Глава 1

Фрунзе задумчиво смотрел на закрывшуюся дверь. Сколько лет он знает Новикова? С двадцать девятого? И ведь привык уже, что каждая встреча становиться этаким сюрпризом. Каждый раз Новиков удивлял его своей способностью формулировать нестандартные решения, в общем-то, обычных проблем. Вот и сейчас. Как он это сформулировал — «войска постоянной готовности»? Конечно, надо ещё все просчитать, подумать, посоветоваться, но что идея, стоящая — Фрунзе ухватил сразу. Шесть, возможно семь армий находящихся вне радиуса действия фронтовой авиации от границы, но в пределах суточного броска от ключевых объектов, не требующие времени на мобилизацию и минимум времени на развертывание, не зависящие, по крайне мере на первое время, от баз снабжения. Каждая такая армия будет способна выполнить, пусть кратковременно, практически фронтовую задачу. Молодец полковник! А мы ломаем голову как нам в случае необходимости проводить предвоенную мобилизацию, чтобы ненароком кого не вспугнуть. Но это — цветочки, а вот анализ причин и проблем, решаемых в грядущей войне — ягодка. Да ещё какая! Он бы ещё про «клуб трехсот» рассказал, да с раскладкой по курируемым проблемам и странам! Да кто же ты такой, в конце — концов, товарищ Новиков Николай Максимович?!

«Почему так больно?! В голове какой-то мерный стук и вроде бы всего качает. Почему ничего не вижу! Успокоится. Взять себя в руки. Неужели сорвалось и вокруг… А откуда качка? Спокойнее, спокойнее. Давай по порядку. Что мы имеем? Руки? На месте! Пробуем пошевелить. Получилось! Давай дальше. Ноги? Вроде бы целы. Да что же это такое с глазами?! Осторожно. Правой рукой. Потихоньку. Что это? Тряпка? Долой! Свет! Черт возьми — свет! Пока хватит. Глаза закрываем и начинаем приходить в себя. Итак, я… Я, Новиков Николай Максимович. Как интересно! Ну что же Николай Максимович, давай знакомится. Надеюсь, нам предстоит с тобой долгая жизнь. Что у нас там по тесту первое?»

Через некоторое время человек, осознавший себя Новиковым, вновь открыл глаза. «Где это мы?» Равномерный перестук, Освещение слабое, желтоватое. Справа стена, переходящая в закругленный потолок. Совершенно голое тело, если не считать кучу бинтов на груди, закрыто простыней с наброшенным поверх суконным одеялом. Вокруг запах карболки, крови и угля. «Санитарный поезд что ли?» Только теперь волной навалились окружающие звуки. Кто-то стонал. Недалеко раздавался могучий храп. В отдалении тихо переговаривались. Голоса вроде бы женские. «Точно, поезд. И как же ты сюда попал Николай Максимович? Да ещё в таком состоянии!»

Николай Максимович Новиков, правда, тогда по имени отчеству он значился только в официальных ведомостях, добровольцем вступил в Красную армию в 1923 году. Участвовал в боях с басмачами, гонял банды по всей Сибири и Приамурью. Был зол и неутомим. Не мог простить белобандитам зверски замученных и мать и отца. Боль стихла со временем. Стал спокойнее, собраннее, появился боевой опыт, да и судьба хранила. Сколько было боев, коротких стычек, лихих сабельных атак и ни одной царапины. Начальство оценило молодого, грамотного (за спиной реальное училище) красноармейца. Сначала командир отделения, потом взвода. Армейская реформа 1924-25 годов прошла для него незамеченной, отряд носился в предгорьях Алтая по следам крупной банды. Но все когда-нибудь кончается. Банду разгромили. Сводный отряд, точнее его остатки расформировали. Оставшимся бойцам предложили продолжить службу или в частях ОГПУ или в армии. Возвращаться Новикову было некуда, армия стала и его домом и его семьей. Поэтому предложение о продолжении службы принял с радостью. Честно говоря большую роль в том что его оставили на службе сыграло то, что с 24-го года он был кандидатом в члены ВКП(б). Тогда это много значило. В армию призывали только по направлению комсомола или партийных организаций. Получил направлению в кавалерийскую бригаду, и начались армейские будни. Сборы, занятия с призывниками и резервистами, учения, модные в то время лыжные и конные пробеги. Много забот у командира, если это хороший командир.

В 1928 году, после прохождения курсов командного состава, Новиков получил назначение в 5-ю отдельную Кубанскую кавалерийскую бригаду. Служба как служба. Сросся с конем и шашкой. В седле чувствовал себя уверенней, чем на стуле. Но времена наступали горячие — на КВЖД все чаще и чаще стали происходить столкновения с гоминдановцами. Не решаясь, и не имея возможности, напасть на Советский Союз открыто, Великобритания и САСШ заставляли Чан-Кайши отрабатывать полученные деньги. Бригада готовилась к боям. В 29-м бригаду принял Константин Константинович Рокоссовский

«…В конце лета советско-китайские отношения обострились до предела и были поставлены на грань войны. Сосредоточенные у советской границы китайские войска с августа по ноябрь совершали постоянные нападения и обстрелы советской территории, причем наиболее активное участие в этом принимали белогвардейские отряды. Поставленный во главе КВЖД Фан Цигуань увольнял советских сотрудников с КВЖД и выселял их с семьями из квартир. Всего было арестовано 1683 человека, в том числе 80 женщин и 30 детей. Арестованные находились в концлагере в Сумбэо и содержались в ужасных условиях. Германский консул в Харбине, представлявший после разрыва советско-китайских отношений права советских граждан, постоянно и настойчиво требовал от китайских властей улучшения условий содержания советских арестованных. Несмотря на это, мукденская администрация позволяла полицейским не только избивать и подвергать пыткам арестованных, но и допускала казни советских граждан „без суда и следствия и самым варварским образом“. Почти ежедневно в Харбине и на линии обнаруживали обезглавленные трупы советских людей. 24 сентября в Харбине было опубликовано официальное сообщение о расстреле в Цицикаре 3 советских железнодорожников „по приговору полевого суда, повинных во вредительстве“. Все эти месяцы в тюрьме находились и арестованные во время налета на генконсульство в Харбине в мае 1929 года 37 советских граждан. В начале октября против них был организован судебный процесс — с грубейшими нарушениями процедуры: в суд не были вызваны даже свидетели, были отклонены требования очных ставок с обвиняемыми, отсутствовали оригиналы обнаруженных в помещениях консульства компрометирующих документов. Тем не менее, 15 октября последовало вынесение приговора, присуждающего обвиняемых к длительному тюремному заключению на различные сроки.

