Глава седьмая
В Пулково Антон приехал за полчаса до прибытия парижского рейса. Запарковавшись на стоянке, он выбрался из машины, поднял воротник плаща и зашагал к зданию аэропорта. Было промозгло и ветрено, накрапывал мелкий косой дождь, и вечерние сумерки уже опустились на город. Двести метров, отделяющие стоянку от входа в терминал, Самарин преодолел быстрым шагом. У входа остановился под козырьком и вдохнул полной грудью прохладный апрельский воздух. Хотя проблем в аэропорту и не ожидалось, Антон все же ощутимо нервничал – было отчего.
Через час, самое большее полтора, деятельность их группы вступит в новую фазу. Должна вступить. По крайней мере, Муравьев был в этом уверен.
– Встретьте француза и немедленно везите ко мне, – напутствовал Антона граф. – К сему времени коллеги подтянутся, всех уже оповестили. Сильвестрыч, правда, может не успеть, ему из Выборга часа три ехать. Тогда, пожалуй, введем его в курс дела позже.
На этих словах граф, меривший шагами комнату, остановился и скрестил на груди руки.
– Долго же мы ждали этого дня, – сказал он торжественно.
– Кто приедет, так и неизвестно? – спросил Антон.
– Неизвестно. В любом случае, у него будут все полномочия. В сем Комиссар меня заверил. В аэропорту француз подойдет сам, ваша фотография у него есть. Встретите, посадите в машину и привезете сюда.
За последний месяц жизнь Антона набрала приличный темп. Выходные он по-прежнему проводил с детьми, а по пятницам группа собиралась у Муравьева. К концу марта Самарин осознал, что ждет пятниц с нетерпением, и не только потому, что стремится к встрече с коллегами. Личная жизнь, которой после исчезновения Ольги он избегал целых два года, внезапно сделалась чрезвычайно интенсивной. Слишком интенсивной. По понедельникам и средам он встречался с Надей, а вторники и четверги проводил у Аллочки, и через месяц такой жизни уже чувствовал себя совершенно измотанным.
Встречи с Надей, поначалу редкие и короткие, со временем участились, удлинились и в результате переросли в нечто постоянное. В первые дни Антон думал, что перспектив у этих отношений нет и вскоре им предстоит оборваться. Однако вскоре с удивлением обнаружил, что привык к Наде, и встречи с ней из способа приятно провести время постепенно превратились в потребность, а потом и в необходимость. Надя давала ему то, чего Антон был лишен последние годы, – спокойствие, уравновешенность и домашний уют. Если бы у Самарина спросили, что именно привлекает его в Наде, он не сумел бы толково объяснить. Надя была как все. В меру образованная, в меру начитанная, не красавица, но вполне миловидная, далеко не дура, но и не кладезь премудрости. С ней было легко, уютно и тепло. С ней можно было поговорить о чем угодно и можно было помолчать. В результате, даже отдавая себе отчет в том, насколько банально это звучит, Антон мог бы сказать, что они с Надей понемногу стали друзьями.
Однажды в феврале они сидели вдвоем в небольшом кафе на Петроградской. Снаружи лютовал мороз, завывал ветер и тускло горели фонари, зато внутри было тепло, а легкий полумрак и ненавязчивая музыка создавали особую, интимно-расслабленную атмосферу.
– Антоша, – сказала Надя в перерыве между мелодиями, – я хочу спросить у тебя кое-что, но не уверена, захочешь ли ты ответить.
– Конечно, – Антон пригубил пиво из пузатой кружки. – Хотя не думаю, что у тебя есть вопросы, на которые я не захочу отвечать.
– Ладно. Знаешь, меня не оставляет ощущение, что ты скрываешь некую тайну. Не только от меня скрываешь, от всех. Не поделишься? Мы ведь все же не чужие друг другу?
Антон едва не поперхнулся пивом. «Неужели это так заметно?» – подумал он. Или же Надя спрашивает наугад, пытаясь таким образом проявить заботу.
– Нечем делиться, Надюша, – сказал он, выдержав паузу. – Ты же знаешь, тайна в моей жизни уже была, не дай бог никому такой тайны.
– Извини, Антоша, я тебя никогда об этом не спрашивала, и, если не хочешь, не отвечай. Но все же – убийцу нашли?
– Нет, – Антон покачал головой, – не нашли. Дело закрыто. По официальной версии, Ольга умерла естественной смертью.
– Я мало что знаю об этом, – осторожно сказала Надя, – и не хочу, чтобы ты подумал, будто лезу в душу или выпытываю, но у меня такое впечатление, что официальная версия тебя не удовлетворила.
– Откуда у тебя это впечатление? – быстро спросил Антон.
– Видишь ли… Помнишь, на прошлой неделе я ночевала у тебя? Ты не подумай, все произошло абсолютно случайно. Ты пошел в душ, а у меня закончились сигареты. Я помнила, что ты их держишь в столе, только не знала, в каком ящике. В общем, я открыла несколько, один за другим, и в нижнем нечаянно увидела список… Нет, я не стала бы читать, поверь мне, я вообще совершенно случайно поняла, что это именно список, а не обычный лист бумаги с печатным текстом. Дело в том, что мне сразу бросилось в глаза знакомое имя в самом низу. Оно было обведено в черную рамку, единственное из всех. Ольгино имя. И дата напротив него, как раз тот год, когда Оля исчезла. Вот тогда я всмотрелась внимательнее и увидела, что весь текст состоит из имен и дат. И я сразу подумала, что…
– Что ты подумала? – перебил Антон.
Он почувствовал, что краснеет. Надо было срочно соврать, найти любое объяснение, пускай даже нелепое, но ничего как назло не приходило в голову. Самарин выругал себя за беспечность: черт его дернул положить в стол проклятый список.
– Я подумала, что это выглядит, как… – Надя осеклась, затем перевела дух и выпалила: – Я решила, что это список жертв, Антоша.
– Список жертв, – со злостью повторил Антон. Ему захотелось с размаху съездить себе по лицу. – Надо же, какое у тебя воображение богатое, Надя. Каких, к черту, жертв. Это наверняка был список выпускников Ольгиного класса или какого-нибудь кружка кройки и шитья.
– Это было первым, что пришло мне в голову, – призналась Надя, – но, когда я уже закрывала ящик, мне в глаза вдруг бросилось еще одно имя. Эта женщина тоже исчезла, только давно, я тогда была еще девочкой. Берта Ильинична Голдина, моя учительница музыки.
Антон мучительно покраснел и опустил голову. С минуту они просидели молча, затем Самарин глубоко вздохнул, залпом осушил пивную кружку, брякнул ею об стол и поднял, наконец, глаза.
