Книга: Город лестниц
Назад: Выжившие
Дальше: Ты познаешь боль

Воссоздание

Шара идет к потайной двери через комнату. Шагнув в соляной круг, она внутренне сжимается: а ну как тварь воскреснет и бросится? Но ничего не происходит.
Она ощупывает щель в стене, поддевает ее пальцами – бесполезно, та не поддается.
– Подойди, посмотри сам, – зовет она. – Ты видишь здесь ручку? Или кнопку? Или рычаг?
Сигруд осторожно отодвигает ее в сторону тыльной стороной ладони. Потом отходит на шаг и со всей силы бьет ногой в стену.
Тишина взрывается оглушительным треском. Половина двери проваливается, а вторая половина, исходя белесой пылью, вдруг покрывается трещинами и рассыпается на части, как битое зеркало. Над кусочками стены вьются белые, остро пахнущие облачка.
Шара дотрагивается до обломков – на пальцах остаются белые следы.
– Ах, вот оно что, – бормочет она. – Штукатурка.
И она засовывает голову в дыру, вглядываясь в темноту.
Вниз под крутым углом уходят земляные ступени.
Сигруд подхватывает один из шкворчащих канделябров:
– Мне кажется, нам пригодится такая штука.
* * *
Ступени все не кончаются: нескончаемая лестница ведет вниз, под ногами мокро и мягко, потому что они ступают по темной черной глине. Шара и Сигруд спускаются молча. Они не обсуждают тварь, которую только что повстречали, и он не спрашивает, откуда она узнала, как с ней расправиться: восемь или десять лет назад спросил бы, а сейчас – нет. Оба слишком долго проработали вместе, и их теперь мало что может удивить: ну подумаешь, чудесное существо. Увидел, поступил с ним как должно, пошел работать дальше. Хотя вот таких волшебных существ они, конечно, еще не видали. Вот же гадость.
– Как ты думаешь, в каком направлении мы движемся? – спрашивает Шара.
– На запад.
– К колокольне?
Сигруд кивает после некоторого раздумья.
– Значит, скоро мы окажемся… прямо под ней.
– Да. Более или менее.
Шара припоминает, как газовая компания отказалась от подряда в этом квартале, решив не тревожить то, что похоронено под Мирградом.
– У меня вот вопрос, – замечает Сигруд. – А как они это все сделали, и никто даже не заметил?
Шара осматривает стены туннеля:
– Похоже, этим ходом довольно долго пользовались. Смотри, как стены обтерлись. Но все равно, похоже, что прокладывали они его… огнем. Они его выжгли.
– Что?
Она показывает на черные отметины на стенах. И на песчаные выступы, спекшиеся в стекло.
– Это что же, кто-то взял и выжег в земле такую дырищу? – удивляется Сигруд.
– Похоже на то, – кивает Шара. – Как паяльником в металлической пластине.
– Ты такое раньше видела?
– По правде говоря… нет. И то, что я вижу, мне определенно не нравится.
Белые огоньки свечей высвечивают земляные стены. До щеки нежно дотрагивается странный сквознячок. Шара поправляет очки.
Ступеньки сглаживаются – или расплавляются? Стены отступают, а потом из земляных становятся каменными – хотя нет, это же не просто стена, это барельеф, причем крайне искусно высеченный… И хотя в дрожащем свете трудно рассмотреть узор, Шара уверена, что видела хрупкую фигурку Аханас и указующий перст Таалавраса.
А проход становится все шире и шире. А потом и вовсе куда-то исчезает.
– Батюшки… – бормочет Шара.
Свет свечей разгоняет тьму. Тени отступают, раздвигаясь, подобно занавесу, открывая глазам огромный зал.
Вспыхивают, дрожат, взблескивают отблески на дальних стенах, на резном камне…
– Батюшки мои…
Она осматривается. Зал огромен и чем-то напоминает гигантскую матку: потолок и кровля закругляются и смыкаются в единой точке, образовывая подобие гигантского сталагната. Зал разделен на шесть частей, сходящихся в центре подобно лепесткам и рыльцу невероятно пышной орхидеи. И каждый дюйм стен, потолка и пола покрыт резьбой: тут глифы, сигилы и пиктограммы, изображающие события нездешние и приводящие в благоговейный ужас: вот мужчина извлекает шипастый цветок из черепа и обвивает стебель вокруг языка, а вот три выпотрошенные женщины купаются в горном потоке, и глаза их подобны стеклянным бусинам, а с берега смотрит олень. Вот женщина зашивает надрез у себя под мышкой, а оттуда высовывается пустое лицо мужчины, словно бы она зашивает мужчину внутри себя. В небе кружат четыре ворона, под ними мужчина вонзает копье в землю, и оттуда бьет вода… и так далее и тому подобное: образы великого и тайного смысла, ей недоступного и неведомого.
– Где… – Сигруд хрюкает, откашливается и громко сглатывает. – Где мы?
В центре, у подножия «сталагната», Шара видит кучку рыхлой земли. Откуда ей здесь взяться? Она идет вперед, осторожно ступая по наклонному полу.
Сталагнат оказывается винтовой лестницей, поддерживаемой пятью колоннами: изначально их было шесть, но одну, как она замечает, убрали.
Шесть залов, шесть колонн, шесть Божеств…
Лестница упирается в заваленную землей дыру в потолке – там камни и крошащийся суглинок, словно земля над лестницей просела.
– Конечно, – осеняет ее. – Естественно!
– Что такое? – спрашивает Сигруд.
Шара осматривает первую колонну: она покрыта искусной резьбой, уподобившей камень стволу сосны, по которому ползет язычок пламени. Следующая колонна прямая и строгая, ее испещряет сложный повторяющийся орнамент, в котором угадываются математические формулы. А следующая колонна изваяна так, что напоминает пальмовый ствол, только вместо обрубленных листьев там зубы и ножи, и тысячи сплавленных клинков хищно устремляют вверх свои острия. А следующая имеет вид переплетенных лоз, извитых и старых, и сама колонна чуть изогнута подобно растению. А последняя из пяти колонн напоминает смерч, в котором хаотично закружило бутоны цветов, мех, листья, песок, – чего там только нет…
Шара сжимает кулаки и дрожит, как школьница:
– Вот оно! – радостно кричит она. – Значит, это оно и есть! Самое настоящее! Просто оно все время было внизу!