…Большую активность и стремление вмешаться в ситуацию на КВЖД проявили, прежде всего, правительства Франции и САСШ. Их позицию поддержал лондонский кабинет. Одним из первых попыталось вмешаться французское правительство. Уже 19 июля 1929 г. французский министр Бриан предложил полпреду СССР посредничество Франции для урегулирования советско-китайского конфликта. Такое же предложение передал французский посол в Москве Эрбетт 21 июля. Не остались в стороне и САСШ: 25 июля американский госсекретарь Г.Л. Стимсон обратился к правительствам Англии, Франции, Италии и Японии с меморандумом, излагавшим план коллективного вмешательства этих держав в конфликт на КВЖД. Он предложил создать согласительную комиссию из представителей „великих держав“ с возложением на нее задачи изучить суть советско-китайского конфликта и выработать программу его урегулирования. План Стимсона сводится к следующему: интересы СССР и Китая на КВЖД должны быть ограждены путем назначения видного гражданина „нейтрального“ государства полным президентом и генеральным директором КВЖД. Американцы не хотят расстаться с идеей установления контроля над дорогой, и никакие прежние неудачные попытки не могут остудить их пыл.

Англия, Италия и Франция поддержали предложения правительства США, после чего китайский министр Ван Чжэнтин заявил, что „Китай ни в каком случае не согласится на восстановление статус-кво на КВЖД. Китай не вернет КВЖД, и речь может идти только о каком-то удовлетворении финансовых интересов СССР“.

20 июля Чан Кайши по телеграфу обратился к армии с призывом к борьбе против СССР. Через два дня нанкинские власти опубликовали заявление, в котором выступили за войну с Советским Союзом. Антисоветские провокации регулярных частей китайской армии приняли систематический характер: всего с июля до начала ноября было отмечено 245 обстрелов и совершено 42 нападения на территорию СССР. В результате вооруженных столкновений 56 советских людей было убито и 118 ранено. Многократные протесты советского правительства против нарушений границы и нападений на советскую территорию были оставлены китайцами без ответа. Это вынудило советское военное командование принять соответствующие меры — части Дальневосточного округа получили приказ разбить китайско-белогвардейские части, принудить их к капитуляции и восстановить функционирование КВЖД в рамках соглашения 1924 года. В случае, если правительство Чан Кайши откажется подписать мирное соглашение — продолжать наступление до полного разгрома противника»!

Политрук из штаба бригады закончил выступление и аккуратно сложил листки в матерчатый портфель. Снял фуражку, и подслеповато прищурив глаза, посмотрел на собравшихся командиров.

— Все понятно, товарищи командиры? Короче говоря, надо спасать наших. И надо показать всем «не нашим», что мы сильны, и никогда и ни кому не позволим безнаказанно оскорблять нашу страну и наших граждан.

6 августа 1929 года все вооруженные силы, расположенные на Дальнем Востоке, были объединены в «Особую Дальневосточную армию» (ОДВА), командующим которой был назначен Василий Константинович Блюхер. В ночь на 17 ноября части ОДВА перешли границу с Китаем. Для Новикова это была первая настоящая война.

Войска приготовились к броску через Аргунь. Полноводная река в предрассветных сумерках спокойно катила свои воды к Амуру. Тишина, какая бывает в ранние часы только на реке. Тихий плеск волн и шуршание тростника. Пласты тумана, клубами стелящиеся над самой водой. Почти неразличимые в темноте силуэты кораблей Амурской флотилии и темные пятна барж. Утренняя сырость пробирала до озноба, несмотря на теплую, длинную кавалерийскую шинель. Или это от волнения? Наконец за спиной бухнуло, раз другой и все слилось в сплошной, звонко грохочущий гул. Началась артподготовка.

— Начать погрузку!

Верный Кучум, тревожно прядая ушами, недовольно пофыркивая и кося глазом, по деревянным мостка прошел на палубу баржи. Новиков встревожено оглядывался, в такой темноте можно весь взвод растерять. Наконец поступил доклад, что погрузка окончена, все на месте. Впереди басовито загудело и буксир, шлепая широкими колесами, потащил баржу к противоположному берегу. Выгружались торопливо, но все прошло на удивление гладко и спокойно. Китайские передовые отряды были сбиты огнем артиллерии еще в первые минуты артподготовки. Построив взвод и уточнив по карте маршрут, Новиков на рысях повел его вперед.

Задачей бригады было обойти чжалайнорскую группировку китайцев и сходу овладеть господствующей над окружающей местностью и железной дорогой высоту 101. Рассвет вступил в свои права. Утро обещало быть теплым и ясным. Над головой, тарахтя, курсом на Чжалайкор, медленно прошла эскадрилья Р-2-х.

Первых китайцев встретили на подходе к высоте. Пехота на марше легкая добыча для обученных кавалеристов. Старая истина нашла еще одно подтверждение. Стремительный бросок развернувшихся в лаву передовых частей бригады и… Китайский пехотный батальон перестал существовать как боевая единица.

Отдышавшись от горячки боя и дав команду закрепиться на обратных скатах высоты до подхода пехоты и артиллерии, Новиков с интересом рассматривал первых пленных. Одетые в плохенькие короткие шинели (или длинные куртки?), дрожавшие на холодном ветру, испуганно сбившиеся в кучку они производили довольно жалкое впечатление. На взмыленном коне прискакал вестовой от комбрига.

