательно делил постель с каждой сотрудницей их больницы. Основания для подозрений у нее были, в отделении давно ходили слухи о горячем темпераменте их доктора, в чем сама Анфиса убеждалась каждый раз, как оказывалась с ним в койке. Но даже не это пугало девушку. Она до смерти боялась, что Иван влюбится в другую женщину. Тогда ей придется распрощаться даже с теми тайными свиданиями, которые свершались под покровом стыда и омерзения к себе, когда Анфиса рыдала, кусая подушку, обещая больше не поддаваться собственным желаниям. Она убеждала себя, что справится, она же сильная. И она была сильной ровно до того момента, когда Иван как бы невзначай касался ее руки своими сильными мужскими пальцами, улыбался одними уголками губ. Стороннему человеку – жесты совершенно незаметные и ничего не значащие, но не для них двоих.
Иногда Анфисе казалось, что Иван все же любит ее, по-своему, но любит. Она бы многое отдала за короткое признание. Только до сих пор она слышала лишь: «Тебе пора. Мама может проснуться».
Сколько раз она хотела бежать, теперь уже от любимого мужчины, и столько же раз останавливала себя, понимая, что теперь все иначе. Она даже не сможет воспользоваться драгоценностями, взятыми у Сергея. Кому она их продаст? Все связи остались в прошлой жизни, куда ей больше нет возврата.
Иногда Анфиса скучала по своему беззаботному прошлому, где все решалось за нее и для нее. Но потом снова возвращалась мыслями к Ивану, и прошлое отступало. Иван был важнее всего не свете!.
– Анфиска, ты чего на пороге застыла? – Надя, пухленькая, но шустрая как мышь, подхватила ее под локоток и потащила за собой. – Пока время есть, пойдем чаю выпьем, потом не присядешь.
Надя как в воду глядела. Через два часа в приемный покой доставили пятнадцать человек с ожогами разной степени тяжести. Началась привычная суета: капельницы, перевязки, уколы… Анфиса любила такой ритм работы, когда в голове не остается места для ненужных мыслей. Хотя привыкнуть к человеческим страданиям она так и не смогла.
Только к вечеру появилась свободная минутка, и она присела с девочками за чашкой чая.
– Вы слышали, девочки, к нам новенькую перевели, – щебетала одна из медсестер. – Говорят, очень хорошо нашего Ивана Анатольевича знает. – И повторила: – Очень хорошо.
– Брось, Любань, – отмахнулась другая, – все бы тебе сплетни собирать. Пошла бы лучше больным утки сменила.
– Тебе надо, ты и меняй, – обиделась Любаня. – Я и так весь день на ногах.
– А мы, по-твоему, что, в салочки играли? – рассердилась Надя. – С утра бегаем, как кони цирковые.
– Ладно, девки, не ссорьтесь, – примирительно произнесла самая старшая из них, Инга Петровна. – Нашли из-за чего сыр-бор разводить. Никто не подумал, что Анфисе неприятны наши разговоры?
Анфиса, которая в этот момент наливала себе чай, едва не выронила чайник.
– Почему мне должны быть неприятны ваши разговоры? – медленно повернувшись, спросила Анфиса.
– В больнице все спят под общим одеялом, – хмыкнула Любаня. – Один чихнул, все узнали. Думаешь, никто не видит, как вы с Иваном Анатольевичем вместе на работу приезжаете, а потом едва ли не под ручку домой отправляетесь? Да и не секрет, что ты у его матери каморку снимаешь. Тебе все наши девки черной завистью завидуют, такой мужик до сих пор в холостяках ходит.
Девочки все разом загалдели, как потревоженные сороки. Глаза у каждой блестели в предвкушении интересного рассказа. Анфиса же взяла свою чашку и попыталась уйти. Дорогу ей преградила Надя, с которой у Анфисы здесь сложились самые доверительные отношения. И теперь ей было неприятно, что та, кого она считала почти подругой, предала ее и насмехается над ней вместе с остальными.