– Что за оно? – осведомляется Сигруд, на которого архитектурные красоты не произвели вовсе никакого впечатления.
– Ты что, не видишь? Святилище! Все говорили, что колокольня Престола мира уменьшилась после Мига! Но это не так! Потому что – вот оно, основание колокольни!
И она обводит рукой колонны, подпирающие лестницу:
– Эти ступени ведут наверх!
– И что?
– А то! Что колокольня не уменьшилась! Храм просто ушел под землю – вот что! Та убогая глиняная мазанка в парке никогда не была истинным Престолом мира! А ведь все так считают, даже в здесь, в Мирграде! А Престол мира – вот он! Это здесь Божества сходились и разговаривали!
Шара большую часть своей взрослой жизни посвятила изучению истории, поэтому открытие такого масштаба буквально кружит ей голову – ну и что, что это история Континента, сейчас не до патриотизма. Но тут подает свой трезвый голос рассудок: «Странное совпадение, не находишь? Главная святыня Мирграда просто взяла и ушла под землю, и никто об этом не знал восемьдесят лет? А Эрнст Уиклов, единственный изо всех людей, вдруг взял да и пробурил туннель сюда? Никто не прокладывает подземные ходы в неизвестность – нужно знать, куда хочешь выйти. Так что он знал. А если знал – значит, кто-то рассказал ему об этом».
Шара вынимает свечку из канделябра, который держит Сигруд.
– Иди. Расскажи Мулагеш. Быстро! Если новость об этом зале просочится в город, и люди узнают, что Престол все еще существует… и что он в руках сайпурцев… ох, тогда нам светит новое Лето Черных Рек. И да, пусть запустят перехват и возьмут Уиклова. Оповестить все блокпосты, внутри и снаружи города. Мы собрали на него достаточно – хотя бы для допроса, если не для ареста.
– А ты что будешь делать? – интересуется Сигруд.
– Останусь здесь и осмотрю зал.
– Одной свечки тебе достаточно?
– Она, вообще-то, тебе предназначается.
И она отдает ему свечку и показывает на канделябр:
– А вот это отдай мне, пожалуйста. Мне нужнее.
Сигруд заламывает бровь, пожимает плечами и отдает канделябр Шаре. И уходит вверх по земляному туннелю. На ступенях некоторое время пляшут слабые отблески света, а потом затухают. И Шара остается одна в огромном зале.
Свечи шипят и плюются воском. Где-то тихо капает вода – чпок… чпок… кап-кап-кап… А со стен на нее смотрят тысячи каменных глаз.
* * *
Она не сразу привыкает к мысли, что это не пещера, а храм, который должен стоять над землей. Вот почему в стенах каждого выпуклого зала зияют огромные дыры – там ведь были гигантские окна, и, хотя она стоит далеко от них, у самой винтовой лестницы, похоже, что все они разбиты, – хотя нет, не все. Одно цело. Значит, вот что случилось со знаменитыми витражами Престола мира… Они разбиты, и осколки их почили в грязище под городом.
Шара оглядывает шесть атриумов: каждый отделан в особом стиле, видимо соответствующем вкусам отдельного Божества, – так же, как и поддерживающие лестницу колонны. Да, вот сигилы Олвос, Таалавраса, Аханас, Вуртьи, Жугова, а вот и…
– Хм.
Да уж. Несмотря на то что Престол мира целиком ушел под землю, целостность он, похоже, не сохранил: стены, пол и потолок одного атриума гладкие и чистые. Никакой резьбы. Словно бы кто-то прошелся с напильником и все это счистил.
И тут Шара видит: кто-то совсем недавно взялся за реставрацию этого пустого зала! Вот, часть пола выложена резными плитами – и они гораздо темнее камня, которым отделаны остальные атрии. Но работа не окончена, кругом разбросаны фрагменты узора: образы, слова, сигилы – недорассказанные истории и недописанные мифы. И очень много пустых мест, над которыми еще не начинали трудиться.
На этих новых темных камнях то и дело повторяется рисунок: человекообразная фигура в центре зала выслушивает просителя. И рядом – знакомая сигила: весы, схематически прорисованные как две черточки на квадратной вилке-ножке.
Руки Колкана. Ждут, чтобы взвешивать и судить…
Шара оглядывается: так и есть, колонны в этом атриуме нет. Исчезла.
Вот так вот можно отредактировать не просто книгу, а историю мира. Диковатое ощущение…
«А ведь раньше здесь все было изузорено, как и в других секциях, – думает Шара. – Держу пари, все исчезло в 1442 году, когда Колкан бесследно пропал из нашего мира». Она смотрит на разложенные в прихотливом порядке пиктограммы. А теперь кто-то взялся вписать недостающие строки в историю…
Шара усмехается: похоже, кое-кто слишком серьезно относится к термину «реставрационизм».
Но ведь это тщетные усилия! Сколько тут еще пустого потолка, пола и стены? На вид, несколько тысяч квадратных футов! И потом, разве им известно, что тут было изначально изображено? И откуда они взяли этот камень?
Шара подбегает и начинает рассматривать плиты пола. Камни сами по себе прекрасны – темные, гладкие, таких она еще не видела. И пиктограммы незнакомые, на них неизвестные события и деяния: Колкан здесь изображен в длинной мантии с капюшоном, вот он делает разрез на обнаженном человеческом теле, и оттуда вырывается чистый белый свет, заливая пологие холмы вокруг.
Может, это камни из другого храма? Она проводит пальцем по изгибам резьбы. Кто-то взял их из сохранившегося храма Колкана и привез сюда. Чтобы отстроить заново принадлежащую Колкану часть Престола мира…
Неужели все это дело рук Эрнста Уиклова?
И тут она видит – впереди что-то шевелится. Шара медленно поднимает взгляд. На стене что-то… дергается?..
Вглядевшись, она понимает, что смотрит на здоровенную пустую раму. Та стоит на полу всего в нескольких ярдах, и ничего, естественно, не дергалось – точнее, это тень от рамы плясала на стене в дрожащем пламени свечек.
Шара осматривает остальные залы – ни в одном нет такой рамы. Видимо, ее сюда притащил тот же человек, что пытался восстановить атриум Колкана, – и, наверное, он же проделал подземный ход, заключил мховоста в магический круг и оставил его сторожить потайную дверь.