— Приказано не останавливаясь обойти Чжалайкор с юга и обеспечить действие стрелковых частей. Выступайте, как только подойдет артиллерийский дивизион. Не дожидаясь основных частей дивизии.

Снова на конях, снова под копыта ложится уже промерзшая до звона земля. Не успели отойти от железной дороги на несколько километров, как услыхали за спиной нарастающий шум боя и разрывы снарядов. Раздался протяжный гудок паровоза, и все стихло. Хуже нет, чем неизвестность. Но есть приказ и его надо выполнять. Широко разослав в стороны передовые дозоры, стремительно двигались вперед, по большой дуге обходя с тыла позиции китайского гарнизона. К оборонительным позициям китайцев вышли уже вечером. Командир полка, старый рубака с опытом еще первой мировой, майор Кириченко, прекрасно представлял себе, что такое ночевка зимой в степи. Поэтому, несмотря на явное численное превосходство китайцев, дал приказ наступать. Батарея трехдюймовок открыла беглый огонь по позициям, снося жиденькие проволочные и кольевые заграждения и стараясь подавить возможные пулеметные гнезда. Всего несколько минут жиденькой артподготовки и…

— Вперед! За Родину!

Скрывавшиеся до этого в неглубокой балке, эскадроны стремительно рвались в сторону видневшихся среди дымящих воронок окопов.

— Даешь!!! Ура-а-а!!!

Земля стремительно мелькала под копытами коней. Окопы все ближе. Вдруг ожил один пулемет, за ним другой. Покатились бесформенными комьями с пронзительным предсмертным стоном-ржанием кони и их лихие наездники. Но назад нельзя! Отступать под огнем пулеметов по голой, практически лишенных естественных укрытий равнине — верная смерть. Значит вперед! Рты перекошены. Вместо — Ура, нечеловеческий страшный крик — А-а-а! Вот уже вот он — бруствер окопа. Мелькнули, в первый и последний раз в жизни, ставшие круглыми от смертного страха глаза китайского офицера. Шашка со свистом рассекла воздух и то, что было между глаз. На позициях пулеметчиков одна за другой взорвались несколько ручных гранат. Еще несколько секунд, несколько отчаянных ударов сердца, несколько взмахов отливавшей красным шашки. Все… Тишина… Как говорят на Кавказе: «Кто бежал — бежал. Кто убит — убит». Позиция наша. Страшная усталость навалилась на плечи. Во рту пересохло. Язык казался чужим жестким и колючим. Гортань с трудом пропускала слова.

— Взвод! Ко мне!

Собрались. Потери оказались не такими уж и большими. Десять — пятнадцать человек из эскадрона. Могло быть намного хуже. Не ждали узкоглазые. Молодец майор. Оглядев измученных дневным переходом и скоротечным, но страшным боем бойцов, Новиков указал позиции, на которых надо закрепиться. Отдал все необходимые в таких случаях распоряжения. Послал бойцов проверить поле, через которое только что наступали — может кто живой. Похлопал по крутой шее Кучума.

— Устраивайтесь потеплее. Я к комэску.

Комэск Ильманов расположился в просторной, видимо офицерской землянке. После наступившей ночной темноты особенно ярко светила керосиновая лампа. За переносной ширмой, разукрашенной драконами и иероглифами, виднелась шикарная, совсем не походная кровать. Комэск сидел за столом на низеньком стульчике, неудобно подогнув длинные ноги. Писал донесение.

— А, Новиков. Проходи, присаживайся. Сейчас подойдут остальные. Правда, Емельченко уже не подойдет. Срезал его пулеметчик.

Комэск говорил, не поднимая глаз от листка. Глаза у него были красные. На покрытом пылью лице, темными пятнышками засохшие капельки крови. «Наверное, и я выгляжу не лучше» — подумал Новиков.

— Командир у тебя умыться негде?

— Посмотри за ширмой.

Наскоро ополоснувшись из висевшего на стене медного умывальника и безнадежно испортив красивое полотенце Новиков, не спросив разрешения, тоже присел за стол, благо стульчиков было несколько.

— Николай Максимович, потери уточнил?

— Так точно. Двое убитых. Пятеро раненых. Все легко.

— Ты у нас везунчик. У остальных потери больше.

В это время подошли и остальные. Такие же пыльные и измученные. Ильманов, наконец, оторвался от своих бумаг.

— Проходите, товарищи, присаживайтесь.

Когда стихли невольная возня и шум, молча, снял с ремня алюминиевую фляжку и также молча, разлил её содержимое по чашкам тонкого китайского фарфора. По землянке поплыл запах спирта.

— Разбирайте.

Взяв свою чашку, комэск встал, свободной рукой оправил гимнастерку.

— За победу. За Родину. За тех, кто отдал за них свою жизнь.

Все встали и в один глоток выпили. Спирт обжог пересохшее горло, пробил невольную слезу, и теплой волной растекся по телу.

— Теперь к делу.

Утром следующего дня подошли основные силы бригады. Ночь была холодная. Подходящие части с завистью смотрели на отдохнувших в тепле и относительном уюте бойцов передового полка. Сдали позиции пехоте и снова вперед. Рокоссовский торопил. К исходу этого дня надо было соединиться с наступавшими с севера частями 36-й стрелковой дивизии. Круто забирая к северу, кавалерийские полки бригады, громя по пути подходившие подкрепления китайской армии, вышли к позициям прикрывавшей Чжалайкор с юга 5-й пехотной бригады и с ходу завязали бой. Не ожидавшие стремительной атаки китайцы бежали, бросив артиллерию, пулеметы и бомбометы. Захватив ключевую позицию, бригада остановилась. Бои в узких городских улочках не для конницы. В город ворвались части подошедшей 35-й стрелковой дивизии. К концу дня город был полностью занят. Остатки 17-й пехотной бригады китайской армии стали беспорядочно отходить на восток. Сил на немедленное преследование уже не было, ограничились обстрелом отходивших батареями 6-и дюймовок с позиций на высоте 101. За ночь перегруппировали силы, подтянули обозы, эвакуировали раненных и больных, было много бойцов с обморожениями рук и ног.

