Спасение

– Переломов нет, – констатирует доктор. – Возможны трещины. Очень много ушибов, таких сильных, что я не исключил бы ушиб кости. Я бы, конечно, мог поставить более точный диагноз, если бы пациент дал себя осмотреть… тщательнее.

Сигруд откидывается на кровать с горшком картофельной водки на коленях и сурово ворчит в ответ. Половина лица у него ярко-красная, вторая половина – черно-серая, как гнилой фрукт. В свете слабоватых газовых ламп – вот такое освещение в здании посольства, ничего не поделаешь, – выглядит он сущим неупокоенным мертвецом. Он позволил доктору пощупать живот и посмотреть, как он двигает головой, руками и ногами. На остальные вопросы доктора Сигруд отзывается мрачным рычанием.

– Он говорит, что его не беспокоит живот, – сообщает доктор. – Что, доложу я вам, совершенно невероятно. А еще я не вижу следов обморожения – что тоже, по правде говоря, выходит за рамки обычного.

– Что еще за «обморожение»? – спрашивает Сигруд. – Никогда о таком не слышал.

– Вы что, хотите сказать, – отзывается доктор, – что у дрейлингов обморожения не бывает?

– У нас бывает сильно холодно, – тут Сигруд мощно прикладывается к посудине, – и несильно холодно.

Доктор, недовольный и расстроенный, обращается к Шаре:

– Я скажу вот что: если он переживет ночь, его здоровье вне опасности. Я также скажу, что если он хочет жить и дальше, то ему следует разрешить профессионалам от медицины выполнять их работу! А не обращаться с нами так, словно мы тут… нежеланные посетители!

Сигруд гадко смеется.

Доктор, сердито бормоча, откланивается, и Шара провожает его до входной двери. У ворот посольства толпятся люди – они пришли сюда от реки.

– Прошу вас, – говорит Шара, – если это возможно, не распространяться о деталях осмотра…

– Это было бы неэтично с профессиональной точки зрения! – гордо заявляет доктор. – К тому же осмотр был проведен настолько поверхностно, что я бы предпочел, чтобы никто о нем не знал.

И он насаживает шляпу на голову и гордо удаляется. Кто-то в толпе орет: «Вон она!» – и ворота высвечивает яркая фотографическая вспышка.

Шара недовольно кривится и захлопывает дверь. Фотография – недавнее изобретение, ей не более пяти лет от роду, однако уже сейчас понятно, что она его терпеть не может: «Запечатление образов, – думает сайпурка, – чревато серьезными осложнениями в нашей работе…»

Шара возвращается в здание и поднимается по лестнице. Персонал посольства провожает ее обведенными темными кругами глазами – люди валятся с ног и ждут разрешения упасть и уснуть. И тут по лестнице, спешно топая сапогами, ссыпается Мулагеш.

– Пожар на Складе потушен, – докладывает она. Поднимает бутылку и прикладывается. – Из посольства никто не выйдет, пока мы не поймем, что на уме у населения этого города – в смысле, будут ли они нас убивать за то, что мы убили домашнее животное ихнего бога. Или что это еще было – насрать мне. Отцы Города постановили, что восстановят мост на собственные средства. А я собираюсь напиться и завалиться спать прямо здесь. Надеюсь, вы не возражаете.

– Не возражаю.

– И вот что: когда все это закончится, вы уж, пожалуйста, сдержите свое обещание! Чтоб меня в Джаврат перевели, и пропади оно все пропадом!

– Я сдержу.

И она идет мимо Мулагеш, и входит в комнату к Сигруду, и садится в изножье его кровати. Сигруд проводит пальцем по горлышку бутылки – снова и снова.

– Держи, – говорит Шара.

Протягивает Сигруду золотой браслет и кладет на огромную ладонь.

– Спасибо, – отвечает он и застегивает украшение на левом запястье.

– Ты действительно хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Шара.

– Ну да, – отзывается Сигруд. – И не в таких переделках случалось бывать.

– Да неужели?

Сигруд задумчиво кивает.

– Но как, как ты выжил?

Он думает некоторое время, а потом поднимает свою правую ладонь, перевязанную медицинским бинтом. Бинт он разматывает, и Шара видит ярко-алый отпечаток весов на ладони.

– Благодаря этому.

Шара разглядывает рисунок:

– Но это… это не благословение Колкана…

– Возможно, что и нет. Но я думаю, что… наказание и благословение Колкана – одно и то же.

Шара вспоминает, как Ефрем читал из «Книги Красного Лотоса» Олвос и комментировал: «Божества не сознавали себя так, как мы сознаем себя, и их непреднамеренные действия говорят о них больше, чем преднамеренные».

Сигруд смотрит на свою ладонь. Глаз его блестит среди припухших век, как спинка жука между крыльев. Он смаргивает – теперь Шара видит, насколько он пьян, – и говорит:

– Ты знаешь, как я это получил?

– Кое-что знаю, – кивает она. – Знаю, что эта отметина от Перста Колкана.

Он кивает в ответ. Между ними повисает молчание.

– Я знала, что у тебя она есть, – говорит она. – Я знала, что это. Но мне казалось, что я не имею права задавать вопросы.

– И правильно казалось. Шрамы – окна в боль, и лучше их не трогать.

Он массирует ладонь и говорит:

– Я даже не знаю, откуда они его заполучили там, в Слондхейме. Такой редкий и мощный артефакт – хотя выглядел как обычный шарик. Серый такой, и на нем весы вырезаны. Им приходилось его таскать в шкатулке со специальной такой подкладкой…

– Серой шерсти, наверное, – говорит Шара. – Колкастани ее особенно ценили.

– Ну как скажешь. Нас было девятеро. Они держали нас в камере, всех вместе. Мы пили ржавую воду из подтекающей трубы, срали в углу, голодали. Голодали долго, очень долго. Я не знаю, сколько времени они морили нас голодом. Но однажды тюремщики пришли к нам с этим камушком в ящичке и тарелкой с курицей – целой курицей! – сказали: «Тому, кто удержит этот крошечный камушек в течение целой минуты, мы дадим поесть». И все наперебой стали вызываться, а я не стал, потому что знал, что это за люди. В Слондхейме они творили что хотели, играли с нами в кошки-мышки. Науськивали нас друг на друга, и мы друг друга убивали…

И он сжимает левый кулак. Посеченные розовыми шрамами холмы костяшек вспыхивают белым.

– Так что я понимал: что-то тут не то. И вот первый вызвался подержать в руке эту гальку, и, как только взял ее, так сразу начал орать. И с руки кровь потекла, словно бы ее проткнули. Он бросил его, и камушек бухнул об пол так, словно это был целый булыжник. А тюремщики расхохотались и сказали: «Давай поднимай», – а тот не смог. Словно бы этот мелкий камень тысячу тонн весил. А тюремщики обернули его в серую ткань и подняли. Мы не понимали, что это, мы только знали, что помираем с голоду, и мы снова попытались, лишь бы только поесть, хотя бы чуть-чуть. Но никто из нас не смог. Кто-то продержался двадцать секунд. Кто-то даже тридцать. Руки у них кровили будь здоров. И раны остались жуткие. И все они роняли этот камень. Этот крохотный Перст Колкана.