Шара идет к раме. Это каменный дверной проем высотой примерно в девять футов. Логично, ведь в довоенные времена, до Мига, континентцы были гораздо выше ростом – сказывалось хорошее питание. Косяки отсутствующей двери изукрашены искуснейшей, поражающей воображение резьбой (впрочем, это типично для артефактов Божественной эпохи): тут и густой мех, который так и хочется погладить, и сухое дерево, и меловой камень, и скворцы. Но резьба не имеет никакого отношения к Колкану, во всяком случае, Шара читала, что Колкан терпеть не мог украшения любого рода…
Шара дотрагивается до каменной скворушки:
– Разве ты – не любимая птичка Жугова?
Она дотрагивается до птички, и дверь отъезжает назад. Шара смотрит вниз – ага, рама укреплена на четырех металлических колесиках. Шара снова толкает ее – и та со скрипом отъезжает дальше. Интересно, кому могла понадобиться дверная рама на колесиках?
Шара разглядывает окно Колканова атриума. В каждом зале изначально было по витражу, посвященному каждому из Божеств. Сохранилась масса свидетельств их красоты – люди восторгались непередаваемой игрой синего и красного, такой тонкой, что глаз ее не воспринимал, зато сердце – сердце чувствовало прекрасно. Очень жаль, что витражи разбились. Но, с другой стороны… а почему стекло в Колкановом зале цело? Оно прозрачное, без единого рисунка, но – целое. Шара медленно водит перед ним канделябром, вглядываясь в отражение: это обычное, ничем не примечательное окно. Да, большое и прозрачное, но обычное. Возможно, витраж исчез, оставив после себя простое стекло, в миг, когда исчез Колкан? Но если даже так, то почему это стекло уцелело, а остальные – разбились?
Она поднимает канделябр и осматривает остальные круглые залы.
Некогда, в дни ее молодости, тетушка Винья отвела ее в Национальную библиотеку в Галадеше. Шара читала запоем, но на тот момент она даже представить себе не могла истинную ценность книг, возможности, которые они предоставляют: что их можно сохранить для вечности, запасать их, как инженеры запасают воду, только это бесконечный ресурс времени и знания, хранящийся в чернилах и бумаге и выстроенный вдоль полок… Что это память, принявшая физический облик, совершенный и неизменный, подобный залитому в стекло шершню: жало наготове, с него свешивается капелька яда, мгновение остановлено и пребудет таковым навеки…
Тогда она испытала настоящее потрясение. Это было – тут в голове быстро мелькнуло воспоминание о том, как они с Во читали друг напротив друга в библиотеке, – это было очень похоже на первую любовь.
А теперь она вдруг нашла все это под землей, словно бы все чувства, слова и рассказы жителей Континента уносило дождевой водой, и влага эта впитывалась в землю, просачивалась сквозь глину, по капле, по капельке, через пустоты в грунте – медленно кристаллизуясь здесь, в этом огромном зале.
И вот теперь во тьме под Мирградом Шара Комайд ступает на древний камень, и любовь вновь настигает ее.
* * *
На лестнице гулко топочут. Шара отрывает взгляд от пиктограммы Олвос – так и есть, ступени залиты ярким светом. Свечи несут.
Вбегает Мулагеш, за ней Сигруд и двое солдат с канделябрами. Быстрым взглядом она окидывает огромную внутренность храма и расстроенно опускает плечи: мама дорогая, ну мы и влипли. И вздыхает:
– Твою маман…
– Это же настоящее археологическое открытие! – радостно восклицает Шара.
Она уже идет навстречу губернатору через атриум.
– Угу, можно и так назвать, – мрачно отзывается Мулагеш.
– Вы людей у входа поставили?
– Да. Пятеро солдат.
– Смотрите, сколько тут всего! – Шара осторожно обходит грязную лужу. – Огромное помещение, гигантское! Полагаю, это самое серьезное открытие со времен войны, со времен Мига! Это величайшее историческое открытие в… мгм… истории! Да найди мы хотя бы часть здешней стены или пола, фрагмент камня со здешними пиктограммами – даже это было бы почитай что революционным свершением в науке, в Галадеше бы с ума сошли от радости, а тут – у нас целое здание, целое, нетронутое! Это… – у Шары перехватывает дыхание от восторга, – это же просто в голове не укладывается!
Мулагеш оглядывает своды потолка. И поглаживает шрамы на челюсти костяшками пальцев:
– Это точно. Не укладывается.
– Смотрите! Вот здесь, в этой секции! – Шара наклоняется. – Эти барельефы площадью в несколько квадратных ярдов – да они дают нам больше знания об Аханас, чем все многолетние исторические разыскания! Мы же почти ничего о ней не знаем! Аханастан, как вам, должно быть, известно, чрезвычайно пострадал от Мига – да что там – он практически исчез, целиком. И Сайпуру пришлось отстроить его почти с нуля!
– Угу.
– Но этот барельеф объясняет, почему он исчез! Он подтверждает теорию, что Аханас, по сути, вырастила город, посеяв чудесные семена, которые затем выросли в здания, дома, улицы, фонари… Персики светились по ночам и так освещали улицы, а вместо водопровода и канализации была виноградная лоза, по которой все закачивалось и откачивалось… Это невероятно!
Мулагеш почесывает уголок рта:
– Да уж.
– А когда Аханас умерла, все, абсолютно все это исчезло. Более того, теперь есть еще одно объяснение тому, откуда взялась эта лакуна в знаниях! Если все, что здесь сказано, правда, то аханастани действительно верили, что всякая жизнь и все части тела священны, – и потому они не принимали лекарств, не стригли волосы, не брились и не стригли ногти, не чистили зубы и даже… не омывали… мгм… нижнюю часть тела.
– Хммм.
– Но это потому, что они в этом и не нуждались! Аханас справлялась сама, все их нужды удовлетворялись сами собой! Они жили в полной гармонии с огромным городом, это была органическая цивилизация! Но после Мига, когда по Континенту стали распространяться болезни, они наверняка отказались принимать лекарства, не стали лечиться… Поэтому практически все аханастани Континента попросту умерли! Не выжили! Вы можете себе такое представить? Можете?
– Угу, – кивает Мулагеш. И любезнейшим голосом добавляет: – Вы ведь понимаете, что нам придется завалить подземный ход, не так ли?
– А эта секция, – продолжает было тараторить Шара, – она… она…
И тут она опускает голову и медленно выдыхает. И медленно поднимает взгляд на губернатора.