С утра пошел снег. Сильный порывистый ветер мел поземку, до предела затрудняя ориентировку и обзор. Взвод Новикова шёл в головном дозоре, когда сквозь вой ветра до слуха донеслось какое-то рычание. Лошади испуганно прижимали уши и припадали на задние ноги. Непонятный шум нарастал, приближался. Новиков отправил вестового к командиру эскадрона и поспешно отвел роту за прикрытие небольшого, густо поросшего кустарником холма. Наконец сквозь кисею снега стали видны переваливающиеся с боку на бок, угловатые тени. Они быстро приближались, рев нарастал. Торопливо протерев окуляры, Новиков вскинул к глазам бинокль. Приближенные оптикой, стали отчетливо видны угловатые машины с шестигранной башней и торчавшим из неё, то ли пулеметом, то ли мелкокалиберным орудием. Вместо колес они двигались с помощью бесконечной, отблескивающей тусклым металлом, ленты. За спиной, кто-то напряженным шепотом уже произнес: «Тикать надо»! — когда Новиков, наконец, разглядел на башнях машин звезды.

— Кто там тикать собрался? Под трибунал захотелось? Успокойтесь товарищи — это наши танки.

Новиков вывел свой эскадрон из-за прикрытия. Танки остановились и навели башни на появившихся, словно из ниоткуда, заметенных снегом конников.

Помахав, на всякий случай руками, Новиков торопливо подъехал к танкам. На башне одной из машин откинулась стальная грибообразная крышка, и появилась одетая в кожаный шлем голова.

— Кто такие?

— Свои! Пятая кавалерийская бригада! Командир взвода, лейтенант Новиков!

— Капитан Кривец, командир отдельной танковой роты.

Капитан дал отмашку, и моторы всех машин стали работать тише. Ловко перекинув через горловину люка ноги, спрыгнул на землю. Новиков тоже соскочил со своего Кучума. Встретились. Крепко пожали руки. Капитан, прикрываясь от ветра, закурил папиросу и жадно затянулся, так что налетевший порыв ветра унес целый сноп искр. Новиков предложенную папиросу взял, но спрятал за отворот «буденовки». На улице не курил.

— Это хорошо, что мы вас встретили. А то с этой метелью немудрено заблудится. Пехота, где-то отстала. Царица полей, мать её! Семнадцатого, как мы в атаку пошли, увидели наши танки и чуть деру не дали наравне с китайцами.

— Не ругайся, капитан. Мои попервоначалу, как твои танки увидали, тоже «тикать» собрались.

Немного посмеялись, отходя от напряжения.

— Послушай, взводный. У меня приказ, наступать вдоль железной дороги на Манчжурию. А там какие-то ручьи и балки. На карте ни хрена не отмечено. Взяли в обход и сбились с курса окончательно. Выручай. Выводи куда надо, а то сам знаешь, начальство голову снимет.

— Это мы запросто. Сейчас комэск благословит и в путь.

Действительно, через пару минут, на взмыленном коне появился Ильманов.

— Что тут у вас случилось?

— Да вот, товарищ комэск, танкисты заблудились, просят вывести их на позицию.

Ильманов повернулся к капитану, представился.

— Что ж, капитан, чем можем — поможем. С Новиковым вы уже познакомились, вот его взвод я вам в провожатые и дам.

Вырвав лист из полевого блокнота, быстро написал в нем несколько строк.

— Новиков, до окончания операции поступаете в распоряжение капитана Кривца. Удачи тебе. Береги ребят.

Ильманов ловко вскочил на коня и, взмахнув на прощание рукой, с места послал его в галоп. Спрятав приказ в полевую сумку, и согласовав с капитаном порядок следования, Новиков повел свой взвод в сторону Манчжурии. Минут через сорок вышли в нужный район. Пехоты на месте не оказалось. Капитан зло матерился, поминутно поднося к глазам большие часы, закрепленные на правой руке.

— Капитан, кончай психовать и матюги на ветер бросать. У коней уже уши вянут.

— Через полтора часа начнет темнеть. А ночевать в поле я не могу. За ночь моторы замерзнут и все — бери нас голыми руками.

— Так зачем дело встало? Давай вперед, а мои орлы тебя поддержат. Или ты думаешь, что мы только на конях мастера? Пешочком нам тоже не привыкать.

Кривец посмотрел на Новикова.

— Не подведете? Хорошо. Готовность через пять минут. Мы впереди. Вы за нами. Главное не отставать. И еще, если где увидите позицию артиллерии или бомбометов, гасите их. Пуль и осколков мои машины не боятся, но если влупят снарядом или бомбой — все, конец.

— Ладно, капитан, все понял, но и ты моих орёликов прикрой, если что.

— Все. По коням.

Танки взревели моторами и, неуклюже переваливаясь и набирая скорость, рванули вперед. Спешившиеся кавалеристы, подоткнув полы длинных шинелей, старалась не отставать. Бежать по снегу было тяжело. Все ближе линия окопов. Открытые рты жадно хватали холодный воздух. Китайцы, наконец, опомнились. Сразу заработали несколько пулеметов. Невидимая, из-за низких домиков, открыла огонь батарея. Хорошо, что стрелки из китайцев оказались плохие. Снаряды рвались далеко позади жиденькой цепи наступающих. Танки, останавливаясь на несколько секунд, вели огонь по пулеметам и те, один за другим, умолкали. Окопы все ближе. Вот танки подошли к ним вплотную и оттуда во все стороны бросились темные фигурки. Два расчета ручных пулеметов РПД, упав в снег, в несколько очередей положили большинство убегавших. Танки преодолели линию окопов и остановились, поджидая пехоту. Наконец, подоспели запыхавшиеся бойцы. Только теперь Новиков услышал справа, со стороны железной дороги, грохот разрывов. Наши наступают. В это время вновь напомнила о себе китайская батарея. Несколько снарядов легли близко к окопам. Гул разрывов больно ударил по ушам, в горле запершило от чесночного запаха сгоревшего тротила. Новиков вспомнил просьбу Кривца и во главе роты бросился к окраинным домам. Батарею они застали практически врасплох. После первых выстрелов прислуга бросила орудия и подняла руки. Новиков сорвал с головы буденовский шлем и вытер им вспотевшее лицо. Взяли позицию.