– Анфис, я честно ничего не знала. – Надя смотрела ей в глаза и едва не плакала. – Мне только сегодня рассказали, когда узнали про новенькую. Мол, как же теперь она с Анфисой будет нашего красавца делить?
– Да с чего ты взяла, что я кого-то собираюсь делить? Да, я снимаю комнату у Ивана… Ивана Анатольевича. Не у него даже, а у Паулины Андреевны. Так что, мне обязательно спать с ним теперь?
– А чего скрывать-то? – В сестринскую вплыла яркая брюнетка, почти на полголовы выше Анфисы. Стройная фигура, красивое лицо. Она так и сияла уверенностью в собственной неотразимости. – Добрый вечер, девочки! Меня зовут Алена Сергеевна, можно просто Алена.
Не спрашивая разрешения, она прошла к столу, налила себе чай, стремительным хищным движением красных коготков сцапала конфету из вазочки, которую принесла Любаня, и уселась на диван.
– Так на чем я остановилась? Ах да, не стоит стыдиться того, что ты теперь с Ванечкой. – Анфису как огнем обожгло. – Он мужик во всех смыслах этого слова. Вот только после своей Тамарки баб презирает. Такого кобеля испортила, тварь!
Анфисе показалось или в голосе Алены действительно звучала ненависть? Она вся как-то подобралась и стала похожа на взбешенную кошку.
– Мы с ней вместе в больницу пришли когда-то. Тамарка – настоящая серая мышь, не мне чета, и я даже не сомневалась, что Ваня моим станет. Он тогда совсем мальчиком был, но талант есть талант, и даже тогда была видно, что у парня большое будущее. Отделением в то время заведовал Мухин Виталий Егорович, золотые руки, светило медицины и прочее, – Алена махнула рукой, словно отгоняя от себя назойливое насекомое. – Он-то и заприметил Ванечку, под крылышко себе забрал. Тамарка на что уж тихоня тихоней, а тут рядышком пристроилась. Вроде и не заметная особо, а все на виду. Примелькалась, паскуда! Ваньку в постель затащила, а через полгода уже и свадьбу играли.
– Вот это да, – протянула впечатлительная Надя и тут же покраснела.
– Я ее убить была готова, – продолжала изливать яд Алена. – Но решила действовать иначе. На одной вечеринке, как раз в честь назначения Ванечки заведующим, я Тамарке в портвейн снотворного кинула. Она быстро вырубилась, и получаса не прошло. Мне всего и оставалось, что Ванечке почаще подливать, а дальше дело техники. Проснулись мы у меня дома, в одной кровати.
Алена замолчала, а завороженные рассказом девочки сидели, раскрыв рты. Даже Инга Петровна, не одобряющая подобных разговоров, не спешила уходить.
– Дальше-то что? – первой не выдержала Любаня.
– Только ему не говорите, – притворно закатила глазки Алена, – ничего у него в ту ночь не получилось, перестаралась я с портвейном. Только я ему простынку предъявила с пятнышками кровавыми. Ой, да не смотрите вы так, не лишал он меня невинности. Говорю же, не встал у него той ночью. А кровь из пальца. Я порезалась, а дальше как-то само все придумалось.
Анфиса понимала, что вся эта история произошла, когда она даже не подозревала о существовании Ивана, и все равно ее буквально трясло от обиды и ревности. Она не хотела слушать, но какая-то сила удерживала ее, не давала встать и уйти.
– Ванечка дурачком оказался. До того перепугался, что впору с женой разводиться. Ну я его успокоила, как могла, – Анфиса обвела присутствующих хитрым взглядом, – если вы понимаете, о чем я. – Если кто из девушек и не понял, признаваться не стали, только покивали в ответ: мол, все ясно. – В постели Ванечка настоящий Иван-богатырь, когда не пьет.