Мулагеш мрачно улыбается и кивает:
– Естественно, понимаете. Вы прекрасно знаете, что подобную штуку невозможно сохранить в тайне. Мы не сможем скрыть, что нашли под землей громадный храм. Ну поставим мы часовых. А люди начнут спрашивать: а что это они тут часовых понаставили, и что это они здесь стерегут, и они будут спрашивать и спрашивать и в конце концов докопаются до истины. Или начнем мы раскопки, к примеру, станем изучать все это, исследовать, и тут же все увидят, что сюда нагнали технику и людей, – и опять же начнут спрашивать. И они будут спрашивать и спрашивать, пока не докопаются, что тут и как. Проблем, – Мулагеш обтачивает обломанный ноготь о край барельефа, как о маникюрную пилку, – не избежать. А самое страшное – об этом знает Уиклов. И если мы тут начнем копаться и что-то делать, он тут же воткнет нам нож в спину: «Ляляля, подлые сайпурцы прячут от нас святой храм в земле, трогают наши святые изображения своими грязными сайпурскими пальцами, ляляля». Вы представляете, как у них у всех бомбанет? Вы представляете, что случится, посол? Я даже не судьбу вашего расследования имею в виду – я о целом Континенте сейчас говорю. И о Сайпуре тоже.
Шара вздыхает. Она ожидала, что этот довод приведут, но надеялась, что удастся избежать радикальных мер.
– Вы действительно хотите… просто обрушить свод? Вы действительно считаете, что это – лучший выход из положения?
– Я бы предпочла залить этот поганый туннель цементом. Но техника привлечет слишком много лишнего внимания. Тут у входа вбиты деревянные стойки, это сто процентов крепеж. Справимся за час.
– А как быть с уликами? Тут кто-то работал. Реставрировал резьбу в атриуме Колкана. Они сюда даже каменный дверной проем притащили, хотя я понятия не имею, зачем. Но, как бы то ни было, этот кто-то явно сотрудничает с Уикловым!
– Вы настолько уверены в этом, что готовы рискнуть? А если континентцы пронюхают о храме?
Шара трет глаза, затем прислоняется к стене и окидывает взглядом Престол мира.
– Я смотрю на это, – говорит она, – и понимаю, что я бы тут с радостью провела остаток жизни. Смотрела бы, изучала каждую завитушку…
– Если бы вы были историком, – говорит Мулагеш, – вы бы так и поступили.
Шара вздрагивает – слова губернатора неприятно задели ее.
– Но вы – не историк, посол. Вы – слуга государства, – тихо говорит Мулагеш. – Мы обе выполняем свой долг. У нас есть обязанности. К здешним барельефам отношения не имеющие.
В голове у Шары звучит спокойный голос Ефрема Панъюя: «Какая правда вам ближе?»
Канделябры плюются воском. На стенах танцуют тысячи теней. Древние лица сердито смотрят из мрака.
– Хорошо. Заваливайте ход, – говорит Шара.
* * *
А потом она плетется и плетется вверх по лестнице, а ступени все не кончаются. Шара пытается запомнить, намертво отпечатать в памяти все, что она увидела, все, что прочитала. Во имя всех морей, мы не можем себе позволить потерять и это…
– Значит, там внизу ничего чудесного не было? – спрашивает Мулагеш.
– Во всяком случае, мне на глаза ничего такого не попалось… – с отсутствующим видом откликается Шара.
– Фух, как хорошо-то, – говорит Мулагеш. И, достав из кармана пальто конверт, передает его Шаре. – Мы тут просматривали выкраденные страницы списка предметов со Склада, и мне аж поплохело: вдруг эти штуки не только там лежат, вдруг они еще где-то завалялись и кто-то на них наткнется! Именно эти двадцать страниц сильно обрадовали реставрационистов. Точнее, что-то из списка. Но я думаю, что им в руки попала и куча других листов. Мы не знаем, сколько…
Так, а вот на это стоит отвлечься. Шара выхватывает конверт из руки Мулагеш, вскрывает его и читает:
356. Полка С4–145. Травертиновы сапоги: с их помощью можно делать огромные, в несколько миль шаги и пересечь Континент за день. ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНО, чтобы одна нога обязательно касалась земли: изначально здесь была вторая пара, но во время испытаний человек, надевший сапоги, подпрыгнул и улетел в стратосферу. Оставшаяся в наличии пара сохраняет чудесные свойства.
357. Полка С4–146. Колканов ковер: маленький коврик, который СОВЕРШЕННО ТОЧНО может летать. ЧРЕЗВЫЧАЙНО сложен в управлении. Хроники сообщают, что Колкан благословил каждую нить ковра, наделив ее чудесной способностью летать, так что теоретически каждая нить способна поднять в воздух многотонный вес – мы, правда, не решились провести испытания. Сохраняет чудесные свойства.
358. Полка С4–147. Игрушечная тележка: исчезает в новолуние, снова появляется в полнолуние, доверху наполненная медными монетками с профилем Жугова. Однажды вернулась нагруженная костями (не человеческими). Сохраняет чудесные свойства.
359. Полка С4–148. Стеклянное окно: изначально служило тюрьмой многочисленным арестантам-аханастани, которых помещали внутрь стекла. После гибели Аханас окно два месяца кровоточило, арестантов больше никто не видел.
360. Полка С4–149. Эдикты Колкана: книги с 237 по 243. Семь томов посвящены женской обуви: как ее изготавливать, носить, выбрасывать, чистить и так далее.
– М-мама дорогая… – тихо говорит Шара.
Мулагеш останавливается, чтобы чиркнуть спичкой о камень, торчащий из стены туннеля.
– Да уж…
– Выходит, Склад набит вот такими вот штуками?!
– Ну им просто попалась часть каталога, в которой сконцентрированы активные, не потерявшие чудесных свойств артефакты. И стекла много, кстати…
– Божества очень любили стекло. Тайники там устраивали… – бормочет Шара.
– В смысле?
– В смысле прятали туда вещи. Или людей. Жрецы знали, как совершать чудо Освобождения, точнее, их было много, таких чудес. Человеку посылали обычную стеклянную бусину, он совершал нужное чудо, разбивал стекло, а там… – Шара совершает в воздухе пассы, – …горы золота, особняк, замок, невеста или… в общем, все что угодно.
