Эпилог
E benchè infino a qui si sia mostro qualche spiraculo in qualcuno, da potere giudicare che fusse ordinato da Dio per sua redenzione, tamen si è visto da poi come, nel più alto corso delle azioni sue è stato dalla fortuna reprobato. In modo che, rimasa come senza vita, aspetta qual possa esser quello che sani le sue ferite…
«Были мгновения, когда казалось, что перед нами тот, кого Бог назначил стать избавителем Италии, но немилость судьбы настигала его на подступах к цели. Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто исцелит ей раны».
Никколо Макиавелли. Государь (1513)
Немногие страны так сильно ассоциируются со счастьем, как Италия. Одно ее название навевает мысли о солнечных днях, синем небе, сверкающем море, восхитительной еде, красивых и хорошо одетых людях, волнистых холмах, заросших кипарисами, и музеях, в которых хранится большая часть шедевров западноевропейского искусства. Поэтому с невольным удивлением обнаруживаешь массу свидетельств того, что сами итальянцы несчастливы. Множество опросов, вызванных растущим интересом экономистов к внеэкономическим критериям благосостояния, обнаружили у них высокий уровень неудовлетворенности.
Опросы 2002 и 2004 годов, проведенные в 15 странах, которые входили тогда в Европейский союз, показали, что Италия была самой несчастливой среди всех. При оценке по более широкому критерию «удовлетворенность жизнью» она оказалась четвертой с конца. Последующие попытки оценить удовлетворенность жизнью, предпринятые в 2007 и 2011 годах, дали сходные результаты: Италия набрала меньше очков, чем любая из других 15 стран ЕС в первом обзоре, и была третьей с конца во втором (хотя несколько стран, главным образом бывшие страны коммунистического блока, которые вошли в ЕС после 2004 года, получили совсем низкие оценки).
Итальянцы, конечно, имели одну серьезную причину чувствовать себя обездоленными: они становились все беднее. Десятилетие, в течение которого Сильвио Берлускони царил в общественной жизни Италии, стало пагубным для экономики. К концу этого периода настал момент, когда было лишь две страны с еще более низкими экономическими показателями: Гаити, опустошенная разрушительным землетрясением, и Зимбабве, находящаяся под властью Роберта Мугабе. К 2011 году, когда Берлускони ушел из власти, реальный ВВП Италии на душу населения был ниже, чем в 2000 году – за год до того, как он пришел к власти.
В других отношениях страна также откатилась назад. По ряду признаков, несмотря на распространение цифровых технологий в 2000-х, бюрократия только усугубилась. Одно из исследований показало, что время, проводимое итальянцами в очередях за государственными услугами, за период с 2002 по 2012 год увеличилось. В почтовых отделениях среднее время ожидания возросло на 39 %.
Не все проблемы породил Берлускони. Как и другие страны Южной Европы, Италия ввела евро, не до конца осознавая, что это означает конкуренцию на равных с другими членами зоны единой валюты, включая Германию. В прошлом Италия могла восстановить свою конкурентоспособность и сохранить бурный рост экспорта посредством девальвации. После присоединения к еврозоне это стало невозможно. Более того, в отличие от Испании и Португалии, Италия несла бремя крайне высокого государственного долга. По большей части это стало результатом того, что итальянцы построили современное государство всеобщего благосостояния, не создав достаточно мощной экономики, чтобы позволить себе это. Кроме того, это расплата за растраты и коррупцию.
Таким образом, экономика уже была в довольно плачевном состоянии, когда до Италии докатилась волна европейского кризиса 2009 года. Безработица росла, банкротства наступали одно за другим, а немолодой правящий класс Италии не выказывал готовности уступать власть, и многие из перспективных молодых людей предпочли уехать из страны. Между 2003 и 2014 годами количество эмигрантов среди итальянцев возросло более чем в два раза. Непосредственно в 2014-м больше половины из них составили мужчины и женщины моложе 35 лет. И если в 1950-х и 1960-х в другие страны Европы уезжали в основном низкоквалифицированные итальянцы, то новая волна эмигрантов состояла в значительной степени из выпускников вузов, которые отправились искать счастья на рынках труда Великобритании, Америки, Канады, Германии, Скандинавии и других стран.