– Я ничего не могу тебе сказать, Надюша, – выдавил он из себя. – Мне очень жаль, что ты видела эту бумагу, но объяснить я тебе ничего не могу. По крайней мере, сейчас.
– Конечно, милый, – Надя протянула руку и накрыла ею Антонову. – Ты и не должен. Я только хочу, чтобы ты знал: ты всегда можешь рассчитывать на меня. Нет-нет, я не напрашиваюсь в помощницы, но, если станет тяжело или, может быть, опасно… Это ведь опасно, я права? Этот список, он похож на перечень жертв маньяка.
– Да, это опасно, – стиснув зубы, сказал Антон. – И вот что, Надюша. Спасибо тебе, я действительно ценю то, что ты предложила. Но ради всего на свете, держись от этого подальше, обещай мне. Да, и кроме того, уверяю тебя, маньяк здесь совершенно ни при чем.
– Хорошо, – проговорила Надя. – Как скажешь. Обещаю держаться от этого подальше.
Обещание Надя сдержала. Больше к теме о списке она ни разу не возвращалась и вела себя так, будто никакого разговора не было.
Они продолжали встречаться дважды в неделю, иногда ходили в кафе, иногда в кино, изредка в театр. Ночевали, как правило, у Антона, и утром по пути на работу он закидывал Надю в банк. В постели, как и в жизни, Надя была сдержанна и деликатна. Несмотря на два замужества, в интимных вопросах она оставалась довольно закрепощенной, консервативной и даже стеснительной. Впрочем, Антона это устраивало, он и сам считал, что вполне может обойтись без африканских страстей. Считал до тех пор, пока не нанес первый визит Аллочке.
Вот где обнаружился поистине бешеный темперамент, помноженный на хороший опыт и непрестанную готовность. Покинув Аллочкину квартиру после достопамятного просмотра фильмотеки, Самарин чувствовал себя умело и тщательно выжатым. Сгоряча он решил, что первое свидание окажется одновременно и последним, но спустя несколько дней обнаружил, что не прочь повторить. За второй встречей последовали третья и четвертая, так что вскорости Антон втянулся. Понемногу к занятиям любовью с Аллочкой он стал относиться, как к регулярным спортивным упражнениям. Этому способствовала и введенная ею терминология.
– Ты у меня чемпион по троеборью, – смеясь, подводила Аллочка итог очередной бурной ночи. – А пятиборье освоить слабо?
– Четырехборье, надо понимать, следует пропустить? – отшучивался Антон, которому и троеборье давалось с немалым трудом и привлечением скрытых ресурсов организма.
– Такого вида спорта нет, – назидательно говорила Аллочка. – Так что, слабо?
– Ну, пока, видимо, слабо, – удрученно признавался Антон. – Что ж ты такого квелого нашла? В общем, ищите и обрящете, девушка. Есть, есть у нас в стране таланты. Я уверен, что и десятиборцы встречаются.
– Дурак ты, – резюмировала Аллочка, – сам не понимаешь, что говоришь. Где я еще такого, как ты, найду?
– Какого «такого»?
– Спортивненького. Ладно, на самом деле ты ведь не думаешь, что я заарканила тебя исключительно ради кувырканий в койке?
– Разумеется, нет! – браво заявил Антон, именно в этом как раз и уверенный.
Что помимо секса заставляет встречаться с Аллочкой его самого, он не знал. Фильмы были давно просмотрены, сплетни пересказаны, а больше девушку, казалось, мало что интересовало. Неоднократно Самарин порывался сообщить Аллочке, что им не мешало бы сменить отношения на приятельские, но всякий раз что-то его останавливало. В конце концов, он пришел к выводу, что нет худа без добра, тем более что фантазия Аллочки по части деталей троеборья оказалась неистощимой на всех этапах соревнования.
По утрам, после очередных спортивных достижений, на работу Антон и Аллочка ехали вместе. За пару кварталов Аллочка на всякий случай выходила из машины и остаток пути проделывала пешком. Конспирация такого рода была шита белыми нитками, и Антон стал подозревать, что их роман подвергается сотрудниками активному обсуждению. Вскоре подозрения превратились в уверенность. Благодаря Косарю.
Косарь жил в поселке Бугры, который примыкал к черте города и находился в пятнадцати минутах езды от Антонова дома. После собраний у графа Самарин обычно забрасывал домой Голдина, затем отвозил и Косаря. Однажды тот пригласил зайти в дом и поговорить.
С виду неказистый, внутри дом оказался заботливо отделанным и ухоженным. На полу лежали со вкусом подобранные коврики, стены были гладко отштукатурены и покрыты телесного цвета краской, потолки чисто отбелены, а на прибитых по стенам полочках в идеальном порядке сложен мелкий домашний скарб.
Хозяин на скорую руку соорудил яичницу и, кряхтя, полез в погреб. Некоторое время оттуда доносилось невнятное бормотание, сопровождаемое звоном стекла и характерным бульканьем, после чего Косарь явился на свет божий, вооруженный литровой бутылью, заткнутой тряпичной пробкой и наполненной кровавого цвета жидкостью. Бутыль Косарь держал левой рукой за горлышко, а правой прижимал к боку внушительных размеров посудину.
– Вот, значит, – сказал Косарь, водружая ношу на стол, – закусь. Со своего огорода, само собой. Огурчики там, капуста, чесночок. И выпивон. Не откажешься?
– Не откажусь, – улыбнулся Антон, – только вино под разносолы вроде не очень.
– А с чего ты взял, что это вино? – удивился Косарь.
– По цвету определил, красное ведь. А что это такое – наливка?
– Да нет. Это, Антон, самодельная земляничная водка. Немного крепковата, правда, но мы люди привычные. Ну, давай, что ли, за встречу!
Водка оказалась не просто крепковата, а настолько крепка, что Антон едва не задохнулся.
– Предупреждали бы все же, Григорий Савельевич, – сказал он, отдышавшись, и захрустел огурцом.
– Так я и предупредил. Только знаешь что, Антон, это на работе ты ко мне по имени-отчеству, как к начальству. А когда мы вдвоем или там у его сиятельства – прекращай «выкать». Мы же не просто знакомцы с тобой, мы теперь одной веревкой повязаны.
– Ладно, – согласился Антон, – спасибо, Гриша, напиток у тебя дай боже и закуска прекрасная.
– То-то. На здоровьице. В общем, вопрос у меня к тебе имеется. Я мужик простой, вокруг да около ходить не буду, так что прости, прямо в лоб. Ты, паря, секретаршу мою долго собираешься пользовать?