— Молодцы ребята! Теперь Манчжурия наша!

Длинная пулеметная очередь ударила из окна соседнего домика. Сильный толчок сбил с ног. Он попытался встать, увидел, как бойцы ворвались в дом, хотел, что-то крикнуть, но в глазах потемнело, все вокруг поплыло и исчезло.

— Командира ранило!..

«Что ж Николай Максимович — вполне достойно. Постараюсь не посрамить твоего честного имени. А здоровье твое мы сейчас поправим. Будешь здоровее прежнего — это к доктору не ходить». Человек неожиданно тихо рассмеялся. «Всё, всё! Хорош! Теперь я и есть Николай Максимович и более никто. Ну, или почти никто. По крайней мере, пока. А регенерацию придется замедлить. А то становиться уникальным пациентом мне как то не хочется. Ещё опыты начнут ставить». Не становиться уникальным пациентом Новикову все же не удалось. Оказывается, местные светила уже причислили его к рангу — «не жилец». Поэтому триумфальное воскрешение несостоявшегося покойника произвело впечатление. Да и попал он, оказывается, в эшелон так, что весь персонал запомнил его надолго. Из сбивчивого рассказа санитарки узнал, что к поезду его доставили танкисты, пройдя ночью, по бездорожью, почти тридцать километров до станции.

— Ворвались на станцию, окаянные, всех перепугали до смерти. Ночь, пурга, а тут шум, грохот! Что-то страшное. Фара, как чертов глаз, горит. И командир ихний, тоже как черт. Злой, ну просто ужас. Весь черный, морда в копоти — не приведи господи. Пистолет огромный. Подавай ему немедленно доктора. Мы, мол, героя раненного привезли. Тебя, то есть. Без него мы бы батарею и город не взяли. Но вражина британская ему грудь прострелила и что если ему сейчас же не окажут помощь, то он все тут разнесет. Тут и доктор прибежал. На тебя посмотрел — «Срочно в операционную! А тебе капитан — это танкисту-то, спасибо, что вовремя привез своего героя. Не дожил бы он до утра. А орать и ругаться не надо, мы все люди нервные и усталые, можем, сгоряча и в лоб стукнуть». Тут танкист твой весь сник, и уже смиренно так просит — «Спасай доктор парня. Вовек этого тебе не забуду». Вот доктор тебя считай с того света и спас. Все это санитарка рассказывала, ловко вынимая «утку», и меняя пропитанные кровью и потом простыни.

— Капитан — это Кривец, а с британцем ты что-то путаешь. Откуда здесь британец?

— А ты болезный молчи. Тебе говорить сейчас никак нельзя. У тебя легкое прострелено, в нем осколки от ребра. А про британца я не путаю. Его твои солдатики живьем взяли. Хотели на месте пристрелить, а он по-своему лопочет и паспорт свой британский показывает. Его связанного вместе с тобой и привезли. Убить не убили, но приласкали по всему видать от души. На лице живого места не видать. Доктор на него флакон зеленки потратил. И везут его под охраной в соседнем вагоне. А теперь спи, болезный, спи. Сон тебе — лучшее лекарство.

Подошедшая медсестра, ловко сделала Новикову укол в обнаженную руку, и он снова провалился в темную, теплую пустоту. «Сделают из меня наркомана. Как пить дать, сделают».

Осознание себя происходило, мягко говоря, малоприятно. Он понял, что лежит на земле, правая рука подломилась под спину, через ткань одежды чувствовалось что-то тёплое и слева отдавало сильной, дёргающей болью. «Что ж там болит-то так»? Сил, открыть глаза и повернуть голову не было. «Нихрена себе, чайку попили»… Рядом послышались невнятные голоса. «Ну, слух, по крайней мере, есть. Еще бы со зрением определиться». Он попробовал открыть глаза, но веки, ставшие чугунными, с первой попытки не подчинились. «А вот вам хренушки»… Попробовал еще раз. В приоткрывшуюся щёлку различил размытые непонятные тени. «Не слепой»… Сфокусировал зрение. Над ним наклонился какой — то человек в неуловимо знакомой военной форме. «Откуда-то я его знаю». Подумал и вздрогнул от воспоминаний. «Конвульсия» — произнёс склонившийся. «Ах, ты ж сука! Как же я мечтал об этом! Конвульсия, говоришь? Будет тебе конвульсия». Со стороны, резкий удар ногой снизу вверх точно между ног склонившегося на самом деле выглядел судорожным, конвульсивным движением. Зажав руками промежность и глухо замычав, тот мешком упал набок. «Отставить»! Резкая как выстрел команда ощутимо ударила по ушам. «Быстро подняли раненого и в санчасть». «Раненый — это я что ли»? Кто-то подхватил его с двух сторон и поднял. Резкая боль слева снова отключила сознание.

Снова он пришел в себя, различив резкий металлический лязг. Прислушался к ощущениям. Терпимо. Слева, конечно болело, но уже не ощутимо сильно, а скорее ноюще — тягуче. Приоткрыл щёлкой глаза и осторожно осмотрелся. Рядом стояли два человека. Один был одет в белый медицинский халат. На другом была знакомая по рисункам и фильмам старая военная форма с малиновыми петлицами.

— Что скажете, доктор?

— Состояние вполне удовлетворительное. После такого ранения у, — доктор слегка замялся, — м-м-м, пациента удивительно удовлетворительное состояние. Фантастическая жизнеспособность организма. Рана уже практически не кровоточит. Если не делать резких движений вполне может подниматься и ходить.