Самый известный в Италии специалист по санации корпораций, Гвидо Росси, однажды сказал, что худшие пороки его страны – это «игнорирование правил и отвращение к переменам». С этим трудно не согласиться. Но ведь это не те характеристики, которые невозможно изменить. В последние годы, например, итальянцев сподвигли на то, чтобы начать уважать правила дорожного движения. В 2003 году Берлускони, будучи министром транспорта, ввел систему, по которой водителям присуждается некоторое количество баллов, и эти баллы вычитаются за нарушение правил. Потеряв определенное количество баллов, водители лишаются прав. С помощью этой и других мер удалось добиться значительного сокращения ДТП со смертельным исходом. К 2012 году количество смертей сократилось почти наполовину.
Есть и повод для осторожного оптимизма относительно готовности итальянцев меняться. Как уже отмечалось, во время написания этой книги премьер-министром страны стал 39-летний политик, и в его Кабинете половину министров составили женщины.
Одна из задач, стоящих перед Маттео Ренци и другими деятелями его поколения, – дать Италии новую мечту, новый источник вдохновения и уверенности в будущем. Италия, разумеется, не единственная страна, обнаружившая, что она утратила мечту. После распада империи мою собственную страну, Великобританию, в течение многих лет несло без руля и ветрил, пока – к лучшему или к худшему (споры продолжаются) – Маргарет Тэтчер не привнесла в нее дух свободного рынка, который с тех пор пронизал всю ее экономику и общество.
У Италии при Муссолини также была имперская мечта, рухнувшая во время Второй мировой войны. Ей на смену пришли новые идеи. Одна из них – антифашизм, благодаря ауре партизанского движения охватившая всю страну. Другая – атлантизм: Италия стала одним из самых стойких союзников США в Европе во времена холодной войны; возможно, даже более стойким, чем Великобритания. После 1957 года, когда Италия присоединилась к Европейскому экономическому сообществу (EЭC) как член-учредитель, этот атлантизм сплавился в единое целое с растущим европеизмом. Опросы 2010 года показали, что у итальянцев доверие к учреждениям ЕС было даже выше, чем у немцев.
В какой-то степени итальянский европеизм, как и итальянский атлантизм, объяснялись соображениями выгоды. Начав сотрудничать с США, Италия получила все выгоды от реализации плана Маршалла, а объединение соседних государств предоставило ей большой новый рынок сбыта продуктов, не говоря уже о щедрых субсидиях для ее более бедных областей. Вступление в EЭC два года спустя вызвало всплеск экономического роста, который продлился до 1963 года. Среднегодовой прирост ВВП в течение тех лет составлял 6,3 %.
Но была, мне кажется, и другая, более благородная причина, заставлявшая итальянцев с таким энтузиазмом относиться к европейскому проекту. Часто говорят, что французы и немцы кинулись очертя голову решать задачу создания новой Европы, потому что это обещало положить конец войнам, которые трижды за меньше чем 100 лет опустошали их страны. Но мало кто вспоминает, что и у итальянцев был подобный повод, ведь за свою историю они не раз становились жертвами военных конфликтов с другими европейцами.
В последние годы все идеи, которые поддерживали Италию во времена холодной войны, ушли в глубокую тень. И первым на заклание пошел антифашизм – в 1994 году в результате выборов первого правительства Берлускони, которое включало и политических наследников неофашизма. Особые отношения Италии с Соединенными Штатами все еще не могут восстановиться после охлаждения, случившегося в 2001 году, когда многие итальянцы в ужасе отвернулись от политики, проводимой президентом Джорджем Бушем, и от его решения вторгнуться в Ирак. Европеизм Италии также значительно пострадал от кризиса в еврозоне: в период между маем 2007 года и ноябрем 2012 года доля итальянцев, не склонных доверять учреждениям ЕС, почти удвоилась – с 28 до 53 %.