– А что, есть основания спрашивать? – Антон отодвинул тарелку с разносолами и посмотрел Косарю в глаза. – Тебе не кажется, что вопрос некорректный?
– Не кажется. Он был бы некорректным, не находись мы в особых отношениях.
– Вот как? – Самарин почувствовал, что краснеет. – Ты хочешь сказать, что находишься со своей секретаршей в особых отношениях?
Косарь досадливо крякнул и забарабанил пальцами по столу.
– Не с секретаршей у меня особые отношения, а с тобой, – обронил он после паузы. – Мы, парень, одно дело делаем, понял? И делу этому отношения с бабами могут повредить. Или это неясно, разжевать требуется?
– Да уж разжуй, сделай милость, – Антон откинулся на спинку стула. – Только сначала давай кое-что другое разжуй. Ты вот сказал, что мы дело делаем. А я дела и не вижу никакого. Занимаемся мышиной возней, треплемся, грозимся, штаны просиживаем. Оружие в потайных углах прячем. А что толку с того? Ну, схоронен у меня под кафелем пистолет, в носовой платок завернут. А на него даже разрешения нет. На хрена, спрашивается, он мне? И потом, неизвестно, когда эта дрянь сюда явится. И явится ли вообще. Может быть, ее уже и в России нет. А может, и вообще нет – ты не допускаешь, что ее могли попросту где-нибудь грохнуть?
Оружие Самарин получил от графа – новенький, еще в заводской смазке «макаров» и две обоймы к нему. Разрешение на ношение граф, впрочем, выправить не сумел, хотя у него самого такое разрешение было. Пистолет Антон запрятал в тайник, обустроенный в стене ванной комнаты, и с тех пор ни разу его оттуда не вынимал.
– Ты что же, сомневаешься, что она вернется? – спросил Косарь.
– Раньше не сомневался, а теперь не знаю. Полгода, считай, сидим и ничего не делаем. Только опасаемся невесть чего. То нельзя, это нельзя. Теперь выясняется, что я должен отчитываться, с кем сплю. Так, что ли?
– Да, так, – сказал Косарь твердо. – Оружие, говоришь, прячем? И с кем спать, должны отчитываться? Ладно, не собирался тебе рассказывать, да и граф поначалу не велел, травмировать не хотел. Но теперь скажу. Сошелся я тут с одной, местной. Оксанкой зовут, молодая, считай, девка. Это той осенью было, когда та тварь убила твою жену. Так вот – это ведь она за мной приходила. Два раза приходила, первый раз – в оболочке Пеговой, а второй… – Косарь замолчал.
– Второй раз, значит, приходила Ольга, – понял Антон, – так? И что?
– Да ничего. Выследила она меня, видать. Как-то возвращаюсь от графа, а тут Родион, сосед мой, пенсионер. Он вечно у магазина на лавке торчит, с такими же, как сам, дедами лясы точит. Вот и говорит, что старуха на автобусе приезжала. Сначала по поселку шастала, а потом подошла и спрашивает, где ей, мол, Косарева найти такого. Смекаешь, нет? Косаревых-то у нас в поселке и нету.
– Может, попутала? – озадаченно спросил Антон. – «Косарев» все же фамилия более распространенная, чем твоя.
– А с чего ей путать? Да и нет никого, кто бы меня разыскивать стал. В общем, я сразу понял, кто пожаловал. У стариков расспросил, как выглядит, во что одета, ребятам позвонил. Сильвестрыч ночью приехал, с винтарем на чердаке у меня засел. Мы с Фимкой – в доме, только от него в таких делах мало проку. Макса в городе не было, а граф обещал, как освободится, сразу быть. Только не успел он, вот мы промашку и дали. Ждали старуху, а пришла молодуха. Ольга твоя, значит. То есть, конечно, это уже не Ольга была, извини. Пешком, видать, пришла, живем-то рядом. И огородами – к дому. Сильвестрыч ее с чердака увидал и кричит, мол, девка молодая до тебя. И я грешным делом подумал – Оксанка, хотя мы на тот день не договаривались. И пошел, дурень старый, ей навстречу. Дверь открыл, смотрю – баба незнакомая по огороду пылит. Пока я лоб чесал, пока то да се, нарисовывается на пороге Фимка. А тут еще и Сильвестрыч давай шуточки отпускать сверху. Ну, она встала как вкопанная, а потом развернулась да как припустит – думаю, что лучшие спринтеры так не бегают, ничуть не преувеличиваю. Я ору Сильвестрычу: «Стреляй, мать твою!» Да поздно уж было. Выпалил он в божий свет как в копеечку, промазал, конечно. Потом участковый с месяц окрест меня крутился, все вынюхивал, что за пальба была.
– Ладно, – сказал Антон, – я понял. Но при чем тут это все к моим отношениям с женщинами?
– На первый взгляд – ни при чем. А вот если глянуть глубже… Во-первых, если нелюдь пришла ко мне, то она может явиться и к тебе. Теперь вопрос – почему она пришла именно ко мне, а не к Сильвестрычу или к Фимке. Ну, графа, допустим, ей достать затруднительно, он, считай, в крепости живет, но вот почему именно ко мне? Казалось бы, и причин нет, а вот с женщиной из нас всех жил тогда я один. Как знать, может, она хотела меня грохнуть и уйти обычным манером.
– Понятно, – сказал Антон, – звучит не очень убедительно.
– Ну уж как звучит, так и звучит. Но это только во-первых. Во-вторых, разговоры про вас идут разные. Ну а в-третьих, тебе-то самому не противно?
– С чего бы мне должно быть противно?
– Да нет, дело твое. Только я бы бабу ни с кем делить не стал.
– Слушай, Гриша, – сказал Антон проникновенно, – ты давай прямо говори. С кем я ее делю?
– А то сам не знаешь.
– Да пошел ты… Извини. Не знаю. Может, ты знаешь?
– Тут не только я, тут все знают, один ты, видать, слепой. Аллочка твоя по Максу сохнет. Тот ее иногда утешает, когда настроение подходящее.
– А ты что ж, свечку держал?
– Нечего держать. Этой истории уже несколько лет. Они отношения свои и не скрывали особенно. Да и сейчас не сильно скрывают, разве что незрячий не видит. Ну и, как выяснилось, не только незрячий, но еще и наивный. Экономист, млин. Ладно, такие вот дела, только о подробностях меня не пытай, уволь. Сам с девкой связался, с нее теперь и спрашивай.