И она замолкает, снова погружаясь в чтение: список завораживает ее. И пугает до смерти. Зачитавшись, она даже едва замечает, что выходит из туннеля, – ах да, света больше, в комнате мховоста ярко горят свечи в канделябрах…
Мулагеш кивает двум молодым солдатикам с топорами и кувалдами:
– Вперед, – приказывает она.
Солдаты идут в туннель.
Шара читает последние страницы.
Кулаки ее сжимаются, едва не разорвав бумагу.
– Подождите! – кричит она. – Стойте, подождите!
– Подождать? – возмущается Мулагеш. – Чего?
– Смотрите, – говорит Шара.
И показывает на один из пунктов:
372. Полка С5–162. Ухо Жугова: покрытый резьбой каменный дверной проем, в котором нет двери. Укреплен на железных колесиках. Считается, что у него есть проем-близнец, и, вне зависимости от того, где находится другое Ухо, и при условии соблюдения правил использования, можно войти в одну дверь и выйти из другой. Мы полагаем, что проем-близнец уничтожен. Чудесные свойства утрачены.

 

– Вы припоминаете, – спрашивает Шара, – каменную дверь в атриуме Колкана? Мы только что ее видели?
– Да-да-да… – Мулагеш медленно поднимает глаза – причем лицо ее не меняет своего выражения. – Вы… думаете…
– Да.
Мулагеш на мгновение задумывается:
– Значит, если одно Ухо тут внизу…
– …а его близнец – в здании Склада…
Они смотрят друг на друга еще секунду. А потом одновременно бросаются к туннелю. Сигруд и еще двое солдат изумленно смотрят на это, а потом тоже бегут к лестнице.
* * *
– А все-таки, если подумать, это все равно самый лучший выход, – нараспев произносит Мулагеш. Губернатора не видно – темно. – Взять и размолотить эту гадость.
Шара поднимает канделябр повыше, оглядывая дверной проем:
– Вы разве не хотите узнать наверняка, пользовались дверью или нет? А что, если они сумели пробраться на Склад?
Слышится тихое потрескивание – Мулагеш затягивается сигариллой.
– Они могли туда пробраться, дотронуться до какой-нибудь жути и благополучно помереть.
– Ну тогда я лично с удовольствием посмотрела бы на труп.
И оглядывает резную каменную раму: неужели ничего? Ни надписи, ни словечка, ни рычажка, ни кнопки? Впрочем, такие вещи не нуждаются в механизмах. Точнее, механизм у них есть, но это механизм чуда, он куда более абстрактен…
Сигруд безмятежно лежит на полу, словно отдыхает на солнечном пригорке.
– Может, – замечает он, – нужно что-то с другой дверью сделать?
– Предпочтительный вариант лично для меня, – отзывается Шара. И бормочет строки из Жугоставы – впустую, дверь никак не реагирует. – Тогда эта дверь бесполезна. Если, конечно, Склад хорошо охраняется.
– Он прекрасно охраняется! – сердито гаркает Мулагеш.
Шара пробует зайти с другой стороны – а вознесем-ка мы хвалу главным святым из числа жугостани! И это тоже не срабатывает – дверь не подается. Вот, значит, как чувствует себя распутник, пытающийся склеить девицу на вечеринке, – то один комплимент отпустит, то другой…
– Мне все-таки кажется, – наконец говорит она, – что я делаю что-то не то.
Мулагеш с трудом подавляет свирепый зевок:
– С чего это вы так решили?
Шара рассеянно переводит взгляд на дальнюю стену атриума Жугова: на одной из пиктограмм запечатлена какая-то невероятно сложная по эквилибристике оргия.
– Жугов требовал, чтобы ему доказывали преданность не словами, а делом. Ввязывались во что-нибудь безумное, спонтанно, отдавая всего себя…
Оргией предводительствует некая фигура в остроконечном колпаке, в одной руке у нее кувшин вина, а в другой – нож.
– Он требовал, чтобы ему приносили жертвы кровью, потом, слезами, эмоциями…
И тут она припоминает знаменитый пассаж из Жугоставы: «Те же, что не желают расставаться с кровью и страхами, отвергают вино и забавы, кто, получив возможность выбрать, дрожат и в страхе отступают, – о нет, таковые не будут допущены ко мне».
Вино. И плоть. Вот она, разгадка.
– Сигруд, – говорит Шара. – Дай-ка мне свою фляжку.
Сигруд поднимает голову и недоуменно хмурится.
– Я знаю, у тебя есть. И да, мне на это плевать. Просто дай мне флягу. И кинжал.
Мулагеш тушит сигариллу о стену, огненными брызгами летят искры.
– Что-то мне совсем не нравится, какой оборот приняло это дело…
Сигруд поднимается, шебуршится в карманах пальто, там что-то позвякивает – без сомнения, какой-то крайне неприятный инструментарий – и вынимает здоровенную бутыль коричневого стекла.
– Это что? – спрашивает Шара.
– Сказали, что сливовое вино, – пожимает плечами Сигруд. – Но пахнет оно… в общем, сдается мне, что тот торговец малешко наврал.
– А ты… попробовал?
– Ну да. И даже не ослеп. Так что… – и он протягивает ей кинжальчик.
«Это либо сработает… – думает Шара, – либо я окажусь в крайне неловком положении…» Сигруд выдирает из бутыли пробку – да уж, пахнет это пойло так, что аж глаза слезятся, – а она стаскивает зубами перчатку со свободной руки. Так, надо собраться. И Шара режет ладонь кинжалом.
Мулагеш ошалело охает:
– Это что еще за…
Шара приникает к порезу и слизывает кровь – рана кровоточит обильно, кровь заполняет рот, вкус у нее медно-соленый, Шару тошнит. И она отрывает ладонь от губ и делает быстрый глоток из бутыли.
Да уж, такой дряни ей еще не проходилось пробовать. Желудок содрогается в рвотных спазмах, рвота карабкается вверх по пищеводу… Нет, нет, сейчас нельзя! Она разворачивается к дверному проему, разевает рот и оплевывает пустоту в раме замешанной на алкоголе кровью.
Вот теперь – можно. И даже сил нет посмотреть, сработало или нет. Шара успевает отдать бутыль и кинжал Сигруду, падает на четвереньки, и ее бурно рвет. Впрочем, большая часть содержимого желудка покинула ее еще при виде мховоста, поэтому блевать почитай что и нечем.
Она слышит, как Мулагеш нечленораздельно кхекает и охает.
И как тихонько скрипит сталь – это Сигруд потянул черный кинжал из ножен.