Сигруд отпивает вина.

– И тогда… я тоже попробовал. Но, прежде чем взять его в руку, я подумал… подумал обо всем, что потерял. Вот это пламя, что живет у нас в сердце, которое заставляет жить дальше, оно погасло. И даже сейчас оно не горит. И… И я хотел, чтобы этот камень сокрушил меня. Понимаешь? Я жаждал этой боли. Так что я его взял в руку. Удержал.

И он смотрит на ладонь так, словно камень до сих пор лежит в ней.

– Я до сих пор чувствую его вес. Словно бы я его держу. Я взял его в руку не для того, чтобы пожрать, а для того, чтобы умереть.

Ладонь сжимается в кулак.

– Но поесть я поел. Я держал в руке Перст Колкана не минуту, а целых три. И когда они, очень расстроенные, забрали у меня камень, они сказали: «Можешь есть, ты же победил. Но сначала реши: будешь есть эту курицу один? Или поделишься с сокамерниками?» И они все смотрели на меня… живые мертвецы, худые, бледные, изможденные, они истаивали у меня на глазах…

Сигруд начинает бинтовать руку:

– Я тогда даже не подумал ни о чем таком, – тихо сказал он, – ни на секунду не задумался. Тюремщики перевели меня в другую камеру, я сожрал курицу и уснул. А меньше чем через неделю из моей старой камеры стали выволакивать тело за телом.

Он закрепляет повязку и массирует ладонь.

– Божества создали ад, и не один, – говорит он, – но все они бледнеют перед тем, что создали для себя люди.

Шара закрывает дверь в комнату Сигруда и останавливается посреди коридора. Ноги у нее дрожат, и ей требуется некоторое время, чтобы понять: сейчас она упадет. И тогда она садится, прямо в коридоре и делает глубокий вдох.

Шаре приходилось руководить многими оперативниками, и многих она потеряла. И тогда она считала себя безупречным профессионалом: эффективно действующим, но лично не заинтересованным, совесть же ее вместе со здравым рассудком были закопаны глубоко-глубоко в маленькой герметичной стеклянной колбе. Грязная реальность не имела к ним никакого отношения.

Но потерять Сигруда… Теперь она знает, что такое цепенящий ужас. Она испытала его, когда Сигруд исчез в темных водах Солды…

«Он жив, – говорит она себе. – Он жив, и с ним все будет хорошо». Хорошо – с поправкой на то, что он весь избит и покрыт синяками и одиноко сидит в крохотной вонючей комнатушке.

Шара качает головой. До чего же настоящее похоже на прошлое. Десять лет назад это было, а кажется, что только вчера.

Шара вспоминает, какой маленькой была дверь в эту каюту. Крохотная, практически люк. И каюта тоже самая маленькая – меньше на сайпурском дредноуте не найти. Она постучала в дверь, стук эхом загулял в коридоре. Ей не ответили. Тогда она открыла дверь, и в нос ударила вонь, да такая застарелая, что ноги, и без того слабые от морской болезни, едва не подогнулись. За плечом покашлял сайпурский лейтенант. И заметил: «Будьте осторожны с ним, сударыня». Наверное, думал, что эта двадцатипятилетняя пигалица пытается свести счеты с жизнью, не иначе.

Она вошла внутрь. В комнате не было света, но она разглядела огромного мужчину, сидевшего, скрестив ноги, в углу. Сидел он с видом побитой собаки: волосы свисали патлами, кожа вся в синяках и воспаленных ссадинах. Голову он свесил, так что глаз не видно, – впрочем, у него один глаз, нужно это помнить. Но человек вздрогнул, когда в комнату неожиданно ударил свет.

Она закрыла дверь и села в противоположном углу. И стала ждать. Он вообще не двигался.

– Мы покидаем территориальные воды дрейлингов, – сказала она. – Ты не хочешь кинуть последний взгляд на берега родины?

Он не ответил.

– Ты не выходил из каюты. Но ведь ты свободен. Разве ты не хочешь прогуляться? Тебе ведь много лет не выпадал такой случай.

Молчание.

– А помыться не хочешь? У нас есть горячая вода.

Гигант тихонько что-то проворчал – словно бы решился заговорить, но в последний момент передумал.

– Да?

Он говорил с таким акцентом, что она его с трудом понимала:

– Это все… не взаправду.

– Что?

Он махнул рукой:

– Да все.

– Нет, все это взаправду. Я тебе даю в этом слово. Твоя дверь не заперта. Ты свободен.

Он покачал головой:

– Нет. Этого не может быть. Они… моя семья…

Шара молчала, но он ничего больше не сказал.

– Они живы, как я тебе тогда и сказала, – тихо проговорила она.

– Я их похоронил. Я держал в руках их кости.

– Я не могу с уверенностью сказать, чьи кости это были, но это точно не кости твоих домочадцев.

– Ты лжешь.

– Нет, не лгу. Твою жену, Хильд, и твоих дочерей незадолго до переворота тайно вывез из страны слуга вашей семьи. Они перешли границу Вуртьястана буквально за два дня до того, как все случилось. И там они и жили все последние шесть лет, выдавая себя за родственников этого слуги. Они стали фермерами – не ахти какими преуспевающими, я думаю, ибо люди с таким происхождением навряд ли когда-либо обрабатывали землю, но в целом они живут вполне сносно.

Далее следует долгое молчание. А потом:

– Есть… Есть у тебя доказательства, что это правда?

– Когда я нашла твою семью, им грозила опасность. Их искали – и продолжают искать, по свету рыщут агенты, чья задача – найти всех уцелевших членов твоего рода. Мы перевезли твою семью из Вуртьястана, потому что я сочла, что там небезопасно. Это было нелегко проделать, потому что твоя жена… как бы это помягче сказать… волевая женщина.

Он едва заметно улыбается.

– Но мы сумели это сделать. А когда все завершилось, твоя жена сделала одному из наших офицеров подарок в знак благодарности.

Шара залезла в карман и вытащила холстяной мешочек. Открыла, вынула блестящий плетеный золотой браслет со звеньями в форме высоких гребнистых волн.

И отдала дрейлингу:

– Тебе знакома эта вещь?

Он долго смотрел на браслет, и золото казалось таким ярким и чистым на его исполосованной шрамами грязной ладони. Пальцы его задрожали.

– Почему бы тебе не подняться со мной на палубу? – мягко предложила она.

Он медленно поднялся, все еще не в силах оторвать глаз от браслета. Она открыла дверь, и он вышел за ней следом и пошел вверх по лестнице, с видом сонного ребенка, которого загоняют в кроватку.

Оказавшись на воздухе, Шара мгновенно получила пощечину от холодного ветра, замерла, задохнувшись, а потом перегнулась пополам и выбралась на палубу дредноута. Гигант вообще ничего не заметил, просто перешагнул порог, поднял глаза к небу и замер в благоговейном молчании. Когда его привели на борт, он избегал смотреть вверх, и она, помнится, все удивлялась – почему? А сейчас поняла. Наверняка он слишком долго пробыл взаперти. Вид открытого огромного простора его пугает.

– Пойдем, – сказала она и повела его к ограждению. За волнами таились черные утесы дрейлингских берегов. – Мне сказали, что суша не так уж далеко, как кажется. Хотя я думаю, что ты разбираешься в этом получше моего.