Домой Анфиса возвращалась с тяжелой душой. Сама себя уговаривала, что прошлое осталось в прошлом, и сама же себе не верила. Как только она начинала думать о том, что Алена осталась дежурить и всю ночь проведет в одном отделении с Иваном, ей становилось плохо. Анфиса все для себя придумала и дорисовала недостающие детали, уже видела внутренним взором, как его руки скользят по груди, талии, бедрам другой женщины, и она возненавидела Алену лютой ненавистью.
Иван вернулся домой за полночь. Он буквально ворвался в ее комнату, сильный, разгоряченный, с крепким винным запахом.
Анфиса поняла, что Алена врала, когда говорила о слабости Ивана в подобном состоянии. В ту ночь он впервые остался ночевать с ней, и ночь эта была самой лучшей в жизни Анфисы.
Утром он признался, что подслушал разговор в сестринской. Корил себя за ошибки молодости, ненавидел за инфантильность и эмоциональную близорукость.
– Тамара родила мне сына, – его голос был ровным, но чувствовалось внутреннее напряжение. – А через полтора года объявила, что уходит к другому. Скандала не было, она просто собрала вещи и ушла. Сашка совсем маленький, он бы и не вспомнил меня. – Иван замолчал, а потом вновь заговорил, и в глазах его сверкала ярость. А когда заговорил, Анфиса испугалась той потаенной ярости, стали в голосе. – Март чудил, дорога обледенела, водитель не справился с управлением. Тамара отделалась переломом трех ребер, ребенка спасти не удалось. Если бы я тогда наорал, остановил ее…
Анфиса осторожно погладила его по волосам, но Иван дернулся, как от пощечины.
– Нам пора, собирайся.
– Анфис, ты не обижаешься на меня за вчерашнее? – Слова, которые она хотела бы услышать никак не от Нади, прозвучали жалобно, просяще.
– За что? – Анфиса сделала вид, что не понимает, о чем речь.
– Ну как же, я вчера вместе со всеми болтала там всякое. – Надя едва не плакала, и Анфисе стало ее жаль. Ведь та ни в чем не виновата. Если своя жизнь не пестрит событиями, начинаешь лезть в чужую, примерять на себя чужие радости и печали.
– Все нормально, я сама вела себя как дура. – Анфиса улыбнулась, даже приобняла девушку, хотя и понимала, что дружба между ними закончилась.
– Честно? Вот спасибо! Я всю ночь не спала, все думала и переживала. Иван Анатольевич, кстати, не задержался на дежурстве, домой поехал еще до полуночи.
– Надь, у тебя работы мало? – оборвала ее Анфиса. – Если так, то могу поделиться своей.
Надя ничего не ответила, надула губки и, прихватив стопку грязных халатов, отправилась к сестре-хозяйке.
– Анфис, – в сестринскую заглянула Любаня, – зайди в седьмую, там помощь нужна, а я уже и так разрываюсь. Хорошо?
– Да, Люб, сейчас приду.
…Она изменилась. Почти до неузнаваемости. Забинтованная так, что оставалось открытым только лицо, Зоя казалась сломанной куклой, в которую наигрались всласть и выбросили на помойку. Левый глаз затек и не открывался. Опухшая скула делала лицо асимметричным и некрасивым. Спутанные волосы торчали клоками, кое-где на них запеклась кровь.
– Ну чего встала, Старостина? – Молодая докторша глянула на нее исподлобья. – Фронт работ видишь? Приступай.
Только через три дня Зоя начала говорить. Она рассказывала страшные вещи. Сережа, после того как Анфиса от него сбежала, пришел в ярость. Со слов Зойки, таким она его никогда не видела. Рохля и тюфяк превратился в настоящего монстра.