– Что? – хрипит она. И утирает выбитые рвотой слезы. – Что там? Получилось?
Она поднимает голову: мгм, да. Действительно, пока непонятно.
Дверной проем залила непроницаемая чернота, словно кто-то, пока она не смотрела, вставил туда пластину черного графита. Одна из солдат Мулагеш, любопытствуя, забегает за дверь – что ж, ее совершенно не видно за глухой тьмой внутри. Девушка высовывается с другой стороны двери:
– Ну что? Ничего?
– Ничего, – качает головой Мулагеш. – А что, оно должно было повести себя… – ей явно не хватает слов: – …Так?
– По крайней мере оно отреагировало, – вздыхает Шара. Берет канделябр и подходит к двери.
– Осторожно! – вскрикивает Мулагеш. – Вдруг… не знаю… оттуда что-нибудь возьмет и выпрыгнет!
И тут Шара замечает, что чернота внутри проема не так плотна, как кажется: она подходит ближе, тени отступают, и из тьмы выплывают высокие металлические стеллажи и трухлявый деревянный пол.
«Полки, – понимает она. – Я вижу ряды полок. Очень много рядов полок».
– Во имя всех морей и звезд… – шепчет Мулагеш. – Что это?
Сердце Шары екает: неужели это вид с полки С5–162, на которой стоит парное Ухо Жугова?
Шара поднимает с пола комок земли, прикидывает расстояние и запускает его в дверь.
Комок пролетает через дверной проем, исчезает в темноте – и, судя по глухому удару о деревянный пол, падает наземь.
– Пролетел насквозь, – глубокомысленно замечает Сигруд.
«Итак, – мелькает у Шары в голове, – владыка Жугов все-таки позволил нам войти в свою тень».
А вот это – тоже серьезная проблема. Она ничего не говорит вслух, но мрачно думает: только что они обнаружили вполне себе живое божественное существо из сотворенных Жуговым, а теперь вот глядите: один из его чудесных артефактов вполне себе функционирует… «Интересно, – думает Шара, – кто, кроме каджа, присутствовал при смерти Жугова?..»
Так, пора возвращаться к делу.
– Ну что ж, заглянем и посмотрим, что там и как?
* * *
Ее на мгновение накрывает тенью, пламя свечей в канделябре съеживается и едва не угасает – а потом тянет неприятным сквознячком, и… и все, скрипит под ногами рассохшийся деревянный пол.
Она вышла. С той стороны.
Шара делает осторожный вдох и тут же захлебывается кашлем.
Воздух внутри Запретного Склада – немыслимо затхлый, куда там до него Престолу мира: словно бы ты зашел с улицы в дом стариков-скопидомов. Шара жалостно перхает в окровавленный платок, которым обмотана ладонь.
– Здесь что, вообще вентиляции нет?
Мулагеш, прежде чем войти в дверь, предусмотрительно обвязала голову банданой.
– На хрена ж она тут сдалась? – зло вопрошает она.
Сигруд входит следом. Если воздух и доставляет ему неприятности, он этого никак не показывает.
Мулагеш оборачивается к двери-близнецу. Та удобно расположилась на самой нижней полке стеллажа С5. Двое оставшихся в атриуме солдат тревожно переминаются с ноги на ногу и смотрят на них.
– Нет, это что, все взаправду происходит? – громко вопрошает Мулагеш. – Мы вот так взяли и перенеслись на несколько миль от Мирграда?
Шара поднимает канделябр вверх: над их головами уходят в высоту полки – да их тут с четырехэтажный дом понаставлено… Где-то совсем высоко Шара различает – или ей только кажется? – жестяную крышу. В дюжине футов притаился огромный скелет старинной лестницы на колесиках.
– Я бы сказала, что, раз мы здесь, – да, мы взяли и перенеслись.
И вот они втроем стоят посреди Запретного Склада и прислушиваются.
Темнота полнится поскрипываниями, вздохами и глухим гулом. Звякают монетки, кто-то скребется о дерево. Похоже, давление воздуха в зале постоянно меняется – или ей кажется? Но нет: либо что-то внутри Склада обморочило ее организм, и кожа, внутреннее ухо и синусы шлют ложные сигналы, либо тысячи безмолвных сил накатывают на нее подобно океанским течениям – и растворяются в воздухе.
Сколько же здесь припрятано артефактов? Молчащих во тьме, но активных, работающих? Эхо скольких божественных слов все еще гуляет под этой крышей?
Сигруд указывает вниз:
– Посмотри-ка.
На деревянном полу толстым слоем лежит пыль, но в этом проходе ее покров потревожен – и недавно. Следы. Много следов.
– Я так понимаю, – говорит Мулагеш, – что здесь натоптал наш таинственный противник.
Шара пытается сосредоточиться: цепочки следов идут сразу во все стороны и путаются. Похоже, злоумышленник успел прогуляться сюда не один раз.
– Нужно смотреть, все ли стоит, как стояло, не производились ли с предметами какие-то манипуляции, – говорит Шара. – А потом, нам нужно понять, не пропало ли что-то. Логично ожидать, что если что-то пропадет – то с полок из нашего списка. Ведь именно там находилось что-то, что весьма заинтересовало реставрационистов. Так что… – она быстро просматривает страницы, – …нам нужно осмотреть полки С4, С5 и С6.
– Так ведь он мог просто взять и спереть первую попавшуюся вещь, – вздыхает Мулагеш.
– Да. И так могло быть.
Большое вам спасибо, госпожа губернатор, за то, что лишний раз напомнили о бесплодности наших усилий.
– У каждого есть свечки, правильно? Так вот, давайте разделимся, ну, конечно, присматривать надо друг за другом… и вообще, нам нужно отсюда как можно скорее убраться. И я не думаю, что в этом есть необходимость, но все равно скажу: ничего не трогать. Не ничего не трогать – а вообще – ничего – никогда – не – трогать. И если что-то попробует привлечь ваше внимание или попросит… помочь, так вот – не помогайте и не обращайте внимания. Просто идите мимо.
– А что, эти… предметы… действительно соображают? В смысле у них собственные мозги есть? – удивляется Сигруд.
Память услужливо подсказывает Шаре длинный список чудесных предметов, обладавших собственным разумом – либо имитировавших таковой.
– Вы, главное, просто ничего не трогайте, – говорит она. – И от полок – ото всех! – подальше держитесь.