Он посмотрел на золотой браслет, застегнул его на запястье и поднял руку вверх – чтобы рассмотреть получше.

– Я ведь не смогу их увидеть, правда?

Она покачала головой:

– Это опасно – и для них, и для тебя. Такова нынешняя ситуация. Но она, возможно, изменится.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он.

– От тебя? На данный момент ничего.

– Ты спасла мою семью. Ты вытащила меня из тюрьмы. Почему?

– Я считаю, что ты можешь предоставить ценную информацию о дрейлингских странах, – говорит Шара. – Она поможет дестабилизировать любые отношения, которые могут установиться у Дрейлингских республик с Континентом.

В голосе послышались самодовольные нотки: это было первой большой победой в ее карьере разведчицы, и ей еще не хватало опыта, чтобы понять: гордость лучше не показывать.

– Этого недостаточно.

– Недостаточно для чего?

– Для того, чтобы сделать для меня то, что ты сделала.

Шара примолкла, не зная, что сказать.

– Попроси меня о чем-нибудь, – проговорил он.

– О чем?

– О чем-нибудь. О чем угодно.

– Но мне ничего от тебя не нужно.

Он рассмеялся:

– Еще как нужно.

– Я – офицер сайпурской разведки, – раздраженно сказала она. – Я не нуждаюсь в твоих ус…

– Ты – молоденькая девочка, – отрезал он, – которая не умеет править кораблем, не умеет драться и никогда в своей жизни не проливала крови. Ты, должно быть, неглупа, но сдается мне, что ты нуждаешься в моих услугах. Но ты слишком горда, чтобы попросить о них.

Шара смерила его сердитым взглядом:

– И кем же ты собираешься стать при мне? Телохранителем? Секретарем? Неужели опустишься до такого?

– Опуститься?.. – И он снова отвернулся к морю. – Опуститься… Ты не знаешь, что на самом деле значит опуститься. Ты даже не представляешь, что они там со мной сделали. Это нельзя словами передать. А теперь… мне все равно – носить воду, прислуживать за столом, драться, убивать – что бы ни уготовило мне будущее, мне все равно. Все равно.

Он повторил это с таким напором, словно самого себя пытался убедить. А потом повернулся и пристально посмотрел на нее, бледную и задумчивую:

– Попроси меня о чем-нибудь. Попроси.

И под слоем грязи на исполосованном шрамами лице Шара разглядела сокровенное желание: на свой особый извращенный манер он просил у нее разрешения на смерть, ибо не представлял себе, что еще можно с собой сделать.

Шара смотрела, как истаивают на горизонте дрейлингские утесы. И тогда она поступила так, как не сумела бы поступить сейчас: открыла Сигруду свое сердце, сказала ему правду и дала обещание – хотя не знала, сможет ли сдержать его.

– Тогда я попрошу тебя вот о чем, – медленно произнесла она. – Я попрошу тебя помнить, что ты не прощаешься с родиной навсегда. Что однажды я помогу тебе вернуться домой. Я помогу тебе составить и излечить то, что было сломано. Я обещаю, что привезу тебя обратно.

Дрейлинг посмотрел на море, и единственный глаз его сиял. А потом, к ее величайшему удивлению, он опустился на колени, вцепился в ограждение борта и разрыдался.

– Вы уверены, что не передумаете? – слышит она знакомый голос.

– Я уверена, что мне даже подумать не дали! – отвечает голос Мулагеш. – Ваш проклятый совет не предоставил мне такой возможности!

– Да они даже проголосовать не могут! – снова тот же голос. – На заседании не набралось кворума! А вы можете употребить свое влияние, Турин?!

– Ох ты ж… во имя всех морей… – бормочет Мулагеш, и чувствуется, что она изрядно подшофе и очень, очень устала. – После всего, что сегодня было, мне только этого и не хватало… Нет уж, я поступлю так, как мне сказали! А мне сказали – пошла в жопу!

Шара входит в кухню и видит там Воханнеса Вотрова в его обычной белой шубе. Воханнес стоит перед Мулагеш, а та мрачно созерцает его поверх наполненного до краев стакана с виски. Трость Вотрова выстукивает нетерпеливое стаккато по каблуку его сапога.

– Я полагала, что мы изолировали посольство от внешнего мира и не принимаем посетителей, – говорит Шара. – Особенно этого посетителя.

Воханнес разворачивается и одаривает ее широкой улыбкой:

– Кого я вижу! Торжествующая воительница возвращается с победой! Эпическое, эпическое сражение!

– Во, у меня правда нет времени слушать твои сомнительные комплименты, так что не расточай их понапрасну. Как ты проник внутрь?

– Расточая сомнительные комплименты, естественно! – радостно сообщает Воханнес. – Пожалуйста, помоги мне! Мы обязаны убедить губернатора Мулагеш встать и заняться делом. Вы все упускаете потрясающую возможность, не делайте этого!

– Даже не подумаю, – заявляет Мулагеш. – Моя задница даже на дюйм не оторвется от этого кресла. Во всяком случае, сегодняшним вечером это исключено.

– Но в городе дикий хаос! – восклицает Воханнес. – Половина города не может попасть в другую половину, потому что мост обрушен, и приходится обходить все стены по кругу! И я прекрасно знаю, что у Мирграда нет средств, чтобы начать восстановительные работы!

– Одну секундочку. Разве не тебе принадлежит большинство мирградских строительных компаний? – спрашивает Шара.

– Ну… да, но… мои компании действительно могли бы начать работу, чтобы был какой-то… мгм… задел, но… но это не идет ни в какое сравнение с возможностями губернатора полиса! Или регионального губернатора!

– С какой стати нам в этом участвовать?

– Вы считаете, что вам нет никакой выгоды в том, что весь Мирград будет зависеть от ваших строителей и проектировщиков?

– И нам, естественно, придется работать с его компаниями, ага, – кивает на Воханнеса Мулагеш.

– Считайте это просто дополнительным бонусом, – улыбается Воханнес.

– Хорош бонус, – бормочет Мулагеш.

– Во, сегодня погибли десятки людей, – говорит Шара. – Я знаю, что у тебя свои задачи и планы, но можно вести себя хоть немного достойнее? Разве ты не должен оплакивать своих соотечественников?

Улыбка Воханнеса гаснет на глазах, рот застывает в злой гримасе.

– Мне очень неприятно напоминать вам об этом, посол, – ядовитым тоном отвечает он, – но все же придется. Нынешняя трагедия – далеко не первое бедствие, которое обрушилось на Мирград. Не припоминаете, что случилось на улице Ошкева? А я напомню. В провал, образовавшийся вследствие Мига, вдруг обвалились два многоквартирных дома и школа. Мы оплакивали их тогда, но какой в том был прок? И да, не припоминаете, как в результате технической ошибки Континентальной газовой компании, тянувшей газ в Прибрежном квартале, вспыхнул пожар, который не могли потушить целых шесть дней? Мы оплакивали их тогда, но какой в том был прок?

Шара оборачивается к Мулагеш, но та неохотно пожимает плечами: нет, мол, он ничего не придумывает, все так и было.