– Он ко мне ночью приехал, орал так, что весь барак перебудил. Думал, что я тебя прячу. Обыскал каждый уголок, даже в уборную заглянул. – Зоя хотела улыбнуться и зашипела от боли. – А потом ушел, и я его почти месяц не видела. Вернулся с конфетами и бутылкой вина. Осмотрел мою халупу и сказал, что здесь пить не будет, пригласил в ресторан. Выпили, закусили, он разоткровенничался: мол, если ты вернешься, он все тебе простит и даже то, что ты его обокрала.
– Я не обкрадывала его! – возмутилась Анфиса, которая в этот момент обрабатывала раны бывшей подруги. Зоя вскрикнула. – Извини, я не специально.
– Ничего, – буркнула та. – Он до последнего надеялся, что я знаю, где ты, и выдам тебя. Только ты, Анфиска, та еще сука, спряталась в нору и носу не казала. Из-за тебя ведь я и пострадала. Хотя тогда думала, что наконец-то привалило счастье. За все мои страдания, за пережитые унижения заслужила-таки хорошую жизнь. И не думала, что может быть еще хуже.
Сергей стал частым гостем в доме Зои. Сначала носил конфеты и вино, потом кое-что из продуктов, а в один прекрасный день вдруг пригласил Зою к себе домой.
– Он говорил, будто я на тебя похожа. Я смеялась, думала, шутит. Ну какое у нас с тобой сходство – только рост и цвет волос. В остальном же совсем разные. В общем, Сергей мне предложил жить у него. Как муж и жена. Понимаешь?
Анфиса не понимала, не хотела понимать, но кивнула.
– И не просто муж и жена, а Сережа и Анфиса. Он меня твоим именем называл, сначала только в постели, потом и постоянно. Знаешь, мне плевать было, пусть зовет как захочет. Жила я теперь в тепле и сытости, даже забыла, что когда-то в бараке обреталась, в юность беззаботную вернулась. Как оказалось – ненадолго.
Зоя сглотнула слюну, попросила подать воды.
– Первый раз он меня ударил как бы в шутку, не больно совсем. Я и внимания не обратила. Так, по руке хлопнул, когда я к хлебу потянулась. Дальше – хуже. В Сереженьке снова тот зверь проснулся, который ко мне в барак в первую ночь после твоего исчезновения явился. И зверь этот стал еще свирепее, еще сильнее. Бил меня так, что я босыми ногами на мороз выскочила, в одной ночнушке. Он догнал меня и домой вернул. Извинялся долго, недели три пылинки с меня сдувал, говорил о помутнении в голове и даже Зоей меня называть начал.
Да только зверь, который однажды попробовал крови, уже не остановится. Зоя жила в постоянном страхе, вздрагивала, когда «муж» входил в спальню. Она уже знала: как только в их постель вернется Анфиса, все повторится.
– Я терпела, потому что вернуться в барак было для меня еще страшнее. Пусть лучше меня психопат до смерти забьет, чем жить там, где нормальный человек и находиться не должен.
И снова Анфиса не понимала Зою. Она ведь смогла, ушла. И Сережа не то что не бил ее, он грубого слова не сказал ей ни разу. Может, Зойка все выдумала?
– Знаю я, о чем ты думаешь: мол, избил Зойку дружок-собутыльник, а она теперь небылицы выдумывает. Не веришь, так у врачихи спроси, которая ко мне приходила. Это она следователя привела. Я сначала не хотела ничего говорить, думала, оклемаюсь и вернусь, ведь Сережа после своих приступов паинькой делается. А тут знаешь, не выдержала. Он ведь меня едва не прирезал, как свинью. – На лице Зои появилась гримаса отвращения. – Посадили твоего ненаглядного, вчера в СИЗО увезли. Не скоро мы с ним теперь свидимся.
Анфиса не могла больше слушать. Встала и вышла из палаты. Попросила девочек заменить ее и больше к Зойке не приходила. В своих бедах Зоя почему-то винила ее, Анфису, хотя кругом была виновата она сама.
Через две недели Анфиса узнала, что пациентка Зоя Неклюдова повесилась в больничном парке.