Самолет приземлился точно по расписанию. В зале прибытия, привалившись к стене, Антон принялся наблюдать за пассажирами, которые один за другим потянулись из выходящей в зал галереи. Одиноких мужчин было немного, и Самарин, задерживая на каждом взгляд, пытался определить, этот ли подойдет к нему. Отсеивая кандидатуры одну за другой, он так увлекся, что спохватился, лишь когда поток пассажиров пошел на убыль. Антон заволновался и переместился ближе к барьеру, отделяющему прибывших от встречающих. К нему по-прежнему никто не подходил, и, когда струйка пассажиров иссякла, Самарин решил, что француз не прилетел. Чертыхаясь про себя, он выбрался из терминала наружу и достал мобильник – звонить графу, чтобы сообщить скверную новость.
– Вы есть Антон? – внезапно услышал он звонкий голос за спиной.
Самарин обернулся и в первый момент решил, что произошло недоразумение. Француза не было. Вместо него перед Антоном стояла стройная девушка в джинсах и короткой приталенной кожаной куртке. Миниатюрная, едва достающая ему до плеча. На вид было ей лет двадцать пять, и, не знай Антон наверняка, ни за что бы не сказал, что перед ним француженка. Скорее девушка выглядела как типичная русачка откуда-нибудь из средней полосы. Светло-русые волосы, расчесанные на прямой пробор, свободно падали ей на плечи. Небольшой вздернутый носик придавал лицу задорное выражение, что контрастировало с большими, черными и очень серьезными глазами.
– Да, это я, – пробормотал Антон. Он никак не мог прийти в себя от неожиданности. – А вы, вероятно, вы э-э… прилетели из Парижа?
– Да, я лететь из Франция, – улыбнулась девушка, продемонстрировав мелкие, идеальной белизны и формы зубы. – Я думать, вы провожать меня до граф Муравьев.
– Да, конечно, разумеется, – спохватился Антон и только сейчас заметил внушительных размеров чемодан у девушки за спиной. – Извините, ради бога, позвольте, – Антон подался вперед и завладел выдвинутой из чемодана складной ручкой. – Пожалуйста, пройдемте. У меня машина, я довезу вас.
Они двинулись к стоянке. Шли молча, и Самарин едва ли не физически мучился от того, что пауза затягивается. Добравшись наконец до машины, Антон распахнул перед девушкой дверцу, дождался, пока та усядется, и принялся запихивать в багажник оказавшийся тяжеленным, под стать размерам, чемодан. Покончив с ним, Самарин перевел дух и вдруг понял, что переживает оттого, что девушка ему нравится. Обозвав себя мысленно олухом, Антон уселся за руль. «Какое мне до нее дело?» – подумал он. Девица даже по-русски с трудом говорит. И приехала сюда не баклуши бить, а по делу. То еще дельце, а тут я со своей застенчивостью и неуклюжестью. Он завел двигатель, вырулил со стоянки и погнал по направлению к городу. Минут пять продолжали молчать, и за это время Антон успел адресовать себе с десяток не самых лестных эпитетов.
– Я мало говорить по-русски, – нарушила, наконец, молчание девушка. – Учить русский в школа. Мое имя есть Натали, по-русски это есть Наташа.
Антон выругал себя в очередной раз за то, что не догадался спросить имя. Вслед за этим он вспомнил слова Аллочки о Голдине, якобы влюбленном во француженку по имени Натали.
– Очень приятно, – выдавил из себя Самарин. – А я есть Антон, – невольно он и сам перешел на ломаный русский, на котором изъяснялась собеседница. – Нам еще сорок минут езды. Или, может быть, тридцать минут езды.
– Хорошо, – улыбнулась Натали. – Я звать вас Антуан?
– Лучше Антон. Так меня называть с детства.
Путаясь в падежах и склонениях, он принялся многословно объяснять разницу между русскими именами и их французскими аналогами, так что вскоре уже чувствовал себя полным идиотом. Когда, наконец, с этимологической лекцией удалось покончить, Антон с облегчением вздохнул и прибавил газу. Дождь разыгрался не на шутку, косые струи бились о лобовое стекло, дворники едва справлялись, и Самарин сосредоточился на дороге. Московский проспект, самый длинный в городе, был почти пуст, и, держась в левом ряду, Антон, несмотря на дождь, развил приличную скорость.
– Какой русский не любить быстрый езда, – насмешливо произнесла Натали. – Я знать, шофер нельзя мешать. Но я иметь просьба: пожалуйста, ехать не так быстро.
– Простите.
Антон снял ногу с педали газа и притормозил. Выжал сцепление и, положив руку на переключатель скоростей, перешел с пятой на четвертую. Машина замедлилась, и в этот момент Натали накрыла ладонь Антона своей.
– Спасибо, – сказала она и засмеялась. – Вы есть очень послушный.
Он повернул голову и пристально посмотрел на девушку. Натали продолжала улыбаться, глаза лучились смехом, но под его взглядом вдруг посерьезнели и, без того черные, казалось, еще более почернели. Не понимая толком, что делает, Антон вырулил в правый ряд, прижался к тротуару и остановился. Он внезапно почувствовал непреодолимое желание девушку поцеловать, он даже повернулся к ней и подался вперед. На секунду Самарин потерял самоконтроль, но миг спустя ему удалось взять себя в руки. Кровь бросилась в лицо, он закусил губу и отстранился. Ладонь Натали все еще лежала на его руке, а сама она смотрела на него и молчала. Очень осторожно Антон высвободил руку и перевел дыхание.
– Вы хотеть меня целовать, – тихо сказала девушка. – Я видеть.
– Я, я… вообще-то, – промямлил Антон и вдруг выпалил внезапно: – Да, хотел. И знаете что, Натали, мне показалось… – Он снова запнулся и после короткой паузы договорил: – Мне показалось, что вы были бы не против.
Наступило молчание. Они смотрели друг надруга, и Антон вдруг почувствовал, что от ответа Натали для него будет зависеть очень, очень многое.
– Это есть странно, – сказала девушка наконец. – Вы не думать, что я, как это по-русски, легкое поведение, да? Что я ловить мужчина и предлагать мужчина любовь?
– Вовсе нет, – быстро сказал Антон, – понимаете, я… – Он снова запнулся и вдруг неожиданно для самого себя выпалил: – Мне кажется, я в вас влюбился. Все, можете считать меня идиотом. И извините, я не хотел вас обидеть.
– Вы меня совсем не обидеть, – еле слышно сказала Натали. – Я сама… – Она вдруг откинулась на спинку сиденья и рассмеялась. – Вы есть очень хороший, Антон. Давайте ехать. И мы говорить про это позже, да?
– Конечно, – Самарин врубил первую и тронул машину с места. – Мы поговорим об этом позже. Обязательно, непременно поговорим.