– Трагедии в Мирграде случаются регулярно, – безжалостно продолжает Воханнес. – А траур лишь маскирует реальную проблему: Мирград отчаянно нуждается в помощи. Город необходимо перестраивать. По-настоящему реконструировать и перестраивать, и мы не можем здесь обойтись собственными силами!

– Прости, – говорит Шара. – Я не должна была так говорить.

И она садится – ноги отвечают ей благодарственной песнью – и трет глаза.

– Но ведь мост только что обвалился, – стонет она, – и уже нужно что-то придумывать, плести какие-то интриги… Так что там насчет городского совета?

– Отцы Города созвали внеочередное заседание, чтобы обсудить, какие меры надлежит принять, – говорит Воханнес. – После того как мы в общем и целом обговорили план спасательных мероприятий, я предложил обратиться к Сайпуру за помощью в восстановительных работах. Они все проголосовали против, но никакой альтернативы не предложили. Но голосование на самом деле не имеет никакой силы, потому что Уиклов – не присутствовал.

Шара задумчиво барабанит пальцами по столу:

– Вот, значит, как…

– Угу. Интересно, да? А между прочим, его уже с неделю никто не видел. С тех самых пор, как он стоял у ворот посольства и выкрикивал оскорбления в твой адрес.

«А ведь Сигруд видел, как он отвел Торскую к мховосту, – думает Шара, – а потом исчез в переулке…»

Она некоторое время сидит в задумчивости, потом беспомощно оборачивается к Мулагеш: мол, а вы что посоветуете?

– Пожалуйста, не надо говорить, что мне сейчас нужно встать и куда-то пойти… – умоляюще произносит та.

– Я не скажу, – отвечает Шара. – Во всяком случае, сегодня. Это… Во, это подождет до утра.

– Ковать железо, – вспыхивает Воханнес, – нужно пока оно горячо!

– Я ничего не решаю! Политикой занимаются совсем другие люди!

– Но у тебя же есть среди них друзья, причем высокопоставленные?

– В свете того, что произошло сегодня вечером, они могут пересмотреть свое отношение ко мне.

И она горько вздыхает.

– Во, ты даже представить себе не можешь, что случилось буквально несколько часов тому назад. Это абсолютно конфиденциальная информация, но я скажу тебе: мы понесли очень, очень серьезные потери. Более того, мы находимся в полном неведении относительно того, кто наши враги и чем они занимаются. Так что сейчас не время для больших проектов. На сегодня Мирград нужно оставить Мирграду.

– Именно эта стратегия, – говорит Воханнес, – подарила нам реставрационистов, большое спасибо. И все, что случится потом – а оно случится, – будет следствием этой недальновидной политики. Город маринуется в собственном соку. А трагедия, подобная сегодняшней, позволит разорвать этот порочный круг! Шара, прошу тебя! Воспользуйся нынешним шансом!

– За сегодняшний вечер у меня случилась не одна, а несколько трагедий. – И она горько смеется. – Нет, такие союзники тебе не нужны. К рассвету, возможно, у меня даже работы не будет.

– Что-то я очень сильно в этом сомневаюсь. Особенно потому, что сейчас каждый мужчина, женщина и ребенок в Мирграде считают вас героями, совершившими славный подвиг.

Мулагеш и Шара сидели в своих креслах, явно подремывая, но тут они быстро смаргивают и просыпаются.

– Ч-что? – переспрашивает Мулагеш.

– В смысле – что? – переспрашивает в свою очередь Воханнес.

– В смысле… что вы сейчас сказали?

– Вы что… не поняли до сих пор? Вон та толпа… – и он показывает на север, в сторону ворот. – Думаете, они орут от злости? Хотят своротить ворота? Нет! Они вопят от восхищения! Восхищения, понимаете? Вы убили чудище, которое терроризировало город, у всех на глазах! Это же… в общем, это действительно подвиг, достойный увековечивания в легендах.

Шара бормочет:

– Но это же было священное создание… На городской площади раньше был храм Урава! Они этой твари поклонялись! Раньше!

– Ключевое слово здесь – раньше. Это было триста лет тому назад! А сейчас оно пыталось нас всех убить!

– Но… Но это же Сигруд все сделал!

Он пожимает плечами:

– Ликование нарастает. Отцы Города не знают, что делать. У тебя есть шанс стать первым гражданином Сайпура, получившим официальную благодарность городских властей. И если бы ты или кто-то из Галадеша дали себе такой труд, вы могли бы войти в город под одобрительные аплодисменты, отстроить мост и считаться спасителями Мирграда отныне и до века!

Шара и Мулагеш ошарашенно переглядываются. Воханнес вынимает папиросу из крохотного серебряного портсигара и вставляет ее в мундштук.

– Будем, правда, надеяться, – говорит он, – что они не сумеют дознаться, кто ты на самом деле. Уж больно у твоей семьи… мгм… известная история, а нам не нужны всякие неприятные исторические параллели, правда?

Шара пьет. А что, почему бы и нет? Она боец среди бойцов, выжившие пьют за победу. И за тех, кто погиб. Вино кружит усталую голову, Воханнес присоединяется к ним с Мулагеш, и вечер преображается: из горького и нервного становится уютным и домашним, как их прежние вечера в школе, когда они сидели в общей гостиной с однокашниками, болтали о том о сем и прицельно игнорировали безумный, безумный мир за ее стенами.

Какое же это прекрасное чувство – чувство общности…

В сиреневых предрассветных сумерках Мулагеш задремывает в кресле. Воханнес, заботливо поддерживая Шару под руку, ведет ее наверх. Она останавливается перевести дух у большого окна на лестничной площадке. Звезды разлеглись на одеяле из мягких фиолетовых облаков, укрывающем Мирград, – вид настолько живописный, что кажется картиной бесстыдно сентиментального художника.

Воханнес прихрамывает следом. Сейчас он выглядит очень хрупким.

– Я… – Шара понимает, что этого лучше не говорить, но она настолько пьяна, что уже не может остановиться: – Тот несчастный случай, Во… мне очень жаль, что так случилось.

– Такова наша жизнь, – тихо отвечает он. Если он и знает, что она знает, как он в действительности получил эту травму, то не показывает. – Я хочу изменить ее и прошу твоей помощи.

Когда они наконец добираются до комнаты, Шара садится на кровать и подпирает лоб руками. Комната кружится и качается подобно палубе корабля.

– Давненько, – слышит она в темноте голос Воханнеса, – не был я в спальне женщины…

– А как же вы с Ивонной?..

Он качает головой:

– Там… там немного не то, что ты думаешь.

Она ложится на спину. Воханнес кривовато улыбается, садится рядом и, опираясь на руку, зависает над ней. Их бедра соприкасаются.

Она удивленно моргает:

– Я как-то не думала, что тебе это интересно…

– Ну… и здесь тоже… немного не то, что ты думаешь.

Она печально улыбается. Бедняга, думает она. Вечно он разрывается между двумя мирами…

– Разве я тебе не противна? – спрашивает она.

– С чего бы это?

– Я отказываюсь делать то, что ты хочешь. Я не помогаю ни тебе, ни Мирграду, ни Континенту. Я твой враг. Препятствие на пути к цели.

– Мой враг – ваша политическая стратегия, – вздыхает он. – Когда-нибудь у меня получится тебя переубедить. Возможно, сегодня.