— Значит, можем его забирать?

— После процедур и перевязки — да.

Потом люди ушли. Он окончательно открыл глаза и осмотрелся. Низкие сводчатые потолки. Серые шершавые стены. Высокорасположенные большие окна забраны решеткой. Вдоль стен металлические кровати, на одной из которых находился он. Другие были пусты, кроме одной, где лежал накрытый с головой человек. Он не шевелился, но тяжелое хриплое дыхание было слышно даже с его, стоявшей на другом конце, кровати. «Что-то мне подсказывает, что это — тюремный лазарет. Угораздило, однако. С кем же я схлестнулся? Ах, ёлки, ну да. Тогда понятно. А здесь у нас кто? Твою ж мать, не слабо… Приемный сын генерала Слащева? Даже не слышал, что был такой. Впрочем, может потому и не слышал? Пристрелил сынуля высокопоставленного папы генеральского выкормыша и хрен с ним. Наверно в реале так и было. Эх, Саня, Саня… Ну, ничего, — теперь повоюем. Ты даже не представляешь, сколько нам сделать требуется».

Через некоторое время снова лязгнули ключи, и в открывшуюся дверь вошел огромный, даже на вид тяжелый человек в отдающем желтизной медицинском халате. Неторопливые, уверенные движения массивного тела лучше слов говорили: «У меня не забалуешь». Поставив на покрытый клеенкой стол ящик с красным крестом, он повернулся к кровати.

— Проснулись? Ну, тогда перевязочку пожалуйте.

Голос, которым были произнесены эти совершенно не соответствующие обстановке слова, заставил улыбнуться. Настолько они не соответствовали друг другу. Всё вместе — и обстановка, и голос, и слова. Фельдшер, а никем другим вошедший быть не мог, удивлённо посмотрел на лежащего. Не первый год он пользовал обитателей «своего» тюремного лазарета. Видел их в разных видах. Но с такой реакцией столкнулся впервые. И орали от боли и обиды, и бросались на него. Чаще просто покорно ждали конца. Некоторые, которых в общей массе было очень мало, стиснув зубы, были готовы ко всему. Такие вызывали его уважение. И тогда в меру своих невеликих возможностей он старался им как-то помочь, облегчить, незавидное, в общем-то, положение. Но улыбку он увидел впервые.

— Ты чего, болезный?

— Нормально всё. — Прозвучавший голос понравился. Сдержанный, немного хрипловатый. Голос сильного, уверенного человека. «Хороший у тебя голос, Саша. Правильный. Ну-ка еще послушаем нас». — Вид у вас уж больно… уважительный, что ли.

Маленькая лесть фельдшеру понравилась. Растянув рот в улыбке, он сразу стал похож на огромную, двуногую, лысую жабу.

— Так ведь нам по-другому не можно. В солидном заведении и люди должны быть солидные. А как же.

«А ведь он не дурак. Совсем не дурак. Всё видит, всё замечает и всему оценку даёт. И значит она очень много. Если вообще не всё. Обязательно врачу, или кто у них тут главный, выскажет. А тот, если сам не дурак, конечно, обязательно прислушается». Между тем, подчиняясь жестам фельдшера, сел на кровати. Холодный пол ощутимо ожёг ноги. Пока шла перевязка, попробовал свои ощущения. «Нормально. Даже если что не так, быстро доведём до нормы. Но не чрезмерно, а то еще вопросы начнутся». Закончив перевязку, фельдшер заставил проглотить какую-то пилюлю и запить её удивительно горькой жидкостью из маленького стакана. Проглотил, не морщась, чем вызвал уважительный взгляд.

— Голова как? Сильно водит?

— Терпимо. — Ответил как есть и заработал еще один уважительный взгляд.

— Тогда отдыхай пока.

Возле двери фельдшер повернулся, словно хотел спросить или сказать что-то. Передумал и вышел, с лязгающим звуком закрыв дверь.

«Ну что, Александр Яковлевич? Какая у нас с тобой диспозиция? В одной квартире мы уживаемся. Сволочь эту узкомордую ты очень правильно угостил, и, что очень хорошо, судя по выражению лиц, большинство командиров было явно на твоей стороне. А растолкуй-ка ты мне, братец, что у вас тут вообще происходит. Проведи, так сказать, политинформацию о внутреннем положении».

Прошло час, полтора, когда в двери снова лязгнули ключи. Вошел крепкий молодой парень, одетый в выгоревшую гимнастёрку, перетянутую новым кожаным ремнем. Тёмно-синие галифе, малиновые петлицы и фуражка с малиновым же околышем. На прикрученный к полу табурет возле кровати он, молча, положил сложенную стопкой одежду. Рядом поставил сапоги.

— Одевайтесь.

Слащев, а человек решил осознавать себя именно так, неторопливо поднялся и начал одевать свою же форму, с которой аккуратно были сняты знаки различия. Именно аккуратно, а не были выдраны с мясом. Дыра слева, которую оставила пуля, была заштопана. Причем явно женской рукой. И никаких следов крови. Ремня, естественно, не было. Оделся, натянул сапоги и замер, не зная, что делать дальше. Конвоир (а кто еще?), видя его затруднения, сделал пару шагов в сторону и показал на дверь.

— Руки за спину. Прямо, в коридор, лицом к стене.