Граф встретил их в дверях и широким жестом пригласил в квартиру. Антон помог девушке снять куртку, пристроил ее на вешалку. Муравьев посторонился и пропустил обоих в гостиную. Косарь и Голдин встали навстречу. Антон вдруг заметил, что Фима изрядно нервничает, и почувствовал, что ему это не понравилось. Ревную я, что ли, немедленно подумал он и в следующий момент признался себе, что именно ревнует.
– Так вот кто оказался посланцем Комиссара, – шутливо сказал Косарь и отвесил поклон. – Мамзель Вертиньи. Кто бы мог подумать. Здравствуйте, мамзель, здравствуйте, наше вам.
Голдин коротко кивнул и промолчал. Антон вопросительно посмотрел на графа.
– Мадемуазель Вертиньи до сих пор представляла наших торговых партнеров из Франции, – подал голос граф, обращаясь в основном к Антону. – А оказалось, что партнеры сии не только торговые. Что ж, я лично рад, что мы коллеги не только по бизнесу. Но скажите, госпожа Вертиньи, как вышло, что вы?..
– Я все объяснять, – прервала графа девушка. – И пожалуйста, называть меня теперь Натали. Или никнеймом.
– Какой же у вас псевдоним, Натали? – церемонно спросил Голдин.
– Вы удивляться. Наташа.
– Знаете, Наташа, – сказал граф под улыбки присутствующих, – что, если вы будете говорить по-французски, а я переводить? У вас прекрасный русский, но, видите ли, не хотелось бы что-нибудь упустить в предстоящей беседе.
– Да, конечно, с удовольствием, – ответила Натали, перейдя на французский под синхронный перевод графа. – Но где же Максимилиан? И я также не вижу господина Артема.
– Макс приедет завтра. А что до Артема, он скоро будет. А вот, наверное, и он, – добавил граф, когда раздался звонок в дверь.
Приход Енакиева сгладил возникшую было неловкость. Ступив в кабинет, Сильвестрыч распахнул объятия и бросился к Натали как к старой знакомой. Они расцеловались, и Антон снова почувствовал укол ревности.
– Садитесь, господа, – Николай Иванович сделал пригласительный жест и повторил приглашение сесть по-французски. – Итак, милая Наташа, с чего мы начнем?
– В нашей группе было семь человек, – неторопливо переводил граф. – Было до прошлой среды. В среду погиб Пьер, и сейчас нас осталось шестеро. Мы называем себя Охотниками. Я стала членом группы около четырех лет назад, вскоре после того, как нашли тело моего отца, исчезнувшего пятью годами раньше. В группу меня привел Пьер, мы были знакомы до этого. Он тоже потерял отца, только гораздо раньше. Псевдоним Пьера – Ажан, в то время и он, и Комиссар еще работали в полиции. Комиссар сначала был против, потому что до этого Охотниками были сплошь мужчины, но потом, осознав связанные с моим полом преимущества, согласился. Надеюсь, говорить о том, каковы эти преимущества, нет нужды?
– Да, можно не говорить, – подтвердил граф и перевел свои слова на русский. – Итак, у вас в стране действует нелюдь мужского пола, – вновь перешел он на французский.
– Йолн, – коротко сказала Натали.
– Простите? – переспросил Муравьев. – Слово, которое вы только что употребили, мне незнакомо.
– Йолн, – повторила Натали. – Они называют себя йолнами.
– Кому называют? – не выдержал Антон, едва граф перевел последнюю фразу.
– Теперь уже никому, – перевел ответ француженки Муравьев. – Мы полагаем, что йолнов больше не осталось. Тот, который у нас во Франции, и та, которая у вас в России, должно быть, последние представители их расы. Но наши документы свидетельствуют, что когда-то раса йолнов была довольно многочисленна. А также, согласно тем же документам, были времена, когда йолны действовали с Охотниками заодно. В общих интересах.
– Что? – Косарь привстал со своего места. Он побагровел, даже лысина стала бордово-красной. – Что она сказала? Как понять – заодно? И в чьих это «общих интересах»? Как можно быть заодно с этой сволочью, с этой дрянью?! Охотники, мать их! Это не вы охотники, а они. Они охотятся на нас и убивают – вот и весь их интерес. Заодно они с ними были, подумать только… Что, помогали им людишек мочить? Да я…
– Стоп! – Граф властно вскинул правую руку ладонью вперед. – Я мог неточно перевести или недопонять. Мадемуазель Вертиньи, – вновь перешел он на французский, – что означает ваша фраза о том, что некогда Охотники действовали с нелюдями сообща и преследовали общие интересы? Я надеюсь, что неправильно понял вас.
– Вы правильно меня поняли. Или почти правильно. Тут дело в двух вещах. Во-первых, в отличие от нас, людей, йолнов можно заставить делать практически что угодно. Причем, судя по всему, любого из них.
– Это как же, дочка? – недоуменно спросил Сильвестрыч. – Как их заставить?
– Дело в том, что во многих отношениях они выше нас. И благороднее, и честнее, если угодно. Они преданны друг другу, преданны полностью, абсолютно. При этом не важно, кем они друг другу приходятся. Йолн всем готов пожертвовать ради сородича. Среди них нет обмана, нет предательства, нет измен. Поэтому, угрожая одному йолну смертью, можно принудить остальных делать все что угодно. Например, их можно заставить убрать неугодного человека. Или группу людей. Или устранить политическую фигуру. Они выполнят все, станут послушными марионетками в руках шантажиста, тем более что человеческие дела им безразличны. Они будут безотказны до тех пор, пока у них есть надежда сородича спасти.
– Вот это да, – вновь не выдержал Косарь. – Что же получается – эти твари, значит, хорошие, а мы, выходит, плохие, так, что ли? Они не предают, не лгут, надо же. Да пропади они с этим их благородством. Они убийцы, понятно? Хладнокровные жестокие убийцы. Ах да, как же, они ведь убивают не своих. Так что, им простительно, получается? А вот хрен я им прощу, высшей расе этой долбаной. Я их, сколько их осталось, всех голыми руками бы передавил…
– Я понимать, что вы говорить, – быстро сказала по-русски Натали. Щеки у нее раскраснелись, глаза посуровели, свободно лежащие на столе руки напряглись, и сжались кулаки. – Теперь понимать. Мы теперь все это понимать. Раньше быть не так. Мы хотеть с йолнами контакт. Хотеть использовать их. Мы много спорить эта тема и даже ругаться. Пьер хотеть ловить йолна и договариваться с ним, не убивать его. Но теперь Пьера нет. Мы приходить одно мнение. Мы не хотеть больше охота, не ставить больше цель. Мы хотеть, – Натали щелкнула пальцами, подыскивая нужное слово, – мы хотеть их…
– Уничтожить, – подсказал Антон.