– Не говори ерунды. Зачем промышленному магнату злоупотреблять доверием подвыпившей женщины?

– Хм. А ты знаешь, – говорит Воханнес, – что, когда я вернулся, по городу пошли слухи, что я завел сайпурскую любовницу? Как меня за это поносили! Но и завидовали тоже, конечно. Но мне было все равно.

Глаза его увлажняются – неужели плачет?

– Я встречался с тобой не из-за тяги к экзотике. Я встречался с тобой, потому что ты – это ты.

Вот как он смеет быть таким красивым, а?

– Если ты не хочешь меня, – говорит он, – просто скажи «нет», и я уйду.

Она обдумывает его слова и испускает преувеличенно тяжелый вздох:

– Ты всегда ставишь меня перед такими сложными дилеммами…

Он целует ее в шею. Его борода щекочет ей скулу.

– Хммм… Ах… Ну ладно. – И она тянет за уголок покрывала и откидывает его. – Полагаю… – тут она с трудом сдерживает смех – он целует ее ключицу, – …что настало время забраться в кровать.

– Кто я такой, чтобы отказывать послу в его прихоти? – И он сбрасывает свою белую шубу.

«Это было такое важное заседание, – думает Шара, – что ему пришлось переодеться?»

Она, наверное, произнесла это вслух, потому что Воханнес оборачивается и говорит:

– А я не переодевался. Я весь вечер в одном и том же.

Шара пытается уцепиться за эту мысль – «что-то тут не то», – но тут он принимается расстегивать на ней блузку, и она начинает думать сразу о нескольких вещах…

– Как бы ты хотел, чтобы я легла?

– Как тебе хочется, а что?

– Ну… я хотела сказать… ну… у тебя же бедро…

– Ах да. Да. Ты права.

– Так… Вот так хорошо?

– Так хорошо. О… так ооочень хорошо…

«Зря я это все затеяла», – думает Шара. И гонит от себя эту мысль – неужели и в этой простой радости ей нужно себе отказывать?

Но нет, мысль не уходит.

– Во…

– Да?

– А тебе… тебе правда сейчас приятно?

– Да.

– Ты уверен?

– Да.

– Я просто почему спрашиваю…

– Я знаю! Я все понимаю. Просто… мы немного перепили…

– Ты абсолютно уверен, что тебе не больно?

– Нет! Все отлично! Ты все… все прекрасно делаешь.

– Угу. А может, мне передвинуться? Вот сюда? Так лучше?

– Д-да, – голос у него какой-то слишком серьезный. – Лучше.

– Правда?

– Это…

– Да?

– Это не должно быть так… так сложно…

– Во… Если ты не хочешь…

– Но я хочу! Хочу!

– Я знаю, но… но ты не должен чувствовать себя обязанным делать это…

– Я… я просто… Боги. – И он падает на постель рядом с ней.

В темной комнате медленно течет время. Неужели он уснул?..

– Прости, – тихо говорит он.

– Все в порядке.

– Похоже, – шепчет он, – я уже не тот, что прежде.

– А я и не просила тебя быть прежним.

Некоторое время она слышит лишь его тяжелое дыхание. Плачет?..

– «Мир – наше горнило», – шепчет он. – «Обжигая, он придает нам форму».

Шара знает, откуда эти строки.

– Колкастава?

Он горько смеется:

– Возможно, Волька был прав. Колкастани родился – колкастани и помрешь.

А потом он замолкает.

Вот что за человек будет думать о своем брате, лежа голым с женщиной? А потом они оба засыпают, и им снятся тревожные сны.

Взбаламученное сознание Шары пытается всплыть в темных, масляных похмельных водах. Наволочка трет, как наждачная бумага, руки, лежащие поверх одеяла, замерзли насмерть, а укрытые ноги, напротив, горят, как в лихорадке.

Чей-то голос гаркает:

– Вставай! Вставай!

Кто-то поднимает с ее лица подушку, глаза безжалостно режет дневной свет.

– Повернись! – Это голос Мулагеш. – И вставай! Ну!

Шара ворочается на простынях. Мулагеш стоит над ней с утренней газетой в руках. Причем газету она держит словно это отрубленная голова врага.

– Что? – выдыхает Шара. – Ну что?

К счастью, на ней надета комбинация. Воханнеса, кстати, и след уже простыл. Интересно, уж не от стыда ли сбежал? Неужели он о ней такого низкого мнения? Как обидно-то…

– Читай! – приказывает Мулагеш. И тычет пальцем в расплывающуюся перед глазами статью.

– Вы хотите, чтобы я…

– Читай, говорю.

Шара шарит в подушках и с трудом находит очки. Надвинув их на нос, она обнаруживает на первой полосе газеты свою большую черно-белую фотографию. Она запечатлена на берегу Солды: за ней высится мертвая туша Урава, а у ее ног, весь в крови, сидит Сигруд – впрочем, лицо его скрыто гривой масляных волос. По правде говоря, лучше фотографии она не видала: царственный профиль и обдуваемая ветром река угольно-черных волос…

Однако, по мере того как она знакомится со статьей, ее изумление нарастает.

«Мирград спасен!

Прошлой ночью прилегающие к Солде центральные кварталы Мирграда подверглись внезапному, необъяснимому и поистине ужасному нападению. Власти подтверждают, что огромное водоплавающее существо (природа этого существа вынуждает нашу газету называть его так расплывчато, ибо любая более точная его характеристика повлечет за собой нежелательные юридические последствия) проплыло вверх по течению Солды, пробило лед и принялось хватать гуляющих по знаменитым променадам людей и затаскивать их в ледяную воду.

Размер и масса существа были таковы, что оно сумело сровнять с землей несколько стоявших на берегу зданий, до того как муниципальные службы сумели отреагировать. Двадцать семь наших сограждан постигла внезапная и ужасная смерть, и на момент отправки номера в печать (4 утра) все еще приходили сообщения о погибших. Большинство тел найти не удалось.

Полицейское управление Мирграда быстро дало отпор неведомому существу, намереваясь изловить или уничтожить его, однако это нанесло непоправимый ущерб мосту через Солду: тот обрушился в воду. Шесть офицеров погибли, девять ранены, включая знаменитого капитана Миклава Незрева. Согласно сведениям, полученным нами этим утром, состояние капитана Незрева стабильное, он находится на попечении персонала лечебницы Семи Сестер.

Однако удивительней всего оказался финал этой истории: существо было повержено совершенно не подходящим Мирграду героем. Газета получила сведения, что недавно назначенная в сайпурское посольство Ашара Тивани на самом деле не кто иная, как Ашара Комайд, племянница министра иностранных дел Сайпура Виньи Комайд и правнучка противоречивой фигуры – генерала Авшакты си Комайда, печально известного последнего каджа Сайпура. Наши источники подтвердили, что именно благодаря ее усилиям и вкладу в операцию существо удалось остановить и убить.

„Посол и ее помощники установили природу существа и описали способ, каким его можно уничтожить, – поведал нам предпочевший остаться неназванным источник в правительстве города. – Если бы не ее помощь, десятки, а то и сотни жителей Мирграда погибли бы“.