Так началось путешествие по внушавшим ужас в его время сталинским застенкам. И с каждым шагом Слащев мрачнел всё больше и больше. «Ну, где, где же эти покрытые плесенью и кровью стены? Где эти толпы изуродованных, полуживых заключенных? Где садисты-надзиратели, избивающие несчастных зеков? Где несмолкающие крики невинных жертв? Где? Где все эти ужасы? Или я в спецсанатории? Для любителей средневековой старины. Нормальное освещение, без команд строго за пять шагов открываемые двери». Только однажды конвоир скомандовал «К стене!» и они пропустили по коридору двух заключённых, один из которых был в военной форме. Мятой, конечно, но не производившей впечатление замызганности. На одном из переходов Слащев не заметил выбоины в полу и споткнулся. Конвоир бросился к нему и вместо того, чтобы врезать сапогом по копчику, поддержал за локоть. «Да твою ж мать! И это сталинские палачи-сатрапы? Звери и садисты? Ясно же, что это не Дом литераторов, где все должны улыбаться друг другу. Контингент, все-таки другой. Хотя, если хорошо подумать, за малым исключением, один и тот же. Там улыбаются, кривя душой, здесь с чистым сердцем клепают друг на друга. Там гадюшник, здесь серпентарий. Ну а эти», — оглянулся на конвоира: «садисты и палачи. А как иначе? Гениальные писатели и поэты не могут врать. Только под пыткой. Исключительно зверской. Творимой вот этими самыми». Он снова посмотрел на конвоира. «А глаза-то у него умные. И смешливые, хотя и строит из себя сурового стража порядка. Нормальный парень. Выполняющий малоприятную, но нужную сегодня и сейчас работу. Ведь только идиот может считать, что у России нет врагов. Причем у России любой. Уж я-то это точно знаю, видел».

Наконец, хождения по коридорам и переходам закончились, и они подошли к окрашенной темно-синей краской двери с написанным на ней большим номером. Конвоир посмотрел в глазок и открыл ключом дверь. Подчинившись команде, Слащев вошел. Когда за спиной, лязгнув, закрылась дверь, он осмотрелся. Камера оказалась маленькой, на четырех человек. Никаких двухэтажных нар. Под расположенным под самым потолком зарешеченным окном находился стол. Рядом с ним две табуретки. Что больше всего поразило Слащева, они не были прикручены к полу. И нары не были прикручены к стене, а опущены и накрыты серыми суконными одеялами. В правом углу возле двери находилось большое ведро, накрытое массивной крышкой. «Знаменитая параша, надо полагать. Возле которой, кое-кому, самое место». Прошелся по камере, сосчитал шаги. Потом снял сапоги и лег на дальние от двери нары, закинув руки за голову. «И так, что мы имеем. Рассчитывали помочь в более тщательной чистке, а здесь управились на семь лет раньше. Или восемь? Если сейчас двадцать девятый. Хотя, похоже, не до конца почистили. Вот, эта же паскудная семейка в фаворе. Иначе не было бы у сынка столько гонору. Такие же чуть что — язык в задницу и невинные глазки. Но если чувствуют безнаказанность… Ишь, аж чуть глазами не сверкал, сучёнок. Ну, ещё бы, когда у папы большие звёзды. Но погодите, твари, и до вас руки дойдут. Дайте время. Со всех спросим, и сейчас спросим, а не когда уже поздно станет. Согласен, Саня»?

Минуты текли неторопливо. Слащев даже успел пообедать. Или поужинать? Хотя, если судить по тусклому свету, сочившемуся из узкого окошка, все-таки пообедать. Причем пищу принесли в своеобразных судках. Такие он видел только в детстве, когда проводник вагона заносил в купе поезда заказанный обед: поставленные друг на друга алюминиевые мисочки, закрытые тонкими крышками. И еще была какая-то темно-коричневая жидкость в кружке. Он даже понюхал её. «Ёлки-моталки, компот»! Выпил с удовольствием, маленькими глотками. Наконец за дверью послышались тяжелые, массивные шаги и густой, сильный голос произнёс: «Открывай».

Дверь медленно раскрылась и в камеру, чуть пригнувшись, вошел в первую минуту показавшийся огромным человек. Массивные руки, крупная, лысая голова. Рельефная грудь распирает темно-зелёную гимнастёрку. Слащев, лежавший на койке сняв сапоги, вскочил и вытянул руки по швам. Вошедший несколько секунд рассматривал вскочившего Слащева, потом проронил: «Обувайся» — и прошел к стоящему под окном столу. Пока Слащев, сев на край койки, натягивал сапоги, человек обоими руками попробовал показавшийся ему малонадежным табурет и, соблюдая осторожность, опустился на него.

— Ну, сидай. Говорить будем.

«Интересно девки пляшут! Котовский! Григорий Иванович! Собственной персоной. Живой. Хотя, если жив Фрунзе, почему бы и ему не быть живым? Некому оказалось того спятившего еврейчика надрючить? Отблагодарить, так сказать, спасителя. Или не успели? Ладно, разбираться будем потом. Сейчас-то как себя вести? Первый заместитель наркома по военно-морским делам, как ни как. Создатель, организатор и вдохновитель страшного и ужасного ОСНаза. И в моей камере. Это, до каких же высот моё дело взлетело? Ну, так и мы не хрен собачий, сын генерала Слащева. Пусть и приёмный. Значит, наглеть не будем, но и нагибать себя тоже не позволим. Ну что, поехали»?

— Куда прикажете садиться?

Заданный вопрос оказался не самым привычным. Да и голос, которым он был задан, звучал четко и твердо. Котовский слегка наклонил голову, ногой придвинул ближе второй табурет и, указав на него, проговорил:

— Сюда садись. Если не боязно.

— Да вроде как не мне бояться следует.

— Ну-ка, ну-ка…

— Охраны в камере нет, табурет не прикручен. А мне, судя по всему, терять нечего. Так хоть не напрасно.

Слащев ожидал вспышку начальственного гнева, а вместо него увидел в прищурившихся глазах Котовского одобрение и некоторое удивление.

— Терять человеку всегда есть чего. Вопрос только — ради чего. Один ради свободы других людей на смерть идёт, другой за собственный барыш удавиться. Тебе цена, какая?

— А мне цена простая — умереть не боюсь, но не бессмысленно.

— И какой великий смысл в том, чтобы как ты это сделал, нарваться на дурную пулю?

— А смысл в том, что никто не имеет права оскорблять то, за что другие люди жизнь отдавали. В каких бы высоких чинах он ни пребывал, и какие бы высокие посты ни занимал. И уж тем более, когда самому не приходилось рисковать ни чем, кроме прыща на заднице.