– Да, уничтожить. Стереть с лицо Земли.
– Хорошо, – резюмировал граф после длительной паузы. – Мы поняли вас – йолнов можно принудить совершать определенные действия, угрожая им смертью сородичей. Но вы сказали, что сие лишь одна из двух особенностей в отношениях между ними и людьми. Какова же тогда вторая?
– Есть и вторая, – Натали вновь перешла на французский. – Были случаи, когда йолны сотрудничали с людьми без принуждения. Можно сказать, добровольно.
– Час от часу не легче, – вздохнул Косарь, выслушав перевод графа. – Я, по-моему, догадываюсь, как они сотрудничали. Предлагали свои услуги в качестве киллеров, не иначе. На что еще способна эта сволочь?
– Вы почти правы, – ответила Натали. – Но лишь почти. Да, были случаи, когда йолны добровольно шли убивать. Но только не в качестве киллеров. Они шли воевать. Солдатами. В основном в разведку. На войне.
– Вот те раз, – присвистнул Косарь. – И на чьей же стороне воевали эти «герои»?
– А это как раз не важно. На любой стороне. Но с той же самой целью. Спасти своих, оказавшихся волею событий на территории врага.
Скорый поезд Челябинск – Москва отошел от перрона ранним утром. Через час после отправления дородная пожилая проводница принялась разносить чай, незамысловатую снедь и местную прессу. Гйол отказалась от всего. Она еще не привыкла к новому телу и не знала, какой рацион лучше подходит для поддержания организма. Проверять это, по возможности, следовало в комфортных условиях и на большом ассортименте съестного. Пресса же вызывала у Гйол отвращение, хотя она заставляла себя скрупулезно читать центральные издания в надежде наткнуться на полезную для себя информацию.
Гйол покинула купе, в котором трое ее попутчиков, особей мужского пола, от двадцати до двадцати пяти лет от роду, бодро распаковывали дорожные сумки и извлекали из них продукты. Съестному сопутствовала бутылка водки.
– Кто глушит водку по утрам, – глупо скалясь, сказала особь, откликавшаяся на имя Олежка, – тот поступает мудро.
Гйол передернуло от отвращения. Йолны редко употребляли спиртное и если все же употребляли, то всегда в умеренных количествах. Потерять контроль над собой в результате алкогольного опьянения, что может быть хуже?.. Гйол вспомнила отвратительную бродяжку, телом которой она вынуждена была воспользоваться и просуществовать в нем целый день, пока не представилась возможность его сменить. Воспоминания усилили чувства отторжения и брезгливости. Тело, должно быть, давно уже в морге, а Гйол до сих пор казалось, что она запачкана чем-то мерзким, склизким и противным. Зато ее теперешнее тело было выше всяких похвал. Молодое, упругое, с белой гладкой кожей и, что важнее всего, полное сил.
Гйол заперлась в туалете и взглянула в висящее на стене зеркало. До этого у нее не было случая изучить свою новую наружность – приходилось спешить. Лицо не понравилось Гйол – оно было слишком красивым, по меркам людей, разумеется. Йолна по опыту знала, что это привлечет к ней нежелательное внимание. Ничего, неудачная стрижка, дурно наложенная косметика и дешевая безвкусная одежда могут творить чудеса. Нужно только добраться до Москвы, а там уж она позаботится об этом.
Гйол быстро разоблачилась догола и осмотрела тело в деталях. Этим осмотром она осталась довольна: он подтвердил ее изначальное предположение. Тело выглядело прекрасно, ресурсы его явно были достаточно велики, и при известной экономии оно могло прослужить долго. Тело Анжелы Заяц, правда, было не хуже. Гйол рассчитывала, что, отсидевшись до лета, покинет Синегорье именно в обличье Анжелы. Однако судьба распорядилась иначе, так, как уже распоряжалась неоднократно, путая планы и меняя намерения.
Гйол оделась и открыла дамскую сумочку, свой единственный багаж. Сумочка принадлежала еще Анжеле Заяц. Документы Заяц остались там же, где ее тело, но украшения и остаток денег Гйол забрала с собой. Сейчас в сумочке, кроме документов на имя Елены Рогожкиной, находился еще и паспорт Нины Губановой. От него необходимо было избавиться, сделать это раньше Гйол не успела. Она разорвала паспорт пополам и принялась методично измельчать каждую половину. Закончив, спустила обрывки в унитаз, вышла из туалета и едва не столкнулась с проводницей, катящей тележку с использованными стаканами. Гйол осведомилась, где вагон-ресторан, поблагодарила и двинулась по направлению к голове поезда.
Вагон-ресторан оказался закрыт. Это было нехорошо, потому что чувство голода начало уже серьезно беспокоить. Принимать пищу, однако, следовало осторожно, в процессе выясняя, какие блюда новому телу по вкусу, а от каких лучше воздерживаться.
Из-за двери вагона-ресторана раздавались неясные звуки и доносился запах кофе. Вслушавшись, Гйол определила, что за дверью находятся люди, передвигающие по полу нечто тяжелое. Гйол решительно постучала. Долгое время никто не открывал, потом раздался звук шаркающих шагов, и гортанный голос поинтересовался, какого черта.
Гйол вежливо ответила, что мечтает выпить кофе. Ее новый голос был немного низок для особи женского пола, но приятен для слуха.
Видимо, стоящему за дверью голос пришелся по душе, потому что дверь отворилась, и на Гйол уставилась толстая особь мужского пола, небритая, поросшая густым волосом и с большим вислым носом на круглом толстогубом лице.
– Вах, какой красавиц прышел, – продемонстрировав в оскале полный золотых зубов рот, сказала особь. – Канэчна, будэт тэбэ кофэ. Многа кофэ будэт. Эй, Ахмэт, ыды скарэй суда, пасматры, кто прышел, да.
Рядом с заплывшим жиром оратором появился другой, весьма похожий на первого, только не такой толстый. Он также выразил восторженное удовольствие по поводу визита «такой желанной гость» и широким жестом пригласил заходить. Гйол ступила вовнутрь, и Ахмет накинул сомнительной свежести скатерть на ближайший от двери столик. Его приятель, откликавшийся на имя Садык, бросил на скатерть кожаную папку с потертым золотым обрезом, на которой было написано «Меню».
– Гарачева нэт, – растопырившись над столиком, сообщил Садык. – Нэ успэлы прыгатовыт. Есть рыбка, сэрвэлат, сыр есть, да. Яблак есть, апэлсыны, урук. Все свэжий, да, ыз Азэрбайджан и ыз Туркмэния. У нас здэс ынтырнационал. Я ыз Баку, Ахмэт ыз Ашхабад, да. Хароший еда, вкусный. Заказывай, што хочэш, даволна будэш.