Несколько офицеров полиции также отозвались в хвалебных выражениях о поведении посла во время нападения: „Мы попытались эвакуировать посольство, но она настояла на том, чтобы прийти нам на помощь, – сказал Виктор Поврой, сержант полицейского управления Мирграда. – Она и ее коллеги сразу отправились к реке. Я ни разу не видел, чтобы так быстро был составлен столь смелый план“.

Посол и губернатор полиса Турин Мулагеш, как нам было сказано, также спасли жизнь капитану Незреву. „Если бы не они, – подтвердил Поврой, – он бы утонул или замерз насмерть“.

Так или иначе, остается непроясненным ряд вопросов: почему посол скрывала свое настоящее имя? Почему она оказалась лучше всех подготовленной к бою с подобным существом? И какие последствия для всего Мирграда может возыметь то, что представитель семьи Комайд снова занимает руководящую должность в городе?

Ко времени публикации этого материала мы не сумели получить официального комментария посольства».

Шара ошарашенно смотрит в газету с бредовой надеждой, что вот сейчас слова исполнят заковыристый танец и выстроятся в новом порядке. И расскажут совершенно другую историю.

– О нет, – шепчет она.

Конечно, агента могут раскрыть. В любой момент его истинное имя может стать известным врагу, оказаться в досье, которое составили на тебя в некоей далекой вражеской стране. Это одно. Все агенты готовы к подобному повороту судьбы.

Но когда твое имя публикуют на первой полосе газеты, и теперь оно известно не только в тайных коридорах власти, но и во всех гостиных и пабах по всему миру… Вот это, надо сказать, не просто ужас, а ужас из ужасов.

– Нет, – снова и снова повторяет Шара. – Нет. Этого… этого не может быть.

– Еще как может, – мрачно сообщает Мулагеш.

– Это же… это же…

– «Континентский вестник».

– То есть он продается не только в Мирграде, но и…

– …на всем Континенте, – безжалостно заканчивает Мулагеш. – Да.

И тут Шара наконец-то осознает, насколько ужасно ее положение:

– Ооооо… Оооо… О нет, нет, нет!!!

– Кто знал, кто ты такая? – спрашивает Мулагеш.

– Ты, – говорит Шара. – Сигруд, Во… Пара сотрудников подозревает, что я на самом деле занимаю немного другую должность, но одно дело подозревать, а другое – иметь точную информацию, что я…

– …правнучка каджа. Да, это тебе не хухры-мухры, согласна, – кивает Мулагеш. – Ну за себя я точно знаю, что ничего никому не сказала. Я вообще с прессой не общаюсь.

– Сигруд тоже, – бормочет Шара. – Значит…

Она перебирает варианты один за другим.

Винья? Шара теперь не знает, что ей думать о своей тете. Она почти уверена, что ее кто-то перекупил, но Винья продастся только ради политической выгоды. Уступит толику власти лишь для того, чтобы получить больше. А этот ход повлечет для нее очень нежелательные политические последствия…

И Шара снова и снова просчитывает все и вся, отчаянно пытаясь избежать напрашивающегося вывода.

– Это мог быть только Воханнес, – наконец произносит она.

– Согласна. Но… почему?

Неужели это такая мелкая месть за прошлую ночь? Нет, вряд ли. А может, это возмездие за то, что она отказалась помочь Мирграду? Или…

– А может… может, он пытается, используя меня, привлечь внимание Галадеша? – спрашивает она вслух.

– И зачем для этого сдавать тебя как агента? – удивляется Мулагеш.

– Ну… Это очень любопытный сюжет, разве нет? Правнучка каджа заявляется в Мирград и спасает город. Люди наверняка заинтересуются… Будут говорить об этом… А слова в мире геополитики – это все равно что действия. Это привлечет к Мирграду внимание всего мира. И тогда он сможет нанести решающий удар. В смысле ты же его видела. Все, что ему нужно, – это оказаться на сцене в свете огней рампы.

– Да, но… но ведь это же, – замечает Мулагеш, – самый идиотский из возможных способов привлечь внимание Галадеша. Разве нет?

Шара и согласна, и не согласна. А еще она припоминает, что там бормотал Во, засыпая: «Колкастани родился…»

Что-то она пропустила. Не заметила. Что-то не складывается. Но, что бы там ни было, теперь она точно знает: Во нельзя доверять. На самом деле, было глупо довериться ему: работать с надломленным, подверженным страстям человеком, который сам не знает, чего хочет, – разве это хорошее решение?..

И тут где-то в комнате кто-то вежливо покашливает.

Мулагеш выглядывает в окно, потом интересуется:

– Ну и что это было?

Шара прекрасно знает, что это было. Она с детства помнит это характерное покашливание: мол, ну-ну, что там у нас, а нельзя ли побыстрее, милая?

– Снаружи никого, – удивляется Мулагеш, чуть отодвигая шторы, – в смысле, кроме толпы, никого. Но мне же не послышалось, правда?

Шара оглядывается на забранное ставнями окно у стола. Нижнее стекло странно поблескивает, и отражается она в нем как-то криво.

– Губернатор, – говорит Шара. – Вы не могли бы… оставить меня на некоторое время?

– Блевать будем?

– Такое возможно. Мне просто нужно… собраться с силами.

– Жду внизу, – говорит Мулагеш. – Но долго ждать не буду, сразу предупреждаю. Дел по горло, мне нужно как можно скорее вернуться в штаб-квартиру.

– Понимаю.

Щелкает замок двери. Шара подходит к окну как раз в тот момент, когда в нем появляется лицо тетушки.

– Думаю… что в произошедшем я виновата в той же мере, что и ты, – говорит Винья.

Шара ничего не говорит. И не двигается. Она молчит. И наблюдает. Винья, кстати, тоже держится сдержанно и отстраненно. Они смотрят друг на друга через стекло с одинаковым выражением: немного подозрительным, обиженным и одновременно опечаленным.

– Мне следовало остановить тебя, когда ты была моложе, – говорит Винья. – Твой интерес к Континенту всегда был крайне… нездоровым. Но я доверяла тебе все больше и больше и все чаще отпускала тебя действовать самостоятельно. И теперь об этом жалею. Возможно, мне следовало чаще отправлять тебя домой. Возможно, в этом ты была права. Возможно, если бы ты побывала здесь и своими глазами увидела, как идут дела в парламенте, насколько все изменилось и… насколько шатко наше положение, ты бы действовала иначе.

Ах, вот оно что. Политическая карьера тетушки теперь в опасности. Но вчера Шара сражалась с огнем и с Уравом, и ей нелегко проявить симпатию к человеку, жалующемуся на то, что у него возникло некоторое недопонимание с некоторыми членами парламента. По правде говоря, Шаре вообще неохота принимать какое-либо участие в этой беседе. Она вполне удовлетворена своей ролью слушателя: пусть тетушка говорит, а Шара будет смотреть, как намерения и мотивы Виньи кристаллизуются на стекле, подобно первому инею.