— То есть «За единую и неделимую»?

— А мы, в какой стране живём? И какой страны дети? Царя погнали, власть теперь своя, трудовая. Чем плоха единая и неделимая народная Россия? И те, кто за «За единую и неделимую» жизни клали, делали это не за царя, а за Отечество, за Россию.

— Ну да… Только чтобы вернуть обратно фабрики, мануфактуры и имения?

— Да какие у армейских прапорщиков и капитанов имения? Отец мой целый генерал, и то имения не нажил. А вот кое-кто, после победы в гражданской, очень даже нажил. Даже приходилось слышать, как товарищ Фрунзе кое-кого за лысые муды из личного имения вытаскивал. Рассказать кого?

— А разве борьба за народное счастье, тяготы и лишения не должны быть вознаграждены? Должны же быть отмечены «выдающийся вклад» и «большие заслуги».

— А за что тогда человек боролся? За всеобщее равенство или за вознаграждение? Лиха хлебали все. А потом? Одному — дополнительный паёк из ржавой селёдки, а другому — барахло из барского имения? Потому что у второго «заслуги» больше? И кто, кстати сказать, эти самые «заслуги» измерял? И чем?

Слащев от накатившей злости сжал зубы. Сразу вспомнились толпы реформаторов из его бывшего времени. Жадные, наглые, крикливые, прущие по головам других к вожделенной кормушке. И при этом строящие из себя целомудренных борцов за народное благо. Как девственница в борделе. Без конца повторяющие: «Всё во имя человека, всё для блага человека». И не забывающие при этом указать на себя пальцем. Вдохнул и выдохнул сквозь зубы. Отпустило.

— Вот, значит, как ты мыслишь… Не зря, выходит, тебя семья старого большевика и выдающегося революционера не любит. Не признаешь, понимаешь, заслуг у кого надо, анархист… Собственно, я увидел что хотел, поэтому заканчиваем с лирикой и переходим к делу. И перестань тужиться, называй меня товарищ Котовский. А то аж чуть из штанов не выпрыгиваешь, не знаешь, как обратиться.

«Интересное дело. Товарищ Котовский, товарищ Фрунзе, товарищ Сталин… Ни званий, ни титулов, ни должностей. Прямо эпидемия скромности какая-то. Интересно кто заразил? Глупый вопрос… Оказывается и хорошим, правильным тоже можно заразиться».

— А дело у тебя следующее. Хреновое дело. Ты совершил тяжелейшее воинское преступление — покушение на жизнь старшего по званию. К тому же, близкого родственника одного из членов Политбюро. Покушение было настолько очевидным и реальным, что охранник вынужден был применить оружие. При «правильном» освещении — это терроризм. Отягощённый, естественно, покушением на советскую власть. По нашим законам за это полагается, сам знаешь что. Допустим, мы возьмем грех на душу и слегка исправим «правильное» освещение. Как думаешь, сколько ты проживешь, если мы тебя прямо сейчас отпустим? Фигура ты не великая, поэтому автомобильную катастрофу тебе устраивать никто не будет. Прирежут в ближайшей подворотне и дело с концом. Мало ли у нас пока еще уголовников на свободе? Сильно ты, однако, заслуженную семью обидел.

— Замучаются прирезать.

— Они ребята упорные. Один раз не выйдет, попробуют еще. Когда-то ты промашку да дашь. Да и не дело это — оглядываться постоянно. Делом нужно заниматься. И дело такое у меня для тебя есть. Сейчас я это увидел сам. Вариантов у тебя два. Первый — ты прямо из камеры отправляешься в трибунал, как это по закону положено, и пытаешься сохранить себе жизнь там, доказывая, что ты не верблюд. Причем, учитывая нынешнюю политическую ситуацию, есть серьёзные основания сомневаться, что тебе это удастся. Второй — ты принимаешь моё предложение и исчезаешь. Ведь можно считать, что ты в любом случае покойник. Либо по трибуналу, либо охранник всё-таки удачно попал. Исчезаешь на время. Чтобы потом, воскреснув, делать дела, которые таким воскресшим покойникам делать и полагается. Надеюсь, не считаешь, что предлагаю тебе государственный переворот готовить? Решать нужно прямо сейчас. У меня и другие дела есть. Россия, она, знаешь ли, не из одних Слащёвых состоит.

— Да нет у меня никаких вариантов. Форму эту я одел не просто так. Служу России и Родине. Пытаюсь служить. В меру понимания и способностей. И готов служить дальше.

— Ну, вот и славно. Товарищ Фрунзе вместе с твоим отцом мне именно так и сказали. Что ты именно так и решишь. Что делать дальше — тебе мой помощник расскажет. А мне, извини, пора. Егоров!

Дверь в камеру мгновенно распахнулась и в середине камеры каким-то мгновенным, но плавно-текучим движением возник человек. Он замер, но в его позе явно чувствовалась готовность и сила хищника. Способного мгновенно разорвать противника. Котовский медленно поднялся со скрипнувшего табурета.

— А ты говорил охраны нет. Ну-ну.

Слащев проводил выходившего из камеры замнаркома глазами и, немного повернувшись, посмотрел на Егорова. Тот с каким-то непонятным выражением сам смотрел на него.

— Грамотно выступил. Сказал бы даже — красиво. Чья школа?

— Та же, что и твоя. Не удивляйся, что знаю. Позапрошлой зимой на общеармейских соревнованиях я именно на тебе споткнулся. Не ожидал просто. Но тебя запомнил. Давай присядем, разговор будет долгим.

Когда они расселись на табуретах друг против друга, Егоров продолжил:

— А Григорию Ивановичу ты понравился. Он дерзких всегда любил.

— Откуда знаешь?

— В гражданскую в его бригаде в разведке воевал. Видал всякого. Решил бы он по-другому — меня бы звать не стал. Просто вышел бы. Ну а ты, раб божий, пошел бы костлявую встречать. А теперь о деле…