– А мне всего понемногу, – сказала Гйол, улыбаясь золотозубому. – Самую малость. И рыбы, и колбасы, и сыра, и всего остального. И фруктов, каждого по одному.
Садык, если и был удивлен, внешне это ничем не выказал. Он быстро записал что-то в блокнотике и удалился. На его месте мгновенно возник Ахмет.
– Что пить будем? – спросил он. Акцент у Ахмета почти отсутствовал. – Вино, водочку? Может быть, – добавил он доверительно, – особо рекомендую, азербайджанский коньяк?
– Нет, спасибо, – улыбнулась Гйол. – Пожалуйста, стакан воды, стакан соку и кофе.
Ахмет коротко поклонился и отошел.
Довольная Гйол откинулась на спинку стула. Однако ее уверенность в том, что пока все складывается на редкость удачно, была бы поколеблена, услышь она кухонный диалог.
– Дэвка адна едэт, мамой клянус, – сказал Садык и цокнул языком. – Харошая дэвка, билять. Выдел, сыськи какие, да?
Ахмет мечтательно закатил глаза.
– Пускай поест, – сказал он. – Мы ее на вечер пригласим. Сейчас узнаю, в каком она вагоне. Скажу – пускай с подружкой приходит.
– Так нэт жэ падружка, – возразил Садык. – Был бы – с нэй бы суда прышел.
– День длинный, – философски заметил Ахмет. – Найдет. А не найдет, и так сгодится. Можно подумать, нам с тобой впервой бабу на двоих расписывать.
– Нэ впэрвой, – подтвердил Садык. – А если нэ сагласытся?
– Да ты на морду посмотри, – засмеялся Ахмет. – У нее же на морде написано, чем она занимается. Не видно, что ль?
– Я сначала так жэ падумал, – признался Садык. – А тэпэр думаю: можэт, и нэт.
– Почему?
– Па качану. Ты паслушай, как она гаварыт. Так шалавы нэ гаварят, да.
– Ладно, разберемся, – подытожил Ахмет и поставил на поднос тарелки с едой. – Не захочет за деньги, даст по любви.
Оба заржали.
«Веселый человек Ахмет, – подумал Садык. – Всегда смешно скажет».
– Знаешь что, – поделился новой мыслью веселый человек. – А может, не надо до вечера ждать? Я, когда счет понесу, намек сделаю.
– Какой намок? – не понял Садык.
– А что платить не надо. Скажу, мол, в Ашхабаде обычай есть: вместо денег тому, кто хорошо обслужил, минет делают.
– Дарагой мынэт выйдэт, – усомнился Садык. – Вах, жывем адын раз толка. Ыды, дэлай свой намок.
Покинув ресторан, Гйол пересекла пару вагонов, нашла свободное откидное сиденье у окна, опустилась на него и задумалась. Вывод, сделанный во время завтрака, оказался крайне неприятным. Судя по предложению, которое она получила при расчете, ее новое тело принадлежало раньше проститутке. Прожив в России больше пятнадцати лет, Гйол так и не научилась распознавать подобные вещи. Во Франции представительницу древнейшей профессии определить было несложно, в России же зачастую проститутки выглядели, как порядочные женщины, а порядочные женщины зачастую – как проститутки.
Подытожив то, что удалось узнать о своем новом теле, Гйол сделала первые выводы. Прежде всего – внешность необходимо менять, и срочно. Далее: диапазон приемлемых по вкусу продуктов оказался слишком узким. Правда, на этот счет Гйол не расстраивалась – привычку к новой пище тело приобретет довольно быстро. А вот избавиться от других присущих этому телу привычек будет гораздо сложнее. Проанализировав состояние организма, Гйол поняла, что недомогание, сначала легкое, а сейчас уже довольно чувствительное, связано с отсутствием никотина. Значит, ей придется курить, хотя бы какое-то время. Тяги к алкоголю Гйол не ощущала, и это ее обрадовало. Не было и необходимости взбодрить организм наркотиками, однажды Гйол пришлось воспользоваться телом наркоманки, и она знала, что это такое. Самое скверное, однако, заключалось в том, что новое тело явно стремилось к совершению совокуплений. Несмотря на отвращение, которое Гйол испытывала к обоим работникам ресторана, тело отреагировало на их довольно гнусные намеки откровенным возбуждением. Настолько сильным, что Гйол почувствовала необходимость сменить нижнее белье. Она знала, что для проститутки повышенная возбудимость – вещь нехарактерная, но, видимо, ей попалась какая-то нестандартная проститутка, особенная.
В подобную ситуацию Гйол также попадала не впервые. В большинстве случаев удавалось ограничиться самоудовлетворением, однако пару раз ей пришлось менять тело, для которого самоудовлетворение оказывалось недостаточной мерой. Гйол вспомнила, как она ошиблась тогда, много лет назад, пытаясь снять возбуждение совокуплением с мужчиной. Чувство омерзения, возникшее во время этой попытки, преследовало ее потом не одну сотню лет. Гйол закрыла глаза и вспомнила, как она занималась этим с Йиргемом. Это было прекрасно, и не важно, какие тела они при этом носили. Йиргем, ее первый и единственный о́лни, мудрый, опытный, деликатный… Так и не сумевший, не успевший дать ей счастье…
Гйол встала и двинулась по направлению к своему купе. Воспоминания всегда обостряли в ней чувства, поэтому она старалась избегать их в публичных местах. Сейчас этого сделать не удалось, и Гйол пожалела, что не может здесь, на месте, излить свою ненависть. Ненависть к этим тварям, к людям. Уничтожившим великую расу. Истребившим всех ее найи́, одного за другим, всех ее рельо́, и в конце концов уничтожившим ее о́лни. Иногда Гйол, предаваясь мечтам, воображала, что Йиргем жив и рано или поздно разыщет ее. Она редко позволяла себе расслабиться: разочарование после возвращения из мечты в реальность было слишком велико. В такие моменты Гйол с ужасом осознавала, что Йиргем давно мертв, раса йолнов истреблена, и она, последний представитель этой расы, обреченная на бездетность, мечется, преследуемая, загнанная, ведомая одной лишь ненавистью. Да еще, пожалуй, неспособностью йолнов добровольно покончить счеты с жизнью.