– Отношение к вопросу существенно изменилось – буквально за день. Долгое время никто даже и думать не думал о том, чтобы вести дела с Континентом, но теперь… Теперь эта идея кажется весьма привлекательной. Теперь вдруг нам любопытно. И теперь, несмотря на все мои усилия последних десяти лет, министры пересматривают свое отношение к Континенту. Их помощники и референты просматривают корреспонденцию с Континентом и видят, что сотни и сотни петиций подписаны одним и тем же именем: Вотров, Вотров, Вотров…

Внутри у Шары все сжалось. Этого она не ожидала. Неужели она права? Неужели Во сдал ее, чтобы сорвать куш в этой безумной партии? И – а вот это и вовсе порядочная дичь – неужели у него… получилось? И ведь надо же, все случилось прямо накануне выборов Отцов Города…

– Я так понимаю, что ты ждешь, – говорит Винья, – когда я перейду к описанию действий, которые собираюсь предпринять.

Шара поджимает губы и моргает. Вот и вся реакция на слова Виньи, а та пусть сама думает, как все это понимать.

Винья качает головой:

– Я должна была прямо запретить тебе осматривать Склад, – говорит она. – Я должна была знать, что ты, с твоей нездоровой фиксацией на Континенте, не сможешь противостоять искушению.

Шара заламывает бровь:

– Одну секундочку. Что вы…

– Но, естественно, как только ты узнала, что Склад действительно существует, ты попыталась туда проникнуть, – продолжает Винья. – Ты полезла туда и принялась шерстить полки.

– Да что такое! Тетя Винья, я не хотела идти туда! Мне пришлось!

– Да что ты? Ты сообщила мне, что допрашиваешь университетскую уборщицу касательно обстоятельств смерти доктора Панъюя, а потом – раз! – и уже нашла способ проникнуть на Склад! А ведь это самое засекреченное здание в мире! А потом ты его сжигаешь, а затем сражаешься в реке с чудовищами божественного происхождения, и все это попадает на первые полосы газет! Которые публикуют твое настоящее имя! Шара, я пытаюсь понять, как все могло сложиться таким образом! И мне все больше кажется – дело именно в том, что ты, с твоим интересом ко всем этим замшелым мертвым богам, пролезла туда, чтобы просто поглазеть! Как в пыльный музей, будь он неладен! А потом ты все спалила и до кучи освободила какую-то жуткую божественную гадину!

У Шары в буквальном смысле отваливается челюсть. Она настолько ошарашена, что не может найтись со словами для ответа. В последние сорок восемь часов чего только с ней не случалось, но вот это… это просто ни в какое сравнение не идет по безумию и несправедливости.

– Я… Да… Чтоб вы знали, Склад был заминирован!

– Да неужели? Реставрационистами, да? – Винья произносит название так, словно говорит о шайке неграмотных фермеров, ничего, кроме картошки, в жизни не видевших.

– Да!

– И как же они туда проникли?

– Они… они воспользовались чудом!

– Ах, вот оно что, – кивает Винья. – Чудом, значит. Как удачно все совпало, надо же. Особенно когда, с чисто теоретической точки зрения, ни одно из этих чудес не должно уже работать. Так что, с чего бы им минировать Склад, набитый священными, с их точки зрения, реликвиями?

– Чтобы замести следы.

– И куда же вели их предполагаемые следы, моя дорогая?

– Там было… Они хотели что-то оттуда украсть!

– Что именно?

– Не знаю! Именно там и стояла растяжка!

– Значит, это ты ее зацепила, да?

Шара в такой ярости, что с трудом выплевывает слова:

– Они! Они попадали на Склад с помощью древнего божественного чуда! В течение нескольких месяцев!

– И для чего же они собирались использовать это нечто, украденное со Склада?

– Я не знаю!

– Вот, значит, как. Ты не знаешь.

– Пока! Пока не знаю! Но я знаю, что… что это как-то связано со сталью!

Звучит жалко – это даже сама Шара понимает.

– Я как раз расследую это дело!

Винья кивает и медленно опускается в кресло. И задумывается.

– Поговори с Мулагеш! С Сигрудом! Да с кем угодно! – горячится Шара.

– Репутация Мулагеш изрядно подмочена, – отмахивается Винья. – Охранять Склад было ее обязанностью, и что? От Склада осталась груда пепла. А твоего дрейлинга я даже слушать не буду – ты бы мне еще предложила проконсультироваться с бешеной собакой… Но самое главное, Шара, дорогая, в том, что ни один оперативник на всем Континенте не докладывал ни о чем похожем. Никто не заметил твоего заговора.

– Это потому, что они отличные конспираторы! В отличие от нас! Я приехала в Мирград, когда по стенам уже полчища крыс бегали! Они начали подготовку задолго до моего прибытия!

Винья закатывает глаза и качает головой с расстроенным и озабоченным видом родственницы, которой приходится выслушивать слабоумного дедушку за семейным ужином.

– Ты мне не веришь, – в отчаянии произносит Шара.

– Шара, ты отправилась в Мирград расследовать дело, пахнувшее жутким международным скандалом, – чтобы тут же устроить другой, гораздо более громкий. Слава морям, что на Континенте не подозревают о существовании Склада. Если бы они прознали, что ты пустила по ветру сотни лет их драгоценной истории, они бы потребовали твою голову! И мою тоже! Ты хоть представляешь себе последствия того, что учинила? Плюс, увлекшись всеми этими махинациями, ты где-то прокололась, и тебя раскрыли. И это меня, на данном этапе, совершенно не удивляет. Ты либо слишком самоуверенна и глупа, либо слишком опрометчива и глупа, и я не знаю, что хуже. Еще я заметила, что ты ничего еще не сказала о собственно деле – об убийстве Панъюя. А ведь именно ради его расследования я разрешила тебе остаться в Мирграде, разве нет? И как – могут ли твои новейшие разыскания в области местной конспирологии пролить свет на то, кто его убил?

Шара смотрит на белый чемодан Воханнеса под столом.

– А может, и найдется кое-что, – свирепо заявляет она, – если ты позволишь мне просмотреть материалы из тайника!

Винья резко подается вперед:

– Если ты запустила туда руки, знай – ты нарушила прямой приказ Министерства! Эти материалы первой просмотрю я! Только я! И если я решу, что в них содержится что-то полезное для тебя, я дам тебе доступ! Вот так работает вертикаль управления! На принципе субординации построено все наше агентство, все спецслужбы! И я не позволю моей зарвавшейся племяннице взломать систему только потому, что ей кажется, что, начитавшись старых пыльных книжек, она что-то там такое поймет и посрамит своим глубоким знанием других оперативников! Твое увлечение божественным всегда было проблемой, а не достоинством! И сейчас, вот прямо сейчас, у меня руки чешутся выдернуть тебя из Мирграда и посадить на первый же корабль в Сайпур!

Несмотря на ссору, несмотря на то что дома ее точно ждет наказание, несмотря на все – сердце Шары подпрыгивает и радостно кувыркается при этих словах. Вернуться домой, в Галадеш… И все же ей закрадывается в душу подозрение: разочарование Виньи в ней какое-то слишком уж нарочитое: «Неужели тетушка сейчас активно меня дискредитирует?» Мысль кажется невероятной, но потом Шара понимает, что сама проделывала это множество раз со своими врагами: зачем убивать человека, если можно выставить его некомпетентным дурачком?