К началу 2012 года моральный дух Италии достиг, пожалуй, самой низкой отметки, начиная со Второй мировой войны. Годом ранее страна, казалось, шла к дефолту по своим огромным долгам, поскольку инвесторы разуверились в способности правительства Берлускони управлять экономикой, а процентные ставки по государственным облигациям Италии взлетели. Когда 13 января Costa Concordia – итальянский лайнер под командованием итальянского капитана – врезался в скалы у тосканского острова Джильо и потерпел крушение, унеся 32 жизни, многим это показалось своего рода метафорой катастрофы всего общества.
Есть два взгляда на будущее, которое ждет Италию. Представление многих итальянцев, и особенно среднего возраста или старше, таково, что их страна обречена на спад: годы бума 1950-х, 1960-х и 1980-х теперь не более чем мираж, и Италия никогда не сможет отстоять свои интересы в европейской зоне, где доминируют немцы. Возможно, по абсолютным показателям она не обеднеет, но продолжит уступать позиции соседям по Европе.
«Мы – старая страна, – сказал мне однажды за обедом известный политический комментатор. – Самое большее, на что мы можем надеяться, это на управляемый спад».
Схожих взглядов придерживается и другой известный журналист, Джампаоло Панса, написавший недавно работу с навевающим уныние названием «Мало или ничего: мы были бедными, мы станем бедными снова» («Poco o niente. Eravamo poveri. Torneremo poveri»). Более оптимистичный подход был выражен более 500 лет назад Макиавелли в том же самом абзаце, который содержит цитату, открывающую эту последнюю главу: «Чтобы обнаружить достоинства итальянского духа, необходимо было довести Италию до той крайности, в которой она находится сейчас».
В 2014 году самоуважению страны был дан столь необходимый ей импульс, когда итальянский фильм «Великая красота» (La grande bellezza) получил «Оскара» за лучший фильм на иностранном языке. Фильм Паоло Соррентино рассказывает о некоем Джепе Гамбарделла, который пожертвовал карьерой романиста, чтобы стать заправилой декадентской, вульгарной светской жизни Рима. Временами его сознание возвращается назад, к эпизоду юности, в котором – как подсказывает последний кадр перед финальными титрами – он оказался неспособен дать физическое выражение своей первой настоящей любви; это метафора его литературного бессилия.
Фильм во время его премьерного показа не оценило большинство ведущих критиков Италии. В нем увидели кричаще безвкусный повтор шедевра Феллини «Сладкая жизнь». Мне поначалу фильм тоже не нравился, но только пока дело не дошло до последней трети картины. В последующие дни его таинственный сюжет и запоминающийся образ, созданный Соррентино, многократно преломлялись в моем сознании, как это и бывает, когда сталкиваешься с настоящим искусством.
Картина «Великая красота» дает простор для разнообразных интерпретаций. Для кого-то это фильм о Риме и его кажущемся неотвратимом упадке. Так совпало, что «Оскар» был присужден фильму спустя всего несколько дней после того, как правительство Ренци начало принимать меры, чтобы спасти итальянскую столицу от банкротства. А через несколько дней на некоторых участках сети водоснабжения были обнаружены мышьяк и асбест. Для кого-то «Великая красота» – экзистенциалистское произведение, размышление о цели или, возможно, о бесцельности жизни. Но оно также уловило то, что могло бы стать поворотной точкой для Италии – если итальянцы сумеют воспользоваться этой возможностью.
По ходу фильма Джеп, которого его редактор отправил на место крушения Costa Concordia, допускает, что мог бы, в конце концов, написать еще одну книгу. Затем, по совету старой монахини, которая говорит ему о «важности корней», он возвращается на место, где его настигла первая, очевидно не получившая выхода страсть.
Фильм заканчивается монологом героя, в то время как на экране показывают престарелую монахиню и Джепа, стоящих среди скал на берегу:
«Вот так это всегда и заканчивается – смертью. Но сначала была жизнь, скрытая под пустой болтовней. Все это закончилось под светскую трескотню и шум. Тишина и чувства. Волнение и страх. Редкие, переменчивые проблески красоты. И затем жалкая нищета и несчастный человек. Все погребено под покровом тяжести существования в этом мире. После жизни будет то, что после. Но меня не волнует то, что будет после».
И затем Джеп улыбается и продолжает: «Поэтому пусть этот роман начинается. В конце концов, это всего лишь трюк. Да, это просто обман».