Гйол внутренне собралась. Она еще жива, а пока есть жизнь, есть надежда. Пусть призрачная, пусть почти никакая, но есть. Она сделает то, что собиралась, – покончит с этими негодяями, лгунами, предателями, не соблюдающими слово, попирающими клятвы и уничтожающими своих сородичей. С теми, которые передают знания о ней, полученные от не менее вероломных и лживых предков, на манер эстафетной палочки – от поколения к поколению. Несколько раз ей не повезло, но в конце концов обязательно повезет, и она рассчитается с ними здесь, в России. А потом возьмется за тех, что во Франции, а возможно, и в других странах. Пусть для этого придется выучить языки, пусть придется потратить годы, даже столетия, у нее впереди вечность. Или же она погибнет, тогда что ж, все йолны уже давно погибли, лишь она одна зажилась, и смерть станет для нее во многом избавлением от бессмысленного существования.
Гйол вернулась в купе. Ее появление вызвало бурный восторг у расправившейся уже с водкой компании. Тот, кто откликался на имя Олежка, вскочил, отвесил шутовской поклон и принялся сыпать комплиментами, в которых сам же довольно быстро запутался. Остальные двое разглядывали Гйол, почти не скрывая, что их особое внимание привлекают грудь и бедра ее нового тела. Йолна снова почувствовала возбуждение, трусики, которые она так и не успела сменить, мгновенно намокли. Гйол сделала два быстрых шага и присела на краешек левой нижней полки. Она слушала путаную Олежкину речь и улыбалась, одновременно пытаясь найти выход из положения. Выход, впрочем, нашелся сам собой.
– Девушка, ну чего вы как не своя, – выделывался Олежка. – Ну, имя хоть назовите. Или постойте, давайте я сам угадаю. Катя, Ира, Лена?
– Лена, – улыбнулась Гйол. – Елена Львовна Рогожкина.
Что-то вдруг изменилось в Олежкином лице, стоило Гйол назвать имя бывшей обладательницы ее тела. Гйол удивленно посмотрела на парня – Олежка больше не улыбался. Двое остальных разом отвели от Гйол взгляды и индифферентно уставились в окно.
– Что такое, мальчики? – по-прежнему улыбаясь, осведомилась Гйол. – Языки проглотили?
– Вы извините, Елена Львовна, – сказал Олежка враз посерьезневшим голосом. – Можно вопрос, вы не обидитесь? Или пусть вот Володя спросит, – кивнул он на сидящего напротив Гйол рыжего парня.
Гйол поняла, что вляпалась. Елену Рогожкину троица явно знала. Но, похоже, только по имени, иначе как объяснить, что ее внешность не вызвала узнавания?
– Никаких вопросов, – сказала Гйол быстро. – И вообще, мальчики, я хочу спать.
– Конечно, Елена Львовна, – рыжий Володя вскочил и суетливо забегал по купе. – Извините, что сразу вас не узнали. Но вы же понимаете: одно дело видеть человека на экране и совсем другое – вживую. Вы не волнуйтесь, мы сейчас выйдем, спите спокойно, никто вам не помешает. А ну, пойдем, ребята.
Троица поспешно покинула купе, а Гйол забралась на верхнюю полку и принялась обдумывать положение. Необходимо было высадиться из поезда, чтобы вновь позаботиться о смене оказавшегося слишком известным тела. Гйол стало любопытно, кем была при жизни Елена Рогожкина, и она прикинула в уме несколько вариантов, но отмела их один за другим и укорила себя за недостаточное знание страны проживания.
Мысль сменить страну приходила к ней чаще и чаще, но Гйол крепилась и воздерживалась от этого поступка. Во-первых, в России легче скрываться, чем во Франции или в Англии. А во-вторых, она твердо решила закончить свои дела с российскими Знающими. Потом можно будет сделать большой перерыв и улететь, например, в Америку, хотя неизвестно, не станет ли там ее безукоризненный британский выговор характерной приметой, по которой можно будет ее опознать в любом теле. Гйол пожалела, что не успела выучить ни испанский, ни немецкий. Латынь, так необходимая во времена ее детства, теперь помогала мало. Вот Йиргем, тот говорил на трех десятках языков и легко адаптировался к любой стране. Но Йиргему сравнялось уже несколько тысячелетий, когда Гйол стала его о́лни. Сама же она для йолны даже сейчас совсем молода и едва вступила в тот возраст, который ее сородичи называли «годами первой мудрости».
Задумавшись, Гйол не заметила, как задремала. Разбудили ее доносящиеся снизу голоса. Открыв глаза, йолна обнаружила, что троица вернулась в купе. Судя по всему, парни либо провели день в молчании, либо общались между собой шепотом, не желая ее будить. Сейчас же Олежка пытался выпроводить из купе тех двоих, с которыми Гйол познакомилась в вагоне-ресторане.
– Ты вот что, ара, или как там тебя, – стараясь звучать как можно тише, говорил Олежка. – Пошел отсюда на хрен, понял? Это Большого Геры девочка. Знаешь, кто такой Большой Гера, ты, дятел?
– Я твая мама дэлал, – громко сказал жирный вагон-ресторанщик Садык. – Твая мама па-всакому дэлал, и тваэво Геры мама дэлал. А ну, пашлы выйдэм атсуда, гэтваран.
Ахмет, стоявший у Садыка за спиной, распахнул дверь купе, выпуская приятеля наружу.
– Бздыш, падла, – сказал в дверях жирный, – правылна бздыш, казол.
– Сейчас посмотрим, кто забздит, – Олежка вскочил с полки и вырвал руку у пытавшегося удержать его Володи. – Чурка гребаная. А ну, пошли.
Удержать Олежку не удалось, и вся троица, один за другим, покинула купе.
Гйол заметалась: она осознавала, что события могут в любой момент выйти из-под контроля. Надо было спешить. Йолна спрыгнула с полки, схватила сумочку и уже хотела было выскочить из купе и бежать в голову поезда, чтобы попытаться при первой возможности покинуть его, но не успела. Из коридора донеслись крики и топот множества ног, дверь в купе распахнулась, и в нее протиснулись двое Олежкиных друзей. Самого Олежку они несли на руках, и тот постанывал, пальцами зажимая рану в боку, из которой обильно хлестала кровь.
– Мотайте отсюда, – сквозь зубы бормотнул рыжий Володя. – Сейчас менты набегут.
Воспользоваться советом Гйол не успела.
– Атпусты руку, волк, – раздался гортанный голос из коридора. – Сказал, атпусты, болна, да. Он пэрвый палэз, началник, атвэчаю, мамой клянус. Сказал, телка какова-та Геры. Балшого Геры телка, да.
– А ну, посторонитесь, – в купе размашисто шагнул человек в форме сержанта милиции. Другой, тоже в сержантской форме, маячил в коридоре, удерживая брыкающегося азербайджанца в полусогнутом положении.
– Сержант Волков, – козырнул вошедший. – Документики попрошу всех. А вас, мадам, это в особенности касается.