– Но, – продолжает Винья, – я не могу этого сделать. Причем именно из-за того, что ты тут устроила. Ты же теперь у нас в Сайпуре герой, Шара. Спасительница Мирграда! Приветствуем торжествующего победителя, изничтожившего чудище, которое он сам и выпустил на свободу! Слишком много сейчас ведется разговоров в коридорах власти, и я не знаю, какие в конечном счете будут приняты решения. Мне бы очень хотелось рассказать им, как ты напортачила, – но, увы, для этого придется раскрыть тайну существования Склада, чего я, естественно, не могу сделать. Так что, дабы не подвергать опасности мои работающие и продуктивные стратегии, я не буду ничего предпринимать. Я ничего не буду делать – только отдам им то, что они хотят. Тебя.

– Меня?

– Да. Я повышаю тебя в должности, моя дорогая. Теперь ты официально Главный дипломат в Мирграде. Больше не провалишь ни одной секретной операции – должность не позволит.

Шара бледнеет:

– О нет.

– О да. Будешь публичной фигурой. С этого момента я лишаю тебя всех полномочий агента спецслужб. У тебя больше не будет доступа к секретным материалам и операциям. Если ты сделаешь запрос, ни один оперативник Министерства тебе не ответит. Ты станешь лицом Сайпура в Мирграде. Будешь у всех на глазах, получишь большую известность. Уверена, ты сумеешь снискать любовь и аплодисменты публики, – ядовито улыбаясь, говорит Винья.

Шаре становится плохо. Нет ничего – абсолютно ничего! – страшнее для оперативника, чем публичная должность, на которой ему придется считаться со всеми официальными запретами и ограничениями, которые он привык обходить в своей прежней теневой жизни.

– Думаю, ты будешь очень занята, – говорит Винья. – Мирграду и Сайпуру нужно о многом поговорить, как выясняется. Что ж, пусть они говорят через тебя. Я не знаю, сговорились ли вы с этим, как его, Вотровым, чтобы это все устроить, но если да, то что ж – гордись, у вас все получилось. Ну что ж, раз так, принимай на плечи положенный груз работы – никто за тебя ее делать не будет.

«Значит, вот оно, ее наказание, – думает Шара. – Уж лучше суд и тюрьма, хотя кто знает… во всяком случае, с милосердием у Виньи всегда было напряженно…»

Шара осторожно прокашливается. Ей все больше кажется, что она играет в батлан с человеком, который тайно ведет совершенно другую игру, но терять ей нечего, так что…

– Тетушка Винья… послушайте меня, пожалуйста.

– Да?

– Если… если бы я сказала вам, что есть реальная, вполне вероятная угроза… в Мирграде… что я сама, лично, видела доказательства тому, что одно из изначальных Божеств, в той или иной форме, выжило?.. Что бы вы сделали?

Винья смотрит жалостливо:

– И это – твоя великая тайна? Твое ужасное подозрение? Ты за этим, что ли, отправилась на Склад?

– Да. Я уверена в этом. Я абсолютно в этом уверена, тетя Винья.

– О, Шара… Я поступлю точно так же, как и тогда, когда мне это сказали в последний раз. Два месяца тому назад. И перед этим – семь месяцев тому назад. И перед тем разом, и еще раньше, и еще раньше… Я получаю в год в среднем десять докладов, в которых мне сообщают, что боги не умерли, что они живы-здоровы, просто пребывают не здесь, но собираются вернуться. Мы получали такие отчеты регулярно с самой Войны, дорогая. Если бы мы их сложили друг на друга, куча, уверяю тебя, выросла бы до третьего этажа! И все эти люди абсолютно уверены, что это произойдет, – потому что Континент в этом не сомневается. Это их глупая сказочка, отчаянная мечта – прямо как у дрейлингов с их Даувкиндом. Исчезнувшие короли и королевы, которые когда-нибудь приплывут обратно… Это чушь, Шара.

– Но… Я лучше всех разбираюсь в Божественном, я – эксперт в этой области! Разве это не в счет?

– Ты – оперативник, помешавшийся на Божественном, – мягко уточняет Винья. – А это, согласись, совершенно другое дело. У тебя могут быть интересы и увлечения, Шара, но ты прежде всего – слуга Сайпура.

Шара едва удерживается от того, чтобы не выкрикнуть во все горло: «Как ты, тетушка, да? На кого ты работаешь? Кто тебя подкупил? Почему ты стала все скрывать от меня, почему ты так нерационально себя ведешь? Раньше такого за тобой не водилось…» Но она, конечно, не кричит: раскрывать карты в такой ситуации было бы неразумно.

– Возможно, это пойдет тебе на пользу, – продолжает меж тем Винья. – Возможно, это послужит тебе хорошим уроком, и ты сделаешь нужные выводы.

Шара кивает с подавленным видом. А сама думает: «Не сомневайтесь, тетушка, я уже сделала нужные выводы».

– Мне очень жаль, дорогая, но, прошу, больше не выходи со мной на связь таким способом, – говорит Винья. – Во всяком случае, пока все не устаканится. Мы должны быть очень осторожными в такой сложной обстановке. За нами внимательно наблюдают. А чудеса, как тебе известно, крайне опасны.

Винья печально улыбается:

– До свидания, моя дорогая.

И стирает свое отражение со стекла.

Стоя посреди пустой комнаты, Шара вдруг понимает, что осталась совсем одна.

Шара медленно закрывает ставни. Ее руки дрожат от ярости. Ее уничтожили, заставили себя почувствовать беспомощной жертвой. Растоптали ее репутацию и достоинство. А она стояла и смотрела и ничего не могла с этим поделать. «Какой точный расчет, – говорит она себе. – Винья располосовала меня с хирургической точностью. Вот почему я так злюсь – она прекрасно знала, куда бить. Что сказать, чтобы было больнее». Злиться, тем не менее, Шара не перестает.

Если бы можно было с кем-то об этом поговорить. Но единственный человек, с кем можно было побеседовать о Божественном, – это Панъюй. Был. С ним она и разговаривала – в течение тех немногих дней, что продлилась его подготовка.

И тут взгляд ее падает на белый чемодан под столом.

Она подходит, выдвигает его, кладет на стол и замирает в задумчивости.

Шара Комайд окончила курс академии при Министерстве иностранных дел с рекордно низким числом взысканий. Из Фадури она выпустилась с высшим баллом. И она всегда была одним из немногих агентов высокого полета, что сами заполняли все бумаги и писали отчеты – чем очень гордилась.

Шара всегда была хорошим солдатом. Никогда не позволяла себе лишнего. И вот к чему это все привело.

Однако она все равно не может заставить себя просто взять и открыть чемодан.

«Просто помни о том, что твоей карьере и так и эдак уже пришел конец. Рисковать нечем».

Щелкают замки, приподнимается крышка.

Внутри лежит перевязанная бечевкой пачка бумаги. Листы покрыты легким, как паутинка, почерком, и ей не нужно видеть заваливающуюся «Т» или неровную «М», чтобы понять – писал Ефрем. Первая страница отличается от остальных: на ней что-то торопливо начеркали и шлепнули поверх пачки.

На все про все у нее есть один день. После истории с Уравом в посольство скоро прибудут люди Виньи.

Шара устраивается в кресле и развязывает бечевку.

Здравствуйте.

Всегда твой,

Ефрем Панъюй

16-й день месяца Крысы