Шара идет к полкам стеллажа С4, Мулагеш – С5, Сигруд – С6. Идя по проходу, она размышляет о том, сколько лет этому зданию. Скрипучие полки скоро разменяют девятый десяток. И каждый год оставил на них отпечаток.
– Кадж не считал, что свезти все на склад – это окончательное решение проблемы, ведь так? – шепотом произносит она, оглядывая стеллажи. – А мы – мы просто делали вид, что этого места не существует. И думали, что все как-нибудь само рассосется.
Каждое место на полке помечено крохотной металлической табличкой с номером. И все, более никакой информации о помещенном на полку предмете нет. А предметы, надо сказать, там лежали, мягко говоря, самые разнообразные.
Вот полка, целиком занятая разобранной на части огромной статуей. На месте лица – гладкая поверхность, даже черты не намечены. Только орнамент идет по всей голове – фракталоподобный, извивающийся. «Таалаврас, – думает Шара. – Или одно из его воплощений».
Деревянный ящик, весь опутанный цепями со множеством замков. Изнутри доносится мелкий топоток и поскребывание, словно бы множество маленьких существ царапают дерево коготками. Здесь Шара старается не задерживаться.
На верхней полке источает нездешний свет золотой меч. Рядом стоят двенадцать коротких толстых стеклянных колонн. И тут же – большая серебряная чаша, усаженная драгоценными камнями. А следом – горы и горы книг и свитков.
Она идет дальше. Вот шестьдесят оконных стекол. Латунная нога. Мертвое тело, запеленутое в одеяло, перевязанное серебряной бечевкой.
А конца прохода, кстати, даже не видно. «Здесь лежат, – думает она, – полторы тысячи лет истории. Истории артефактов».
Историк в ней говорит: «Ах, как же прекрасно, что кадж решил сохранить все это!»
Оперативник возражает: «Он должен был уничтожить все эти предметы, все до единого, при первой же возможности».
– Посол? – слышится голос Мулагеш.
– Да?
– Вы… что-то сказали сейчас?
– Нет. – Некоторое время Шара молчит. – Нет, не думаю, что я что-то говорила вслух.
Ответом ей служит долгое молчание. Шара осматривает коллекцию серебряных больших пальцев.
– А может быть так, чтобы эти штуки разговаривали у тебя в голове? – интересуется наконец Мулагеш.
– Здесь все может быть, – отвечает Шара. – Просто не обращайте на это внимания.
Ведро, полное детской обуви.
Трость из конского волоса.
Шкаф, из которого вываливаются древние пергаменты.
Маска из ткани в виде лица старика.
Деревянная статуэтка мужчины с семью эрегированными членами разной длины.
Она пытается сосредоточиться на поиске, но мозг лихорадочно перебирает все бережно сохраненные в памяти легенды, пытаясь пристроить увиденное здесь в тысячи старинных сюжетов. Неужели это – тот самый узел, в котором держали спутанной грозу? Когда его развязывали, шел бесконечный дождь… А это – уж не арфа ли это ховтарика из придворных Таалавраса? Музыканта, игра которого оживляла гобелены? А это? Батюшки, да ведь это же та самая алая стрела Вуртьи! Ей богиня пронзила брюхо приливной волны и обратила ту в спокойное течение!
– Нет, – вдруг слышит она голос Сигруда. – Нет. Это не так.
– Сигруд? – окликает его Шара. – Ты там как? В порядке?
Ответом ей становится тихое гудение – источник звука находится всего в нескольких ярдах от нее.
– Нет! – вскрикивает Сигруд. – Это ложь!
Шара быстро идет по проходу – так, а вот и Сигруд. Стоит с противоположной стороны полки и пристально смотрит на черный полированный шарик в выстеленной бархатом шкатулке.
– Сигруд?
– Нет, – строго говорит он шарику. – Я ушел оттуда. И я… я больше не там. Не там, понял?
– Что это с ним? – беспокоится Мулагеш.
– Сигруд, послушай меня, – говорит Шара.
– Они умерли… – он пытается подыскать объяснение, – …потому что хотели меня обидеть!
– Сигруд…
– Нет. Нет! Нет, я не стану этого делать!
Черный полированный шарик слегка поворачивается на своем бархатном ложе – ни дать ни взять пес, склоняющий голову, словно спрашивая: а почему нет?
– Потому что я, – с трудом выговаривает Сигруд, – не король!
– Сигруд! – орет Шара.
Он вздрагивает и удивленно моргает. Черный шарик опускается поглубже в шкатулку – ему явно жаль терять собеседника.
Сигруд медленно разворачивается к ней:
– Что… что это было?
– Ты здесь, – говорит она. – Ты здесь, мы пришли на Запретный склад. Ты здесь, со мной.
Дрейлинг потрясенно потирает висок.
– Вещи, которые собраны здесь… они очень старые, – объясняет она. – И мне кажется, им тут скучно. И они… жрали друг друга в темноте. Как рыбы в высыхающем водоеме.
– На полках все на месте, – ворчит он. – Они аж ломятся от всякой… всячины.
– Я тоже не обнаружила недостач, – слышится из другого прохода голос Мулагеш. – Ты же не заставишь нас лезть на верхние полки по лестницам, правда?
– Их двигали? Лестницы? Посмотри на пыль на полу.
Молчание. Потом:
– Нет.
– Значит, это что-то с нижних полок.
И Шара сосредотачивается на осмотре стеллажей.
Ищем. Ищем.
Четыре латунные масляные лампы. Полированная доска безо всяких надписей. Детские куклы. Прялка с медленно крутящимся колесом, хотя что тут прясть – неведомо, ведь нет ни кудели, ни пряхи…
И тут, с самого края, буквально в шаге…
Ничего.
Возможно, что-то там и есть. Но Шара ничего не видит на этом участке полки.
Неужели нашла? Неужели здесь что-то лежало, и это забрали?
Она решительно направляется к пустующему месту. Глаза настолько привыкли к множеству разнообразных предметов на окоеме зрения, что она не особо обращает внимание на то, что у нее под ногами. Но, подходя к пустующей полке, она на мгновение задумывается: видела я или не видела что-то блестящее на полу?
Неужели провод?
И тут что-то захлестывает ее лодыжку, натягивается, рвется с тихим – дзынь!
Из следующего прохода доносится тихий металлический звон – это скачет по доскам крохотный стальной ключик.
Сигруд надсадно ревет:
– На пол! Все на пол!
И тут же расцветает оранжевое пламя, грохочет взрыв.
Справа прокатывается жаркая волна, опаляя бок. Шару вздергивают на ноги, она влетает плечом в соседние полки, с них летят древние сокровища: кувыркается в воздухе кожаная сумка, извергая из себя бесконечный поток золотых монет, бледная лента на палочке падает на землю и обращается в листья.
Вокруг нее все крутится, крутится – пыль, металл, старое дерево, она падает на пол, цепляется руками за полку, но подняться не может.
Справа бушует пламя, под потолком сворачивается, как черная кошка в лучах солнца, дым.
Слева обрушивается с полки статуя Таалавраса. Сигруд неуклюже подбирается поближе, опускается на колени.
– Ты как? – спрашивает. И дотрагивается до головы: – У тебя тут волосы сгорели…
– Что это было за чудо, разрази его гром? – выдыхает она.
– Это было не чудо, – отзывается он и оборачивается к расползающемуся пламени. – Это была мина. Зажигательная, как мне кажется. А может, не взорвалась толком.
– Что за хрень здесь творится? – слышится крик Мулагеш.
Где-то в темноте пищат тоненькие голоски.
Пламя бежит по пыльному полу, взлетает на полку и принимается поедать одеяло, в которое завернут труп.
– Нам надо уходить, – говорит Сигруд. – Здесь много сухого дерева – сгорит за пару минут.
Шара смотрит на разгорающийся пожар. Полка справа уже занялась и ярко пылает.
– Здесь ничего не стояло, – бормочет она. – На той полке впереди – не было ничего. Что-то оттуда украли.
Она пытается ткнуть пальцем в нужном направлении, палец пьяно утыкается в пол.
– Нам нужно уходить, – настойчиво повторяет Сигруд.
В темноте слышны резкие хлопки, словно что-то лопается. В огне кто-то истошно верещит.
– Да что, мать его за ногу три раза, здесь происходит?! – свирепо орет Мулагеш.
Шара смотрит на Сигруда. И кивает.
Тот поднимает ее как перышко и без усилий перекидывает через плечо.
– Мы уходим! – орет он Мулагеш.
Сигруд бежит по проходу, поворачивает направо и кратчайшим путем мчится к каменному дверному проему.
Через лес высоченных стеллажей сочится злой алый свет.
Десятилетия. Века. Хотя нет. Больше.
Все, все погибло.
* * *
И вот они снова в зале Престола мира. Сигруд осторожно опускает Шару на пол.
Та кашляет, потом слабым голосом спрашивает:
– Сильно меня обожгло?
Сигруд просит ее сжать и разжать пальцы ног и рук. Пальцы повинуются.
– Отлично, – говорит он. – Не, не особо пожгло. Бровь спалило. Волосы чуть-чуть. И лицо у тебя красное. Но это не ожог. Во всяком случае, не сильный. Повезло тебе.
И он поднимает взгляд на каменную дверь, за которой бушует адское пламя.
– Я уж не знаю, о чем думали те, кто устроил эту ловушку. Но когда я это услышал… – Тут Сигруд красноречиво качает головой. – Этот звук я узнаю из тысячи.
Мулагеш опирается на плечо солдата и разражается сухим кашлем. Между приступами она умудряется прикурить другую сигариллу.
– Это что же, значит, получается. Эти сукины дети, они что – заминировали, мать его, Склад?! Чисто на тот случай, что мы их выследим?!
Из каменного проема струится опаляющий жар.
«И всякий раз, – думает Шара, – они оказывались на шаг впереди меня».
– Так. Заваливаем туннель, – командует она. – Пора кончать с этим проклятым капищем.
* * *
Во тьме Склада умирают в пламени легенды, исчезают сокровища. Тысячи книг обращаются в кудрявый пепел. Огонь пожирает картины, выедая их изнутри. На полу лужицами собирается воск от бесчисленных свечей, разложенных на полках, затейливой бахромой капель повисает на перекладинах. Где-то в самых глубоких тенях всхлипывают невидимые голоса.
Но не все артефакты уничтожает пламя.
На полке стоит большой, пузатый глиняный кувшин, и жар не опаляет его. На его покрытой глазурью поверхности видны сложные знаки, выведенные тонкой кистью: черными чернилами прорисованы там сигилы могущества, символы сдерживания, знаки обуздания.
Но жар нарастает, и чернила пузырятся, трескаются – и блекнут. Восковая печать на пробке тает и каплями стекает на полку.
Что-то внутри кувшина счастливо рычит, чувствуя, как исчезают стены тюрьмы.
Кувшин начинает раскачиваться туда-сюда, туда-сюда, а потом накреняется, падает с полки и разбивается.
Из кувшина вырывается тьма. Она растет, опрокидывая стеллажи, подобно костяшкам домино. Узник кувшина растет, растет – до тех пор, пока голова его не касается крыши Склада.
Единственный желтый глаз обводит взглядом пламя, дым, горящие полки.
И высокий пронзительный голос визжит, злобно и радостно: «Свободен! Наконец-то свободен! Наконец-то свободен!»

 

Я мягок с вами, дети мои, ибо велика моя любовь.
Но знайте, что любовь и мягкость не порождают чистоты: к чистоте приходят через лишения, и назидания, и истязание плоти. Вот почему я создал этих священных существ, дабы они помогли вам не сбиться с пути и преподать вам уроки, коих не в силах вынести мое сердце:
Укму, небесного скорохода, обходящего стены дозором, нашептывающего на ухо. Он увидит слабости, скрытые от вашего глаза, и так вы сразитесь с ними, пока не возвыситесь над собой. Таков Укма.
Усину, путешественницу и странницу, проникающую в дом через окно, пепельную женщину. Оставляйте милостыню и не обижайте слабых, ибо в облике нищего может вам встретиться Усина, и месть ее будет страшна.
А к тем, кто не способен очиститься, кто не раскается, кто не знает стыда, что живет в вашем сердце, – к тем придет Урав, зверь из моря, заплывающий в реки, и пасть его полна зубов, а глаз у него один. Во тьме положил я обиталище ему, и грешников, что слепы к свету, он проглотит, и в брюхе зверя ждет их вечное страдание, и истают грешные под взором его, источающим презрение, и так познают они мою праведность, и прощение, и любовь.

 

Колкастава. Книга Третья
Назад: Выжившие
Дальше: Ты познаешь боль